Читать книгу В глубине Великого Кристалла. Пограничники - Владислав Крапивин - Страница 7

Крик петуха
Часть вторая
Башня и маятник
Ярмарка

Оглавление

1

Идти на весеннюю ярмарку Филиппа уговаривали всем домом.

– Там будет ох как интересно! Даже я, старая, иду, – постанывая, убеждала бабушка. И держалась за поясницу. – Что за дети нынешние, прости Господи. Ничего им не надо, ни пряников, ни каруселей…

«Нынешнее дитя» оттопыривало губу.

– Айда, Филя, – гудел отец. – Мы там с тобой в электронные шахматы сыграем, будет такой аттракцион.

– Ты же не умеешь в электронные…

– А ты поучишь батьку…

– Ты все равно уйдешь пиво пить.

– Ну и… а потом в шахматы.

– Не пойду…

– А между прочим, – глядя в пространство и будто даже не для Филиппа, а просто так, задумчиво произнесла мама, – будут, говорят, новые игрушки со Стеклянного завода. Целые «городки в табакерке»…

– У вас допросишься! В прошлый раз обещали вечный фонарик, а что было?

– Но если не продавали!

– Во-во! И сейчас так скажете.

Мама потеряла терпение, после чего была приглашена соседка Лизавета тринадцати лет. Сокращенно – Лис.

– Дурень, – сказала Лис. – Все же идут.

– И Ежики?

– Вот бал… Извини. Но ты же знаешь, что Ежики вернулся с мамой домой, на Полуостров.

– Ничего я не знаю, – искренне огорчился Филипп. – Как вернулся? Туннель же заблокирован.

– Для кого? Для Пограничников?

Филипп засопел, досадуя на себя за глупость.

– Пойдем, а? – мягко сказала Лис. – Что ты дома-то будешь делать, когда останешься?

– Буду на стадионе змея запускать.

– Один?

– А чего…

Этого-то все и боялись. Оставить Филиппа одного, значит, не радоваться ярмарке, как все люди, а «быть на нерве». Думать: «Не выкинул ли он опять какой-нибудь фокус?» Талантов на фокусы у третьеклассника Филиппа Кукушкина больше, чем надо.

– Нам без тебя на ярмарке будет скучно, – с ненатуральной сладостью в голосе сообщила Лис.

– Да? А кто меня чехлом от зонтика лупил? Не было тогда скучно? А все смотрели, даже не заступились!

– Рэм заступился! И Ежики!

– Это потом, когда ты три раза меня… – Филипп засопел опять. Громче и серьезнее.

Лис насупленно сказала:

– Что старое вспоминать… А зонтик, думаешь, не жалко? Нашел из чего парашют делать…

– Зонтик ей жалко? А человека…

– Ну, с «человеком» же ничего не случилось. А зонтик…

– А тебе хотелось, чтоб наоборот, – злорадно подытожил Филипп. – Нормальные-то люди радуются, когда человек спасся, а она… чехлом…

– Палкой надо было, – в сердцах сказала мама.

– Да? Ну и идите на свою ярмарку…

– И чего обижаете друг друга-то, – стала мирить всех бабушка. – Перед праздником! Хорошо ли?.. Пойдем, Филюшка, с нами. А я тебе для этого дня рубашку новую пошью, вот гляди-ка, матерьял какой, все смотреть на тебя будут да радоваться…

На стол с шорохом лег отрез пунцового ситца. Роскошного, с отпечатанными на нем желтыми и белыми монетами – разной величины, разных стран и времен. Были тут франки, динары, пфенниги, рубли, талеры, доллары, песо и совсем непонятные дырчатые денежки с иероглифами. И на них, на монетах, – львы, орлы, корабли, всякие портреты, слоны, гербы и даже кенгуру. И, конечно, цифры и названия стран… Ну прямо коллекция.

– А? – улыбнулась бабушка. – Вот будет рубашка… А хочешь, целый костюмчик летний.

Филипп раздумчиво склонил черную кудлатую голову. Облизал перемазанные чем-то губы.

– Ладно… Костюм. С брюками.

– Спятил, – сказала Лис. – Из такой материи брюки?

– Это он чтоб колени не мыть перед ярмаркой, – разъяснила мама.

– Он их все равно никогда не моет…

Филипп не реагировал на эти безответственные заявления. Его холодное молчание было яснее слов: я, мол, сказал свои условия, а дальше – как хотите.

– Ох, да ладно вам, – решила бабушка. – Пускай, коли ребенку хочется…

Так и получилось, что на ярмарку Филипп отправился в красной с монетами рубахе и таких же великолепных брюках, отороченных к тому же черным блестящим шелком с перламутровыми пуговками. У всех попутчиков этот наряд вызывал изумленные взгляды и порой шумные высказывания, в основном одобрительные.

Попутчиков оказалось немало. Почти все население Лугового, растянувшись по неширокому асфальту, шагало на ярмарку. Можно было ехать на автобусе по недалекому отсюда шоссе, но до Гусиных лугов всего-то километра три, а майская погода стояла – ну просто лето красное. Вот и двигались пешком.

К асфальту ручейками-притоками сбегались проселки и тропинки от хуторов, от ближней деревни Горенки, от села Стародубова, которое северным краем смыкается с поселком Луговым.

Сам-то Луговой появился здесь не так давно, лет десять назад. Сперва по соглашению с местными властями два приезжих инженера поставили среди лопуховой пустоши энергосборник и радарный импульсатор. Зачем это, никто особо не спрашивал. Эксперимент, наука. Главное, что станция платила Совету ближнего районного городка с красивым названием Соловьи положенные отчисления. Потом появились вокруг радара домики и лаборатории. И понемногу стало выясняться, что инженеры и другое население здесь не приезжие, а скорее ссыльные. Всякими неправдами их, судя по всему, срывали с насиженных мест и перебрасывали в этот небогатый и не очень развитый край. Где эти насиженные места, никто представить точно не мог. В местных учебниках географии таких названий не значилось. За какие грехи этих людей разлучали с детьми или семьями, тоже было неясно. Зато ясно было, что люди хорошие, работа их местному населению не вредит, а сами они приносят всякую пользу. Поставили в Стародубове хорошую школу и дали учителей. Открыли больницу с такой хитрой аппаратурой, какой не то что в Соловьях, но и в далекой отсюда столице не увидишь… Кое-кто из местных жителей стал перебираться в Луговой и находил там работу.

Про энергостанцию рассказывали всякое. Люди, мол, там хотят главного: пробить обратную дорогу через какое-то пространство, вернуться домой и отобрать своих ребятишек у злыдней, которые засадили их в специальные школы, чтобы дети жили и учились без родителей. Что ж, бывает, видать, и такое…

Работа шла туго, путь не пробивался. Могучие одноразовые импульсы образовывали каналы, но всего на несколько секунд. Это не решало вопроса. Тогда попробовали пробить стабильный туннель с Якорного поля (место недалекое от Соловьев, но странное – не всякий туда находит дорогу). Туннель получился, его соединили с подземной транспортной сетью какого-то неизвестного здешним жителям Полуострова. Но пользы опять вышло мало, потому что оказалось: оттуда на Якорное поле кое-как попасть можно, а туда – шиш. Так бы и тянулось это дело, если бы в конце прошлого лета не пробился через туннель мальчишка – Матвейка Радомир, у которого жила здесь сосланная мать. К матери куда хочешь пробьешься. Он шарахнул навылет все энергетические толщи и межпространственные барьеры и вышел даже не на Якорное поле, а прямо у Лугового. Инженеры охнули и принялись что-то считать и анализировать, а туннель с той поры сделался доступным для каждого, будто простой подземный переход под улицей.

Кое-кто из ссыльных вернулся на Полуостров и поднял большой шум в тамошнем парламенте. Возникло громкое «дело Кантора» – бывшего ректора специального лицея. Кантор этот был в руководстве какой-то политической шайки. Он кое-как отмотался от тюрьмы и куда-то исчез. А из туннеля полезли в Луговой всякие делегации с предложениями научных контактов и мирного сотрудничества. И с намеками, что поскольку, мол, в Луговом живут в основном граждане Полуострова, то и должен этот поселок ему, Полуострову, административно подчиняться.

Здесь, однако, терпеливые и добродушные соловьевские власти проявили решительность. Жители Лугового – тоже. Улыбчивым чиновникам из параллельного пространства предложено было идти обратно с миром, после чего туннель надежно перекрыли и открывали только с особого разрешения районного Отдела по контактам и научного Совета станции. Мало того, объявлено было даже, что и визиты на Якорное поле нежелательны. Дорогу туда и до той поры знал не всякий: локальный барьер пространства – штука хитрая. А теперь энергостанция добавила к нему искусственную силовую блокаду.

Но все это мало касалось Филиппа, Лис, ее одноклассника Рэма и нескольких других юных жителей Лугового, для кого Якорное поле было любимым местом. И локальный барьер, и блокада оказались для них не прочнее мыльной пленки. Взрослым приходилось смотреть на это сквозь пальцы. А что оставалось делать?

Сотрудники станции пытались, правда, обследовать ребят: откуда у этих мальчишек и этой девчонки такой дар природы? На каких частотах система их биополей входит в резонанс с окружающим энергополем? Но приборы не показывали никаких отклонений, сами же ребята лишь пожимали плечами: «Не знаем, как это получается…» А Филипп с самодовольной ноткой разъяснил:

– Потому что мы Пограничники!

– Но ведь пограничники охраняют границы, а вы их, наоборот…

– Ага, – нахально сказал он. А потом, когда на него наклеивали датчики, заорал, что боится щекотки, и удрал.

А от Ежики отступились, когда он побледнел, покрылся капельками и сказал, что, как только начинает про такое думать, ему видится летящий на него поезд…

В общем, странно все это было. Но, с другой стороны, жителей Соловьевского района странности не удивляли. Такое уж, видать, это было место. С давних пор творилось тут всякое. То обнаруживался на местных лугах невесть откуда взявшийся табун золотистых низкорослых лошадок с гривами до копыт и очень умными глазами; то шлепался на болото крупный летательный аппарат с иллюминаторами по поясу и люди из него – с продолговатыми глазами, оливковой кожей и странным акцентом – скупали в раймаге неходовой консервированный напиток «Фрукты-ягоды»; то ясным утром, без намека на дождик, возникало в небе чудное переплетение десятка радуг…

Газеты о таких штуках писали неохотно или не писали совсем. Потому что, если нельзя что-нибудь объяснить и нельзя доказать, что это «что-нибудь» не бывает, остается одно – не упоминать совсем. Мол, и так люди привыкнут. И привыкли. К разговорам о туннеле и к тому, что время в Соловьях ежегодно отстает от столичного на шестнадцать с половиной минут, что при цветении черемухи здесь никогда не бывает холодов; и к тому что во время ярмарки появляются иногда люди с нездешним говором, в странных одеждах и с чудны́ми товарами…

Семейство Кукушкиных двигалось по дороге неторопливо: у бабушки побаливала спина. Филипп шел впереди, но тоже не спешил. Иногда его обгоняли знакомые ребята, в том числе и одноклассники. Они отпускали шуточки по поводу наряда. Естественно, из зависти. Филипп не реагировал.

Потом Филипп увидел, что сбоку пылит рясой по асфальту священник Стародубской церкви. Моложавый, с соломенной бородкой, в модных квадратных очках и твердой шляпе из синтетической соломки.

– Здрасте, дядя Дима! – независимо сказал Филипп.

– Приветствую… О-о! Ты будешь украшением ярмарки… Здравствуйте, – отец Дмитрий раскланялся и со всеми Кукушкиными. – Софья Митрофановна, как ваша поясница?

– Грехи наши…

– Грехи грехами, а к доктору Платонову зашли бы все-таки. И пояс игольчатый рекомендую…

– Дмитрий Игоревич, я записала вас к протезисту на среду, – сказала мама. Она работала медсестрой в зубоврачебном кабинете. – Раньше никак… Филипп занесет талон. Все равно ведь не сегодня-завтра побежит к вам, не удержится.

– Благодарствую…

– Наверно, надоел он, – неловко сказала мама. – То и дело торчит у вас…

– Помилуйте! У нас обоюдный интерес. Просто других партнеров такого уровня нет в округе… Да вы не волнуйтесь, Екатерина Михайловна, разговоров на религиозные темы у нас не бывает. Стихийный атеизм этого отрока настолько неколебим, что перед ним бессильна была бы целая духовная академия. У нас один с ним общий интерес – игра…

– Филя у нас голова, – сказал отец. – Он меня в шахматы общелкивает за дважды два.

– Все бы ему игра, – вздохнула мама. – Да еще лазать куда не следует…

2

Именно стремление Филиппа лазать куда не следует было причиной знакомства его с отцом Дмитрием. В конце прошлого лета настоятель Стародубской церкви застал юного Кукушкина в своем саду сидящим в развилке яблони и дерзко жующим налитой «танькин мячик» – местный знаменитый сорт. Несколько других «мячиков» незваный гость держал в подоле майки.

– Спускайся, дитя мое, – суховато пригласил владелец сада. – Побеседуем, так сказать, на одном уровне.

Филипп счел ниже своего достоинства трусливо отсиживаться. Сбросил в траву яблоки и слез. И ощутил на своем запястье прочные пальцы настоятеля.

– Чадо, – ласковым баском вопросил отец Дмитрий, – ведома ли тебе древняя заповедь, божья и человеческая, которая гласит: не укради?

Вырываться без надежды на успех было глупо и стыдно. Реветь – тоже стыдно. И главное, преждевременно. Филипп глотнул разжеванный кусок, потом сказал сумрачно и с вызовом:

– Подумаешь, три яблочка…

– Сын мой, – усмехнулся в бородку отец Дмитрий. – Бывало, что и одно яблочко, не вовремя сорванное, меняло судьбы миров и народов. Например, яблоко познания, коим сатана в образе змия искусил Еву… Слыхал?

– Слыхал… Это поповские сказки, – заявил Филипп. Он тут же струхнул от собственной дерзости, но принципы надо было отстаивать.

– Отчего же обязательно сказки? – Голубые глазки отца Дмитрия за квадратными стеклами заблестели от любопытства. Филипп зажал в себе робость и заявил:

– Потому что никакого Бога нет.

– Да? – Отец Дмитрий словно обрадовался чему-то. – Но не Он ли предал тебя в мои руки, дабы возымела место справедливость?

– Не он… Просто я зазевался.

– Ну что ж… – Отец Дмитрий погрустнел. – Оставим тогда богословскую тематику и займемся грешной земной проблемой: что с тобой делать. А?

В тоне священника Филипп уловил какой-то нехороший намек и на всякий случай смирил гордыню:

– Я больше не буду…

– Да? – Бородка подозрительно зашевелилась. Не поймешь: смех в ней или еще что. – Но хотелось бы знать: искренне твое раскаяние или вызвано лишь страхом возмездия?

– Чего-чего? – стыдливо бормотнул Филипп.

– Я к тому, что мне надо решить: в соответствии с какими строками Писания поступить с тобой. Много в нем сказано о милосердии и прощении грехов своим ближним, но есть и такое поучение: «Урок же ему – урок. Лоза же ему – лоза…» Знаешь, что такое лоза?

Филипп догадывался. И понимал, что это гораздо неприятнее, чем пыльный чехол от Лизаветиного зонтика.

– Не-е… – выдавил он.

– Что «не»? Не лоза?

– Не имеете права, – угрюмо заявил Филипп.

– Это отчего же? Если сказано в Писании, что…

– А оно тоже… неправильное! Раз Бога нет, значит, и оно…

– Дитя мое, – назидательно произнес отец Дмитрий. – Для тебя оно неправильное, а для меня истинно. Ведь не я у тебя, а ты у меня… гм, в гостях. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не лезут… даже через забор. А посему – пойдем…

Зареветь было самое время. Филипп так бы и поступил, если бы имел дело с простым хозяином сада. Но отец Дмитрий был как бы идейный противник, и остатки гордости удержали Филиппа от унизительных воплей. Слабо упираясь, он семенил за настоятелем.

Тот привел пленника в комнату с узким, защищенным витой решеткой окном, сказал: «Посиди, чадо», – и удалился, шурша одеянием. Щелкнул замок. Филипп беспомощно переступил босыми ногами и стал озираться.

Было сумрачно, тлел в углу огонек лампады, и темнели неразличимые лики в искрящихся золотистых обрамлениях. Могучие кожаные книги стояли на полках аж до самого потолка. На покрытом бархатной скатертью столе рядом с магнитофоном «Феникс» дрыхнул серый сытый кот. На подоконнике стоял берестяной туесок с черникой и какая-то странная штука – клетка из тонких проволочных решеток с множеством разноцветных шариков. Створки окна были распахнуты, но решетка начисто исключала возможность бегства.

– Чик!.. – орал в саду невидимый воробей. – Чик!.. – Он явно намекал Филиппу на предстоящие неприятности.

Раздались шаги, у Филиппа опустилось в желудок сердце, но отец Дмитрий явился не с орудием возмездия, а с корзинкой, полной «мячиков», самых отборных.

– Господь Бог милосерд, хотя его и нет, по твоему убеждению. Возьми и ступай с миром… Корзину потом не забудь принести.

– Да не надо… вот еще… – забормотал Филипп. – Мне и так хватило уж…

– Бери, бери… А коли захочешь снова, иди через калитку, она не заперта. На заборе же можно и штаны порвать, знаю по себе…

– Через калитку неинтересно, – насупленно признался Филипп.

– Ну… дело вкуса, конечно. Можешь и через забор… Держи корзину-то.

Филипп взял. Вздохнул. Сказал «спасибо». Потоптался.

– А это что? – Подбородком он показал на странную клетку с шариками.

– Это?.. Это, брат, игра такая. Хитроумная. Вроде пространственных шашек. Когда они ходят не по доске, а в трехмерном объеме, да еще с учетом проекции на дополнительные пространства… Понял что-нибудь?

– Чего не понять-то…

– Ну, дитя мое, от сомнений в себе ты не заболеешь… Даже я в этой штуке не сразу стал разбираться, хотя сам ее придумал. Давно, когда еще преподавал высшую математику в Южноморском политехе…

Филипп, стукая коленками по корзине, подошел к подоконнику. Провел глазами по блестящим проволокам.

– А если вот эти шарики… синий и красный вот так… пересекающая диагональ свободна для большого черного?

– Постой-ка, чадо, – быстро сказал отец Дмитрий. – Давай-ка поставим эту штуку на стол… Брысь ты, четвероногое… Вот так. Черный большой – это «дамка» с правом скользящего хода и поворота. А это… Нет, давай все в исходное положение.

Филипп уперся немытыми локтями в бархатную скатерть. Подпер щеки.

– У меня будут черные и желтые…

С той поры отец Дмитрий и обрел достойного соперника в игре, которую постигнуть до конца не могли даже ведущие аналитики Станции…

Матери Филиппа отец Дмитрий сказал правду. Споров о религии они больше не вели. Только иногда, охваченный победным азартом, Филипп нетактично поддевал соперника:

– А что же вам Бог-то не помогает?

– Только ему и дела такой ерундой заниматься, – ворчал отец Дмитрий, переживая очередной проигрыш. А когда наконец выиграл два раза подряд, на радостях показал Филиппу длинный розовый язык.

– А еще это… служитель культа, – сказал Филипп, крайне раздосадованный поражением.

– Грешен. Падок на соблазны и мирские радости… Давай еще разок, а?

3

Ярмарка разноцветно и горласто заполнила Гусиные луга. Уже издалека слышен был ее праздничный гул: рекламные крики динамиков, духовые марши и электронные «дзынь-бухи», слитный шум голосов, который прорезали чьи-то веселые и тонкие вопли. От всех этих волнующих звуков сердце колотилось, а ноги шагали все быстрее. Конечно, Филипп уже ни капельки не жалел, что пошел сюда. И вот ярмарка прихлынула вплотную, обняла со всех сторон. Обдала запахами свежих красок, фруктовых леденцов, бензина, лошадей, сиреневых букетов, соломы, стряпни и хлопушечного пороха. Оглушила, завертела…

В такие минуты хочется сразу оказаться везде, все увидеть, все купить, все попробовать. Мама и бабушка ухватили Филиппа за обе руки. Иначе, дело известное, – не сыщешь. Он даже не спорил, только вертел черной кудлатой головой – ошеломленно и молчаливо. Машинально жевал печатный пряник с гербом города Соловьи (непонятная птица, а под ней два скрещенных музыкальных рожка).

Было отчего закружиться голове. Справа, в пяти шагах, на сцене театра-автофургона плясали игрушечные актеры кукольной труппы «Добрый Карабас». Ниток не было – видимо, в массивной крыше фургона пряталось гравитационное устройство с заданной на весь спектакль программой… Слева небритый дядька в удивительно разноцветных лохмотьях показывал электронного попугая, который вытаскивал из коробки карточки с предсказаниями судьбы и картаво орал что-то про пиастры. Сам дядька тоже орал:

– Граждане! Если через три дня предсказание не сбудется, плюньте мне на шляпу!

Адрес дома с крыльцом, где будет выставлена для этой цели шляпа, красовался на плакате на груди у дядьки…

На длинных прилавках громоздились разноцветные груды корзин, матрешек, шкатулок. Искрились и переливались хрустально-прозрачные звери, посудины, игрушки и бусы – продукция Соловьевского хрустального завода.

Тетки в пестрых сарафанах щедро и почти задаром – по копейке штука! – раздавали сверкающих сахарных петушков на пластмассовых стерженьках с названием фирмы (потом десять таких палочек можно обменять на одного петушка).

Худой коричневый старик в белой чалме продавал длинноногих чубатых верблюжат – ростом Филиппу до пояса, пушистых и с ласковыми глазами. Филипп ринулся к ним всем сердцем. Но оказалось, верблюжата искусственные, с программным управлением…

Реяли над головами большущие разноцветные шары с клоунскими рожами. А выше их Филипп краем глаза вдруг зацепил сверкающий самовар. Тоже – летающий?

Нет, самовар висел на верхушке высокого желтого столба. По столбу натужно лез парень в синей майке и красных штанах. Метрах в трех от самовара он остановился, посидел неподвижно несколько секунд и поехал вниз.

– Филюшка, ты куда?

– Филипп, что за новости!

Но он молча волок бабушку и мать через толпу. К столбу.

Там, у подножия, сидя по-турецки на коврике, командовал полный бритоголовый мужчина с темными, как сливы, глазами и похожим на банан носом. Он продавал билеты желающим лезть за самоваром. Впрочем, после съехавшего парня желающих не было.

– Пуп-то мозолить, – говорили в толпе. – Ишь, надрывайся тут для него… Он, глядишь, билетами-то на машину себе заработает, пока кто самовар его ухватит…

– Сколько стоит билет? – неласково сказал Филипп Банану (так он мысленно прозвал хозяина столба и самовара). Его задергали с двух сторон: «Филюшка, да ты что! У нас есть самовар… Филипп, ну что опять за фокусы! Хочешь шею свернуть?»

Банан поднял глаза-сливы.

– Десять копеек… Ай, нет! Какой красивый мальчик! Лезь так. Детки бесплатно… Какой храбрый мальчик! Покажи им всем, что такое ловкость.

Филипп сунул в карман остатки пряника. Лягнув ногами воздух, сбросил растоптанные полукеды. Подвернул выше колен свои роскошные штаны.

– Фили-ипп… – сказала мама. Бабушка что-то шептала и постанывала. Отец посоветовал:

– На ладони поплюй.

Филипп деловито поплевал. Облапил руками-ногами гладкое дерево. Полез рывками, будто приклеиваясь к столбу.

Вокруг притихли. Только отец лупил кулаком о ладонь и басовито вскрикивал:

– Филя, давай! Жми, сынок!

Мама его дергала за рукав. Она была воспитанная, а отец хотя и занимал интеллигентную должность старшего бухгалтера в группе снабжения Станции, часто «вел себя, как грузчик с автобазы». Мама в такие минуты его стеснялась.

– Филя, не сдавайся!

Он и не сдавался. Лез. Сперва было не очень трудно ему – цепкому и легонькому. А на полпути стало ой-ей-ей, приходилось отдыхать. Но что это за отдых, если нельзя ни насколечко расслабить мускулы… Ладно, еще разок. Еще… Заболело в животе, руки и ноги немели и слабели… Ну, еще чуточку… Внизу шумел уже не только отец, а все зрители. Давай, мол, пацан, покажи этому наживале. А чего там «давай», когда уже сердце из затылка выпрыгивает и в глазах что-то черно-зеленое… Обидно до чего: самовар-то вон он, всего за полметра. Еще бы рывочек, другой – и тогда приз, и слава, и восторг ярмарочной публики…

Не осталось сил для рывка. Филипп всхлипнул и обморочно поехал вниз.

…Нет, насмешек не было. Наоборот, одобрительный гул: «Во малец! Выше всех забрался… Чемпион! Еще бы маленько… Да ему и так приз полагается, за рекорд!..»

Филипп сунул ноги в полукеды. Сказал, ни на кого не глядя:

– Конечно… У него он чем-то намазан, столб-то. Скользкий, как мыло…

– Ай, мальчик, зачем так говоришь! Ничего не мазано, все честно!

– Ты, дядя, не крути! – нажимали два крепких мужичка (видать, приятели отца). – Знаем мы твое «не мазано»! Мальчишка выше всех залез, ему все равно премия положена! За достижение!

Зрители вокруг шумно поддерживали эту идею.

– Ай, граждане-товарищи! Почему премия? Хороший мальчик, да, но ведь не забрался! Если каждому, кто не забрался…

– Это не каждому! Это ребенок! Детям везде скидка полагается, сам говорил!

– Ну какая скидка? Не достал самовар…

– Пускай не самовар! Давай какой другой приз! Пацан заработал!

– Какой такой другой, граждане?.. Ай, ну хорошо! Хороший мальчик, пусть! Я все понимаю! Реклама!.. Гляди, мальчик, выбирай! – Банан, сидя по-турецки, плавно повел вокруг себя ладонями. На разостланных мешках стояли и лежали блестящие сапожки из искусственного сафьяна, плюшевые альбомы с чеканкой, расписные кухонные доски, кованые сундучки и резная портретная рама с потертой позолотой.

Филипп, уже отдышавшийся и ободренный поддержкой масс, прошелся взглядом по этому добру. Спросил ревниво:

– А это что? – И дернул подбородком в сторону большущей круглой корзины – перевернутой и накрытой мешком.

– Ай, ну что ты, мальчик! Это совсем не для тебя…

– Давай-давай, дядя, показывай! – заволновались зрители.

– Что за люди!.. Пожалуйста, граждане… На, мальчик, смотри. Хочешь? – Банан поднял корзину.

У врытого в землю колышка, привязанный марлевой тесемкой, топтался огненный петух.


Зрители на миг притихли. Такой красавец! Кроваво-алый зернистый гребень был тяжел, как царская корона. Перья отливали всеми оттенками надраенной бронзы и меди. Шпоры на красных лапах как у старинного драгуна. Ослепленный пестротой и светом, петух помотал гребнем, вопросительно сказал:

– Ко-о?

И вдруг вздыбил перья, рванулся, поднял крыльями вихрь. Что-то хрипло прокричал. Рванулся снова. На людей! Кое-кто попятился даже.

– Во… приз…

Филипп не попятился. Хотя, конечно, сердце боязливо застучало. Петух медленно поворачивал голову, словно выбирая среди зрителей жертву. Топорщился, греб свободной лапой пыль. Но великолепие этой птицы было в сто раз сильнее, ярче его свирепости. И Филипп в двух метрах от петуха сел на корточки.

– Петя… Петя…

«Петя» обратил на мальчишку огненный взор. «Ох, беда», – понял Филипп, но поздно. Петух рванулся, оборвал завязку. Филипп кувыркнулся назад и бросился от этого сгустка перьев и злости. Под перепуганные и насмешливые вопли, под хохот…

За несколько секунд мальчишка и петух пролетели сотню шагов среди прилавков, ларьков, телег и автофургонов. На задах какого-то павильона поскользнулся Филипп на устилавшей землю соломе. Брякнулся, перелетел через голову. Сел. А петух… он тоже затормозил. Он ходил боком в трех шагах, клокотал, как раскаленный чайник, рыл солому когтями и тряс гребнем. И глядел на Филиппа глазом с оранжевым ободком. Филипп сообразил, что сию секунду петух еще не бросится. Чего-то ждет. Может, вырабатывает тактику? Обдумывает? Используя спасительную отсрочку, Филипп торопливо сказал:

– Ты чего, дурак? Я с тобой по-хорошему…

– Ко-о? – недоверчиво отозвался петух. В его оранжевом глазу, кажется, поубавилось непримиримости.

– Ты такой красивый, – полушепотом приласкал его Филипп.

– Ко-о… – согласился петух со скромным самодовольством и перестал рыть солому. Перья пригладились.

С ласковым упреком (в точности как Тамара Семеновна в их третьем классе) Филипп заговорил снова:

– Ты такой умный, а так себя ведешь. Ты же сам себя подводишь…

Петух шевельнул крыльями (так люди смущенно поводят плечами). Бормотнул. Что, мол, такого я сделал-то…

Филипп нащупал в кармане огрызок пряника, раздавил его пальцами на крошки.

– Петя, иди… На, поклюй.

Петух перекинул на другой бок гребень. И другим глазом глянул на Филиппа. Потоптался. Подумал. Подошел.

Клюнул.

Деликатно так поклевал крошки на ладони, будто не гонялся только что за этим мальчишкой.

– Ко-о…

– Хороший…

– Ко-о…

Филипп осторожно прошелся пальцами по шелковистым перьям. Погладил мизинцем гребень. И… то ли от его руки тепло передалось петуху, то ли от петуха Филиппу, или вообще это было что-то другое, но стало ясно: отныне Петька и Филипп никогда не сделают друг другу ничего плохого.

Не обращая внимания на сбежавшихся людей, Филипп выдернул из полукедов шнурки, соединил морским узлом, привязал конец к петушиной лапе.

– Пойдем, Петя…

Навстречу спешило все семейство Кукушкиных.

– Ты с ума сошел!

– Филюшка! Господь с тобой…

– Ай да Филя!

– Вот, – сказал Филипп Банану. – Все. Я его забираю!

– Филипп! Ты рехнулся? – Это мама, конечно. – Петуха нам еще не хватало! Где он будет жить? Товарищ… э… продавец!..

– Ай, мальчик! Ты молодец, но это нельзя! Это не приз! Другой товар!.. Бери что хочешь: вот сапоги, вот сундук. Петуха нельзя!

– Сами же сказали, а теперь нельзя?! – взревел Филипп.

– Шутка была! Петух по другому списку. Вот, смотри прейскурант! Хочешь, доплачивай десять рублей. Или старый рубль серебром…

Филипп мокрыми глазами обвел толпу. Но то ли сменились уже зрители, то ли изменилось их настроение.

– А ты потряси рубаху-то, – послышался добродушный совет. – Глядишь, и насыплешь денег, сколько надо. Вон их на тебе…

– Мама! – отчаянно сказал Филипп.

– Не выдумывай!.. Отдай дяде веревочку.

– Па-па!

– Ну, Филя… Если мама…

Вот так! Когда на столб лезешь – «Филя, давай!». А тут – «если мама»… Филипп закусил губу, чтобы не реветь при всех, рывками раскрутил вниз штанины и пошел прочь, ни на кого не глядя. Семейство Кукушкиных, смущенно окликая сына и внука, двинулось за ним. К счастью, очень скоро повстречались в толпе Лис, Рэм и Глеб – старший Рэмкин брат.

– Ребята, скажите хоть вы ему! – взмолилась мама. – Петуха захотел… Пусть он с вами погуляет, а нам еще надо в продуктовые ряды… Иван, ты где?.. Ну конечно! Сбежал уже пиво пить. Теперь не дождешься…

Филипп остался с ребятами. Но смотрел неласково. А как еще на них смотреть! Вчера только Лис уговаривала: «Нам без тебя скучно будет», а сегодня слиняли куда-то без него… Но Лис быстро сказала:

– Погляди, что мы тебе купили.

Она протянула стеклянный мутновато-прозрачный шар величиной с отборный «танькин мячик». Внутри что-то шевелилось и переливалось. Шаромультик! Эти игрушки делали на Стеклянном заводе по какому-то хитрому и таинственному рецепту. Берешь такой шарик в руку, пристально смотришь на него, и внутри появляются всякие фигурки, звери, кораблики, домики. То ли от тепла, то ли от действия биополя. Если постараться, можно увидеть то, что задумал. И даже целое кино прокрутить силой своего воображения. Редкая была игрушка, многие о такой мечтали. И Филипп… В другое время он возликовал бы, конечно, и простил бы Лис все прошлые обиды. Но сейчас только сдержанно вздохнул:

– Спасибо…

В шарике, который лег ему в ладонь, появился огненный петушок. А в голове – мысль: что, если попытаться продать шаромультик за десять рублей? Или за старый серебряный рубль, какие ценились в Соловьях наряду с бумажными червонцами? Но кто купит у мальчишки?

Филипп глазами пробежался по толпе. И вдруг сказал быстро:

– Стойте, я сейчас!


Через некоторое время с ярмарки домой двигалась такая компания. Впереди Филипп с тяжелым и смирным Петькой на руках. За ним – Лис, Рэм и Глеб. Потом охающая бабушка, смущенный отец (найденный в пивном павильоне «Оазис») и мама. Рядом пылил отец Дмитрий с набитым покупками спортивным рюкзаком. Он был тоже смущен. Мама говорила:

– Ну, право же, Дмитрий Игоревич, вы сами как дитя. Один подлетает: «Дайте взаймы», а другой сразу…

– Но, Екатерина Михайловна, не взаймы я, а от души. Ибо сказано, что ежели во благо ближнему, то…

– Во благо этому ближнему! А нам каково? Где мы будем держать такое чудовище?

– Что одно чудовище, что два… – хихикнула Лис.

– Екатерина Михайловна! Да я же и не уразумел сразу, что за петух-то… Оно ведь как было. Чадо подбегает: «Ой, скорее, очень вас прошу, а то кто-нибудь раньше меня купит». Я полагал, игрушка какая-то, а не живая божья тварь… А в кармане с давней поры лежал этот рубль серебряный, с орлом еще, экспонат музейный, можно сказать. Я и не думал, что когда-то понадобится. А тут вижу: сам Господь предрасположил.

Филипп шевельнул лопатками, давая понять, что хотя он и благодарен отцу Дмитрию, но тем не менее отвергает его религиозную трактовку событий.

– Господь… – вздохнула мама, примиряясь с неизбежным. – Деньги Филипп занесет сегодня. Рубля такого нет, конечно, так что бумажную десятку…

– Помилуйте, Екатерина Михайловна! Я бескорыстно, чтобы дитя радовалось…

– Занесет, занесет… Все равно небось отправится к вам в эту сумасшедшую головоломку играть…

– Ага, мы придем, – сказал Филипп и ласково подул на Петькины перышки.

В глубине Великого Кристалла. Пограничники

Подняться наверх