Читать книгу Эволюция вдвоем. Или любить нельзя помиловать - Владислав Прусенко - Страница 5

Прежде всего, нужно определить понятия. Что такое страх? Страх бывает разный.

Сразу оговорюсь, в этой книге я не рассматриваю посттравматический синдром (ПТС). Он, безусловно, сильно влияет на жизнь и принятие решений, но в данном случае речь пойдет об условно здоровых людях, без острого травматического опыта. Итак.

Быстротечный страх, или испуг, возникает как естественная реакция на потенциально опасную, т.е. непонятную, ситуацию. (Здесь зафиксируем промежуточную точку отсчета – неопределенность и сопутствующий страх неизвестного.) При этом наряду с испугом, также возникает любопытство и интерес. Иными словами, на непонятную ситуацию наше сознание реагирует парой противоположных откликов: испуг и любопытство.

Обе эти реакции естественны, бороться с ними невозможно и не нужно. Краткосрочный испуг, изначально, не является проблемой.

Какое-то время эти реакции борются внутри нас, и в конечном итоге одна из них побеждает. Если страх побеждает чаще, формируется привычка бояться. Если чаще побеждает любопытство, возникает привычка исследовать.

В качестве синонима к слову «любопытство» можно использовать также «интерес», «исследование», «влечение». Влечение в широком смысле, как установка на сближение. Без сексуальных коннотаций. (Сексуальное влечение является важным, но частным случаем влечения общего). В отличие от страха как установки на избегание. В дальнейшем в этой книге я буду часто использовать термин «влечение» именно в этом, широком, смысле, наряду с термином «любопытство».

Сознание ребенка, обладая изначально высокой адаптивной способностью, склонно выбирать любопытство. Любопытство предполагает дальнейшее взаимодействие с объектом, которое действительно может быть опасным, а может быть и приятным в зависимости от навыка ребенка.

Если взрослый поддержит детское любопытство и поможет ребенку научиться взаимодействовать, это закрепит паттерн любопытства. Если же взрослому «некогда» и «не до того», он попытается остановить потенциально опасное взаимодействие, вербально или невербально. Т.е. подменив объективно наступающие последствия собственным психическим или физическим насилием. (Зафиксируем две промежуточные точки – страх психического или физического насилия.) Т.е., запугав или наказав ребенка. Зачастую – превентивно, еще до фактического взаимодействия, до возникновения опасности. При этом, фигура матери чаще прибегает к вербальному психическому насилию, а фигура отца – к невербальному физическому.

Постепенно у ребенка формируется привычка бояться – но не реальной опасности, а фигуры родителя, которая стоит между ним и реальным миром. Эта привычка бояться образует фоновый процесс, когда ум, прежде чем оценить реальную ситуацию, сперва оценивает родительскую реакцию на эту ситуацию. Формируется перманентный фон сознания, вечно бдящий внутренний цензор, основная функция которого – поддерживать нужный уровень внутренней тревожности и страха.

Поскольку нервная система может эффективно развиваться только в состоянии покоя (хотя направление развития задается стрессом), постоянный фон тревожности тормозит развития сознания, делая его, в конечном итоге, неполноценным. Зафиксируем этот момент, тоже.

Таким образом, именно поведение родителя определяет, куда качнется маятник, и станет ли быстротечный испуг в сочетании с любопытством хронической тревожностью, или любознательностью и смелостью.

Именно скопированный с родителей внутренний цензор оценивает потенциальную опасность ситуации прежде реального опыта взаимодействия, и оценивает достаточно произвольно. Общение ребенка с миром происходит, в большинстве случаев, через призму родителей. Превращение краткосрочного испуга в хроническую тревожность – это вклад родителей. Внезапно оказывается, что страх как фоновый процесс сознания, или хроническая тревожность, существует только в области человеческих коммуникаций, если точнее – в области коммуникаций родитель-ребенок. Тревожность лежит в основе отношений родитель-ребенок; нигде за пределами этих отношений ее не существует. Фактически, хронический страх и тревожность – это отражение страха перед фигурами матери и отца.

Отец и мать обладают разными навыками и системами ценностей, а значит, общение ребенка с ними строится по-разному. В разных типах общения страхи немного различаются, например, страх брошенности и физического насилия чаще рождается в отношениях с отцом, а страх отвержения и вербального насилия – в отношениях с матерью. Но общая закономерность остается.

Кроме того, поскольку мать обычно проводит с ребенком больше времени, чем отец, именно образ матери соответствует страху как фоновому состоянию: тревожность будто «размазана тонким слоем», и редко достигает пиковых значений. Соответственно, реакция на такую тревожность также предполагается «размазанной», не резкой.

С другой стороны, отец обычно проводит с ребенком меньше времени, и склонен упаковывать свою «заботу» более плотно, оформляя ее в короткие вспышки ярости или гнева. Реакция на такие вспышки также предполагается острой, скоротечной.

Сознание матери соответствует скорее коллективному мышлению и системе взаимодействий «я-идея» и «я-они»; сознание отца соответствует персональному мышлению и системе отношений «я-ты» и «я-он (а)». И в основе обоих типов мышления тревожность (фоновый страх) оказывается прошита как базовая особенность.

При этом, сплошь и рядом, мы пытаемся компенсировать персональные страхи социальным взаимодействием, а социальные страхи – взаимодействием персональным. Это само по себе создает путаницу. Но и без такой путаницы, никакая компенсация страха не устраняет его причину. Сравните: искать у мамы защиты от папы, и наоборот. Хотя и мама, и папа – части одного целого, вносящие равный вклад в сознание ребенка, и такое искание превращается в бегство от самого себя.

По мере взросления ребенка, фигуры отца и матери формируют генеральные механизмы общения. Роль матери формирует механизм общения с коллективом, роль отца – механизм общения один-на-один.6

Здесь нас подстерегает ловушка: в поисках спасения от агрессивного отца мы стремимся раствориться в толпе, но отношения с толпой основаны на материнской тревожности по определению. Аналогично, в поисках спасения от психически подавляющей матери, мы пытаемся уйти в личные отношения и раствориться в партнере. Но и здесь, спрятаться не удается – мы встречаем точно такой же фоновых страх, основанный уже на отцовской тревожности.

Кроме того, мы неизбежно приносим с собой тот тип общения, к которому привыкли и которому обучены. Если мы ищем в слиянии с одним партнером спасения от материнского «коллективного» страха, мы с большой вероятностью будем общаться с одним партнером как с коллективом, просто по привычке. И наоборот, убегая в толпу от персонального отцовского страха, мы начинаем общаться с коллективным так, будто это один человек. И то и другое, неизбежно рождает непонимание и конфликты.

В каждую новую ситуацию, мы сами приносим те страхи, от которых хотим убежать. В аду нет огня – каждый приходит со своим.

Удивительно, как от «страха смерти» мы бежим в слияние, растворение, по сути – небытие. Действительно, если нет субъекта, то страхи как бы не мои, их легче переносить. Но страх смерти по определению свойственен только тому, кто жив. Такой вот парадокс. Так может, это не страх смерти и небытия, но страх жизни и бытия?

Нервная система будто балансирует в неопределенности, будучи не в силах решить, куда ей двигаться дальше – вперед в индивидуальную жизнь в отделенности, или назад в индивидуальную смерть слияния.

Получается, что фоновый страх как состояние ума – суть нейрологическое эхо незавершенной сепарации, свойство несформированного мозга, который не может решить, быть ему или не быть, и в чем собственно разница.7

Значит, единственный способ преодолеть страх как состояние ума – завершить формирование индивидуального сознания, сделать состояние «я есть отдельно» устойчивым по энергии, осознать и принять свое одиночество.

С другой стороны, за пределами межчеловеческих коммуникаций страха гораздо меньше. Может быть краткосрочный испуг, но не перманентный страх как движущий мотив. Действительно, если убрать из сознания фигуры отца и матери, – то кого бояться? Посмотрите на маленьких детей. Разве они боятся реальности? Скорее наоборот, они бесстрашно ее изучают. А вот мама и папа, в стремлении оградить ребенка от реальности, запугивают его и внушают страх и привычку бояться. Попутно, незаметно подменяя в сознании ребенка фактическую реальность своими грозными фигурами. Но если убрать эти фигуры – что остается?

Упражнение 1: найдите в себе фигуры матери и отца и попробуйте их убрать.

Займите удобное положение. Убедитесь, что все ваше тело расслаблено. Убедитесь, что ваше лицо расслаблено. Убедитесь, что ваши глаза, лоб, скулы и язык также расслаблены. Заметьте свое дыхание. Какое-то время просто наблюдайте свое дыхание, не пытаясь вмешиваться в него.

Просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «мать». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «матери», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Поучается? Что вы при этом чувствуете?

Теперь, просканируйте внутреннее пространство своего тела и найдите ту его часть, которая ассоциируется со словом «отец». Позвольте области вашего тела, которая соответствует «отцу», обрести конкретную форму, размер, очертания. Попробуйте удалить из себя этот образ. Получается? Что вы при этом чувствуете?

Позвольте своим глазам плавно открыться.

У меня получается, что попытка их убрать тоже рождает страх. Потому что они не только пугают, но и заботятся. Получается, что родительская забота неотделима от страха. Это стороны одной медали.8

Промежуточный вывод: спрятаться от страха в отношениях любого типа невозможно по определению. Хотя избавиться от я-субъекта, растворив его в отношениях – можно вполне. В большинстве случаев, в отношениях ищут именно этого. Слияния и растворения.

Не замечая того факта, что в центральном канале индивидуальности страха нет вообще. Поскольку индивидуальность соответствует точке координатора или внутреннему наблюдателю, она по определению не является ничем из наблюдаемого. Это значит, что наблюдатель может наблюдать любые эмоции, не растворяясь в них. И этот навык можно развивать.

Для несформированной индивидуальности быть отвергнутым другими – это проклятье. А для сформированной – благословение.

А это в свою очередь значит, что реальная близость (когда двое уже близко, но еще не слитно) возможна только для индивидуальности, которая не нуждается ни в каких типах слияния, т.е. по сути – не нуждается в отношениях в привычном понимании этого слова.