Читать книгу Воскрешение Лазаря - Владлен Чертинов - Страница 6

«Давно ли иудеи искали побить Тебя камнями,

и Ты опять идешь туда»

(Иоанн 11.8)

Старика Каурова вешали на большой яблоне. Той, которую он в молодости сам посадил у себя во дворе на Диком хуторе…

В этих местах кроме него давно уже никто не жил. Летом 19-го года на хуторе был сильный бой. Почти все хаты разрушило артиллерийским огнем, с тех пор повсюду в высокой траве валялись лошадиные кости и ржавые гильзы снарядов. И вот, спустя десять лет, в эту глухомань снова наведались вооруженные люди. Они сразу окружили единственный целый кауровский дом. Прятались за деревьями в саду. Лязгали затворами, еле слышно переговаривались. Старик Кауров наблюдал за их приготовлениями через щель между ставнями. Потом взял со стола потертую старую Библию, присел на сундук и, перекрестившись двумя пальцами, беззвучно зашевелил губами.

… – Эй, Лазорька, пес, выходи с поднятыми руками. Мы знаем, что ты там, – крикнули из сада.

Старик усмехнулся и продолжил читать молитву. Его крестник Лазарь был уже далеко. Три дня назад тощий конь вынес обессиленного окровавленного Лазаря к Дикому хутору. Старик напоил его калмыцким чаем, промыл рану травяным отваром.

Лазарь был последним в роду и, наверное, поэтому таким везучим. Еще шесть лет назад в здешних краях о его везении ходили легенды. Малочисленная Лазорькина банда из таких же, как он, молодых казаков, появляясь то тут, то там, дерзко нападала на обозы с зерном, поджигала станичные и хуторские советы, убивала из засад красноармейцев и активистов коммуны, калечила обобществленный скот и всякий раз уходила от устраиваемых облав. Сперва эту ватагу водил Буянов-старший, но его настигла красноармейская пуля. После этого осталась в банде одна молодежь, большинство из парней подались в лес, не желая идти в Красную армию. Ну а там, в лесу, сама жизнь и необходимость добывать пропитание сделали их лихими людьми. А Лазарь Черный выдвинулся у них в предводители. И даже когда дружков поотстреливали, и остался Лазорька один-одинешенек, он еще несколько месяцев не унимался. Как бешеный волк рыскал по окрестным лесам и балкам, лютовал почем зря. На хуторе Романове подраненного чекиста сбросил в колодец, писарю Ващюку из Даниловской слободы отрезал голову. Тихона Речкина, сторожившего амбар с колхозным зерном в станице Малодельской, пригвоздил штыком к березе. Заговорили о том, что бандит потерял рассудок. Старушки, заслышав фамилию Черный, начинали креститься. А потом Лазарь вдруг исчез. Шли годы, шла коллективизация, шли на Восток эшелоны с раскулаченным народом. Стали люди Лазорькины «подвиги» забывать. А он возьми да и объявись снова спустя шесть лет на заброшенном хуторе, истекающий кровью и все такой же везучий.

Его рана оказалась неопасна. Старик Кауров прокалил на огне сапожное шило и выковырял из Лазорькиного тела кусочек свинца. Почти сутки Лазарь, потерявший много крови, лежал в беспамятстве. В бреду звал отца. Очнувшись, с недоумением посмотрел на Каурова и спросил: «Я убил их?»

– Кого? – осведомился старик.

Но Лазарь уже окончательно пришел в себя и ответил:

– Сон дурной привиделся.

Старик так ни о чем и не спросил нежданного гостя. Сам же Лазарь о себе не шибко рассказывал. «Я теперь далеко живу, а сюда вернулся, чтобы кое с кем повидаться», – вот и все, что он счел нужным сообщить о себе.

Они простились вчера вечером за Куркиной балкой. Лазарь был еще слаб. Опершись о плечо старика, он с трудом взобрался на коня. Ударил его пятками в бока и растаял светлым пятном в темноте…

… – Христос воскресе, ад пленися, проклятая сатанинская сила победися. Аминь! – закончил вслух дед Кауров свою молитву. И закрыл глаза. В печной трубе волком завывал ветер. Вдруг раздался грохот выстрела. Пуля пробила закрытую ставню и шмякнулась в стену. Вслед за первым выстрелом загремели другие… Деревянные ставни заходили ходуном и быстро стали похожи на решето.

Внезапно стрельба прекратилась. Тотчас же по крыльцу застучали сапоги. Дверной засов вылетел с первого же удара. В горницу ввалились три человека в вылинявших гимнастерках с трехлинейками. Они дико озирались по сторонам и мгновенно наполнили дом запахом своего пота. Заметив посреди горницы дверь погреба, откинули ее, принялись наугад палить вниз из винтовок. Потом напряженно замерли над дырой в полу.

В комнату заходили новые люди. Они уже заполнили собой всю хату. Не обнаружив в погребе трупа Лазорьки, красноармейцы вспомнили о Каурове. Молча плотной стеной обступили деда, сидящего на сундуке. Потом их ряды расступились, и вперед вышел рыжий старик с маленькими злыми чуть раскосыми глазками. Лицо его было очень знакомо Каурову. Рыжий старик сходу сильно ткнул ему в челюсть стволом нагана. И тут же отошел на полшага из опасения, что Кауров забрызгает кровью ему сапоги…

– Где крестничек? – спросил рыжий.

– Не ведаю, – прохрипел Кауров, отплевываясь. Кровь сгустками сваливалась у него изо рта.

– Давно ушел Лазорька? – допытывался рыжий.

– С неделю как.

Каурову хотелось лечь и закрыть глаза. Он и врал-то нехотя. Для того только, чтобы посильнее запутать Лазорькиных преследователей.

– Пешком ушел или на лошади?

– Пехом.

– Врешь, собака! В сарае – навоз еще не застывший. На лошади он. Правду говори.

Кауров молчал.

Тогда рыжий снова ударил его. На этот раз в ухо. Кауров упал с сундука. Его подняли за шиворот. Рыжий пытался докричаться до него, продолжая наносить удары. Кауров почти не чувствовал боли. Вот только все силы куда-то ушли, а в ушах стоял звон. Сквозь этот звон до него долетели слова.

– Кончай, Филат. Ничего он тебе не скажет. Али не видишь?

В этот момент Кауров вспомнил рыжего старика. Это был даниловский, родом из хохлов, родственник казаков Рогачевых, живших в станице Островской. Семья Рогачевых в годы гражданской войны сразу встала на сторону красных и устанавливала в округе советскую власть. Два брата Николай и Степан были красными командирами, а в слободе Даниловке, населенной выходцами с Малороссии, жила их родня. Там же нынче находился красноармейский штаб, рассылавший по всей округе отряды по борьбе с казачьим бандитизмом. Вслед за этими отрядами тянулись обозы с даниловскими бабами и мужиками. Они вывозили из хуторов и станиц отобранное у семей казаков-контрреволюционеров имущество, оседавшее потом в хозяйствах украинцев. Рогачевский родственник дед Филат был у этих обозников из Даниловки вроде интенданта… При других обстоятельствах Кауров удивился бы, чего это Филат стал у красных за главного. Но теперь даже на то, чтобы удивляться, у него не было сил.

Еле живого Каурова подхватили под руки и выволокли из хаты. На улице шел сильный дождь. Крупные капли били в лицо, рубаха вмиг превратилась в мокрую тряпку. Двое мужиков в шинелях оттащили Каурова к старой яблоне и оставили там. Сами, сгибаясь под дождем, ломанулись к сараю через посадки огурцов. Кауров постоял немного, опершись руками об яблоневый ствол. Потом медленно осел в холодную лужу. Ему хотелось только одного – чтобы все поскорее закончилось.

Красноармейцы вернулись из сарая с разрубочным чурбаком и испачканной давно засохшим навозом старой веревкой. Один из них влез на чурбак, стал привязывать ее к самой толстой ветке.

– Ну, молись, дед, – шепнул другой. – Сейчас с ангелами увидишься.

Каурова поставили на чурбак. От размокшей петли пахло лошадью. Дождь смывал кровь с разбитого лица старика. Двое красноармейцев поддерживали его под руки. Кауров хотел посмотреть на небо, да не успел. Чурбак выбили у него из-под ног. Дерево сильно тряхнуло. Раздался жалобный скрип. Последним, что старик Кауров увидел в своей жизни, были падающие в грязную лужу большие красные яблоки.