Читать книгу Воскрешение Лазаря - Владлен Чертинов - Страница 9

Рогачевский сарай примыкал к саду соседей Лыковых. Одно абрикосовое дерево росло всего в метре от сарая. Так что, подпрыгнув с его крыши и ухватившись за сук, можно было вскарабкаться на дерево. И когда Лыковых не было дома, маленький Серега и его старший брат Санька не раз лазили к соседям за абрикосами. Страх быть застигнутыми щекотал им нервы. Острые ощущения во сто крат умножались тем, что во дворе Лыковых бегал свирепый пес Арго. Только он один и знал о воровстве абрикосов. Заходился лаем внизу, в бессильной ярости сдирал когти о ствол. У Сереги от страха все обрывалось внутри. Задранная кверху клыкастая пасть Арго стала самым ярким воспоминанием детства, а лыковские абрикосы были самыми сладкими в мире.

Однажды, когда Сергей с братом предприняли очередную вылазку в соседский двор, едва не случилась беда. Недавно прошел дождь, и дерево было еще мокрое. Серега подпрыгнул, но сук выскользнул у него из рук, и он сорвался вниз. Арго был уже там – будто поджидал своего заклятого врага. Тут же без всякого лая набросился на мальчишку и стал его рвать зубами. Серега катался по земле, заслоняя руками лицо и горло. Ему было нестерпимо больно от укусов. Он был уже весь в крови, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не прибежал отец. Он колол дрова во дворе и, заслышав крик старшего сына Саньки, в три секунды перемахнул через забор. Отец что есть силы огрел Арго обухом по хребту. Пес отскочил и продолжал облаивать их метров с двух. «Папа, убей его. Почему ты его не убил!» – все время повторял Серега сквозь слезы.

В райбольнице ему наложили несколько швов. А потом еще целый месяц делали уколы от бешенства. Лыковы приходили к Рогачевым, спрашивали, не нужно ли чем помочь, притащили в подарок Сергею целый таз абрикосов с того самого дерева. Только есть их Рогачевы не стали – скормили свиньям. Сам же покусанный с тех пор затаил лютую, недетскую злобу на Арго. Наверное, целый год разрабатывал план мести. Но ни одной живой душе, даже брату Саньке о нем не проболтался.

Он отомстил собаке следующей весной. А помог ему в этом фильм «Ко мне, Мухтар!». В нем Сергей впервые увидел, как служебные собаки отрабатывают команду «фас» на мужике, одетом в особую фуфайку, защищающую от клыков. Серега сразу вспомнил про старый тулуп, висевший в сарае, и отцовский сварочный шлем. 1 мая, в один из редких дней, когда ни соседей, ни родителей не было дома – все ушли на демонстрацию – он облачился в этот тулуп. Надел на голову шлем. Взял острый тесак, которым отец резал свиней. Спрыгнул в лыковский двор и, надвинув шлем на глаза, пошел по дорожке, ведущей к дому.

Арго рванулся к Сереге из своей конуры, сбил с ног высоким прыжком и вцепился в левый рукав. Прокусить не прокусил, но так сильно сдавил его клыками, что руку свело от боли. Ползая по траве под собачьим брюхом, Серега пытался подняться. И не мог. Да еще стеклянное окошко в сварочном шлеме оказалось такое темное, что через него ничего не было видно. Серега наугад тыкал в Арго тесаком, несколько раз промахнулся, потом, наконец, попал. Но удар вышел слабым. Нож даже не проткнул шкуру. Но вот Арго вырвал у тулупа клок. Хватка собачьих челюстей исчезла, Серега смог кое-как размахнуться и все так же вслепую нанести собаке сильный удар. Нож вонзился в шею Арго. На тулуп брызнула кровь. Раненый пес снова бросился на Сергея и на этот раз вцепился в правую руку, сжимавшую тесак. Мальчик больше не мог им махать. Но хватка Арго потихоньку слабела, Сергею удалось вырвать руку. Нож, скользнув по шкуре, сильно подрезал псу переднюю лапу. Арго взвизгнул, а Серега наконец скинул с себя сварочный шлем. Пес, сильно хромая, ковылял прочь от него, в глубь сада. Но быстро опрокинулся набок. Из его окровавленной пасти вырывались клокочущие хрипы. Мальчик подошел к Арго. Тот смотрел на него стекленеющими глазами и попытался оскалить зубы. Сергей ткнул ему в эти зубы ботинком.

Потом отвернулся от издыхающей собаки и стал собирать следы преступления – вырванные из тулупа куски овчины. Дома в ванной он долго отмывал хозяйственным мылом с тулупа собачью кровь. А когда закончил, включил телевизор и уселся смотреть первомайскую демонстрацию трудящихся в Москве.

Участковый Николай Давыдкин появился у Рогачевых только после праздников.

– Ну-ка, иди сюда, – сурово позвал Серегу отец в гостиную. Там, грузно навалившись локтями на стол, сидел Давыдкин – красномордый дяденька милиционер. Он достал из планшетки бумагу и ручку.

– Сережа, ты утром 1 мая, когда оставался дома один, ничего подозрительного во дворе у Лыковых не слыхал?

– Не-а, – мотнул головой мальчик.

– И как собака лаяла, не слыхал?

– Я телевизор смотрел.

– Ты знаешь, что собаку убили?

Сергей кивнул. И опустил глаза. Давыдкину это не понравилось.

– А может, ты видел кого? Может, ты сам во двор к Лыковым лазил, как тогда за абрикосами, а?

У Рогачева-младшего душа ушла в пятки. Но тут в разговор вмешался Рогачев-старший.

– Постой, Николай, ты к чему клонишь? – строго спросил он, буровя взглядом Давыдкина. – К тому, что Серега мой эту собаку порешил?

– Ну что вы, Матвей Степанович, – Давыдкин почтительно наклонил голову в его сторону. – Разве пацану в его возрасте справиться с таким кобелем! Не всякому взрослому-то мужику это под силу.

Потом Давыдкин стал что-то писать на листе бумаги. Но отец отослал Серегу из комнаты, и тот не узнал, чем закончилась беседа с участковым.

А перед тем как лечь спать, мальчик долго, сидя в кровати, рассматривал свои руки при свете ночника. «Разве пацану в его возрасте справиться с таким кобелем!» – стояла в ушах давыдкинская фраза. «Неужели я такой сильный!» – с восторгом подумал Серега о самом себе.

Та история совершенно сошла ему с рук. Он больше не лазил в лыковский сад. Но тяга к острым ощущениям в нем не пропала. Наоборот, подпускать адреналину в кровь стало теперь его первейшей потребностью. Начал Серега налево и направо свою силу испытывать. А Давыдкин с тех пор в доме Рогачевых сделался частым гостем.

– Уймите вы его. Чего он у вас постоянно дерется, всех подряд задирает, – выговаривал милиционер Серегиным родителям.

Дрался четырнадцатилетний пацан совсем по-детски. Свирепел так, что его аж трясло. Мог в исступлении кусаться, запихивать землю противнику в рот, а случись палка под рукой, и огреть по башке. Весь восьмой класс Рогачев-младший не выходил из боев. И желающих связываться с ним с каждым днем становилось все меньше. Но когда восьмиклассник Рогачев пробил голову десятикласснику Артамонову пустой бутылкой из-под лимонада «Буратино», отец сказал: «Баста!». Он как следует отходил сына ремнем, а потом отвез его в райцентр, записал в секцию бокса. Там за какие-нибудь полгода забияке вправили мозги. Да и времени на уличные драки у него теперь совсем не осталось. На тренировках Сергей быстро прогрессировал. Психовать и драться по пустякам перестал. Но со временем нашел другой способ получения адреналина. Серега повадился щупать девчонок. Новые ощущения будоражили психику похлеще собачьих клыков.

После первого звонка он прятался в раздевалке, в вешалках старшеклассников, среди самых длинных во всей школе курток и пальто. И когда в опустевшем гардеробе появлялась какая-нибудь опоздавшая на урок девочка, Серега набрасывался на нее, как леопард из зарослей, – одной ладонью зажимал рот, а другую запускал под форменное платье. Больше всего его заводила ответная реакция девчонок. Странно, но они никогда на пытались кричать или звать на помощь. Иногда девчонки шипели: «Пусти, козел!». Иногда посылали его на три буквы. Но чаще всего они отбивались молча. Со временем Серега даже рты им перестал зажимать.

Он охотился на девчонок примерно год. До тех пор, пока не встретил первую любовь. Случилось это уже в девятом классе. Десятиклассница Лена Михайлова никогда не опаздывала на уроки и поэтому не знала Сергея с самой плохой стороны. Она была первой отличницей школы. И еще – председателем совета дружины. Учителя говорили о ней с придыханием. Лена собиралась поступать на филфак МГУ и писала замечательные для своего возраста стихи, которые печатали всесоюзные детские журналы «Пионер» и «Костер», не говоря уже о местных и волгоградских газетах. На Лену засматривались многие парни, но ухажера у нее не было. Целеустремленная девочка не хотела отвлекаться на ерунду. А в сторону девятиклассника Рогачева даже и не взглянула ни разу. Для Сереги Лена была как недоступная ледяная вершина на небосклоне. Поэтому когда он однажды, приехав домой с тренировки, обнаружил Михайлову в своей комнате, то не поверил глазам. Лена сидела за его письменным столом и при свете настольной лампы делала уроки. Он запомнил эту картину на всю жизнь, и она потом не раз согревала ему сердце в трудную минуту.

Склонившись над тетрадкой, Лена подпирала подбородок острым кулачком. Ее мизинец при этом был грациозно отставлен в сторону. Один черный локон сбился на щеку, а на кончике носа виднелось маленькое трогательное чернильное пятнышко.

– Ты чего здесь делаешь? – вымолвил сбитый с толку Серега.

– Тригонометрию, – ответила Лена, поворачивая в его сторону свою гордую головку. – Привет! Тебя Сергеем зовут?

– Угу, – промычал Рогачев.

– А я Лена. Твои родители разрешили нам с мамой пожить у вас несколько дней. Понимаешь, так надо.

Серега ничего не понимал. Он бросил в угол сумку со спортивной формой и отправился искать родителей. Отец, мать и брат Сашка на кухне пили чай.

– А чего это Ленка Михайлова там? – обратился Сергей к ним с порога.

– Лена с мамой в твоей комнате поживут, а ты у Сашки с сегодняшнего дня будешь спать, – сказал отец, не считая нужным вдаваться в подробности.

– У Лены дома сейчас нелады, им жить негде, – добавила мама.

Позднее Серега узнал, что же произошло. Ленкин отец сильно повздорил с Ленкиной матерью. Каждый день дрался, складывал матюги. Мать не выдержала, забрала дочь и ушла к Рогачевым. Оказывается, она работала главным бухгалтером у Серегиного отца, а с Серегиной мамой и вовсе давно была знакома – вместе учились в сельхозинституте.

Михайловы прожили у Рогачевых две недели. Это было так здорово – приходить домой и видеть там Ленку в коротком халатике, серых шерстяных рейтузах и пушистых домашних тапочках. По утрам Серега, заспанный, сталкивался с Леной на кухне возле рукомойника. Они завтракали и ужинали, сидя за одним столом. И все чаще разговаривали друг с другом. К исходу второй недели Рогачев уже все время искал встреч с Ленкой, заходил к ней в комнату с разными дурацкими вопросами.

В тот день, когда все случилось, ему не нужно было ехать на тренировку, и он опять придумал смехотворный повод заглянуть к Лене – искал транспортир. Девочка сидела на кровати, поджав под себя ноги, вперив взор в какую-то книгу.

– Ну, что проходили сегодня в школе? – спросила она вошедшего Сергея с видом умной и строгой учительницы.

– «Молодую гвардию» разбирали. А на физкультуре прыгали через козла. Чего читаешь-то?

– «Вешние воды» Тургенева. Знаешь такую книгу?

Серега пожал плечами.

– Слыхал. А о чем она?

– О любви. Про одну жестокую женщину и влюбленного в нее слабого духом мужчину.

– Понятно, – Серега сделал вид, что задумался об услышанном.

– Между прочим, всех лучших героинь Тургенева знаешь как называли?

Серега отрицательно мотнул головой.

– Тургеневскими барышнями.

– Чего в них такого особенного, в этих барышнях?

– Понимаешь, они настоящие. Благородные, верные, романтичные и прекрасные в душе. Тургенев создал образ идеальной женщины.

– Значит, он в женщинах разбирался?

– Да, он тонко чувствовал окружающий мир и хорошо понимал людей. Иначе бы не стал великим писателем.

– У него, наверное, жен много было.

– Какая чепуха. Зачем ему много?

– Чем больше жен, тем больше в женщинах разбираешься.

– Ты глупости говоришь. Для того чтобы понимать женщин, необязательно на каждой жениться. У Тургенева же были сестры, просто знакомые. Наконец, женщины, которые отвергли его любовь.

– Чего ж они его отвергли, такого великого?

– Это удел всех великих людей – они при жизни остаются непоняты, и слава к ним приходит всегда после смерти. Думаю, женщины, которые отвергли Тургенева, потом очень пожалели, что не смогли разглядеть его прекрасное сердце.

– А ты смогла бы разглядеть прекрасное сердце?

– Смогла бы.

– Ты тургеневская барышня, что ли?

– Не знаю. Я бы хотела ей быть.

– А тургеневские барышни, они хоть целуются?

– Конечно, – улыбнулась Михайлова.

– А ты? Целовалась уже? – спросил Серега дрогнувшим голосом.

Этот вопрос застал Лену врасплох.

– Так я тебе и сказала, – ответила она смущенно. Было заметно, что девочка слегка рассердилась. И еще что-то знакомое промелькнуло в ее глазах. Что-то такое, что Серега наблюдал у своих жертв в раздевалке. Сладкое предчувствие разлилось у него по всему телу.

Он решительно присел на кровать рядом с Леной и, не говоря ни слова, обнял ее за талию. «Вешние воды» выпали из рук отличницы и стукнулись об пол. Лена смотрела на Рогачева с большим удивлением.

– Ты чего?

Не ответив на вопрос, Серега неуклюже попытался поцеловать Михайлову, но промазал и угодил губами ей в нос.

– Ну ты совсем уже, – возмутилась Лена и принялась Серегу отпихивать. Это только его раззадорило. Он поймал Михайлову захватом за обе руки и без труда завалил на подушку. Их лица оказались близко-близко. Секунд пять они молча смотрели друг дружке в глаза… Затем Серега полез свободной рукой Лене в рейтузы. Он увидел, как у Лены расширяются зрачки. Потом ее губы презрительно скривились, и внезапно она плюнула Сереге в лицо. Это было так неожиданно и так оскорбительно, это так взбесило Рогачева, что он начал неистово стаскивать с Михайловой рейтузы…

– Мразь, – произнесла Лена и отвернулась в подушку. Но стоило Сергею сунуть пальцы ей между ног, изогнулась всем телом и вцепилась Рогачеву в волосы зубами! Лена тянула его за волосы с каким-то диким остервенением. Серега мотал головой и засовывал свои окаянные пальцы все глубже. Он делал это с ужасом и одновременно с какой-то животной мстительностью. Чем сильнее Лена тянула его за волосы, тем сильнее засовывал. А когда вытащил пальцы, на них была кровь. Лена выплюнула изо рта его волосы и заплакала. А Серега похолодел от страха. Что он наделал? Как он мог? Может, он повредил там что-нибудь у Ленки внутри?

Михайлова, рыдая, выбежала из комнаты. Рогачев остался сидеть на кровати и все смотрел на свои окровавленные пальцы. Он понял, что совершил очень гнусный поступок. На ватных ногах Серега проследовал во двор, вытер пальцы о снег, заперся в уборной и долго не выходил. Там, в сортирном холоде и вони, его вырвало. Но от этого легче не стало. Тогда он вышел на улицу, не разбирая дороги, тупо мотался взад-вперед. В конце концов, перейдя замерзшую речку, забрел в лес. Распластался под каким-то кустом и пролежал в снегу до вечера. Как только на небе взошла луна, Серега очнулся. Его тело била дрожь. Зубы стучали.

Когда заиндевевший Рогачев вернулся домой, Михайловых там уже не было. Они ушли. Но не из-за того, что всплыла наружу история, случившаяся в Серегиной комнате. Просто Ленкины мать и отец именно в тот день помирились.

После того случая Рогачев серьезно заболел. Пролежал в жару и бреду двое суток. А потом, выздоровев, очень тихий и задумчивый стал. Охота караулить девчонок в раздевалке начисто в нем пропала. Все мысли его теперь были только о Лене Михайловой. Едва ли не каждый день он поджидал ее после школы, подходил к ней нетвердой походкой, пытался заговаривать, просить прощения. Но видел в ответ только сжатые губы, которые лишь иногда разжимались для того, чтобы произнести: «Пошел вон, мразь». Лена обдавала Серегу холодным презрением. А он вел себя, как покорный истукан. Плелся молча следом до ее дома. Он проболел этой болезнью до конца учебного года.

Потом Лена закончила школу с золотой медалью и уехала в Москву поступать в МГУ. Но не поступила. Не хватило одного балла. Назад к родителям она не вернулась. Устроилась в Москве работать на швейную фабрику.

Десятый класс ознаменовался для Рогачева крупными спортивными достижениями. Шесть раз выезжал он на разные соревнования и почти на всех победил. Выиграл чемпионат Волгоградской области среди юношей в своем весе. Был третьим на первенстве России в Москве. Из-за бокса Серега совсем перестал учиться. За полгода до окончания школы был вынужден перевестись в волгоградский спортинтернат. Но именно благодаря успехам на ринге, он смог без труда поступить в местный университет на биофак – вузу были нужны хорошие спортсмены.

В первые же зимние каникулы студент Рогачев поехал в Москву на поиски Лены Михайловой. По его просьбе мать разузнала у родителей девушки ее тамошний адрес. Выяснилось, что Лена живет вовсе не в Москве, а в Зеленограде, в часе езды от столицы на электричке. В этом городе базировался Московский институт электронной техники. Именно туда девушка поступила после второй неудачной попытки пройти по конкурсу в МГУ.

Зеленоград встретил Рогачева густым снегопадом. Он двигался по улицам почти вслепую. Натыкался на прохожих, шарахался от машин. Кое-как добрел до нужной общаги. Но был остановлен вахтершей. А случайно проходившая мимо девушка, которую Рогачев попросил позвать Михайлову из 218-й комнаты, вернулась с грустным известием: «Лены нет дома».

Серега весь день топтался в общажном предбаннике. Он проголодался и очень хотел в туалет, но боялся отлучиться даже на минуту – вдруг Лена вернется именно в этот момент. К шести вечера Серега больше уже не мог терпеть и собрался на улицу. И именно в этот момент столкнулся с Леной в дверях. В белой пуховой шапке с помпончиками и синей искусственной шубке девушка похожа была на Снегурочку. Боже, как она похорошела за эти полтора года! Серега остолбенело смотрел на Лену, не давая ей пройти внутрь.

Она не сразу его узнала. Удивленно уставилась на неожиданное препятствие в дверях. Вдруг будто какая-то тень пробежала у нее по лицу.

– Зачем ты приехал? – растерянно спросила Лена. Серега уже не мог терпеть. Это был очень неподходящий момент для долгих объяснений. И поэтому он выпалил те самые важные слова, которые не раз мысленно репетировал и которые при других обстоятельствах вряд ли так запросто слетели бы у него с языка.

– Я люблю тебя.

Михайлова взглянула на него, как на ненормального, молча протиснулась в дверь и пошла через вахту прочь от Сереги. И такая Рогачева взяла тоска, такое страшное отчаяние подступило к горлу…

– Лена, пожалуйста!.. – не своим голосом умоляюще выкрикнул он вдогонку. Лена обернулась, посмотрела на Рогачева и вдруг спросила:

– Ты надолго приехал?

Серега пожал плечами.

– Есть хочешь?

– Хочу.

– Ладно, пойдем, накормлю тебя.

Потом, спустя много месяцев, Лена призналась Сергею, что решила позвать его к себе потому, что увидела у него в глазах страшную, нечеловеческую муку. Рогачев так и не сказал ей, что эта мука отчасти была вызвана вполне физиологическими причинами.

Серега просидел тогда у девушки весь остаток вечера. Раз пять они пили чай. Поначалу говорил в основном Рогачев. После долгожданного посещения туалета его будто прорвало. Он открыл Михайловой свое сердце все без остатка. Поведал о том, как срезал ее фотку со школьной Доски почета. Показал девушке левое плечо, на котором в конце десятого класса шилом написал имя «Лена», и оно зарубцевалось шрамами. Серега рассказал, как много раз ходил в церковь – молил Бога о прощении за тот свой гнусный поступок…

– Понимаешь, моя жизнь ничего не стоит, если в ней нет тебя, – заклинал он Лену словами из какого-то кинофильма. И, похоже, эти заклинания действовали. Девушка внимательно, не перебивая, слушала Серегины откровения. Несколько раз нервно закуривала (Рогачев с удивлением и досадой отметил, что она стала курить). А когда он закончил свой взволнованный монолог, Лена вдруг заговорила примерно в той же манере. Только вовсе не о Сереге, а о том, как трудно и одиноко было ей одной жить в Москве и чего пришлось хлебнуть, работая на швейной фабрике.

– Ты не представляешь, как там было. Все время на ногах. Шум стоит в цеху такой, что глохнешь к концу дня, пыль повсюду летает, и ты вся превращаешься в автомат. У меня первое время пальцы судорогами сводило. А еще обидно было очень. Я думала, все это наказание мне за то, что в университет не смогла поступить. В субботу или воскресенье девчонки с фабрики танцевать или в кино идут, а я сажусь заниматься. Так и прошел весь этот год – стоя у станка или сидя за учебниками. И все равно, все равно не смогла поступить! Несколько раз порывалась домой ехать, но всегда в последний момент передумывала, потому что стыдно делалось… Все так верили в меня, так гордились мной, а я не оправдала этих надежд. Если бы вернулась, это какой был бы позор на всю жизнь.

У Сереги сердце защемило от жалости. Он и не подозревал, что Ленке за этот год столько всего пришлось вытерпеть.

– Там, на фабрике в общаге, многие девочки только об одном думают – как выйти замуж за москвича, – продолжала она. – Все хотят за Москву зацепиться. Спят со всеми подряд москвичами. Такая распущенность там царит. Раньше ни за что бы в такое не поверила. Пьяная шпана в окна лазила по водосточным трубам, в двери ломилась. Я несколько раз посреди ночи убегала на улицу от них, пережидала до утра в чужом подъезде на подоконнике…

– Жаль, меня рядом не было, я бы этой шпане показал, – перебил Лену Серега.

Девушка в ответ улыбнулась и заявила:

– Зато теперь у меня все хорошо. Я так намучилась с этим МГУ. А теперь поняла: и, слава Богу, что поступила в другой институт. Все наши преподаватели говорят, что электроника – самое перспективное направление конца двадцатого века.

Без пяти одиннадцать вечера вахтер попросила Серегу из общаги. Заночевал он на Ленинградском вокзале, а наутро опять приехал на электричке в Зеленоград. Они гуляли с Михайловой по местным замерзшим паркам. Согревались в магазинах и кулинариях. Разговаривали, разговаривали… Вечером Серега и Лена попрощались на железнодорожной станции.

– Если хочешь, можешь написать мне письмо, – сказала девушка.

– А можно я еще раз приеду? – попросил Серега.

Лена кивнула…

Через неделю он вновь прибыл в Москву. Они снова бродили по подмосковному городку. Потом купили билеты в кино. В зрительном зале сидели, касаясь друг друга локтями, и смотрели какой-то сборник мультфильмов. Потом Серега взял ладонь Лены в свою. Но она тут же вырвала руку. «Прости», – прошептал Рогачев. И больше не предпринимал этих дерзких попыток. Он не узнавал сам себя. Он становился с Леной каким-то другим человеком.

…Для того чтобы приехать в гости к Михайловой в третий раз, у Сереги не было денег. А не приехать к ней он не мог. Стал думать, где бы ему заработать. Разгружать по ночам вагоны, как делали некоторые однокурсники, означало сломать спортивный режим и поставить крест на боксе. Неожиданное решение подсказал товарищ по университетской команде – дзюдоист дагестанец Таймураз Мусаев. Они были однокурсниками и быстро сошлись – Таймураз сразу понравился Сереге, от него веяло спокойной надежностью. Узнав о финансовых проблемах приятеля, кавказец дождался его после тренировки и сказал, что есть разговор. Они пошли в ближайшее кафе-мороженое, взяли по молочному коктейлю, молча осушили стаканы, и Таймураз, вытерев с губ молоко, предложил Сереге на пару трясти фарцовщиков.

– У них денег полно. И это деньги неправедные. Пусть делятся. Не хотят – пусть страдают. В милицию они обращаться не будут, потому что у милиции к ним самим сразу вопросы возникнут. Дело верное. Я точно знаю, в Питере и Москве местных фарцовщиков спортсмены уже начали щемить, данью обкладывать.

– Спортсмены? – переспросил Рогачев.

– Да, боксеры, борцы… Перестройка в стране. Власть посыпалась. Мне один мудрый земляк сказал: пришло время сильных людей, сейчас главное – действовать. Чем рискованнее и наглее, тем выше можно взлететь.

Серега задумался. Предложение Таймураза сулило ему новую неизвестную жизнь, чреватую адреналином. И еще деньгами. А значит, встречами с Леной…

Он не заставил Мусаева себя уговаривать.

Их первый выход на дело состоялся уже через день после разговора в кафе. Фарцовщики собирались возле гостиницы «Интурист» и общаг иностранных студентов. Парни приехали к одной из таких общаг, зашли в подъезд дома напротив и долго оттуда вели наблюдение. Иностранцы, в основном это были азиаты, встречались с фарцовщиками в небольшом скверике, в кустах. Сверху было хорошо видно, как они, почти не таясь, продавали мелкие партии джинсов, рубашек, футболок, солнечных очков, притащили пару магнитол в красивых картонных коробках. Иногда обменивали доллары на рубли. Фарцовщиков было четверо. Серега и Таймураз в жертвы выбрали самого фактурного. Когда тот закончил трудовую вахту и с огромной спортивной сумкой на плече шел к своему новенькому «Москвичу», ему преградили путь. Рогачев слегка ткнул парня под дых, потом сдавил ему горло. Таймураз схватил жертву за волосы и тихонько спросил:

– Ты кому платишь?

– За что? – просипел парень.

– За право покупать у иностранцев все это дерьмо?

– Никому.

– Теперь нам будешь платить. Понял?

Серега отпустил горло фарцовщика. Тот, прокашлявшись, задал вопрос:

– Вы кто?

– Мы твоя страховка от несчастного случая, – пояснил Рогачев. – «Пятихатку» каждую неделю будешь нам отдавать.

– Не нужна мне страховка, – заартачился вдруг фарцовщик. – Я не один работаю. Я с ребятами ваше предложение обсужу.

– Обсуди. Завтра в 10 утра ждем с деньгами на этом же месте, а шмотки твои у нас побудут пока, – сказал Рогачев и вырвал у собеседника сумку.

Утром возле общаги Серегу с Таймуразом поджидали вместе с фарцовщиком еще четверо парней приблатненного вида с палками в руках. Они сразу попытались окружить Рогачева и Мусаева. Но те не позволили им выполнить этот маневр. Серега так быстро все сделал, что даже адреналин в нем не успел закипеть. Двое парней не смогли пустить в ход свои палки – один уже лежал на спине в тяжелом нокауте, второй стоял на четвереньках и, ничего не понимая, тряс головой. Таймураз тоже справился с задачей, но его лицо было в крови. Противник успел-таки нанести ему удар палкой. Второго удара не последовало – дагестанец поймал руку парня в захват и сломал ее. Четвертый боец предпочел убежать. Испуганный фарцовщик достал бумажник и молча начал отсчитывать деньги. Вечером от несчастного случая застраховались и его дружки.

Все оказалось так просто, что Сереге даже не верилось. Новая жизнь, действительно, началась. В субботу Рогачев прилетел в Москву. На этот раз они с Леной посетили знаменитое кафе «Лира», про которое пела «Машина времени». Только ни обещанного «у дверей заведения народа скопления», ни швейцара, который «неприступен и важен», там не оказалось. Серега заказал шампанского и много красной икры. Лена вопросительно на него посмотрела.

– Я теперь вагоны по ночам разгружаю, – пояснил Рогачев.

Они проговорили в кафе несколько часов. Потом долго гуляли по Москве. И за все это время Серега к Лене только один раз прикоснулся – надевая на нее шубку в гардеробе «Лиры», просто чуть задержал руки на ее плечах.

Сереге даже нравилось это раздвоение личности. В Волгограде он был дерзким, рисковым, уверенным. В Москве с Леной – послушным и робким. Но что-то подсказывало – долго так раздваиваться не получится.

Крышевание фарцовщиков принимало масштабный характер. Рогачев с Мусаевым подтянули в свою группу еще несколько знакомых борцов и боксеров. Однако поставить под контроль элиту фарцовщиков, собиравшуюся возле гостиницы «Интурист», они опоздали. Там уже пустила корни бригада, состоявшая из ветеранов-афганцев. Первый же взятый в оборот барыга рассказал, как связаться с их крышей. На «стрелку» приехали серьезные поджарые мужики со стволами, один из которых представился действующим бойцом тюремного спецназа. После переговоров с ними Серега и Таймураз поняли, что они еще дети, и нужно, как минимум, вооружаться.

Но так или иначе, через год Рогачев уже не знал, куда деньги складывать. Он снял себе трехкомнатную квартиру в центре Волгограда. Купил новенькую «восьмерку». Вот только в Москву к Лене стал реже летать. Всякий раз на выходные находились дела, связанные с перетиранием текущих рэкетирских проблем, не говоря уже про тренировки с соревнованиями.

Набравшись наглости, увеличив численный состав бригады до 17 человек и обзаведясь арсеналом из восьми стволов (правда, копаных на местах боев, а потому ненадежных пистолетов и автоматов), Серега и Таймураз взяли под контроль музыкальный рынок на Мамаевом кургане. Там шла стихийная торговля разной аппаратурой, пластинками и видеокассетами. Местные барыги сообщили, что над ними сверху нет никого, и без особого нажима согласились отдавать «долю малую» от своих доходов.

«Успехам в работе» сопутствовали победы и на других фронтах. Серега выиграл чемпионат России в Сочи и получил приглашение в юниорскую сборную. Он даже сдал в университете летнюю сессию (в отличие от Таймураза, которого отчислили за неуспеваемость). Но самое главное, в отношениях с Леной Михайловой произошли важные перемены. Сразу после сессии он приехал в Москву. На новенькой «восьмерке».

– Это машина отца, он обещал мне ее давать иногда, – сразу сообщил Сергей Лене, предупреждая неизбежный вопрос.

Девушка после успешной сдачи экзаменов записалась в студенческий стройотряд – там же, в Зеленограде, работала медсестрой в больнице. По случаю визита Сереги (он уже почти три месяца к ней не приезжал), Лена отпросилась на целый день. Они купили черешни, лимонада и отправились в парк. Сели на пригорок возле маленькой речки. Был чудесный солнечный день, и у Рогачева появилось предчувствие, что в его жизни может случиться что-то очень хорошее. Они ели черешню, Лена смотрела на него, щурилась от солнца и улыбалась.

– А ты изменился, – сказала она.

– С каких пор? Со школы или за те месяцы, что мы не виделись? – спросил Серега.

– И со школы, и вообще. Ты каждый раз приезжаешь каким-то другим человеком. Мне кажется, ты очень быстро взрослеешь.

– Это хорошо или плохо?

– Это удивительно. Но еще удивительнее другое. Три года назад я тебя ненавидела. А сейчас… радуюсь, когда ты приезжаешь.

У Рогачева горло перехватило.

– Выходи за меня замуж, – тут же выдавил он из себя.

Лена очень серьезно на него посмотрела. Серега нервно сглотнул слюну. От ее ответа зависело слишком многое.

– Какой ты нетерпеливый, – сказала Лена с шутливым укором. – Сережа, мне еще рано замуж. Я хочу еще хотя бы немного студенткой побыть.

– Побудь. Мы можем через годик-другой свадьбу сыграть. Или вообще, после института. А сейчас могли бы просто сказать друг другу «да», определиться раз и навсегда в этом вопросе.

– Ну зачем ты торопишься? Ты этим только все портишь. Это же не вопрос жизни и смерти. Ты же не уходишь завтра на войну, с которой можешь не вернуться. Я только начала настоящую жизнь узнавать. В театральную студию вот записалась. Может, еще артисткой стану (при этих словах Лена снова улыбнулась). А ты хочешь, чтобы я в девятнадцать лет на тебе только сосредоточилась?

– Почему? Мы могли бы вместе жизнь узнавать…

– Сережа, ты меня очень смущаешь этим разговором, – на лице Михайловой проступило легкое раздражение.

– А вдруг это и вправду вопрос жизни и смерти. Почем ты знаешь? – продолжал кто-то Рогачева тянуть за язык.

Лена встала с пригорка с явным намерением уйти. Но Сергей удержал ее за руку.

– Все, прости. Не буду больше. Кушай черешню.

Несколько минут сидели молча. У Рогачева на душе кошки скребли. Но, превозмогая кошек, чтобы разрядить ситуацию, он начал рассказывать Лене разные анекдоты. Туча, повисшая над ними, постепенно рассеивалась. А потом Лена сделала то, чего Серега меньше всего ожидал. Она вдруг приблизила к нему лицо и прикоснулась губами к его губам. Их первый поцелуй длился мгновение. Инициатором второго поцелуя был уже Рогачев, и он выдался куда более продолжительным.

– Ты смешно целуешься, – прошептала Лена.

– А как надо? – смущенно спросил Сергей.

– Не знаю, – ответила девушка и рассмеялась.

Они целовались, ели черешню и снова целовались. А еще дурачились. Рогачев надкусил одну из черешенок и прильнул к губам Лены. Она откусила свою половинку ягоды, а косточку выпихнула язычком в рот Сереги. Он попытался таким же способом вернуть ее Лене. Потом выплюнул косточку, и они уже просто целовались, засовывая друг другу в рот языки.

– У меня уже губы болят, – в конце концов призналась Михайлова. – Может, пойдем?

Они переходили маленькую речушку по перекинутым через нее спиленным стволам двух берез. Стволы качались. Серега шел первым. Потом обернулся. Ему вдруг очень захотелось поцеловать Лену на этих дрожащих березах, под которыми струилась бурая, почти красная вода. Он не стал растягивать поцелуй, щадя уставшие губы подруги. Но они еще долго стояли, обнявшись, над бегущей водой. Серегу удивило, как крепко Лена его обнимала. Будто не хотела никуда от себя отпускать…

В Волгоград Рогачев возвращался абсолютно счастливым. Он и подумать не мог, что этот поцелуй над речкой будет для них последним…

Оказалось, Серега с Таймуразом общались не с самыми знающими торговцами с Мамаева кургана. У стихийного рынка все-таки был неформальный куратор – милиционеры из ближайшего отделения. Они периодически устраивали проверки. Особо приближенных к ним барыг не трогали, у остальных изымали товар. Естественно, без протоколов. А потом эти же диски и кассеты успешно реализовывали через тех самых своих спекулянтов. Рогачев с Мусаевым въехали в эту схему, когда уже поздно было. После того, как менты провели против них незамысловатую, но эффективную операцию.

Один из торговцев, сперва согласившийся платить, вдруг заартачился. На новые переговоры к нему выехал Таймураз с двумя ребятами. Их беседу с барыгой, изобиловавшую, как водится, угрозами, менты скрытно записали. А потом еще сымитировали разборку – выманили рогачевскую команду почти в полном составе на толковище с подставными братками, роли которых сыграли опера угрозыска. Там всех и повязали. Трое торговцев дисками выступили на суде как свидетели, да еще и двое молодых борцов на допросах раскололись.

Таймураз получил 5 лет. Серега – два с половиной, остальные от года до двух. Это был полный триумф правоохранительной системы. Следствие и суд широко освещались в прессе.

Так все для Рогачева закончилось – бокс, учеба, свобода и Лена Михайлова. Но лишь разлука с любимой придавала случившемуся ощущение катастрофы. Серегу допрашивали следователи, а он вспоминал последнюю встречу с Леной, вкус той черешни и ее поцелуев. Его пытались обломать урки в СИЗО, а он, круша их челюсти, думал о том, что, может быть, девушка еще для него не потеряна. Даже свой приговор Рогачев выслушал с закрытыми глазами. Так ему было легче представить лицо Михайловой.

Лишь выбравшись из камеры СИЗО в колонию общего режима, Серега стал понемногу выпутываться из паутины мыслей о Лене. От этих бесконечных дум отвлекала работа на промзоне – Серегин третий отряд собирал детские фильмоскопы. В свободное время Рогачев устраивал пробежки по окруженному металлической сеткой зоновскому стадиончику размером с хоккейную коробку, висел на турнике да 32-килограммовую гирю тягал. Был на зоне и маленький спортзал. Но не для всех. Его с разрешения администрации оборудовал старшинский актив, состоявший из таких же, как Серега, бывших спортсменов, ставших рэкетирами. В колонии они объединились в так называемую «олимпийскую команду». Администрация с ее помощью контролировала остальных зэков. Как только Рогачев заехал на зону, с ним сразу пожелал встретиться главный бугор-«олимпиец» – накачанный до безобразия культурист Рыжиков по кличке Огонь. Он с ходу предложил Сереге вступить в «олимпийскую команду»:

– Будем вместе зону держать. Сейчас важный момент наступает. К нам скоро пригонят большой этап – человек сто – с «черной» зоны из-под Ростова. Ее расформировывают. Ростовские начнут здесь мутить, нам надо поставить их в стойло. К тому же твой третий отряд – слабое звено. Там был сильный старшина, но недавно пацан один с малолетки в него ночью пику воткнул. Хочешь, мы тебя старшиной в «трешке» сделаем?

Рогачев усмехнулся:

– Спасибо за предложение, но мне это не нужно.

Огонь неприятно сощурился:

– Почему?

– Потому что я зону держать не хочу.

Он еще в СИЗО твердо решил отмотать положенный срок, не якшаясь ни с блатными, ни с козлами-старшинами, и выйдя на волю, начать жизнь с чистого, честного листа. Серега загадал сам себе, что только так сможет вернуть Лену Михайлову.

– Мужиком простым хочешь срок отходить? Тебе сошкой быть нравится? – продолжал допытываться Огонь.

– Называй как хочешь. Только меня в стойло ставить никому не советую.

Огонь недобро сверкнул на Серегу глазами и произнес:

– Ну, как знаешь.

Старшиной в третьем отряде был штангист Куревлев. Но реально он не обладал никакой властью. Отряд состоял из нескольких группировок-семей, среди которых, помимо блатных, выделялись «камыши» (зэки, прибывшие из Камышина), «волжане» (выходцы из города Волжский), «трактористы» (все, кто каким-то боком имел отношение к Волгоградскому тракторному заводу) и «казаки». Серега примкнул к последним. Было «казаков» всего пятеро – помимо Рогачева, в семью входили: бывший десантник, отслуживший в Афгане и даже награжденный там медалью «За отвагу», волгоградец Михаил Дрозд, которого все звали Михалычем, тракторист из станицы Вешенской, здоровенный двухметровый бугай Паша Сизый, житель Пскова Костя Есаулов и учитель из Урюпинска Петр Курбатов.

Дрозд получил срок за попытку изнасилования. Паша Сизый по пьянке угнал и разбил милицейский уазик. Есаулов сколотил на Псковщине устойчивую преступную группировку, грабившую водителей-дальнобойщиков. Но на зону загремел не за эти геройства, а за пьяную драку в родной станице Березовской, куда приезжал проведать родных. Повздорил в клубе на танцах с местным комсомольским вожаком и пырнул того розочкой из-под портвейна «Агдам». Ну а учитель истории Курбатов погорел на каком-то мелком мошенничестве с чеками «Урожай». Благодаря учителю все пятеро и сбились в кучу. Курбатов был фанатиком казачьей истории, а остальные – потомками казаков, зажигательные речи учителя разворошили в них дремлющие национальные чувства.

– Подлинная история казачества всегда переиначивалась или замалчивалась. Это продолжается и по сей день! – вдохновенно восклицал учитель.

Слушать его можно было часами. Курбатов сыпал диковинными фактами, которые на зоне было невозможно подтвердить или опровергнуть.

– В свержении Петра Третьего и возведении на престол Екатерины Второй была задействована Сотная команда казаков для секретных дел – казачий спецназ того времени, – заявлял Курбатов. И рассказывал об этом неизвестном спецназе.

– Именно казаки в войне 1812 года вынудили Наполеона покинуть Москву, – с торжественным видом сообщал учитель, и собравшиеся зэки слушали историю о странном ночном бое на реке Чернишне, когда десять казачьих полков разгромили корпус маршала Мюрата.

– Только один казачий полк генерал-лейтенанта Иловайского в ту войну взял в плен трех вражеских генералов, 350 офицеров, 10000 низших чинов и захватил 12 знамен. Вот как воевали наши предки! – восторгался Курбатов.

Но учитель был не только ходячей казачьей энциклопедией. Он был помешан на национальной исключительности казаков.

– Если бы не казаки, не было бы после Октябрьской революции никакой гражданской войны! – провозглашал он. – Потому что на самом деле шла война межнациональная – война казаков против евреев и русских.

Сомневающимся Курбатов советовал почитать «Тихий Дон» или взглянуть на состав красных и белых войск. У Деникина было три армии – Донская, Кавказская и Добровольческая. По словам учителя, первая состояла из донских казаков, вторая – в подавляющем большинстве из кубанских и терских, а третья – частично из казаков, а частично из дворян-офицеров, юнкеров и пленных красноармейцев. За красных же в основном воевали русские крестьяне и рабочие под руководством комиссаров-евреев.

– Русский народ шел за большевиками, потому что те им землю пообещали, – объяснял Курбатов. – Белым же, кроме казаков, и опереться-то было не на кого. И не зря казаки стали первым репрессированным народом в советской истории. Был народ, он гремел на весь мир. Казаков все боялись – турки, татары, французы, чечены, а еще кремлевские правители – от русских царей до еврейских большевиков. Но теперь этого народа почти уже нет. Казаки превратились в обычных колхозников. Вывели нашу породу на корню. Целая вселенная сжалась до маленькой точки. Разве не обидно? Не противно? Не страшно? Да на каждом из нас – такая ответственность, что героическим предкам даже не снилась! Мы последние из могикан, последние живые троянцы на руинах поверженной Трои. Не исчезнуть, не выродиться – намного труднее, чем победить.

Петр Курбатов видел только один способ сохранить казачество как нацию – брать пример с евреев или кавказских народов, организовать внутри официального государства свое неформальное, основанное на собственных законах, которые для каждого казака были бы важнее государственных.

– Нам, казакам, нужно друг за дружку держаться, – понизив голос, подводил всегда Петр Курбатов итог своим историческим откровениям. – Здесь, на зоне, на воле – везде. Если казак добился в жизни успеха, он должен тут же поделиться этим успехом с другими казаками, тащить их за собой, обрастать ими. Если казак оказался в беде, другие должны немедленно прийти ему на помощь, не особо интересуясь, прав потерпевший или виноват. Сегодня поможешь ты, завтра помогут тебе. И от этого все казачество будет только сильнее.

Ну а поскольку государственные законы в такой схеме вторичны, то главную роль в казачьем возрождении Курбатов отводил криминалу – казачьей мафии, которую еще предстояло создать по примеру мафии итальянской. Эту идею учитель истории буквально вдалбливал в головы своих слушателей. И Рогачев с каждой курбатовской лекцией все больше ею проникался.

Ростовский этап прибыл через месяц. Вместе с ним на зоне появился вор в законе Жора Ереванский, прихваченный ментами на наркоте и осужденный на два года. Серега и не подозревал тогда, что этот крупный лысый пожилой еврей сыграет в его жизни ключевую роль.

Вокруг Жоры сразу началось лихорадочное брожение. Его то и дело водили на беседы к начальнику колонии. Содержание этих разговоров было никому неизвестно. Ереванского определили в четвертый отряд. Едва он там появился, сразу был окружен заботой местных блатных. Жору торжественно проводили в угол на самую почетную койку. Утром, протерев глаза ото сна, вор в законе увидел возле кровати новые до блеска начищенные сапоги, а на тубаре – белую футболку и черный милюстиновый костюм. И уже накрыт был стол, где ждала Жору фарфоровая посуда, а в ней – югославская ветчина с горчицей, финский сыр «Виола», кофе со сгущенным молоком, мягкий белый хлеб…

Но Жора не стал надевать дареные сапоги и костюм, не стал садиться к столу. Он напялил свою пыльную этапную робу и устроил местным гостеприимным жуликам что-то вроде экзамена. Начал расспрашивать о порядках, царящих на зоне, и выяснять, насколько правильной жизнью они живут. Их рассказ не показался ему убедительным. Ереванский обозвал принимающую сторону автоматными рожами, холуями ментов и попросил сдриснуть подальше с его честных глаз.

На следующий день Жору посадили в ШИЗО. В ответ часть ростовчан тут же объявила голодовку. На усмирение пришлой братвы бросили «олимпийскую команду». Качки-старшины по 10—15 человек ходили по отрядам и гасили самых активных смутьянов. В первый отряд «олимпийцы» ворвались внезапно. И уже через десять минут оттуда в сторону медсанчасти вынесли на носилках четырех человек. Во втором отряде нападения ждали, и поэтому там побоище длилось почти полчаса. Старшинам пришлось биться с организованной группой смутьянов, превосходившей их численно. Но они вновь одержали верх. Не только благодаря своему здоровью и бойцовским навыкам, но еще благодаря самодельным панцирям и шлемам, изготовленным на промзоне из кусков листового железа. Они надежно защищали от заточек и пик, которые пытались пускать в ход обороняющиеся.

А вот в третьем отряде «олимпийцы» победить не смогли. На их пути встал Рогачев. Когда непрошеные гости ворвались в их барак, он, как ужаленный, подскочил со своей койки и оказался лицом к лицу с предводителем старшин – Рыжиковым, упакованным в самодельные латы и сжимавшим в руках какую-то увесистую железяку. Серега был безоружен. Но его взгляд метал молнии в культуриста. И тот смутился. Вместо того, чтобы действовать решительно, Рыжиков вступил с Рогачевым в переговоры:

– Отойди. Мы ростовских замутчиков пришли наказать.

Но Серега не посторонился.

– Мы их сами, если надо будет, накажем. Это не твой отряд, – медленно произнес он, буравя глазами Огня. А за спиной Рогачева уже собиралась группа поддержки. Помимо ростовских, вокруг него сгрудились все «казаки» – слева подпер плечом бывший десантник Михалыч, справа возвышался горой Паша Сизый. У обоих в руках были тубари. Серега даже слегка кайфовал от этой ситуации. Начиналось привычное адреналиновое опьянение. Он сам себя взнуздывал, его голос становился все громче.

– Хотите выяснить, кто круче, выходите с ростовскими на центряк и бейтесь. Мне плевать на Ереванского, плевать и на оперчасть. Ты пришел ко мне в дом с оружием. Значит, ты для меня враг, – при этих словах Рогачев обвел взглядом своих сторонников. Их стало еще больше. Теперь за его спиной толпились и «камыши», и большая часть «трактористов», и даже двое отрядных «обиженных»… Только блатные «отрицалы» остались сидеть на койках с кривыми улыбками.

Вдохновленный увиденным, Рогачев решился перейти за грань.

– Вон отсюда! – гортанно выкрикнул он, брызнув слюной в лицо Огню. Глаза врага блеснули обреченной отчаянной злостью. Он резко выбросил вперед руку с прутом, но Серега опередил его на долю секунды, погасив злость врага в самом зародыше – нанес Рыжикову сокрушительный удар в подбородок. Он вложил в него всю ненависть, весь свой зашкаливавший адреналин. Главный козел отлетел от Серегиного кулака метра на полтора. Сильно стукнувшись затылком о пол, он потерял сознание. На несколько секунд установилась полная тишина. Возникло какое-то коллективное чувство неловкости. Потом «олимпийцы» подхватили на руки своего поверженного вожака и молча покинули помещение. Это был звездный час Рогачева.

После этого поражения культуриста Рыжикова старшины-качки перестали ходить по отрядным баракам. Но тут же случилась другая история.

В подвал первого отряда привезли бочку с клеем БФ-6. Это было странно. Раньше за кружку такого клея, найденного у зэка, его без разговоров сажали в ШИЗО. Потому что БФ-6, разведенный с водой, при употреблении внутрь вызывает не столько алкогольное, сколько причудливое химическое воздействие на мозги. А тут вдруг целая бочка почти в свободном доступе. Ее быстро вскрыли. Клей разнесли по отрядам. Зона неуклонно пьянела. Между зэками начали вспыхивать жестокие разборки. В том числе и в третьем отряде. Но Серега, ставший в одночасье главным отрядным авторитетом, эти разборки кулаками решительно пресекал. Местные блатные тут же пустили по зоне слух, что Рогатый беспредельничает – много на себя берет. Серега кожей чувствовал, как к нему, недавнему отрядному герою, меняется отношение – он уже весь был исколот колючими пьяными взглядами. С ним остались одни «казаки».

Зона закипала. Энергия отравленных клеем мозгов, сперва направленная друг против друга, уже на следующий день слилась в единый поток и выплеснулась на администрацию колонии. Перед отбоем, во время вечерней переклички, ростовский зэк Акмамедов вышел на центряк и прямо при дежурных прапорщиках и офицерах стал вскидывать вверх кулак и орать разные лозунги, суть которых сводилась к одной простой мысли: администрация стравливает ростовчан с волгоградцами. Акмамедова тут же попытались скрутить. Но на его защиту хлынула толпа одурманенных зэков. Оперработники начали стрелять в воздух. В них полетели выкорчеванные из клумб кирпичи и разные предметы тюремного быта. Офицеры драпанули к административному корпусу. Отрядные старшины тут же, не сговариваясь (видно, у них на этот случай давно уже был выработан план), кинулись к своему спортзалу и заперлись в нем. Все произошло так стремительно, что зэки на плацу долго не могли понять, что дальше делать. Они орали, бестолково бегали группами туда-сюда. Потом устроили митинг. Озверевшая толпа требовала крови «олимпийской команды». Рогачев и все «казаки» демонстративно покинули сборище и пошли назад в свой отряд. Толпа тем временем осадила спортзал – убежище старшин. Пыталась его поджечь. Но часовые с вышек открыли по плацу огонь из автоматов. Зэки бросились врассыпную. Потом хлынули в клуб. Этот очаг культуры стал штаб-квартирой пьяного бунта.

Под утро прибыл тюремный спецназ со щитами. Встал стеной вокруг клуба. Бунтовщики из окон швыряли в бойцов разломанные деревянные стулья. «Сформулируйте ваши требования!» – прокричал начальник колонии в мегафон из-за спецназовских спин. И этой просьбой застал всех врасплох. После некоторого замешательства зэки начали орать каждый свое. Одним требовалось свидание с женой, другим – свободные выборы отрядных старшин, третьим – пересмотр его уголовного дела… Но несколько голосов с упорством выкрикивали одно и то же: «Свободу Жоре!» Складывалось впечатление, что это требование и было главным.

Привели Ереванского. Он вошел в клуб под восторженный вой. А потом начались утомительные переговоры… Они длились почти двое суток. Все это время бунтовщики оставались в клубе и продолжали пить клей. А потом его запасы закончились, протрезвевшие зэки сами начали расходиться по отрядам. И уже на следующий день снова вышли работать в промзону. Тогда-то и случилось переломное событие в судьбе Рогачева.

В тот день они с Курбатовым не ходили на работу, оставались в отряде вдвоем. Учителя назначили дневальным, а Серега накануне чем-то отравился в столовой – у него поднялась температура, и он взял освобождение в санчасти. Валялся на койке в ознобе, укрывшись с головой одеялом. Поэтому не заметил, как в барак вошли двенадцать блатных с арматурами в руках.

Когда его стали молча избивать арматурами, Серега попытался сбросить одеяло и вскочить. Но в этот момент об его голову сломали тубарь… Когда Рогачев пришел в себя, он лежал на полу и не мог пошевелить руками. Они были сзади туго примотаны к ножке кровати. Его глаза плохо видели. Но он смог рассмотреть гадкую сцену. Метрах в десяти от него фаршмачили учителя Курбатова. Его положили животом на тумбочку дневального. И один из «правильных пацанов» совал ему в задний проход арматуру. Это были не вновь прибывшие ростовские «отрицалы», а местные, из разных отрядов. Серега не мог поверить, что они решились на такое.

А потом настал его черед. Рогачев увидел над собой полукруг палачей. На их губах играли особенные улыбки. А у него не было сил сбить эти оскалы с их морд.

Фима Берг из пятого отряда, называвший себя козырным фраером, отделился от остальных, расстегнул ширинку и извлек из штанов свой коричневый обрезанный член.

– Целуй, падла, – сипло сказал он, сглатывая слюну. И неестественно раскорячившись, начал приседать над Серегой.

– Вам не жить после этого. Лучше убейте, – прошептали разбитые губы Рогачева.

Но член Фимы продолжал приближаться. Рогачев как завороженный смотрел на него, ощущал уже его запах. Через мгновение он коснулся бы его губ, и Серегина жизнь была бы закончена… Но в этот момент откуда-то из-за спин «отрицал» раздался голос: «Твари, стоять!!!».

Это был голос бога. Фима отпрянул. Полукруг разомкнулся. Голос бога принадлежал Ереванскому. За Жорой маячили несколько человек, но Серега не различал их лиц. Да и не разбирал больше слов. Ему в голову хлынул адреналин. Он понял, что заново родился. С этого дня он стал человеком Ереванского.

Уже вечером Жора навестил Серегу в медсанчасти. Говорил он. Рогачев только слушал.

– Я тебя спас потому, что ты другой, – сказал Ереванский. – Ты не из стада. Боксер, рэкетир, а в старшины не пошел. За наших ребят голодающих заступился – главкозла убрал, хотя никто тебя об этом и не просил. Когда все клея нажрались, драться в отряде не давал. Бунтовать с остальными не стал. Непредсказуемо поступаешь. Не как все. По-своему. По справедливости. Мы такие же. Тоже по ней живем, а не по закону. Потому что она и есть главный закон над людьми. А все эти кодексы, уставы и конституции чертями писаны. Сильные и умные придумали их для того, чтобы жить за счет слабых и глупых. Лишь попирая законы чертей, можно человеком остаться.

Сказав это, Жора замолчал и ушел в себя. Но потом вспомнил про Рогачева и продолжил философствовать:

– Против правильных человеков и черти бессильны. Почему власть ничего с нами, ворами, поделать не может? Потому что правда на нашей стороне, а у них, чертей, – только кнут. И они это знают, падлы.

Потом Жора вдруг встал и собрался уходить.

– Чует мое сердце, не будет меня скоро на зоне, – произнес он, внимательно глядя на Рогачева. – Но ребята мои здесь останутся. Ты к ним прислонись. И они тоже пусть рассчитывают на тебя, если что. Хорошо?

Серега кивнул.

…Сразу пятеро из двенадцати «отрицал», приходивших в третий отряд, добровольно «закрылись» в ШИЗО, требуя, чтобы их перевели в другую зону. Еще трое сознались в неизвестных преступлениях и их отправили в следственный изолятор. А остальные загнали себе под ребра иголки и были срочно вывезены в тюремную больницу. Так что Рогачеву, когда он через пять дней вернулся в отряд, оказалось и мстить некому.

В отряде произошли изменения. Учитель Курбатов перестал быть членом семьи «казаков». После того, что с ним сделали, он стал изгоем. По зоновским понятиям, Серега теперь даже не мог пожать ему руку. В этом случае он сам перешел бы в позорный разряд «обиженных», все равно, как если бы поцеловал член Фиме Бергу. При встрече с Курбатовым его рука дернулась машинально навстречу учителю, но Рогачев вовремя ее остановил. Это не укрылось от взгляда Курбатова. В нем была видна обреченность. Они несколько секунд просто стояли и смотрели друг на друга.

– Как ты? – задал Рогачев дурацкий вопрос.

– Хуже некуда.

– Прости, что не смог помочь тогда. Тебя больше никто здесь не тронет, – произнес Серега, отводя взгляд.

– Это теперь без разницы. Ты ничего мне не должен, казак, – ответил учитель. – Только не забывай всего того, о чем мы здесь много раз говорили.

– Не забуду, – пообещал Рогачев.

– И еще кое-что: не верь Ереванскому, – это были последние слова учителя. Сказав их, он вышел из барака.

Спустя час Курбатова нашли повешенным в одном из классов зоновской школы. Он примотал веревку к крюку для люстры на потолке. А на доске развесил учебные пособия – портрет писателя Михаила Шолохова и карту-схему гражданской войны на Дону. До выхода на свободу ему оставалось три месяца и три дня.

– Он говорил, что не будет в «обиженных» ходить. Все тебя ждал, – сообщил Рогачеву Паша Сизый, когда мертвого учителя вынимали из петли.

Ереванский как в воду глядел. Едва администрация полностью восстановила контроль над зэками, Жора был обвинен в организации беспорядков. Его вывезли в СИЗО для дальнейших следственных действий, и в колонию он уже не вернулся. Рогачев досидел срок без особых проблем.

Освободившись, первым делом поехал в Зеленоград. Пока он сидел, Лена Михайлова вышла замуж за своего институтского преподавателя и почти сразу родила тому дочь. Потом они вдвоем создали фирму, связанную с компьютерами.

Лена согласилась встретиться с Рогачевым, но нормального разговора не вышло. Михайлова (впрочем, теперь у нее уже была какая-то другая фамилия) пришла на свидание с коляской. В ней спала дочь, но Лена ее Сереге даже не показала. Еще его удивило, что из брюнетки она превратилась в блондинку.

– Помнишь нашу последнюю встречу? – спросил Рогачев.

– Да. Ты все-таки все испортил, – ответила Лена. – Зачем ты стал преступником?

– Мне нужны были деньги, чтобы ездить к тебе.

– Лучше бы ты и вправду вагоны разгружал.

А потом Лена будто с цепи сорвалась. Она кричала на Серегу. Плакала. Снова кричала. Рогачев в жизни бы не подумал, что его любимая может быть такой. Причина истерики была вызвана вовсе не нахлынувшими горькими воспоминаниями об их несостоявшейся любви. Оказывается, какие-то рэкетиры похитили мужа Лены и только на днях отпустили в обмен на недавно купленный «Опель Кадет». Сразу после освобождения супруг слег в больницу с многочисленными телесными повреждениями. Словом, Серега приехал в неудачный момент.

– Ты такой же подонок, как эти! Вы нормальным людям только ломаете жизнь! – оскорбляла Рогачева любовь всей его жизни.

Поток проклятий длился до тех пор, пока не заплакал ребенок в коляске. Лена, не попрощавшись, подхватила ее и покатила прочь. Она удалялась – теперь уже, кажется, навсегда. Так сильно, как в эту минуту, Рогачев ее никогда не любил. Его любовь умножалась отчаянием. Хотелось броситься следом, найти какое-то одно нужное слово, прокричать его, как тогда, на вахте в общаге, и остановить, вернуть Лену. Но Серега не сделал ни того, ни другого. Он отвернулся, чтобы не видеть, как Михайлова заходит в подъезд. Он даже закрыл глаза ладонями, чтобы заплакать, но слез не было…

Это было поражение. Первое его настоящее поражение в жизни. Даже в боксе он ни разу не побывал в нокауте – все немногочисленные проигрыши на ринге были у него по очкам. Даже зону с тюрьмой Рогачев, выйдя на свободу, воспринимал испытанием, которое он выдержал с честью – за эти два с половиной года ему открылся реальный мир, в то время как миллионы людей жили в мире придуманном. Серега теперь часто мысленно представлял себя зверем, каким-нибудь матерым волком. Он выбрался из всех капканов, в которые его загоняла жизнь. Он шел от победы к победе, каждая из которых была весомее и невероятнее предыдущей. Вот и в Зеленоград он ехал за новой, невероятной победой. Верил, что сможет вернуть себе Лену Михайлову. И проиграл. В первом же раунде.

Рогачев пошел в парк, хотел посмотреть на тот самый пригорок, где они с Леной когда-то целовались и ели черешню. Но не нашел его. Сколько ни бродил берегом «кровавой» речки, так и не встретил переброшенных через нее мостков. Под ноги Сереге попалась большая лягушка. «Что, не дождалась своего Ивана-царевича?!» – молвил он и с мстительным наслаждением раздавил лягушку ботинком.

Освободившись, Рогачев с Михалычем сколотили новую бригаду. Казачью. Из бывших десантников и спортсменов. Поначалу работали на себя. Но в 1990 году по решению воровской сходки в Волгоград после отсидки перебрался на жительство Жора Ереванский. И бригада Рогачева стала действовать в его интересах. За каких-нибудь пару лет Ереванский стал самым серьезным человеком в городе. Он перестрелял, перевзрывал, перерезал половину волгоградских бандитов, убедив оставшихся уважать воровской мир. А рогачевские ребята были у Дяди Жоры чем-то вроде диверсионной группы. Часть из них еще по армии была хорошо знакома с военным делом. Для закрепления навыков рогачевцы в 1992 году выезжали на войну в Южную Осетию. Привезли оттуда оружие и взрывчатку. Но главная цель поездки, которую Рогачев никому не раскрыл, была все же другая. Серега комплексовал от того, что, возглавляя группировку крутых парней, сам он еще никого в своей жизни не грохнул. Ему хотелось по-настоящему освоить это важное дело.

Все осетинские полевые командиры, защищавшие Цхинвал, были связаны с криминалом. Через общих знакомых удалось договориться о приезде в осажденный грузинами город добровольцев из Волгограда.

Рогачеву понравилось на войне. Это был настоящий праздник адреналина. В обезлюдевшем Цхинвале свист пуль над головой прерывался лишь умиротворяющим пением птиц. Тротуары были усыпаны сбитой зеленой листвой. Каждый вечер «грады», «шилки», «алазани» озаряли небо почти праздничным фейерверком. Горный воздух, домашнее вино и чувство опасности придавали всему происходящему неповторимый букет.

…Что в уличном, что в лесном бою главным разочарованием для Рогачева была неизвестность – засекли огневую точку противника, начали бить по ней, выстрелы прекратились, но это не значит, что враг погиб. Может, он только ранен, или просто сменил позицию, отступил. Даже после недели боев Серега не был уверен, что кого-то убил. И от этого злился.

Однажды ночью они поднялись по склону горы на окраину грузинского села Авневи. Затаились возле красивой маленькой церкви. В ней размещалась группа грузинских гвардейцев. Утром, когда гвардейцы сели завтракать за стол под навес, Серега с товарищами закидали их гранатами. Гвардейцы лежали в лужах молока, пролитого из разбитых кувшинов. И Рогачев снова не знал, есть ли в их смерти его прямая заслуга. Но, на его счастье, один из гвардейцев вдруг ожил. И, оставляя за собой молочно-кровавый след, пополз к церкви. У входа в нее Серега радостно настиг раненого, и со словами: «Этот точно мой!» – выстрелил ему в спину. Раненый дернулся, поднял голову, и Рогачев с удивлением увидел, что гвардеец был русским.

– Ты почему здесь? – растерянно спросил Серега.

– Не убивайте, пожалуйста, – выдавил из себя гвардеец запоздалую просьбу и захлебнулся собственной кровью. Умоляющий, умирающий взгляд этого первого убитого им человека еще долго в тот день преследовал Серегу. Поэтому сутки спустя, застрелив своего второго врага и стоя над ним, Рогачев испытал двойной кайф. Во-первых, от того, что сделал это собственноручно. Во-вторых, от того, что убитый оказался грузином.

Всего на этой войне Рогачев убил шестерых. Ему понравилось забирать жизни. Он от этого будто становился сильнее. Он все больше ощущал себя не человеком, а зверем. Причем не обязательно хищником. Окапываясь под обстрелом, представлял себя кротом, а, ведя ночной бой, – летучей мышью, порхающей меж трассеров.

Рогачев лишний раз убедился, что все в своей жизни делает правильно. Война оказалась насквозь пропитана криминалом.

С обеих сторон воевали наемники и целые отряды мародеров, грабившие не только чужие села, но и свои. Много интересного рассказали военнослужащие российских частей, дислоцированных в Южной Осетии или в приграничных с ней грузинских районах. Саперы поведали Сереге, как за деньги по приказу начальства разминируют огороды, танкисты – как за деньги списывают технику на боевые потери, а начштаба Цхинвальского вертолетного полка – о том, как за очень большие деньги, занесенные грузинами кому-то в российском правительстве, их полк, мешающий захвату Южной Осетии, в ближайшее время будет выведен из Цхинвала и расформирован.

«Криминал снизу доверху. Всякий, кто не дурак, сегодня делает деньги, – решил Рогачев. – Люди, как и животные, разделились на хищников и травоядных. Почему же я должен быть парнокопытным лохом, соблюдающим законы, и слабаком, не умеющим убивать?»

Этот вопрос он не раз задавал самому себе. И даже не столько себе, сколько Лене Михайловой. На войне он мысленно продолжал разговаривать с ней. Укорял: «Не дождалась, не поняла, не простила». Обещал: «Назло тебе выживу здесь. Назло тебе стану крутым, богатым, счастливым».

Возвратившись из Южной Осетии, рогачевцы провели на улицах Волгограда против врагов Жоры Ереванского несколько образцово-показательных операций. В один день в разных концах города подняли на воздух сразу четыре машины, принадлежавшие отмороженной камышинской братве. В другой раз обстреляли из гранатометов загородный дом криминального авторитета Ушастого. Сам он в этот момент парился в баньке. Услышав взрывы снаружи, Ушастый выскочил из парной и бегал по двору возле горящего дома в чем мать родила. Михалыч даже успел его голого сфотографировать. Эта фотка потом по совету Дяди Жоры была отдана в редакцию газеты. Там ее опубликовали на первой полосе под рубрикой «Красный петух». Рубрика взбесила рецидивиста Ушастого гораздо больше, чем обстрел дома. В редакции не учли, что на зоне петухами зовут педерастов, и потом замучились с Ушастым судиться.

Дважды по Жориному указанию устраивались акции устрашения против алчных волгоградских ментов. Люди из управления по борьбе с оргпреступностью попытались обложить данью каких-то крупных торговцев – давних дружков Ереванского. Сначала рогачевцы установили за милиционерами слежку. Выяснилось, что те неправильно используют одну из конспиративных квартир – водят туда девочек. Жора отрядил в распоряжение Сереги толкового домушника. Проникнув в квартиру, они наставили там «жучков» и вернулись с важным известием – оказывается, в обычном двухкомнатном жилище на третьем этаже хрущевки менты оборудовали бассейн. Над бассейном – зеркальный потолок. Удар по милицейскому престижу был нанесен в тот момент, когда один из рубоповских начальников привел на квартиру двух агентесс. Едва они втроем погрузились в бассейн, как рогачевские ребята снаружи закинули в окно бутылку с горючей смесью. Квартира вспыхнула мгновенно, так как ее стены были обклеены легковоспламеняющейся звукоизоляционной плиткой. Голый рубоповец сиганул из окна. Девиц, задохнувшихся угарным газом, нашли на дне бассейна. Прибывшие на место происшествия пожарные обнаружили также табельный пистолет рубоповца и его не до конца обгоревшее служебное удостоверение. Приехала комиссия из Москвы и всех местных рубоповских начальников поснимала.

В другой раз тех же Жориных дружков начали напрягать милиционеры рангом пониже – парочка обнаглевших обэповцев из РОВД. Их отловили каждого по отдельности вечером после службы. Вывезли за город с завязанными глазами, выпороли, обрили наголо, а потом Нукзар Ломакидзе – правая рука Ереванского – самолично их заклеймил: выжег на милицейских ягодицах надпись «Я мусор». Нукзару нравилось заниматься такими делами. Рассказывали, что он – большой любитель садомазохизма. Что весь его член покрыт шрамами, поскольку сексуального удовлетворения Нукзар достигал лишь после того, как очередная партнерша сделает ему скальпелем надрез на пенисе. Ломакидзе был верным псом Ереванского. Поговаривали, что на одной из поволжских пересылок Жора спас его от какой-то беды. Нукзар часто повторял: «Я готов Жорины плевки слизывать с асфальта». Эта фраза всякий раз заставляла Рогачева внутренне содрогаться – Нукзар чем-то напоминал его самого. Ведь он тоже встретил Жору на зоне и тоже был ему обязан спасением.

Ереванский давал Серегиным людям кормиться от крышевания. Требовал лишь свой необременительный процент. Рогачев и оглянуться не успел, как стал широко известным в узких кругах криминальным авторитетом. Он снова шел от победы к победе. И уже соперничал славой с самим Ереванским. Вот только в последнее время стал уставать.

Первый приступ непонятной усталости у него случился в день их последней встречи с Леной Михайловой. Едва сел он в такси, на котором должен был ехать из Зеленограда в Москву, как его силы покинули. Ноги одеревенели. Навалилась прежде незнакомая тяжесть. Серега всю дорогу проспал. Выйдя из машины у Павелецкого вокзала и добравшись до первой скамейки, снова отрубился. Проснулся только за полчаса до отправления своего поезда.

С тех пор приступы усталости то и дело настигали его. Он мог быстро заснуть в самых неподходящих местах – в ресторане, в туалете, за карточным столом в казино. Спасался амфетамином. Наркотик хорошо помогал, вот только усталость иногда наступала стремительнее, чем Серега успевал проглотить таблетку. Да и всегда носить с собой наркоту при его роде занятий было опасно. Рогачев боялся однажды уснуть на скорости за рулем или на женщине во время секса.

Женщин в последние годы в его постели перебывало немало. Он и здесь шел от победы к победе. Но ни одна из партнерш не смогла его заставить выбросить из головы Лену Михайлову. В отместку за ту старую боль Рогачев мучил всех этих женщин. Не физически, а морально. Он первым бросал их в самый нежданный момент – на пике отношений. Серега кайфовал, причиняя партнершам, да и себе самому внезапную боль. То и дело ловил себя на мысли, что если так дальше пойдет, он станет похож на садомазохиста Нукзара. От этой странной болезни его вылечила Анна Бланк.

Их свел не кто-нибудь, а Жора Ереванский.

– Вот, познакомься. Журналистка, – не без гордости представил Анну вор в законе. – Уже несколько дней берет у меня интервью. Анонимное. Я думаю, ты тоже мог бы ей чего-нибудь рассказать.

Рогачев не видел в этом ни малейшего смысла, но сказал: «Не вопрос». Анна же странно вскинула на него глаза и потом несколько раз еще бросала на Серегу непонятные взгляды.

– Дядя Жора много о тебе рассказывал, – произнесла она, когда Ереванский куда-то вышел, и они остались вдвоем. – Ты правда казак?

Да, казак. А для тебя это имеет какое-то значение?

Имеет. Моего прадедушку по маминой линии казаки убили.

Серега растерялся и не знал, что на это сказать. Но Анна, кажется, и не ждала от него никаких слов.

Он в Гражданскую войну здесь, в Царицыне, воевал. Его отряд в плен попал. Казаки всех отпустили, только прадедушку казнили, потому что он комиссаром был. Я еще в детстве об этом узнала – так жалела его. У прадедушки вместо фамилии был партийный псевдоним – Марк Пурпурный. Не слыхал?

– Откуда? – удивился Серега.

Анна Бланк отдалась ему уже на третий день их знакомства, на его съемной квартире – прямо во время интервью о преступном мире Волгограда. Она так разожгла Серегу, что в какой-то момент тот даже перестал себя контролировать. Начал лупить Анну по заднице, хотя раньше ничего подобного себе в сексе не позволял. Та в ответ впилась ему ногтями в живот. Серега вывернул ей руку. Анна свободной рукой ударила его по лицу. Они били и кусали друг друга до тех пор, пока одновременно не испытали оргазм и, обессиленные, не рухнули на пол. Рогачев даже на несколько секунд отключился. А когда пришел в себя, понял, что секса лучше у него еще не было.

Анна, похоже, испытывала нечто подобное. Она позвонила в редакцию и взяла отпуск за свой счет. Всю последующую неделю они были потеряны для внешнего мира. Почти беспрестанно занимались любовью, для быстрого восстановления глотали Серегины таблетки.

С этой женщиной Рогачев уносился на другую планету. Его сознание раскрепощалось. А всякий раз после секса Анна щекотала ему ухо своими стихами. Красивые рифмы наполняли высоким, торжественным смыслом те безумства, которым они оба предавались несколько минут назад.