Читать книгу Вишнёвый Крик - Vladlen M - Страница 1

Головная боль после непродолжительного дневного сна начала казаться привычной, ведь с завидной стабильностью сжимала его виски ближе к вечеру, после насыщенных ночных смен, в которые многочисленные вызовы чередовались с чашками недопитого кофе и бычками выкуренных лишь наполовину сигарет. Больше половины он сейчас себе не позволял – пытался бросить. Нет, бросить он пытался совсем не потому, что хотел сэкономить на куреве, ведь с таким количеством смен, как у него, зарплата в кои-то веки выходила неплохой. И нет, не потому, что он задумался о собственном здоровье. Последнее время от сигарет всё больше разило безысходностью. В их запахе было слишком много горечи, казавшейся его личным, прорывающимся наружу сквозь табак и фильтр внутренним миром, выдохнутым с дымом и развеянным по ветру.

Чоко, улыбаясь во всю пасть, уложил слюнявую морду на выскользнувшую из-под покрывала ногу хозяина и с интересом косился на его заспанное небритое лицо, подмечая момент, когда он придёт в себя окончательно и вспомнит про лакомство – вечернюю порцию томящейся в морозильнике рыбы, которую лабрадор обожал разве что меньше долгих прогулок с Михаилом.

Мужчина вздохнул, потёр веки пальцами, потянулся, чувствуя, как за время сна спрессовался позвоночник, стиснул виски крепкими ладонями и зашипел. Всё-таки дневной сон отвратителен. Имея в распоряжении полтора дня выходных, он мог бы потерпеть до ночи, но мрачное настроение и усталость сделали своё дело. Жаль только, даже сон не помог избавиться от них. Наоборот, Михаил снова угодил в этот непроглядный и тягучий, будто смоляной, кошмар, который он видел далеко не в первый раз и всегда накануне этого дня.

Чоко удовлетворённо сжал в зубах покрытую инеем рыбью тушку и отправился с ней на место – прорезиненную подстилку у порога, – а его хозяин набодяжил очередную порцию растворимого кофе и, задумавшись, достал из навесного шкафчика бутылку коньяка. Несколько капель для кофе превратились в рюмку для души.

В телефоне обнаружилась редкая находка – сообщение от Ильи Палыча, её брата. «Здравствуй, Миш. Завтра вместе сходим? Или?..» – спрашивал он каждый год, хотя и так знал, что Михаил ответит коротко: «Я сам». Сам и сегодня, и завтра, и уже четыре чёртовых года, прожитых как в тумане.

Он давно уже никого не впускал в свою жизнь: ни мать, любящую выпить лишнего в плохой компании, ни младшую сестру, впрочем, укатившую с богатым женихом за границу, ни коллег, ни ушедших в семейный быт университетских друзей, ни её родственников, до сих пор сдержанно интересующихся его состоянием. Был, правда, один хороший человек, улыбчивый и непоседливый старик Семён Аркадьевич, к которому Михаил напросился на проживание в комнатушке три на три метра в стареньком одноэтажном домике посреди тихого и живописного частного сектора. Собственно, плату за съём комнаты хозяин брал уходом за домом и двором, облагораживать который не мог в силу артрита коленных суставов, гипертонии и ишемической болезни сердца, зато готовил старик отменно, разбаловал Чоко жирной рыбой, был тем ещё шутником и балагуром и быстро растрепал пожилым соседкам об остановившемся у него угрюмом красавце-докторе, к которому стали захаживать за советом.

Вся эта стариковская возня Михаила не раздражала, напротив, мешала погружаться в тяжёлые мысли и реагировать на них ещё большей печалью. Однако последняя была его тенью вот уже четыре года, отступая лишь изредка, за работой или в обществе дружелюбных соседушек, не устающих жаловаться на боль в спине и высокое давление.

Семён Аркадьевич никогда не задавал лишних вопросов, будто чувствовал, что было у Михаила то, о чём он хотел помолчать, по вечерам сидя на обветшалом крыльце в обнимку с коричневым лабрадором, грустно поскуливающим в тон настроению своего хозяина. В такие минуты оба казались покинутыми или забытыми кем-то важным, и это каждый раз тревожило сердце приютившего их старика. Впрочем, сердце и стало самым уязвимым его органом, ведь третий инфаркт миокарда, случившийся прямо посреди оживлённой улицы, оказался смертельным. Шутка ли дело, на вызов, слишком поздно поступивший от случайного прохожего, приехала бригада Михаила. Однако спасать было уже некого.

«Как и в тот раз… Как и в тот день…» – отстранённо думал он, всё-таки делая большой глоток кофе, чтобы перекрыть запах крепкого алкоголя.

Восьмой месяц он жил лишь со своим псом, отчаянно пахал на нелёгкой работе, не желая долго оставаться в давящих одиночеством стенах дома, отписанного ему стариком, у которого, к удивлению, не нашлось ни одного наследника. За осень и зиму всё пришло в запустение. Он знал, как вести хозяйство, уже привык к этому едва ли не деревенскому быту, да и соседки после смерти Семёна Аркадьевича первое время захаживали даже чаще обычного, чтобы ещё раз вспомнить доброго друга за чашкой чая, да посоветовать что-нибудь дельное молодому домовладельцу, но руки опускались из-за вернувшейся тоски и усталости.

– Чоко, неси поводок, пойдём гулять!

Лабрадор, чья сытая и довольна морда протиснулась в щель между косяком и кухонной дверью, радостно взвизгнул и отросшими когтями снова поцокал по крытому старым линолеумом деревянному полу в коридор.

– Умница, – похвалил Михаил, увидев пса уже у входной двери с поводком в зубах. Тот нетерпеливо переминался с лапы на лапу и оглядывался на хозяина.

Мужчина набросил на плечи чёрную ветровку, сунул в карман телефон, не развязывая шнурки, надел растоптанные кроссовки и напоследок прикрыл коротко стриженную голову серой бейсболкой с бессмысленной надписью над козырьком.

Ни одного взгляда в зеркало напоследок. Была ли хоть какая-то разница в том, каким его увидят другие?

В маленьком садике перед домом оказалось уже сумрачно и как-то неподвижно, хотя из тёмных густых крон деревьев слышались звонкие птичьи голоса и шелестела от ветра высокая нескошенная трава. У забора по обе стороны от калитки даже в подкрадывающейся темноте пестрели свернувшиеся на ночь тугие огненные бутоны даурских лилий. Старик высадил их ещё в конце августа, оставил зимовать под опавшей листвой, а сам ушёл. Они выжили и расцвели непогоде и отсутствию ухода вопреки и теперь казались какой-то его весточкой с того света, вроде: «Всё хорошо тут у меня, Миш, отдыхаю, не знаю бед, даже колени мои не болят старые! Ты там себя не запускай, да за домом приглядывай, а остальное оно, знаешь, приложится как-нибудь. Всё случается по неведомым нам законам, поэтому не думай о них лишний раз. Ну, бывай, дружище!»

– Бывай, – шепнул он в воздух, вздохнул и шагнул за калитку.

Утром, когда бутоны раскроются от нежных солнечных лучей, он обязательно ещё раз подумает о добродушном старике и, наверное, улыбнётся, но сейчас, в этот прохладный и неприветливый вечер, вместе с ним на прогулку вышла давняя подруга печаль.

Маршрут их сегодня обещал быть запутанным. Пёс всегда рвался в шумные места, например, на детские площадки или в скверы, где компании подростков засиживались летом до самой ночи, а увидев дружелюбного лабрадора, стремящегося угоститься чипсами или мороженым, приходили в восторг и тискали красавца, не обращая внимания на его хозяина. Тот, натягивая бейсболку до самых глаз, молча и терпеливо ждал, пока все удовлетворят интерес и успокоятся, ведь чужой счастливый смех звучал не так уж плохо, да и Чоко, сидя дома, не только заплывал жирком, но и скучал по банальному общению. Михаил не избегал людей, однако лишние знакомства его только обременяли.

Тщательно прошерстив с псом все регулярно посещаемые лужайки и скверы в округе, мужчина задал курс на городскую набережную, далёкую, но сегодня неотъемлемую точку маршрута их долгой прогулки. Виды по дороге попадались живописные. Красовались уютной древностью неотреставрированные каменные домишки с парикмахерской или булочной на первом этаже, в свете загорающихся фонарей серебрились трамвайные рельсы, стекая с поросших травой и пушистыми одуванчиками холмов на голую мостовую, скромно поблёскивала куполами крошечная часовня, окружённая кустами шиповника. Пахло речной водой и приближающимся ночным дождём, прохожих становилось всё меньше, но по проспекту частенько проносились автомобили, шаря по дороге жёлтыми фарами.

То самое место было на диковатом неухоженном пляже, верхним валом уходящим в промышленную зону и череду покосившихся гаражей, где почти отвесная стена, возвышающаяся метров на пять над рекой, заканчивалась низким облезлым ограждением. Михаил никогда не поднимался туда. Не мог. Там вечно витали запахи краски, жжёной резины, сварки, помоев, бензина и смерти. От всего этого разом становилось тошно, удушливый смрад поднимался над рекой, будто создавая густую завесу, разорвать которую не мог даже начавший моросить прохладный дождь.

Здесь Чоко всегда прижимал уши, его хвост уныло повисал, больше не выписывая в воздухе радостные зигзаги, поступь становилась медленной, осторожной, будто он чуял угрозу, но каждый раз так и не находил ничего опасного.

– Чего задумался? Хозяйка ждёт, пошли уж.

Пёс обернулся на голос мужчины, проскулил коротко, но очень жалостливо, и мокрым носом ткнулся ему в ладонь. Он всё понимал. Он обожал их обоих. Они принесли его домой вместе, когда Чоко был ещё крошечным неуклюжим щенком, едва научившимся ходить.

Михаил тоже сбавил шаг, подтянул поводок, осмотрелся. Он никогда не поднимался наверх, переживая эти часы у самой кромки воды, внизу, сидя на сваленных и нагромождённых друг на друга бетонных плитах, будто содранных с земли огромным дьявольским когтем. Разруха этого забытого всеми уголка набережной отражала состояние его расхристанной души. Почему он никак не мог прийти в себя? Почему даже её семья давно справилась с этим, а он всё ещё барахтался в чёрной жиже своих кошмаров? Оттого ли, что видел её последним? Оттого, что обещал быть самым любящим и внимательным, но облажался? Оттого, что первым опознавал распухшее в воде бледное облысевшее тело, покрытое сине-розовыми пятнами?

Он стиснул зубы, зажмурился, затряс головой, прогоняя наваждение, но тишина, нарушаемая лишь размеренным плеском речной воды, начала наполняться голосами. Ах, нет, он был всего один, но говорил на разный лад, то спорил и сердился, то смеялся и радовался, то рыдал и умолял, то одной лишь интонацией въедался в душу и вырывал из неё очередной кровоточащий кусок.

…Миш, закрой окно, холодно… Утром проснёмся – будет снег лежать. Не веришь? Я такое отлично предчувствую, лучше зимние вещи достань…

Платье слишком пёстрое? Но это выпускной!.. Нет, не безвкусно!.. Нет, я пойду так!

Звонила отцу, они приедут через час. Волнуешься? Не нужно, ты понравишься моим родителям, вот увидишь!

Ты снова поздно… Работаешь даже завтра? Миш, я соскучилась… Тебя слишком часто нет рядом.

Я выбрала породу! Заведём лабрадора? Нашла фото вот этих красавцев! Правда миленькие? Совсем как шоколадки…

Устала. Голова раскалывается… Ночь, скоро ночь… Тяжело…

Таблетки? Да, принимала. Не волнуйся. Там ещё много осталось…

Это не смешно. Я не хочу смеяться. Я отвратительна.

Под кожей – черви, в груди – угли. Поэтому там болит… Жжётся. Шевелится. Нет, убери лекарства, от них тошно.

Миш, ради чего мы живём? Спасаем людей, но не можем спасти самих себя… Мы – мученики? Ангелы? У меня нет никакого будущего…

Спокойной ночи, милый. Люблю тебя.

– Проклятье, – прошипел он, стирая с подбородка капли брызнувшей из носа крови. Сегодня темнота не окутывала его – она нависала, стискивала и стремилась забраться внутрь, просочиться сквозь расширенные зрачки и щупальцами протиснуться между сжатыми дрожащими губами. – Пора это заканчивать. Отпусти… Я не могу так больше. Мы здесь в последний раз, слышишь?

Хриплый вдох и выдох ослабили цепкую хватку сумрака, дышать стало легче, угольная пелена перед глазами разредилась, казалось, что с ног с громким лязгом упали оковы. Михаил легонько погладил пса по холке и хотел позвать его на их привычное место – удобно вздыбленный каменный выступ над самой водой, – но лабрадор вдруг вскинулся, приподнимая ухо, и снова принюхался, видимо, поймав на ветру непривычный для этого места запах.

– Ты чего это?

Пёс рявкнул и сиганул к кустам у самой верхней плиты так взбудораженно, будто в них пряталась дикая утка, а охотничьи гены Чоко дали знать о себе именно сейчас, не зря ведь питомник славился лучшими помощниками в этом деле. Утки в кустах (к разочарованию пса) не оказалось, однако и пусто там не было. Сгорбленный силуэт на бетонной плите недовольно повёл плечом, прошипел что-то и шарахнул о камень стеклянной бутылкой. Та звонко покатилась по плите, кажется, расплёскивая остатки своего содержимого.

Михаил, поморщившись, оттащил лабрадора в сторону. Напивающийся в кустах бродяга был чересчур нежеланным в этот вечер гостем. Делить с ним берег, из года в год занимаемый по традиции, не хотелось. Какого чёрта именно сегодня сюда занесло кого-то постороннего?

– Чоко, ко мне! Наверх!

Подъём был резким, сбоку отвесной стены над рекой виднелась тропа, выложенная камнями и металлической сеткой, укрепляющей склон. Хруст и скрежет под подошвами кроссовок слился с шумом гневных мыслей в голове. Из-за надравшегося оборванца он впервые поднялся на ненавистный холм и с оцепенением замер у ограждения.

Здесь.

Она забрала с собой его старый походный рюкзак, неряшливой кучей дома вытряхнув из него все вещи, но набросала внутрь три десятка крупных камней на берегу. Потом, как едва отчётливо показали камеры на заборе автостоянки, она трижды бледным призраком промелькнула в кадре, больше часа бродя взад-вперёд, словно мучительно размышляла о чём-то, затем застыла на месте, бесконечно долго смотря в далёкую волнующуюся черноту реки. На узкой спине уже был непомерно большой для её хрупкого тела рюкзак, но он словно не тяготил девушку своим весом, более неподъёмным ей наверняка казалось то, что творилось у неё внутри. Она поднялась на носочки потрёпанных белых кед, в которых ушла той ночью, медленно, но решительно перегнулась через перила и… Бац!

Михаил вздрогнул. Эту размытую видеозапись он пересматривал восемь раз, первое время отказываясь верить в то, что происходившее на ней было правдой, однако никаких звуков в видео никогда не было, а сейчас же – резкий звон стекла, да ещё и вперемешку с сиплым приступообразным кашлем вмешался в поток воспоминаний, дополненных воображением.

Чоко снова заинтересованно навострил уши и взглянул на хозяина с немым вопросом в блестящих карих глазах. Скрипя зубами, Михаил шагнул к концу тропы, вглядываясь в тёмное нагромождение бетонных плит, от которого вдруг отделилась человеческая тень. Пожалуй, всё тот же пляжный выпивоха решил размять ватные ноги, но оступился, пошатнулся, завалился набок и, резко вскинув руки, попытался найти точку опоры, чтобы перекатиться на живот и свернуться клубком. Всё это смотрелось бы даже забавно, но он продолжал хрипеть, кашлять и напряжёнными руками судорожно сгребать под себя гальку.

– Жди здесь, – не спуская с неизвестного глаз, хмуро наказал псу Михаил, а сам заскользил по тропе вниз.

На работе он успел всякого насмотреться, поэтому удивить врача скорой помощи было сложно, впрочем, как и разжалобить в случае, когда кто-нибудь симулировал заболевание, однако у человека, беспомощно свернувшегося на голом песке и камнях, такой цели уж точно не было.

– Эй, мужик, что случилось? – склонившись над ним, спросил Михаил, встряхивая того за плечо. Дыхание у выпивохи было шумным, сиплым, даже свистящим, частым – грудь наверняка ходила ходуном, но дышал он поверхностно, совсем непродуктивно.

Врач негромко сматерился, место и время были не самыми подходящими для выяснения причин такого состояния. Серые сумерки, на холме ощутимо разбавленные светом парочки фонарей, здесь практически полностью сожрала темнота.

Крепкие руки перевернули больного на спину и привычно принялись за работу, а в голове цепочкой понеслись мысли: «В сознании и пока дышит, но тяжело. Бронхообструкция? Инородное тело в верхних дыхательных путях? А может, чёрт его дери, спонтанный пневмоторакс? Нужно оценить проходимость… гемодинамику… Какого цвета кожа? На ощупь влажная. Он весь трясётся. Тахикардия, пульс слабого наполнения. Давление наверняка низкое. Шок? Кстати, от него особо и спиртом не несёт, наоборот чем-то сладким. Чего он там налакался, придурок? Да какого хрена так темно!»

Яркий белый свет фонарика смартфона выхватил из темноты страдальчески скорченное, но на удивление молодое лицо. Расширенные зрачки тут же скрылись за тяжёлыми зажмуренными веками, из-под которых потекли слёзы, светлые кудри сбились в паклю, а неправдоподобно алые пухлые губы, покрасневшие отёчные скулы и язык выдали проблему с потрохами.

– Наташ, это Кацен, – решительно набрав короткий номер, быстро заговорил в трубку врач. – Я сегодня выходной, но тут парнишку нашёл. Похоже на анафилактический шок. Да, почти уверен. Нажрался чего-то неизвестного, я в темноте пока не понял. Мы в районе четвёртого съезда с Заводской, почти у самой воды. Быстро, Наташ, он уже никакой! На связи!

Громкий скулёж за спиной указал на то, что Чоко в кои-то веки ослушался хозяина и не стал дожидаться того в стороне, а прибежал за ним следом и встревоженным комком прижался к его плечу. Телефон полетел на песок. Начинались самые тяжёлые минуты ожидания помощи коллег, ведь голыми руками Михаил справиться здесь не мог.

– Ложись давай, здоровяк, поможешь, раз пришёл.

Он подозвал пса и уложил его около незатихающего парня, дрожащие ноги которого закинул лабрадору на широкую спину, так что те приподнялись над землёй. Сам же – повернул голову пострадавшего набок, выдвинул вперёд нижнюю челюсть, послушал, как тот дышит. Немного времени у них ещё было, но отёк наверняка усугублялся.

«Даже резать нечем. В кармане только ключи», – рассерженно подумал он, привычно прикидывая, где лучше было бы рассечь гортань, чтобы помочь бедолаге продержаться ещё немного, однако тот вдруг резко вздрогнул, отталкивая от себя врача, опёрся на плечо. Через мгновение его стошнило.

– Тс-с, высоко не поднимайся, голову не запрокидывай, держи вот так, набок, да, молодец, – поддерживая его затылок, шептал Михаил. – Аллергии есть у тебя? Впервые такое?

Парень, сипя, зашмыгал носом, и, конечно, ничего не ответил, тратя все оставшиеся силы на частое шумное дыхание. Всё его лицо было дрожащим и мокрым от пота, слёз и слюны, прохладные руки судорожно стискивали растянутую футболку на груди.

Странная ситуация. Что он забыл здесь среди ночи один на один с каким-то пойлом в бутылке? В такую погоду и в такое время в этом захолустье обычно ни души, поэтому, если бы не Михаил с попыткой помочь ему, то…

– Ещё один, что ли, мать твою, – вдруг осознав запланированный исход событий, с нескрываемой злостью прошипел врач. – Это место так и манит, чтобы умереть, да? А вы и выбираете то, что страдания быстро облегчит. Вот молодцы! А нам потом жить каково?

Парень на несколько секунд затих, и Михаил с готовностью сжал в кармане самый маленький ключ от почтового ящика – из всех он был наиболее острым, – но, к счастью, использовать его не пришлось. Больной снова раскашлялся, а вверху, на дороге, послышалось громкое шуршание шин и тарахтение мотора подъехавшего авто. Реанимационная бригада приехала за шесть минут: не рекордное, конечно, время, но этому парню, пожалуй, сегодня повезло дважды.

Громко позвав коллег, Михаил уступил им место. Сумки с лекарствами и аппаратами выстроились в ряд у слабеющего на глазах тела. Более тщательный осмотр не поменял диагноза, поэтому введение адреналина, преднизолона и внутривенная инфузия проводились параллельно с интубацией трахеи.

– В БСМП заберём, надеюсь, оклемается. Вовремя ты его подловил, – хлопнув Михаила по плечу, заметил Игорь Сергеевич, уже немолодой маститый реаниматолог, который и возглавлял бригаду. – Сам-то в порядке? Как ты тут вообще в это время оказался?

– Вышло так, я вон просто с псом гулял, а то он дома засиделся совсем, – мужчина кивнул на Чоко, который успел ласково прижаться к ногам одной из медсестёр. – Скажите лучше, сейчас в реанимацию, потом куда?

– Не будем загадывать, Миш. Если интересно – звони завтра.

Он снова кивнул и придержал пса за ошейник, чтобы тот не мешал отъезжавшему автомобилю. Было в этом что-то неимоверно грустное. Обычно это он заполнял документы или суетился рядом с пациентом в машине, планируя, куда и как определить его для дальнейшего лечения, а сейчас врач провожал белую «карету» долгим немигающим взглядом, словно отправил в ней кого-то близкого навстречу пугающей неизвестности, где была лишь надежда на других, людей в масках, перчатках и белых халатах, проводящих на работе тяжёлые бессонные ночи.

– Вот бы всё это оказалось не зря, – тихо вздохнул Михаил, когда машина скрылась из виду, и перевёл взгляд на вдруг разулыбавшегося лабрадора. – А ты где поводок потерял, негодник?

Пёс коротко гавкнул и подошёл к одному из облезлых кустов, на ветвях которого потерянный предмет растянулся унылой змейкой. Застёжка на поводке давно уже ослабла, поэтому в доблестном порыве помочь хозяину (а может и спасти его) лабрадор умудрился сломать её окончательно.

Обойдя нагромождение бетонных плит, Михаил снова включил фонарик на смартфоне и присел на корточки у того места, где раньше выпивал увезённый парень. Мысль о бурде, вызвавшей анафилаксию, а также об умышленности её употребления не покидала его. Первая бутылка оказалась недопитой, именно она закатилась под плиту, когда врач застал на своём обычном месте непрошеного гостя. Вторая же была пустой, но с разбитым дном, будто им в порыве злости ударили по плите, пытаясь раскрошить стекло на куски. Вокруг горла небольшой коричневой бутылки был обвязан кожаный шнурок с кулоном в виде тёмно-красного неровного камушка, на уцелевшей этикетке изящной золотистой вязью было выведено безобидное «Kriek lambic».

«Вот это я понимаю, аллергия на вишню», – со вздохом подумал Михаил, фотографируя свою находку и высылая её с пояснением вдогонку Игорю Сергеевичу. Может, принципиальным для самого реаниматолога это и не было, но детали истории казались всё более странными.