Читать книгу Жертвуя малым. Том 2 - Вольга Медейрос - Страница 1

230 – 246 год от ВК

Шабо называл ее ласково, Мариша, Риша и с самого ее рождения души в ней не чаял. Он и старая глуховатая бабушка были единственными, кто заботился о малышке, потому что мать ее умерла родами, а отец так и не сумел простить дочери этого невольного убийства. Риша появилась на свет, отмеченная печатью богов: она была слепа и дальнейшая ее судьба была предопределена. Ее мать, Мудрая, пожертвовала жизнью, чтобы дать Рише право на жизнь, и эта значимая жертва наградила девочку необычным даром, осознать который она сумела лишь повзрослев.

До шести лет ее повседневное существование шло своим чередом, и каждый день был похож на предыдущий. Бабушка присматривала за ней, а Шабо каждый вечер после школы с охоткой играл и рассказывал занятные истории о большом мире, который окружал их. Отец редко появлялся дома: у него, атамана общины, было много обязанностей, да и бывать в собственном доме после смерти милой жены он разлюбил. С дочерью он совсем не общался и она привыкла к такому положению дел, а заботы бабушки и Шабо ей вполне хватало.

Впервые предчувствие будущего постигло ее в шестилетнем возрасте, за неделю до того, как Шабо прошел испытания первой ступени и получил распределение во внутренний дворец. Соседи у них были гончары, и, заметив Ришины склонности, позволяли девочке приходить к ним в мастерскую и учиться работать на гончарном круге: из-под ее рук выходила красивая и ровная посуда. В тот раз Риша работала над чайной чашкой, когда вдруг ей стало понятно, что пройдет неделя, и уже в следующую луну она останется без компании обожаемого братика, который навсегда покинет отчий дом. Плача, она доделала чашку и отпросилась у доброго соседа домой; тот, видя, как она опечалена, отпустил ее без возражений. Увидав ее слезы, бабушка спросила внучку, что случилось. Скоро Шабо уйдет от нас, горестно отвечала Риша. Бабушка встревожилась, начала расспрашивать. Вызнав подробности, старушка посадила внучку к себе на колени и крепко прижала к груди. «У тебя дар, милая, – сказала она грустным голосом, – дар знать будущее. И никто чужой об этом даре узнать не должен».

Риша накрепко запомнила ее слова. Позже, когда вернулся из школы Шабо, бабушка рассказала ему о том, что услыхала от внучки. Он, точно так же, как и бабушка, испугался и опечалился. «У тети Оникс был такой дар», – выпроводив Ришу из дома во двор, сказал он бабушке негромко. Но бабушка была глуховата и ему пришлось, повысив голос, повторить свои слова: так Риша, обладавшая тонким слухом, без труда стала свидетельницей их беседы. «Если хозяева узнают, нашу Морион постигнет участь Ники», – согласилась бабушка. Тетя Оникс, младшая бабушкина дочь, в девятилетнем возрасте была избрана пифией и спустя восемь лет службы умерла, отравившись парами ядовитых испарений, вызывающих пророческие видения. «Если я стану агнцем, малую они не тронут», – с угрюмой убежденностью возразил на это брат. Они помолчали. Затем бабушка невесело сказала: «Милый, не подумай, будто бы тебя я люблю меньше, чем Морион…» «Я знаю!» – торопливо перебил ее Шабо. Бабушка вздохнула. «Объясни малой, насколько ей следует соблюдать осторожность. Если атаман узнает, он, не колеблясь, предпочтет твою жизнь её». «Никто не узнает!» – с чувством сказал брат, и, выйдя из дому, встал перед сестрой на колени и крепко ее обнял.

«Я тебя никому не отдам, моя маленькая, – сказал он. – А ты пообещай мне, что никому, кроме меня и бабушки, не будешь о своем знании будущего рассказывать. Даже папе нельзя, поняла, Риша? Именем мамы поклянись».

Он был взволнован, голос дрожал, а сердце стучало быстро-быстро. Расстроенная открывшимся ей будущим (в правдивости и неизбежности которого она ничуть не сомневалась), напуганная реакцией брата, Риша прижалась к нему в ответ и шепотом, истово поклялась именем матери хранить ото всех, кроме него и бабушки, ее маленькую тайну. Лишь тогда Шабо немного успокоился и стал играть с ней, как прежде. А через неделю он выдержал сложный экзамен на степень послушника и получил распределение в школу второй ступени.

Перед своим отъездом он сказал безутешной сестре: «Помни, маленькая, никому ни слова. Даже вида не подавай, будто знаешь о будущем больше, чем остальные. Особенно остерегайся хозяев, старших жрецов и Мудрых – они любую необычность нутром чуют. Папе тоже не доверяй – он на стороне хозяйских. И не бойся: я наказал бабушке беречь тебя, да и сам, как выдастся выходной, тут же приду тебя навестить, хорошо, маленькая?» Он уходил из дома, и ничего хорошего в этом не было, но учиться притворяться нужно было уже сейчас, и Риша согласно кивнула. Она даже сумела улыбнуться и помахала ему рукой, когда на прощение он потрепал ее по волосам. А потом брат ушел, и в следующие два года появлялся дома очень редко, хотя каждый его визит Риша могла предсказать. И наслаждалась радостью от предвкушения встречи.

Когда Рише исполнилось восемь и бабушка заплела ей волосы в первую взрослую прическу, девочка узнала, что вскоре тоже покинет отчий дом: ей, как отмеченной печатью богов, полагалась особая работа. «Хозяева поручат мне мыть статуи», – сказала она бабушке после того, как та позволила ей поднять руку и насладиться гладкостью гребня и шпилек, доставшихся ей в наследство от матери и украшавших теперь ее новую прическу. «Какие статуи?» – как можно более беззаботно спросила ее бабушка, но Риша расслышала нотки страха в ее голосе. Они словно бы ослабляли всегда туго натянутые струны бабушкиных слов. «Статуи, которые растут в водоеме под деревом», – без удовольствия отвечала она, уже понимая, что эту тему ей тоже не суждено будет ни с кем обсуждать. «Тебе было видно, как они выглядят?» – еще более ослабевшим от страха голосом продолжала расспросы бабушка. Но Риша испытала облегчение, догадавшись, что ее ответ понравится бабушке: «Ну что ты, конечно же, нет. Я слепая, и именно поэтому меня возьмут на эту работу». «Ты слепая и в этом твоя ценность», – согласилась с ней бабушка. Страх ушел из ее голоса, сменившись задумчивостью, и Риша поняла, что все сделала правильно. И не стала добавлять, что ее новая работа ей понравится. Она была доброй девочкой и не любила огорчать своих близких.

Спустя неделю за Ришей приехала запряженная быками повозка, точь-в-точь по звуку такая же, на которой уехал во дворец Шабо. Риша поцеловала на прощание бабушку и, повесив на плечо котомку с личными вещами, среди которых самыми ценными были мамин черепаховый гребень и бабушкины лакированные деревянные шпильки, взобралась по лесенке внутрь повозки. Других пассажиров, кроме нее, в салоне не было, и так, в одиночестве, если не считать сопровождающую и возницу, дочь Мудрой Опал и атамана Гишера прибыла во дворец. Её поселили в общем бараке с другими незрячими, все они были женского полу, но разного возраста: Риша среди них оказалась самая младшая. Другие слуги жили обособлено, за слепыми следили лишь комендант и её помощница, и большую часть времени девушки были предоставлены сами себе.

Рише, воспитанной в любви и заботе, пришлось поначалу нелегко, ведь все хозяйство нужно было вести самим. Но была и приятная новость. Соседний барак, в котором обитали кандидаты на статус агнцев, располагался неподалеку, всего-навсего на другом конце обширного парка, ориентироваться в котором было трудно, но все же возможно. В бараке жил ее братец, и дети снова могли встречаться и вместе проводить время в свободные от обязанностей дни.

Их было меньше, чем обоим хотелось: Шабо много учился, медитировал и тренировался работать в паре с юными Мудрыми, да и Риша была приставлена к особому делу. Всю неделю, кроме юпитера и сатурна, она занималась ритуальными танцами, зазубривала на слух песнопения и гимны богам, отрабатывала походку, повороты, наклон головы и движения рук, бродила со старшими подругами по дворцовым коридорам, запоминая расположение комнат и лестниц. А каждый юпитер ей полагалось спускаться в подземный грот, плыть на лодке по медленной глади озера и, очутившись на крошечном круглом острове, переворачивать и вынимать из прибрежной воды созревшие статуи, прикрепленные питательными ростками к сокрытой под водной толщью корневой системе древнейшего дерева.

Несмотря на то, что работа была опасная и тяжелая, сказать, что новая жизнь ее тяготила, Риша не могла. В подземном гроте пахло как в склепе: сыростью и подгнившими цветами, ей был приятен этот запах. Тут было свежо и просторно, иногда из глубин налетал подземный ветер, похожий на ровное дыхание спящего исполина, и царила глубокая, подгорная, всецелая тишина. На внешнем берегу озера стоял прочно вкопанный в песок столб, намертво обмотанный просмоленной веревкой, а у крошечного причала дожидалась пассажиров легкая лодочка с одним-единственным укрепленным на корме веслом. Риша редко им пользовалась: добраться до острова можно было просто перебирая веревку, привязанную одним концом к столбу на берегу, а другим – к стволу огромного дерева, растущего на острове, – ни бурь, ни волн на подземном озере можно было не опасаться.

Компанию Рише составляла одна из старших незрячих, немногословная и неприветливая Берилл. В отличие от Риши, которая обладала печатью богов с рождения, Берилл получила благословение позже, в результате, как она сказала, несчастного случая, и до сих пор помнила, как выглядит озаренный солнечными лучами мир. Судя по всему, она была не очень-то довольна выпавшей ей почетной долей. Впрочем, подробно о своих пристрастиях она не рассказывала, а Риша не спрашивала, поскольку среди ее народа не принято было навязываться.

Сама Берилл редко утруждала себя разговорами. И почти ничего не объясняла, поэтому в первое время Рише пришлось нелегко. Но будущее свидетельствовало ей о том, что она справится, и это знание придавало сил и упорства. Все-таки дар предчувствия был хорошим даром, истинным благословением богов. Как и ее новая работа, до которой допускались только избранные. Немудрено, что им пришлось за это право заплатить.

За первый месяц новой службы, подражая Берилл, Риша старательно училась премудростям нового ремесла. Когда все элементы процедуры стали ей понятны, а роли между ней и старшей товаркой распределились, Риша поняла, что ей и впрямь по душе ее работа. Ей нравилась тишина и спорый ритм, в котором они вдвоем работали, тихий шелест тяжелых прибрежных волн, приближение к которым запускало защитный рефлекс, словно рядом готова наброситься злая собака. Берилл вооружалась большим сачком с крупноячеистой сетью, нащупав цель, погружала его в воду, медленно подводя под добычу. Подцепив улов, они вместе, поднатужившись, осторожно вытаскивали сачок на сушу, вынимали из него ценный груз и укладывали его на холодный прибрежный песок. Тогда-то и начиналось самое интересное. Потому что в сачке лежала живая статуя. И хотя позже Риша поняла, что использовала неподходящее слово (лучше тут подошло бы определение «кукла»), но первые детские впечатления намертво вросли в технически неверный термин.

На ощупь она была почти как человек: у нее было лицо, две руки, две ноги, грудь, талия и бедра, и даже длинные и роскошные волосы, гладить которые было невыразимое приятно. Под ладонями они были как струи родниковой воды: упруго-нежные, гладкие, рассыпчатые и прохладно-влажные. Их можно было бы перебирать часами, и Рише даже иногда казалось, что именно это она и делает: кладет идеально ровную голову статуи к себе на колени, и гладит, гладит волосы, расчесывая послушные пряди пальцами, – и Берилл ей ничуть не мешала. Это была самая лучшая, медитативная часть их работы: уложить тело на берегу так, чтобы питательный отросток не перекрутился и не оборвался, а сама статуя могла лежать в расслабленном состоянии. Кожа у статуй на ощупь была слегка теплая, едва теплее температуры воздуха, гладкая, как будто бы мраморная, если бывает на свете мрамор, сделанный из плоти и крови. Под ней угадывались крепкие мускулы: не напряженные, но и не такие, как в теле спящего человека, – что-то было в них от полевых змей, живших в укромном схроне под крыльцом бабушкиного дома, – та же мягкость и скрытая, свернутая в пружину огромная сила. Мускулы дремали под кожей, почти ничем не выдавая себя; точно так же статуя лежала под руками Риши не дыша, не живая и не мертвая: камень, вышедший из лона человеческой женщины; почти совсем созревший диковинный плод, которому лишь толики солнца не хватило для того, чтобы напитаться жизненными соками окончательно.

Позже, когда Риша подросла и кое-что новое узнала о себе и своем теле, она поняла, что у статуй нет половых различий: там, где у людей начинается вычитание и сложение, у них господствовал абсолютный ноль. «Универсальное жилище, – сказала на это немногословная Берилл. – Постоялец вносит необходимые поправки». «Кто же в них селится?» – спросила Риша, но Берилл лишь хмыкнула, давая понять, что разговор окончен. Молчаливость ее могла бы показаться загадочной, но благодаря долгому общению со старшей товаркой девочка знала: Берилл не интересуют статуи. Ей не нравилось возиться с ними, она была недовольна своей слепотой, и в некоторой степени даже винила статуи за то, что с ней произошло. Это было неразумно и странно, но многие другие незрячие, с которыми Риша делила кров, демонстрировали к статуям точно такое же отношение. Были среди них и те, кто попросту статуй боялись.

Однако была у Риши единомышленница, девочка старше ее на два года по имени Аметрин. Почти сразу же они крепко сдружились и Риша стала называть ее Ами. У нее был названый брат, Сардис, который, как и Шабо, с ранних лет решил, что станет агнцем, и благодаря его влиянию Ами с первых дней службы восхищалась статуями. Она плавала к ним на остров по венерам в компании со старшей товаркой-хохотушкой Топой, и тоже каждый раз получала безграничное удовольствие от того только, что можно было сидеть на берегу и обводить идеальные очертания статуй ладонями. Когда же Риша спросила Ами, что именно ей нравится больше всего в ее работе, девочка ответила так: «Ты только не смейся, ладно? (Ни за что, клятвенно пообещала Риша). Когда я глажу их, то представляю, что один из них – это Сардис. И я думаю о том, как же ему страшно и непонятно в новом теле, и, чтоб его утешить, я глажу и утешаю его точно так же, как делал он, когда в детстве я простужалась и лежала в бреду».

Выслушав все это, Риша попыталась вообразить на месте Сардиса собственного брата, но тут же ей пришла мысль о том, что для начала, чтобы очнуться в новом теле, ему нужно будет куда-то девать старое. Иными словами он должен будет ну… умереть… Одно только предположение привело ее в неописуемый ужас. «А ты что больше всего любишь?» – спросила ее Ами, но напуганная собственным воображением Риша ничего не ответила подруге. Хотя, конечно же, больше всего ей нравилось перебирать густые волосы статуй, мечтая, что когда-нибудь и у нее самой вырастет подобная шевелюра. Но предчувствия будущего на этот счет ее не посещали.

Время шло, и постепенно ее стали посещать предчувствия совсем другого будущего. В нем заболела и стала медленно угасать от старости бабушка, а любимый братец, вопреки пожеланиям отца, прошел новое испытание и еще крепче утвердился в своем намерении выполнить однажды свое предназначение в качестве агнца. С отцом после этого у них состоялся скандальный разговор, но о нем Риша узнала уже постфактум, от больной бабушки, поскольку лично присутствовать при выяснении отношений она, разумеется, не могла. Бабушке все эти разборки не нравились, но вмешаться не было сил – и душа ее, и тело готовились к претворению в белую птицу. Она попросила внука и внучку беречь и поддерживать друг дружку, и не забывать об отце. Рише горько было присутствовать при том, как любимая бабушка умирает; вдвойне горше от того, что она проживала постепенное расставание с дорогим человеком дважды – в будущем, и в настоящем. Но Риша не роптала: она попросту не умела этого – роптать на собственный дар или пытаться изменить будущее. Ее провидческий дар ни разу не дал осечки, ей и в голову не приходило сомневаться в том, что будущее не постоянная величина и против него можно восстать.

Годы текли, Рише исполнилось пятнадцать, а Шабо семнадцать. Бабушка умерла, а названый брат Ами Сардис, который был старше Шабо на год, впервые получил право участвовать в ежегодной жертвенной лотерее, проходившей в канун летнего солнцестояния. В этой лотерее, самой массовой из трех, выигрывали многие, и Сардису тоже повезло: он был отобран богами в качестве неофита для Великих мистерий, которые проводились по всей стране в начале осени. Счастливцы-неофиты, кому удастся выдержать посвящение в таинства культа, удостоятся чести совершать обряды Йоля, праздника Зимнего Солнцестояния, и уж затем лишь тех, кто выдержит испытания Верховного солнечного божества, допустят до Малых мистерий на исходе года1. На них-то и произойдет самое главное событие в жизни агнцев.

До Малых мистерий оставалось еще много времени, и неизвестно, будут ли благосклонны к Сардису удача и добрые боги. И все же он был воодушевлен и полон решимости дойти до победного финала. Ами позволили проводить с ним больше времени и она несказанно этому радовалась, да и Риша была счастлива, глядя на них, хотя без подруги ей было одиноко. Но постепенно Риша стала различать в радости Ами фальшивую ноту. Чем ближе становились Великие мистерии, тем более молчаливой и задумчивой она делалась. В первую декаду осени, за неделю до празднеств, Рише открылось будущее, в котором Сардис успешно прошел испытания. Встревоженная этим, беспокоясь за Ами, Риша встретилась с братом и поделилась с ним своими опасениями.

«Куда же он так торопится? – невесело цокнул языком Шабо на это. – Ведь у него еще даже девушки нет».

«Как это связано?» – удивилась Риша.

Шабо молчал так долго, что ей пришлось коснуться рукой его лица, чтобы убедиться, что он не заснул. Наконец, он проговорил с большой неохотой.

«Если уж станешь агнцем, то можешь быть им сколь угодно долго, хоть до самой смерти, но если за все это время жребий ни разу на тебя не падет, хозяева обычно подбирают тебе какое-нибудь другое почетное занятие. Тот, кто посмышленее, может сделаться атаманом, как наш папа, или там певчим в храме, или пажом во внутренних покоях. Всех остальных, кто ничем не выделился, вышвыривают из дворца прочь, и точно так же обходятся с теми, кто, выиграв однажды в лотерею и выдержав Великие мистерии, сходит затем с дистанции в силу неважно каких причин. Я ничего плохого в предсказанном тобой успехе Сардиса не вижу, это редкая удача – удостоиться столь великой чести в таком юном возрасте, но если он пройдет отбор и в этот раз, то пути назад для него уже не будет».

«Все так, – согласилась Риша. – Но при чем здесь девушка? Вернее, её отсутствие».

Шабо ничего не отвечал и, когда Риша вновь дотронулась до его лица, она обнаружила, что брат слегка морщится.

«Что такое? Зуб заболел?» – забеспокоилась она.

Шабо взял ее руку и аккуратно отвел ее от своего лица.

«Мы, агнцы, получаем право бросить кости с нашими именами в колесо Лотереи с восемнадцати лет, а до того у нас есть немного времени, чтобы подыскать себе спутницу среди юных Мудрых и заделать какой-нибудь из них ребенка. Никто тебе и слова против не скажет. Но у Сардиса есть Ами, и поэтому он никогда на этот счет особенно не беспокоился».

«Я знаю, но… – сказала Риша растерянно, когда ее брат снова замолчал. – Но Ами не может быть его девушкой».

«В том-то и дело, малышка», – с тяжелым вздохом отвечал ей Шабо.

Теперь уже они оба безмолвствовали.

«А у тебя есть девушка, Шабо?» – спросила, наконец, Риша смущенно.

Он хмыкнул и потрепал ее по волосам.

«Нет. Вначале мне тебя пристроить нужно, глупая!»

Внезапная его веселость была насквозь фальшивая, и Риша едва сдержалась, чтоб не сморщить нос. Шабо, однако, заметил и тут же сник.

«Не о девушке речь, на самом-то деле, – посерьезневшим тоном сказал он. – Трудней всего выиграть в лотерею и пройти Великие мистерии, в которых участвуют кандидаты со всей страны. Если Сардису это удастся и он будет, как прежде, истов в послушании, то ни Йоль, ни Малые мистерии не станут для него серьезной преградой. А это значит только одно – в следующем году мы его больше не увидим. Наверное, поэтому твоя подруга так грустна. Поскольку прекрасно это осознает».

«Но ведь быть избранным для заклания – величайшее благо для агнца и всего его рода! – Риша все никак не могла взять в толк, к чему он клонит. – Для всего нашего народа это благодать!»

«Ты ведь понимаешь, – Шабо говорил как будто через силу, – что означает быть агнцем на заклание?»

«Конечно, – с готовностью отвечала Риша. – Ты сам объяснял мне, что заклание агнца – это главное таинство Малых мистерий, и символизирует оно ритуальную смерть и возрождение в новом качестве. Тот агнец, кто удостоится права переродиться, станет великим жрецом».

«Есть ли среди твоих знакомых хотя бы один такой счастливчик?»

«Нет, но… – Риша осеклась, нахмурившись. Она хотела возразить брату, что ее круг знакомых состоит преимущественно из незрячих девушек, чье предназначение совсем иное, но сообразила, что Шабо и самому это отлично известно. А значит – он пытается донести до нее какую-то другую мысль. – Ты хочешь сказать, что таких очень мало?»

«Таких совсем нет, – тихо поправил ее Шабо. – Отец намекал мне, да и сам я интересовался. Но за последние как минимум лет двести ни одному из предназначенных к жертвенному закланию агнцев не удалось переродиться в качестве величайшего жреца».

«Что же с ними стало вместо этого?» – с холодком в животе спросила его Риша.

Брат вздохнул.

«Слухи ходят разные, но, как по мне, все они звучат неубедительно. Ну, кроме тех, согласно которым неудачников просто вышвыривают вон из дворца. Как бы то ни было, никто точно не знает, малышка. Но всем хочется верить в разумность существующего миропорядка. И в то, что ритуальная смерть на Малых мистериях – это всего-навсего метафора духовного перерождения. Но так это или нет, ты не узнаешь, пока сам на своей шкуре не испробуешь».

«Мне жаль Ами, – сказала Риша, прижимаясь к брату под бок. Он обнял ее за плечи, притискивая к себе. – Она так беспокоится за Сардиса!.. Может быть, лучше рассказать ей о том, что мне открылось?»

«Ни за что! – отрезал Шабо. – Ты только усилишь ее тревогу. Тут уж ничего нельзя поделать, Мариша, ведь если боги определили твоей подруге и ее брату этот жребий, мы, смертные, ничего не сможем им противопоставить. Мы можем только молиться, чтобы боги сжалились, и смягчили свой приговор».

Скрепя сердце Риша согласилась с ним, и истово молилась богам почти до самого нового года. Но боги не вняли ее молитвам, а вместо этого потчевали откровениями невеселого будущего. Сардис преодолел все испытания, был допущен до Малых мистерий и бесследно пропал на следующее утро после них. Ами некоторое время с надеждой ждала его возвращения, но к лету оптимизм ее стал угасать. Риша знала, что случится дальше, и в первый и единственный раз нарушила данное бабушке и брату обещание, рассудив, что, хоть она и поклялась молчать именем мамы, но ради спасения подруги клятву можно нарушить. Она рассказала Ами о своем даре предчувствовать будущее и о том, что именно в нем произошло.

«Как далеко в будущее ты можешь проникнуть?» – в ответ на признание спросила ее Ами. Ни капли удивления не прозвучало в ее ровном шелестящем голосе. Так мог бы говорить искусственный цветок, уставший притворяться настоящим.

«Как правило, примерно на неделю вперед, – растерянно призналась Риша, ожидавшая от подруги чего угодно, только не этого вопроса. – Как будто бы открывается узкий пролаз, втиснувшись в который, я могу услышать разговоры из будущего дня, или испытать те эмоции, которые будут владеть мной, когда этот день наступит».

«Ты попадаешь только в один день?»

«Да, они следуют друг за другом, как и настоящие дни. Но я не об этом хотела…»

«Значит, ты уже участвовала в нашем сегодняшнем разговоре в своем пророчестве?» – все так же безразлично продолжала расспросы Ами, игнорируя попытки Риши сменить тему.

Риша собралась было отвечать, но поняла, что готова к такому вопросу еще менее, чем к предыдущему. Ведь этого их разговора среди ее предчувствий-воспоминаний не было. Именно поэтому она и решила открыться Ами. В надежде, что новая, не предусмотренная пророчеством информация окажется способна изменить будущее, которое впервые в жизни показалось ей неприемлемым.

«Не волнуйся, – сказала ей подруга, так и не дождавшись ответа. На сей раз в голосе Ами прозвучали человеческие нотки. Секундой позже Риша ощутила, как та втискивает свою сухую ладошку в ее ладонь. Девочки сплели пальцы и крепко сжали ладони друг друга. – Боги мудры, – добавила Ами, и в ожившем, убежденном голосе ее, запрятанная глубоко, совсем чуть-чуть перелилась горечь. – Они позаботятся о нас».

«Пожалуйста, дорогая, обещай, что ничего с собой не сделаешь!» – взмолилась, наконец, к подруге Риша.

Ами повернулась к ней лицом и обняла, все так же не разжимая пальцев на ладони подруги.

Риша уткнулась ей в плечо, крепко прижимая в ответ.

«Мама была на первом месяце, когда в семье узнали, что папа выиграл в лотерею. Все были так несказанно счастливы: еще бы, благословение богов озарило наш дом! Он прошел испытания Великих мистерий и игрища Йоля, но сильно простудился перед Малыми мистериями и его не допустили до участия.

Когда я родилась, его разжаловали из агнцев в лакеи, переселив вместе со мной и мамой в бараки у внешней стены. Там я, когда подросла, познакомилась с Сардисом, он жил в общине на правах храмового пожертвования. Его семья откуда-то из северных провинций была слишком бедна, и отправила его вместе со старшей сестрой в паломничество в надежде, что за время странствия они либо помрут с голоду, либо боги помогут им.

По дороге их подобрал торговый обоз: сестру один из купцов забрал себе, обещая ей тепленькое местечко в столичных банях, а маленький Сардис достался другому купцу, тот оказался очень набожным человеком. У него был гадатель, у этого купца, слепой провидец будущего, совсем как ты. Он сулил Сардису славную участь. Пообещал, что тот станет великим жрецом, когда вырастет, и одарит почестями своего великодушного купца-хозяина, не забыв его благодеяний. Набожный купец, который выбрал Сардиса за то, что тот был смазливым ребенком пяти лет от роду, тем не менее внял пророчеству своего гадателя и, едва войдя в столицу, тут же первым делом пожертвовал Сардиса в самый главный столичный храм, откуда его, как сироту, распределили в придворную общину. В бараках он повстречался с моей семьей, и весьма приглянулся моему папе. Тот увидел в нем новую для себя возможность воплотить мечту стать агнцем. Вначале он возлагал надежды на меня, на то, что я стану Мудрой, но из-за того, что мама заразилась от папы и тоже переболела той простудой, у меня с рождения было слабое зрение, а к трем годам и оно пропало.

Так мы и жили: Сардис обожал нас за то, что мы стали для него новой семьей, и во всем слушался папу, который тоже души в нем не чаял. Все мы верили в то, что боги заботятся о нас, но только чтобы получить от них какую-то милость, нужно что-то значимое отдать им взамен. Так папа навсегда лишился надежды стать жертвенным агнцем, но зато обрел возможность увидеть меня, которой иначе был бы лишен. Сардис остался без родной семьи и сестры, но встретил нас, полюбивших его. Мама, переболев той простудой, утратила способность зачать, но у нее остались папа, я и Сардис. Я не могу видеть их лица, но зато я знаю… – тут она помолчала, больно стиснув пальцы у Риши на плече, но когда заговорила, голос ее был мягок и убедителен, – что с ними все хорошо. Сардис исполнил папину мечту и стал жертвенным агнцем. Только тот гадатель чуть-чуть ошибся, но ведь в том, наверное, нет его вины, – она расслабила пальцы. – Сардис говорил, что он был очень добрым старым слепым стариком, и он спас моего названного брата от гораздо менее завидной участи, чем та, что ему в итоге выпала. Поэтому не волнуйся, дорогая, и не иди против воли богов. В конце концов, для чего-то же они наделили тебя твоим даром».

«Я не хочу тебя потерять, – уткнувшись носом в теплое плечо подруги, глухо проговорила Риша. – Я не хочу, чтобы то, что мне открылось, стало моей реальностью через неделю».

«Утром накануне Мистерий, в последнюю нашу встречу, Сардис сказал мне: «Я пробовал выяснить, как это бывает, но никто не смог мне сказать доподлинно. Я только понял, что сразу там ничего не делается, должно пройти какие-то время. Поэтому ты не бойся и не паникуй, и скажи родителям, чтоб они не переживали, если от меня не будет немедленной весточки. Вы просто ждите ее, и все, будьте терпеливы. Боги обязательно дадут вам знак, оповестят вас о том, что со мной случилось». Я спросила его, как он может быть так уверен, если до этого ни разу, ни от кого из жертвенных агнцев, прошедших таинство до конца, не были ни единой вести. И знаешь, что он ответил мне? – Риша, сдерживая слезы, только покачала головой. Ами вынула ладонь из ее слабых пальцев и ласково погладила ее по голове. Риша ощутила, как по щекам побежали теплые, горькие капли. – Сардис сказал: «Я стану великим жрецом, в этом нет никаких сомнений. Ведь это единственное, что еще не сбылось из предсказаний гадателя. Он рассказал мне мою судьбу и каждое слово, произнесенное им, оказалось правдой. Не отчаивайся, милая сестричка, просто верь: боги обязательно пошлют тебе знак. И мы еще встретимся все вместе, милая!» Я ждала этого знака, все это время ждала его, стараясь не отчаиваться. Это было трудно, и я, сказать по правде, почти утратила надежду. Но теперь твое признание вернуло меня к жизни! Спасибо тебе, дорогая!» – чмокнув Ришу в щеку, Ами обхватила ее обеими руками и, засмеявшись, сжала в крепких объятиях. Риша продолжала плакать, но недоумение быстро оттеснило печаль.

«О чем ты говоришь, я не понимаю? – Ами все тискала ее, заливисто хохоча, а Риша старалась подбирать слова как можно деликатнее. – Ведь ты же сама сказала, что старый гадатель ошибся».

«Узнаем! – встряхивая ее и вновь прижимая к себе, энергично отвечала Ами. В обычном своем состоянии она так и кипела энергией и всегда была жизнерадостной, но за последние несколько месяцев Риша привыкла наблюдать ее только в подавленном состоянии. И теперь столь резкий возврат к прежней Ами слегка напугал ее. Но это был добрый знак, ведь правда? – Дождемся и узнаем, подруга!» – взяв Ришу за руки, она закружилась с ней в хороводе. Хорошо хоть, они были одни в вечернем парке, недалеко от их спального барака, и могли кружиться сколько душе угодно, не боясь наткнуться на какой-нибудь неучтенный предмет.

Раскружившись так сильно, что голова сделалась легкой и воздушной, а чувство направления дало сбой, они, держась за руки и до слез хохоча, рухнули в упругую летнюю траву. Все вернулось на круги своя, и гнетущее облако тоскливой безысходности, окружавшее Ами последние пять месяцев, исчезло. Нежась в густой благоухающей траве, они болтали о пустяках до тех пор, пока за ними не пришла рассерженная помощница комендантши. «Выпишу вам выговор, будете знать», – брюзжала она, пока они все втроем торопливо возвращались в барак существенно позже положенного по распорядку часа.

Все товарки уже вовсю спали, и девочки, толкаясь локтями и сдавленно хихикая, торопливо переоделись в ночные сорочки и забрались в постель. Впервые за долгое время Риша быстро заснула и проспала спокойным умиротворенным сном целую ночь.

Последующие с момента пробуждения три дня являли собой наглядный кармический урок или же, образно говоря, напоминали попытку убежать от собственного хвоста.

Риша проснулась со сжатыми в холодный комок внутренностями, и это – как станет ей понятно в дальнейшем – означало, что она совершила (или совершит) роковую ошибку. Будущее часто открывалось ей на зыбкой грани сна и пробуждения, задавая утреннее настроение. Изредка у нее случались и другие, куда более информативные предчувствия, посещавшие ее в те минуты, когда она делала что-то по-настоящему любимое: лепила посуду или фигурки из глины, ухаживала за статуями или слушала истории Шабо.

Однако в этот раз в ее распоряжении оказались только ощущения: отголосков смутного кошмара, тяжелой головы, чужого места, благоговейной и опасливой заботы. Она вдруг поняла, что испытывает беспокойство: своим вчерашним вечерним разговором с Ами она изменила будущее, но не знала, в какую сторону. Обрывки фраз из будущего долетали до ее ушей: вот она пытается узнать у чужих незнакомых людей, где Ами или Шабо, можно ли поговорить с ними, но незнакомцы неуклюже переводят тему. «Ами мертва?» – подспудное, точит Ришу из будущего подозрение, но предположить вслух она не решается. Наконец, ей удается догадаться, что она в больнице на некоем подобии карантина, но как, почему и где Ами и Шабо, ей неизвестно. Риша из будущего знала о том, что своим злоключением она обязана гигантским червям (ужас) и собственной наивности (печаль), а еще в этом как-то замешаны Ами (жалость, скорбь), Берилл (сочувствие, благодарность) и статуи (ужас, страх за Шабо). Риша из настоящего попросту ничего не понимала. Раньше ей никогда не приходилось разгадывать собственные пророчества как головоломку.

За завтраком в общей трапезной Ами поинтересовалась у нее, как обстоят дела в будущем. Опасаясь затянуть разговор и привлечь чужое внимание, Риша кратко отвечала, что не знает. «Наша вчерашняя беседа что-то изменила, но к лучшему, или нет, я понять пока не могу», – кратко объяснила она.

Ами недоверчиво хмыкнула, но тем не менее нашла и пожала подруге руку под столом.

«Все к лучшему, как бы то ни было», – утешила она Ришу.

С тем девушки разошлись каждая по своим делам. Ами отправилась читать молитвы и помогать послушницам менять масло в храмовых лампадах, а Ришу, как бы странно это ни звучало, ждал обычный для утра меркурия урок чайного действа. Незрячим девушкам сложные ритуальные движения давались нелегко, но у Риши, судя по всему, была к этому занятию врожденная склонность.

Вечером, после всех трудов, забот и легкого ужина, Риша собралась было к Шабо, чтобы посоветоваться с ним насчет изменившегося будущего, но Ами уговорила ее остаться и присоединиться к общему веселью. Слепые девушки устроили посиделки с песнями, хороводами, прялками и жмурками – излюбленной игрой мойщиц статуй, как называла про себя их разношерстное сестринство Риша.

День начался на неспокойной ноте, но, благодаря товаркам, закончился душевно и далеко за полночь. Напевшись и нахохотавшись, набегавшись и накружившись, Риша заснула не раздеваясь, и с трудом пробудилась на следующее утро с тоскливо сосущим под ложечкой предчувствием. В отстоящем от сегодняшнего на семь дней вперед юпитере, на который обычно приходилось время ее основной работы, она обнаружила себя совершающей рутинные манипуляции над статуями в абсолютно непривычной атмосфере. Берилл была с ней и, как обычно, действовала заодно, но в этот раз роль первой скрипки играла не она. С ними был еще кто-то, молчаливый и внимательный, и Риша из будущего кожей ощущала скованность старшей товарки и собственную обреченность.

Ей почему-то страшно не хотелось трогать статуи, и Берилл не хотелось, чтобы Риша их трогала, но ничего поделать обе девушки не могли. За Ришей наблюдал кто-то столь безмерно могущественный, что ее тело начинало двигаться против воли, словно бы повинуясь голосам тысяч безымянных предков, чья кровь, смешавшись, претворилась в эликсир жизни, разлитый в венах их слепой прапраправнучки.

Риша в настоящем зафиксировала слабый юмор самой себя из будущего: ее развлекла ирония того обстоятельства, что как-то раз она нашла силы сопротивляться приказу самой Праматери, но не может противиться молчаливому пожеланию ее творения. «Ирония – все, что у нас остается, когда остальные средства к борьбе исчерпаны», – настигла Ришу из настоящего пронзительная мысль из грядущего. На этом откровение прервалось.

Расстроенная ожидающим ее будущим, она проснулась позже обычного и за завтраком никого уже не застала. Наскоро перекусив на кухне соевым молоком и рисовыми колобками, Риша по длинным извилистым коридорам и лестницам поспешила во внутренний дворец: сегодня была ее очередь мыть статуи, и негоже было опаздывать – Берилл страх как не любила опозданий. Встретив на берегу подземного озера готовую к отплытию товарку, Риша, извинившись, взобралась в лодку, которую Берилл привычным движением сдвинула в воду. Перебирая натянутый над водой канат, девушки медленно направились к крошечному острову, на котором росло исполинское дерево. Оно было теплое, твердоватое и морщинистое, приятное на ощупь, и просто невероятно широкое в обхвате: сколько ни пыталась Риша его обойти и измерить, и с веревкой и без, просто считая шаги, но всякий раз его толщина поражала воображение. Обычно дерево вело себя тихо, лишь иногда чуть поскрипывало или ласково шелестело листвой под порывами идущего из подгорных глубин ветерка. Но в этот юпитер древо было непривычно неспокойно. Все время пока девушки, перебирая канат, плыли по озеру навстречу дереву на острове, оно шуршало, ухало, стонало и роняло листву им на макушки. Подземной гнилью тоже пахло особенно крепко.

«Хворает наше дерево», – недовольно сказала Берилл, вздрагивая, как привередливая лошадь: вероятно, новый оторвавшийся листок неожиданно спланировал на нее из-под высокого пещерного свода.

«Бедненькое, – посочувствовала ему Риша. – Как его угораздило вырасти здесь, под землей, одно-одинёшенько».

«Оно и не вырастало», – скрипучим голосом возразила ей Берилл. Он у нее всегда становился этаким высокомерно-презрительным, стоило Рише сделать что-нибудь не по регламенту или сморозить какую-нибудь несусветную глупость.

«Его пересадили?» – попыталась исправить положение Риша.

Берилл демонстративно вздохнула, сетуя на безнадежность напарницы.

«Оно родилось и выросло на воле, под солнцем, как деревьям и полагается. Хозяева построили искусственный грот и соорудили сверху дворец, чтобы защитить от посторонних и древо, и источник. Странно, что твой брат не объяснил тебе всех этих простейших вещей».

Берилл редко бывала в разговорчивом настроении, и Риша ухватилась за возможность узнать от старшей товарки поподробнее об особенностях их работы. К тому же ее двухдневной давности откровения перед Ами изменили и этот сегмент будущего тоже, и ничего подобного их просветительской беседе в воспоминаниях-предчувствиях Риши не было.

«Может быть, он и сам о таких любопытных вещах не знает. А откуда тебе известно, Берилл-джанх?»

В ответ на это подхалимство старшая товарка снова фыркнула. Впрочем, Риша была хорошо воспитана, и нередко уважительно обращалась к ней по чину «мудрая сестра», согласно неписанному табели о рангах.

«Меня-то братец мой уму-разуму научил», – с непонятной угрюмостью ответила Берилл.

«У тебя есть многоуважаемый брат?» – удивилась Риша. Несмотря на несколько лет работы бок о бок, это известие оказалось для нее внове. – Чем он изволит заниматься, да осмелюсь я, недостойная, спросить?»

«Ты это заканчивай давай!» – сердито прикрикнула на нее Берилл. И бросила в Ришу опавший с дерева листок. Он, весь какой-то осклизлый, неприятно прилип к щеке. Нервным жестом Риша смахнула его.

«Прости, пожалуйста, Берилл-джанх», – искренне повинилась она.

«Мудрая сестра» цокнула языком.

«Агнец он у меня, как и твой Шабо, – пряча за показной сварливостью дружественные нотки, призналась она. – Мамкин любимец. Она его еще от сиськи отлучить не успела, а уж он для нее был и умник, и красавец. И удел ему самый славный уготован. Для того и меня-то ослепили, чтоб уж точно дорожка в великие жрецы перед ним скатеркой разостлалась. Да только что-то жребий до сих пор так и не пал на него ни разочка. Эвона, как все вышло-то», – Берилл говорила сухо, на выдохах, будто сдирала струпья с застаревшей раны.

Оглушенная новостями, Риша молчала, машинально перебирая канат в унисон с напарницей. До острова оставалось рукой подать, но привычного умиротворения от предстоящей встречи со статуями и в помине не было. Слишком тревожный, несуразный выдался день. День, про исход которого Риша впервые в жизни не имела ни малейшего понятия.

«Зачем же тебя ослепили, Берилл-джанх? И кто? Неужели?..» – сбивчиво спросила она.

Но тут же лодка – как и все в этот день непредсказуемо – наскочила на мелководье, и девушкам пришлось отвлечься на более насущные дела.

«Потолкуй со своим братом, как время выкроишь, – сказала ей Берилл еще спустя пару наполненных тяжелым физическим трудом часов. Статуи были непривычно тяжелы в этот раз, озерные воды неповоротливы и тягучи, как загустевший кисель, и с девушек сошло семь потов прежде, чем они умудрились выволочь на влажный песок все созревшие в корнях тела. – Спроси у него, какое необходимое условие должен соблюсти тот, кто мечтает стать агнцем».

«Но Шабо не мечтал стать агнцем! – возразила Риша с горячностью. Ей показалось, будто бы Берилл упрекает в чем-то ее и брата. – Он просто хотел…, – тут она прикусила язык, сообразив, что такие подробности семейной истории разглашать не стоит. Вместо этого она добавила: – И отец был против, если уж на то пошло!»

«От судьбы не уйдешь, – жестко возразила ей «мудрая сестра». – Как только ты родилась, он сделался обречен стать агнцем».

Обиженная обвинением (которое не было таким уж несправедливым), Риша едва не расплакалась. Не желая продолжать беседу, она склонилась над лежавшей на ее коленях статуей, в неосознанном порыве прижала к щеке ее безвольную прохладную ладонь. Берилл помалкивала, не делая попыток помириться, и Риша, не в силах дольше выносить копившееся все утро напряжение, почувствовала, как скользят по щекам неудержимые горячие слезы. Горькое рыдание рвалось из груди. Риша прижала ко рту гладкие пальцы, запирая губами стон, и ощутила слабую, как зыбь, дрожь чужой руки в своей ладони. Она все-таки издала звук – охнула, пальцами другой руки нащупывая спящее лицо статуи у себя на коленях. Как и всегда, оно было спокойно и недвижимо.

– Что такое? – недовольно спросила ее Берилл: несмотря на ссору, к изменениям тона она была чувствительна точно так же, как и Риша.

– Статуя шевельнулась, – сказала ей Риша, не вполне отдавая себе в этом отчет. – Но сейчас опять ничего.

Берилл подошла к ней, бесцеремонно стащила статую с Ришиных коленей.

– Может быть, тебе показалось? – с непонятной надеждой спросила она.

– Нет, – Риша решительно качнула головой и вытерла слезы со щек. – Я совершенно отчетливо почувствовала ее движение. Должна ли я сообщить об этом?

– Я сообщу, – вздохнув, сказала Берилл. Покряхтев, она присела с Ришей рядом, почти бок о бок. – Мне жаль, Морион. Не хотела бы я оказаться на твоем месте.

Риша не спросила, почему, хотя и не поняла смысла этой реплики. Но день был настолько неправильный и нетипичный, что ей самой неуютно было быть на своем месте. Поэтому, ничего не ответив, она вернулась к безвольно лежащим на берегу статуям, погружаясь в ритуальную рабочую рутину.

Больше за весь день они с Берилл не обмолвились друг с другом ни словом. Провозившись со статуями до позднего вечера, они опоздали к общему ужину. Ами сберегла для подруги немного еды, и девушки выбрались перекусить на веранду, чтобы не мешать готовящимся ко сну товаркам. Там Риша рассказала Ами, что произошло на подземном острове. Подруга необыкновенно заинтересовалась и стала расспрашивать о подробностях.

– На моей памяти ничего подобного не было! – воскликнула она. И тут же, перебивая сама себя добавила, – тебя вызывали? Ты ведь сообщила, о том, что произошло?

Риша отвечала, что об этом позаботится Берилл.

– И ты не смогла этого предвидеть? – задала Ами новый вопрос.

– Не смогла, – призналась Риша. – Какие-то мои действия изменили будущее, и теперь я ничего не знаю о том, что случится через пять дней. Точнее, я знаю, что окажусь заперта в какой-то больнице, но совершенно не имею представления, почему.

– Хм, – сказала на это Ами.

– Еще Берилл наговорила много всякого непонятного про своего брата, про статуи, и про то, что Шабо обречен был стать агнцем после того, как я родилась. Знаешь ли ты что-нибудь об этом?

– Нет, – отвечала Ами неуверенно. Она помолчала. – Припоминаю, – добавила она, когда Риша, дожевав свой бутерброд с острой лапшой, собиралась уж было позвать ее назад в общую комнату, – что у Топаз, моей «мудрой сестры», тоже есть брат, который стал агнцем. Впрочем, – тут же одернула она себя, – у папы никакой сестры нет.

– Зато твоя мама была Мудрой, – вставила Риша, и вдруг ощутила крепкую, совсем не нежную хватку Ами на своем предплечье.

– Пойдем спать, дорогая, – тяжело и проникновенно сказала она. – Уже поздно, а завтра моя смена в гроте.

– Хорошо, – согласилась встревоженная Риша. – Не бери в голову, ладно?

– Не буду, – уже мягче отвечала ей подруга и разжала пальцы.

Отряхнув крошки с подолов, девушки встали и тихонько вернулись в комнату, где старшие товарки уже вовсю спали.

В будущем измученная Риша в присутствии докторов встретилась со своим отцом. Он был мрачен, говорил отрывисто и каждый раз как будто бы не с ней. На все ее извинения и просьбы позвать Шабо, или хотя бы рассказать, что с ним (почему-то ее интересовало именно это), он не реагировал. Доктора, в свою очередь, задавали ему стандартные вопросы: кто таков, как зовут жену, из какой она общины, не водилось ли за ней или за женщинами в ее роду особенных талантов. Отвечая на вопросы, касающиеся дочери, отец поведал интересную подробность: оказывается Оникс, тетка-пифия, предсказала его жене рождение слепой дочери. «На ней наш род прервется, так напророчила она, – сказал отец, и в сердцах добавил. – Права была, проклятая». Доктора зашикали на него, он извинился перед комиссией и попросил, чтобы Ришу вывели. «Видеть ее не могу», – добавил он, и доктора поспешили избавиться от девушки, опасаясь, как бы родной отец не наговорил ей гадостей. Все доктора в этой тюрьме-больнице тряслись над ее душевным состоянием как над чем-то драгоценным.

В настоящем Риша проснулась к завтраку, как обычно, но Ами за столом не застала. Дежурившие по кухне товарки сказали, что ни свет ни заря она отправилась в подземную пещеру. Ришу ждала привычная утренняя канитель, и только после обеда она нашла минутку, чтобы сбегать повидаться с Шабо, но оказалось, что он до вечера занят на тренировках. Огорченная, Риша отправилась прогуляться по парку в одиночестве: ей было не по себе от поведения отца в будущем. Он никогда ее не жаловал, но никогда и не ругал так откровенно в лицо, и Риша гадала, что же такого могло приключиться, чтобы настолько сильно вывести из себя ее обычно сдержанного отца. Впервые в жизни ей было неуютно знать будущее – ведь она знала его только наполовину. Раздумывая, как поступить, чтобы выбраться из болота неведения, в которое угодила по собственной вине, Риша, наконец, сообразила, что можно сделать.

Ей требовался более глубокий уровень сосредоточенности. Чаще всего ей удавалось достичь его по юпитерам, предаваясь любимому занятию – работе со статуями, но в этот раз тяжелый разговор с Берилл перечеркнул все удовольствие. Оставался еще один способ, который здесь, живя в дворцовом бараке, Риша почти забросила. Но все же он мог помочь ей копнуть будущее поглубже.

Она развернулась и – по мере сил торопливо – заспешила обратно в барак к Шабо.

Испокон веков распределение было такое: мальчики становились агнцами и атаманами общин, а девочки – предсказательницами и Мудрыми матерями. Риша родилась слепой и потому относилась к третьей категории, ни то ни сё, пригодная к одной-единственной службе – мыть статуи. Таких как она, слепых девушек, конечно же, тоже обучали разным премудростям, но совершенно непонятно было, для чего – ведь ни к какому насущному практичному делу нельзя было приложить труд незрячих калек. Сами девушки никогда не обсуждали этот вопрос между собой, что несказанно Ришу удивляло; но поскольку не обсуждал никто другой, то и она, повинуясь негласному правилу, разговора на эту тему не заводила. И просто безропотно принимала существующий порядок как он есть.

В эту неделю все изменилось. И Рише понадобилось отправиться в соседский барак, где жили юные агнцы, потому что для них – обычных людей – было предусмотрено гораздо больше вариантов полезно провести досуг, чем для ничтожных мойщиц статуй. Риша знала об этом, поскольку Шабо, помня о ее страсти к гончарному делу, несколько раз водил ее в художественный кружок, где среди прочего желающие могли заниматься разными видами скульптуры. Преподавала там немолодая, но все еще бодрая и энергичная Порфира, Мудрая матерь, которая Ришу полюбила и часто хвалила за оригинальность и мастерство работ. Вахтеры в бараке тоже уже были знакомы с девушкой, и, конечно, удивились неурочному ее появлению и просьбе проводить ее в класс изящных искусств, однако перечить не стали. Учительница встретила ее тепло и на вопрос, нельзя ли немного позаниматься, позволила Рише утолить ее маленькую прихоть. И даже поставила ее в пример своим ученикам, у которых как раз проходил урок по созданию рабочей модели скульптуры.

Риша уселась в уголке, достала свои инструменты и материал, над которым она работала, и, спустя короткое время, полностью отдалась процессу. Она лепила из воска лицо бабушки, и кропотливый труд этот требовал полной самоотдачи. Как раз то, что нужно.

Вскоре Рише удалось ухватить за хвост ощущение будущего, и столь же медленно и методично, как двигались ее пальцы над податливым, но чрезмерно капризным воском, пробуждая в безликой материи осмысленную форму, столь же неторопливо ее разум, как провидческий щуп, погружался в слои будущего все глубже. И, наконец, сбившись с мерного ритма и неловко примяв то, чему предстояло стать скулой, Риша нашла, что искала.

С минуту или больше она просто сидела, замерев над рабочим столом. Затем, тряхнув головой, аккуратно накрыла незаконченную маску деревянной крышкой, сложила по порядку инструменты и убрала все это на место.

– Уже закончила? – удивилась Порфира, которая привыкла к тому, что Риша способна проработать, не отвлекаясь, несколько часов.

– Да, извините, – тихо отвечала ей девушка. – Я вспомнила, что у меня есть неотложные обязанности, и должна уйти.

Порфира выбрала ученика, который проводил Ришу до выхода из барака агнцев, и, рассеянно попрощавшись с добрыми вахтерами, девушка зашагала прочь, совершенно не соображая, куда идет.

Обычно будущее было доступно ей только на неделю вперед, но несколько раз ей удавалось настолько глубоко окунуться в настроения грядущих дней, что она могла ощутить краткий след более далеких предчувствий. Ведь каждый новый день в будущем она чуть-чуть узнавала о том, что случится через неделю, и так – без конца, как реверберация эха в замкнутом пространстве, когда звук, отражаясь, перекликается сам в себе. В конце концов он затухает, как и убегающие все глубже в будущее предсказания, но если очень постараться, их отзвук все же можно поймать.

И Риша поймала. Но совсем не то, на что рассчитывала.

Это произошло (произойдет) спустя примерно три недели от настоящего дня. Ришу наконец-то выпустят на волю и она встретится с Шабо. Братишка будет сам не свой: страшно взволнован, рад видеть сестру и одновременно невыносимо подавлен – от всех этих обуревающих его эмоцией Ришу начнет буквально трясти. Он скажет что-то обидное про отца, что-то вроде: «не слушай его, старого дурака, он сам не понимает, что несет», и будет крепко обнимать ее и чуть не плакать. Он будет стараться утешить Ришу, попытается держаться бодрячком. Но Риша из будущего, которая свою ситуацию знает лучше, чем Риша из настоящего, не спросит его об Ами и ни о чем другом, а просто констатирует факт: «Жребий пал на тебя». И Шабо, все-таки заплакав, ответит: «Да, Мариша. Но даже не вздумай допустить и мысли, будто это твоя вина».

Риша заблудилась. Она словно потеряла всякую волю, потеряла себя, смысл думать и прикладывать усилия. Она все брела и брела по парку куда-то, не разбирая дороги, не тревожась о том, что может поскользнуться, упасть со склона и изувечиться, что ветки деревьев поцарапают лицо или что-нибудь опасное очутится на пути. Она просто продолжала шагать, как будто бы надеясь уйти от своего дара, избегнуть неминуемого, притвориться, что ее здесь никогда не было. А значит – и ничего не было, и будущее еще никогда не произошло.

Но ей не повезло. То ли парк был спроектирован таким образом, чтобы слепые девушки в нем не терялись, то ли разум ее подспудно помнил дорогу, машинально ведя тело по однажды заученному маршруту, но долго ли коротко ли, а вернулась Риша в родной барак. Там как раз все собирались к ужину, и Ами, чем-то воодушевленная, была среди товарок и громогласно смеялась. Безразлично Риша вспомнила, что так и не узнала в будущем, что случится с подругой. Но сейчас это было уже не важно. Незаметно она прошмыгнула в общую спальню мимо дружно хохочущих девушек. Села там на свою койку и, сложив на коленях руки, замерла.

Ей было больно дышать. Колючий ком стоял в горле, и в груди теснило так сильно, что страшно было даже чуть-чуть пошевелиться. Впервые в жизни Риша остро осознала, насколько она беспомощна и одинока в своей слепоте. У нее не нашлось голоса, чтобы позвать товарок на помощь, и несколько секунд она просто боролась с собой за глоток воздуха. Затем ей удалось сглотнуть, вдохнуть, задышать, и тут же Риша схватила свою тощую подушку и вжалась в нее лицом, пряча всхлипы и слезы, в которые превратился огненно-острый ком из горла.

Она не знала, сколько времени прошло, когда ее безмолвные, задушенные рыдания, наконец, прекратились. Грубая ткань подушки промокла насквозь. На Ришино счастье в этот час никого в спальне не случилось, все девушки были в трапезной за ужином, и, обессиленная горем, Риша просто легла на койку, не раздеваясь, и тот час провались в глубокий сон, которым ее организм спасся от чудовищной новости. Весь главный ужас которой заключался в том, что Риша из будущего была абсолютно уверена: раз жребий пал на ее брата, то его ожидает та же самая участь, что и бедного Сардиса. И виной всему этому только она, Риша.

Ей снилось, как она спускается вниз по узкой винтовой лестнице. Смрадно чадил факел, который она несла в высоко поднятой правой руке, в то время как левая касалась осклизлой, грубой кладки стены. Как и в своих мистических потусторонних путешествиях с проводником-леопардом, в этом сне она была зрячая и оттого ей было страшно неудобно – дым от коптящего факела мешал дышать, глаза слезились и все мельтешило в них от дрожащего, колеблющегося света, а рука, несущая факел, вскоре устала. Но спуск в подземелье был долгим, скучным, и Риша успела притерпеться к неудобству быть зрячей.

Рано или поздно она все же достигла конца лестницы и поняла, что оказалась глубоко под землей. Согнувшись в три погибели, она втиснулась в земляной лаз, очутившийся перед ней, и пересекла его на полусогнутых, едва не задохнувшись от факельного дыма. Однако выбираться из лаза не спешила, а вместо этого, высунувшись, осторожно обвела рукой с горящим факелом открывшееся ей широкое темное пространство.

Внезапно ей сделалось дурно, тошнота подступила к горлу. Она оказалась в чьей-то гигантской норе, и совсем рядом с ее протянутой рукой копошились, переливаясь, огромные длинные, кольчатые тела червей, покрытых белесым пушком. Вероятно, черви почуяли присутствие Ришы, потому что они зашевелились активнее, как будто бы врастая и вырастая друг из друга, и вскоре напротив скорчившейся в узком лазу, замершей от ужаса девушки закачались тупые уродливые головы с бусинками кроваво-красных, странно неуклюжих глаз. Несмотря на весь ужас от собственной микроскопической несоразмерности и ничтожности по сравнению с великаньими головами, Риша все же испытала удивление. Она почему-то была уверена, что этих нелепых глаз у них на головах не должно было быть. Червям полагалось быть слепыми, ровно точно так же, как и ей самой. Ведь большая часть их жизни проходила под землей, в земле, и зрение им было не нужно.

«Ты спрашиваешь, для чего мне глаза? – ощутила Риша безмолвный вопрос. Головы колебались перед ее лицом, кровавые глазки-бусинки смотрели пусто, не мигая. – А для чего они тебе?» – Риша вздрогнула, на миг представив, что ее невозможно зрячие глаза выглядят точно так же, как у червей напротив.

«Я противна тебе?» – новый вопрос прошелестел как мерзкое прикосновение, и Рише потребовалась вся ее сила воли, чтобы не зажмурится.

«Кто ты? – спросила она, осторожно меняя тему. – Зачем я здесь?»

«Я спала в корнях древа, под источником, – каждое слово отзывалось в ней дрожью отвращения, как если бы склизкие щетинистые чешуйки дотрагивались до ее кожи. – Твое горе пробудило меня. Я хочу помочь тебе избыть твое горе, но получится у меня или нет – зависит только от тебя».

«Что я должна сделать?» – похолодев, тихо спросила Риша. Впервые за весь сон она вспомнила, что с ней случилось (случится) наяву.

«Попроси меня помочь, – глядя слепо и пристально, велели ей гигантские головы. Бесконечные кольца вились за ними в темноте, за пределами дрожащего круга света от догорающего факела. – Я помогу, если ты попросишь правильно».

Риша замерла. Внезапно ей сделалось понятно, где она находится и с кем разговаривает. Ее объял ужас совсем иной природы, гораздо более всеобъемлющий.

Медленно, боясь лишний раз вздохнуть, она обвела своими новыми зрячими глазами пространство вокруг.

Пляшущий свет факела. Переливы огромного блестящего тела на грани света и тьмы. Белесые, будто в капюшоны укутанные, головы, с абсурдными немигающими алыми глазками, как будто многоглавый червь, их носитель, страдал аллергией. И отвратительный запах гнили и разложения, который пробивался даже сквозь смрад коптящего факела. «А мы пели Ей гимны, – подумала Риша в священном трепете, но отнюдь не восторга, а глубокого ужаса и скорби. – Прославляли Ее, вечноживущую. А ведь Она… при смерти!»

«Попроси же меня», – настойчивое, прозвучало повеление вновь, и одна из голов, двигаясь, как показалось поначалу обомлевшей Рише, словно замедленный таран, совершила к ней бросок.

Девушка вскрикнула и, присев, машинально ткнула факелом. Раздался рев, земля содрогнулась, факел зашипел и погас, а Ришу встречный удар опрокинул с ног, зашвырнув к противоположной стене узкого лаза. Ошеломленная, Риша попробовала сесть, сверху на нее просыпались влажные комья земли и какие-то корешки. Чудовище снаружи бесновалось, лупя по горлышку лаза то ли своими тупыми головами, то ли хвостами, – без факела было уже не разобрать. Земля вокруг скрипела, стонала и сыпалась, и Риша наощупь, как ей было привычно, заторопилась назад к лестнице, пока ее не погребло заживо. Слезы жалости и разочарования градом катились из глаз, но хотя бы не мешали видеть, поскольку в кромешной тьме ничего увидеть было невозможно. Глотая слезы и сопли, теряя равновесие и поминутно заваливаясь на бок от внешних ударов, Риша ползла на четвереньках и, наконец, измазанные в земле ладони ее нащупали подножие каменной лестницы. Не вставая с колен, она начала взбираться по ступеням, и тут-то ее нагнало веющее ледяной ненавистью обещание: «Я буду уничтожать всех, кто тебе дорог, до тех пор, пока ты не попросишь меня о помощи, самоуверенная букашка».

Зарыдав в голос, Риша выпрямилась и вслепую побежала по лестнице вверх, лишь бы подальше от страшного подземелья, в котором, пожираемая червями заживо, медленно умирала Праматерь, Вечная богиня, та самая, во имя которой уходили на заклание агнцы. Та самая, чьими живыми воплощениями на земле служили Мудрые матери. А Риша, и подобные ей слепые жрицы-сестрицы, должны были пестовать Ее совершенные дары, какие некогда обещала Она преподносить перволюдям в ответ на их покорность и правильную просьбу.

Много с тех пор слез и крови утекло, а Благая богиня изменилась до неузнаваемости. И Риша проснулась в еще более горьких слезах, чем засыпала, потому, что стала свидетельницей того, во что превратилась Благая матерь. Никакая она теперь не благая. И если попросить ее – о чем угодно, о помощи, о даре ли – она не поможет, а лишь только обратит во зло все благие помыслы просителя. И почему так, откуда Рише известно об этом, она ответить бы не смогла. Одно лишь знала точно: за истину эту и за отказ следовать велению некогда Всеблагой ей придется заплатить страшную цену.

Теперь даже во сне не было Рише утешения.

Опустошенная, она лежала на кровати в тихой спальне, молча глотая слезы, когда вдруг услышала:

– Риша!

Встревоженный, всегда чуть более грубоватый, чем положено девушке, голос Ами.

– Эй, ты здесь?

Риша подняла руку к лицу и вытерла слезы со щек, когда подруга подошла к ней и метко сжала мокрую от слез ладонь.

– Почему ты плачешь?! – Риша не успела собраться с мыслями, чтобы ответить, но Ами, похоже, ответ и не требовался. – Тебя вызывали, да? Что они сказали, что-то плохое?.. – взволнованный голос ее дал петуха, и Ами замолчала, стискивая Ришину ладонь.

Та, наконец, нашла в себе силы, чтобы перестать плакать, и медленно села на кровати. Ами помогла ей, придержала за спину. Рука ее дрожала. Из ведущего к трапезной коридора доносились оживленные голоса других девушек, значит, ужин еще не закончился.

– Мне сон приснился, – сказала Риша, недоумевая, как могло пройти так мало времени. – Кошмар… Ничего страшного, прости, если напугала.

– Сон? – спокойнее переспросила Ами, но металлические нотки напряжения продолжали позвякивать в ее голосе. – И все?

– И все, – согласилась Риша, кладя руку поверх ладони подруги на своей руке.

Но Ами дернула рукой, высвобождаясь.

– Тебя не вызывали? – с ужасным подозрением спросила она.

– Куда? – Риша все никак не могла взять в толк, к чему подруга клонит.

Ами шумно задышала.

– Ты знаешь, куда, – проговорила она сквозь зубы.

Риша покачала головой. Ами задышала еще шумнее и чаще.

– Так ты обманула меня? – тяжелым голосом задала она вопрос.

– Что?! – Риша опешила. И тут ее озарило, о чем подруга толкует. – Ну что ты, конечно, нет! Разве могла бы я?..

– Почему же тогда за тобой не пришли? – перебила Ами. Тяжести в ее вопросах нисколько не убавилось.

– Не знаю, – растерянно пожала плечами Риша, – вероятно, Берилл еще не успела сообщить…

– Да ты что! – Ами громко, неестественно рассмеялась. Риша протянула руку, чтобы дотронуться до подруги, но та отшатнулась. – А Берилл вообще в курсе всей этой истории?

– Какой истории? – Риша попыталась встать, чтоб подойти к подруге, но та грубо толкнула ее обратно на кровать.

– Ну этой, с оживающими спящими, – неприятно визгливым, на грани с истерикой, голосом уточнила Ами. «Спящими меж корней» она называла статуи: у каждой девушки были свои обозначения для них, ведь они редко обсуждали между собой главный предмет своей работы. – Которую ты придумала.

– Я ничего не придумывала, – пролепетала Риша. Она вдруг со страхом подумала, что просто еще не проснулась от кошмара, и тут же Ами с силой ухватила ее за плечи и тряхнула.

– Отчего же они тогда не шевелятся?! – зашипела она Рише в лицо, брызгая слюной.

– Не знаю, – пробормотала Риша, но подруга, не слушая, снова встряхнула ее.

– Я весь день провела, пытаясь дозваться, – возразила ей Ами и сквозь слезливые интонации в ее голосе Риша ощутила отчаяние и злость. – Но ведь никакого же отклика! Так зачем же ты, проклятая, соврала мне, что отклик есть?!

– Я не врала! – с ужасом воскликнула Риша, молитвенно сложив у груди руки.

Ами тряхнула ее еще раз, по инерции, но после остановилась.

– Тогда, может, дело не в тебе, – хриплым и мрачным голосом сказала она. Властно, бесцеремонно схватила Ришу за руку. И поволокла к выходу из спальни, несмотря на слабое сопротивление девушки.

– Ами, ты чего? – бормотала Риша, неуклюже переставляя непослушные после сна в неудобной позе ноги. Гомон веселых голосов из трапезной приближался, становясь все более осязаемым. – Нет, Ами, стой! – сообразив, к чему все идет, Риша уцепилась за дверной косяк, притормаживая Ами, но было уже поздно: подруга зычно крикнула на весь зал:

– Берилл-джанх, ты здесь?

Несколько секунд продолжался общий девичий щебет, но Ами, повысив голос, повторила вопрос, и девушки замолкли, смущенные недобрыми интонациями в ее голосе.

– Здесь она, чего тебе? – отвечала за «мудрую сестрицу» Риши ее товарка, угрюмая девушка по имени Кахалонг.

– Не надо, Ами, – взмолилась Риша, по-прежнему держась за косяк. Подруга только хмыкнула.

– Я слышала, в твою последнюю смену, Берилл-джанх, произошло кое-что невероятное, – громким, дерзким от нарушения приличий голосом возвестила она.

Некоторые девушки зашептались, но большинство сидело тихо, очень внимательно слушая.

Берилл молчала.

– Что именно, Аметрин? – после длительной паузы спросила Яшма, староста барака.

– Чудо, – вкрадчивым голосом пояснила Ами.

Риша, наконец, избавившись от ступора, отлепилась от косяка и попыталась закрыть подруге рот, но та в ответ точно и больно ударила Ришу в живот. Невольно застонав, Риша упала на колени у ног подруги.

– Кто это с тобой? – судя по звуку, Яшма встала из-за стола. – Морион?

– Да, – отвечала Ами со злой усмешкой. – Она. И она тоже была свидетельницей чуда, ведь правда? Риша? – продолжая стискивать пальцы на запястье, она легонько толкнула подругу ногой в бок. – Ведь ты же не врешь, нет? А ты что скажешь, Берилл-джанх?

– Вы поссорились, что ли, девочки? – староста Яшма, а с ней еще пара человек, подошли к девушкам и попытались разнять их. Ами без сопротивления отпустила Ришу. – Берилл, сестра, объясни, что стряслось? О каком-таком чуде говорит Аметрин?

Рише помогли подняться, и, держась за ударенный живот, понурив голову, она оперлась на одну из товарок. Она услышала, как стоявшая поодаль Ами изумленно ахнула, когда со стороны общего стола кто-то цокнул языком и прозвучал колючий, неприветливый голос Берилл:

– Боги свидетели, Морион, я хотела оградить твоего брата от всего этого. Но тебе-то умишка не хватило понять, что не стоит разбалтывать свои секреты кому ни попадя.

– Пожалуйста, не говори так, Берилл-джанх, – словно со стороны услышала Риша свой собственный голос. Он звучал жалко, просительно. «Будто собака скулит», – подумала она отстраненно. Ей все еще частично казалось, что она просто видит сон. Разум отказывался признавать реальность происходящего. – Ами – моя лучшая подруга.

Берилл вздохнула.

– Ну, тогда мы обе дуры, – сказала она. – И нечего было бегать от судьбы.

Обвал на дно произошел стремительно.

Берилл созналась, с Ами случилась истерика, и Яшме пришлось звать на подмогу Мудрых матерей и хозяйских докторов. Ришу доктора тоже увели с собой, и, наконец-то, разрозненные фрагменты будущего сложились в цельную картину. Риша провела ночь в одиночной палате, а на следующее утро хозяйские доктора и медсестры учинили ей строгий допрос. Вероятно, Берилл тоже подверглась чему-то подобному, поскольку Ришу постоянно переспрашивали, говорила ли она то или это, как себя вела, где сидела.

Она спрашивала докторов об Ами, о Берилл, просила позволить ей увидеться с Шабо, но, как и в ее предчувствиях, никто ей ничего толком не отвечал и не разрешал встретиться с братом.

Утром солнца, когда был выходной, к Рише явилась целая делегация в составе врачей и медсестер. Они были деликатны, серьезны и в высшей степени немногословны. Больше всего их интересовало Ришино здоровье. Они измерили у нее всевозможные физические параметры, щедро кормили ее «здоровой пищей», интересовались ее душевным состоянием. «Я хочу знать, что с Ами и с Шабо?» – говорила им Риша. Врачи и медсестры понимали ее интерес и относились к нему с сочувствием. «Не волнуйся, – отвечали они, – с ними все в порядке. Подумай лучше о себе. Тебе нужен отдых. Мы позаботимся о тебе. А пока сделай-ка…» И они предлагали ей выполнить какое-нибудь несложное физическое упражнение, чтобы отследить ее реакцию.

Доктора и медсестры были очень добры к Рише. Но совершенно не собирались ей помогать. На ночь ее регулярно поили маковой настойкой, и девушка проваливалась в тяжелый сон, глубокий и темный, как колодец. В таком состоянии она провела три дня, и даже предчувствия будущего не могли пробиться к ней сквозь маковый дурман.

На четвертый день (по подсчетам Ришы это должен был быть меркурий, последний день накануне ее смены) она попыталась взбунтоваться. «Я не буду есть, – сказала она разбудившим ее медсестрам. – Ни крошки в рот не возьму, пока вы не объясните мне, что происходит». Медсестры не стали с ней спорить, не попытались увещевать. Одна осталась с ней, вторая ушла за доктором.

Тот вскоре явился, присел рядом со скромной койкой, на которой лежала Риша. «Я сам толком не знаю, в чем именно дело, но свидетельство твоей старшей напарницы наделало много шума, – мягко сказал он. Судя по звучанию и повадкам, он был уже немолод: добрый, немного усталый человек с приятным, чуть меланхоличным голосом. – Завтра ей и тебе, как заведено, предстоит выполнить вашу обычную работу. На сей раз под наблюдением представителя непорочно рожденных. Тебе, Морион, и твоей напарнице Берилл оказана высочайшая честь, какой на моей памяти никто из нас не удостаивался. И я прошу тебя, будь благоразумна. Сам Божественный и вся светозарная Семья ждут от тебя содействия, так неужели же ты пойдешь на поводу у своего эгоизма и подставишь всех нас: меня, сестру Сардоникс (так звали старшую медсестру), свою напарницу и всех своих товарок, не говоря уж о твоем отце и брате?»

Рише сделалось стыдно и она отвернулась от доктора. «Я просто хочу узнать, что с моей подругой Ами, – сказала она. – А Шабо?..» Доктор ласково перебил ее: «Уверяю тебя, с ними все в порядке, – по голосу не понять было, врет он или нет, интонации были профессионально-доброжелательными. – Если завтра ты и Берилл хорошо выполните свою работу, никто не станет мешать ни тебе, ни ей встретиться с вашими близкими!»

Риша поняла, что у нее нет выбора. «Вы обещаете?» – спросила она, повернув голову к доктору. Тот аккуратно взял ее за руку, пожал. Ладонь у него была теплая, на тыльной стороне ее колечками курчавились волосы. «Обещаю сделать все, что в моих силах!» – на сей раз не профессионально, а по-человечески искренне сказал он. Риша кивнула.

Добрый доктор встал, погладил ее по голове и удалился, а медсестры принесли завтрак.

Целый день после этого прошел, как и все три предыдущих дня. Время неуклонно несло Ришу по проторенной колее навстречу юпитеру. Впервые в жизни ей было страшно и неприятно думать о предстоящей работе. Она пыталась успокоиться, подбодрить себя. Вечером медсестры принесли маковое питье, и Риша с удивлением отметила, что ждет небытия как избавления. Впервые мысль о том, что не-быть для нее предпочтительнее, чем быть, посетила девушку.

Эта мысль ужаснула ее. Но вот медсестра подала ей чашку с горячим питьем, и Риша безропотно взяла ее и выпила настой до дна. Она опустила голову на подушку, вытянулась под тонкой простыней. Медсестра пожелала ей доброго сна, и Риша поблагодарила ее. Закрыв глаза, задышала ровно и глубоко. Она услышала стук собственного сердца, ощутила ток крови в членах. «Я дышу, – подумала она, ощущая, как наркотическая дрема распахивает над ней свой безвидный плащ, – я все еще здесь».

Из мрака до нее донесся глумливый подземельный смех, но сделать она уже ничего не успела: сон сковал ее тело и разум, вырвав из жизни до самого утра. Ну, а утром думать было уже поздно. Утром Ришу ждала обычная юпитерная служба.

Спозаранку медсестры разбудили ее, дали поесть, измерили пульс, осведомились о самочувствии. Риша была подавлена, но понимала, что пререкания ей не помогут. Она была главным гвоздем сегодняшней программы, ради нее сами хозяева сподобились прислать кого-то из своих подчиненных, и даже если сейчас она закатит истерику и откажется куда-либо идти, это все равно ничего не изменит. Возможно, ситуация только ухудшится: пострадают добрый доктор и девушки-медсестры, которые столько времени заботились о ней, или Берилл, или – не дай боги – Шабо. Об Ами Риша старалась не думать. Ей было страшно думать о подруге. Она была благодарна маковому забытью за то, что не знает будущего.

Риша отвечала медсестрам, что все в порядке. Ей разрешили сходить в уборную, затем снарядили в путь. В сопровождении поводыря она покинула свою одиночную палату, прошла по тихим в ранний утренний час больничным коридорам. Ее отвели к воротам родного барака, откуда она должна была уже самостоятельно добраться до берега подземного озера. Немного удивляясь такому выбору маршрута, Риша неторопливо пошла по проторенной дорожке, которой всегда ходила на службу, но вскоре услышала знакомые шаги за спиной и остановилась подождать товарку.

Ею оказалась Берилл.

Девушки поздоровались, зашагали по тропинке гуськом. Некоторое время обе хранили молчание, наконец, старшая девушка спросила у Риши, как дела.

– Меня держат в одиночке, Берилл-джанх, – без обиняков отвечала ей Риша.

– Да, меня тоже, – без особого возмущения согласилась та. – Но обещали сегодня выпустить. Не думаю, что я вообще надолго задержусь здесь после этого, – она невесело усмехнулась. – Хотя все будет зависеть только от тебя.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Риша.

– Ну, я ведь на самом деле не знаю, шевельнулся ли твой истукан тогда, или нет, – снова усмехнувшись, на сей раз сардонически, объяснила ей старшая товарка. Была она на удивление разговорчива, вероятно, сказывались дни заточения и волнение от предстоящей встречи с хозяйским наблюдателем. Сама Риша, напротив, сохраняла спокойствие. Может быть, виной тому было действие маковой настойки, которое еще не закончилось.

И сейчас им, – продолжала меж тем Берилл, – надобно убедиться, что мы говорим правду. Они хотят провести «контрольный эксперимент», в котором тебе отведена главная роль. И если ты не облажаешься (в чем я лично сомневаюсь, уж прости за откровенность, Морион), – но только лишь в этом случае ты сможешь диктовать им свои условия. В известных пределах, само собой.

– Диктовать свои условия хозяевам? – Риша недоверчиво покачала головой. От одной только мысли, от высказанного вслух предположения у нее холод полз по позвоночнику.

– Мне-то терять уже нечего, – отрезвил ее суховатый голос Берилл. – Как и у Аметрин, у меня шансов мало.

– Ты знаешь, что с Ами? – спросила Риша, и тут же пожалела о своем вопросе. Вообще-то она не хотела знать.

– Могу догадываться, – с пониманием отвечала «старшая сестра». – В любом случае, ни она, ни ее агнец не оправдали надежд. Навряд ли в ней еще есть потребность.

Риша замедлила шаг, размышляя. «Ни она, ни ее агнец не…»

– Но ведь вестей от Сардиса нет уже больше полугода! – воскликнула она, остановившись. – Почему же только сейчас?..

Берилл подошла к ней и, взяв за руку, как маленькую, повела, объясняя на ходу:

– Обычно времени на ожидание отводится гораздо больше, чем полгода. Как минимум, до следующих Малых мистерий. Или даже дольше, все зависит от того, как много нас, таких как мы с тобой, слепых истуканомойщиц, – она недовольно фыркнула. – Странно, что ты не знаешь всего этого, неужели твой брат вообще ничего тебе не рассказывал?.. Впрочем, какое мне дело? Я только хочу сказать, что твоя Аметрин сама себя погубила, когда затеяла всю эту историю с твоим разоблачением. Ведь наша вера и наивность хозяевам очень важны. А неверие делает нас в их глазах бесполезными. Аметрин разуверилась в себе и в своем агнце, не поверила она и тебе. Кто знает, кому она в следующий раз не поверит?

– Ты ведь тоже не веришь, Берилл-джанх, – внезапно пересохшим горлом проговорила Риша. И сглотнула. Ей наконец-то сделалось страшно. Ведь это она подвигла Ами на неверие. А значит… Она быстро договорила, чтобы не развивать мысль: – Почему же от тебя хозяева еще не избавились?

Берилл вздохнула и выпустила Ришину ладонь.

– Ошибаешься, Морион, – сказала она непривычно мягко. – Сейчас я верю. В тебя. Ты – мой единственный шанс остаться в живых, если ты этого захочешь, конечно. И если сумеешь убедить хозяев не просто в собственной полезности, а именно что в уникальности. Истуканы ни у кого из нас, ни у одной из наших предшественниц не шевелились. Никто даже врать о таком не пытался, настолько это нелепо, понимаешь? Ты первая, Морион. И я тебе верю, потому что я там была, когда ты это сказала, а я тебя знаю. Ты ведь настолько невежественна, что даже придумать складное вранье не в состоянии, и зря это Аметрин на тебя бочку катила. Наверняка совсем не в себе была, иначе ни за что бы не додумалась подозревать тебя во вранье. Сечешь?

– Секу, – согласилась Риша. Они спустились под землю и шли сейчас по гулкому пещерному коридору, в котором ощущались грибные запахи влаги и мокрого песка. Уже очень скоро они достигнут берега заповедного озера. – Поверь, я правда хочу тебе помочь, Берилл-джанх. Но я действительно не знаю, – она сглотнула, – смогу ли добиться отклика от статуи на этот раз. И я, – она сглотнула снова, чувствуя как тошнотный страх нарастает, – боюсь за Шабо… – добавила она едва слышно.

Берилл цокнула языком.

– Если отклик будет, – сказала она нарочито равнодушным тоном, – то и у твоего Шабо появится немалый шанс стать великим вождем. А не сгинуть, как все агнцы до него. Но решать, само собой, тебе.

Зажмурившись, Риша кивнула. Об этом она в таком ключе не думала, но, может быть, Берилл права. Чего же она тогда так боится, если знает, что Шабо все равно суждено стать агнцем? Откуда в ней этот нутряной безотчетный ужас?

Он в ней от того, что они приближаются к Средоточию. К месту обиталища червей, которые жрут бессмертную плоть Предвечной матери. К месту, где гнездится нежить. Нежить, которая однажды обещала Рише, что уничтожит всех дорогих ей людей. Может быть, поэтому ей так страшно за брата?..

– Помоги мне, Берилл-джанх, – попросила Риша, чувствуя, как сосет под ложечкой тревога. – Подстрахуй меня на случай неудачи. И тогда я смогу продемонстрировать хозяевам свои достоинства.

Берилл ничего не ответила, но и фыркать, как обычно, не стала.

До озера оставалось рукой подать, когда девушки поняли, что не одни. Они учуяли аромат мужского парфюма, с горьковатыми изысканными, утонченными нотками. Позже Риша узнала, что так может пахнуть дорогой коньяк превосходнейшей выдержки. Приятный запах совершенно не вязался с обстановкой, и эта несуразность, поразив Ришу, развеяла охватившую ее тошнотную муть. Берилл же, напротив, напряглась.

Не доходя до источника запаха нескольких шагов, девушки остановились и неловко поклонились.

– Приветствую, дамы, – прозвучал в ответ на их поклон густой вальяжный голос, и в воображении Риши он полностью совпал с ароматом парфюма. «Этот человек – обманщик, но знает себе цену», – решила она.

– Вы, должно быть, минна Берилл? – галантно продолжал меж тем хозяйский посланник. Старшая товарка Риши пошевелилась, вероятно, в новом поклоне. – А вы, душенька, миннья Морион, не так ли? – Риша почтительно наклонила голову. – Меня вы можете называть Торис. Большая честь быть одним из немногих, кому дозволено присутствовать при сакральном ритуале омовения. Мою скромную персону препоручаю вашему профессионализму, дамы.

– Сеньор, – шепнула Берилл, и обе девушки вновь низко поклонились.

– Вашим указаниям повиноваться готов, – заметил на это Торис.

Несмотря на откровенную неискренность, он показался Рише добрым человеком. «Может быть, он проявит к нам снисходительность?» – с надеждой подумала она. Берилл, не говоря ни слова, прошла мимо него к тому месту, где их должна была ожидать лодка.

– Мы поплывем по озеру, – смущенная грубостью «старшей сестрицы», объяснила Риша Торису. – Как вы можете видеть, здесь натянут канат, – добравшись по памяти до вкопанного в песок столба, она дотронулась до туго натянутой веревки. – Он прочен и надежен, – добавила она, и хозяйский посланец ласково отвечал ей:

– Благодарю тебя, миннья, за заботу.

Берилл недовольно фыркнула, требуя Ришиного внимания, и девушка поспешила ей на подмогу. И все же на миг ей сделалось тепло на душе и приятно, ведь минньей, «малышкой», ее давно никто не называл. Она словно бы попала в детство, под защиту бабушки и Шабо.

Берилл взобралась в лодку и встала на носу, как обычно. Риша чуть замешкалась, придерживая покачивающееся на мелководье суденышко.

– Прошу вас, сеньор Торис.

– Спасибо, душенька, – он потрепал ее по голове, и грациозно перелез через борт мимо нее, обдав дорогим запахом парфюма. Риша услышала, как стукнул по дереву металл. «Каблуки?» – удивилась она. Но звук был одиночный, не парный. «Неужели костяная нога?» – озадачилась она.

Ловко она запрыгнула в лодочку, и Торис поймал ее, не давая потерять равновесие. Берилл тут же, без предупреждения, принялась перебирать канат. Риша развернулась на тесном пятачке между кормой и сидением, где устроился их высокого ранга спутник, и едва не вывалилась за борт, споткнувшись об какую-то палку. Торис вовремя придержал ее, усадив на мгновение к себе на колени.

– Прости, милая, старого растяпу, – покаянно сказал он, помогая Рише принять вертикальное положение. – Я буду держать трость при себе, вот так. – Прогремев металлическим наконечником трости по деревянному дну, он убрал ее из-под Ришиных ног.

– Нет, нет, ничего, – отвечала на это Риша, начиная помогать Берилл перемещать лодку по воде. – Виной всему моя неуклюжесть, сеньор Торис.

Хозяйский посланец добродушно усмехнулся. Его манеры и обхождение, надежность крепких рук настолько расположили Ришу, что она даже забыла на время обо всех своих страхах.

Но беспокойство вернулось, стоило их лодке достичь заповедного острова. Сеньор Торис сказал, что не станет им мешать, а просто постоит рядышком, глядя, как они работают. Девушки отвели его к заводи, в которой, полускрытые водой, произрастали диковинные статуи. Споро взялись за работу. На правах старшей, Берилл не позволила напарнице прикасаться к «спящим истуканам». Риша орудовала сачком, а ее товарка вытягивала неуклюжую статую из воды на сушу. «Подцепляй пока», – велела она, отдуваясь, и занялась выволоченной на берег статуей. «Хорошо», – отозвалась Риша, испытывая благодарность к Берилл. Несмотря на весь ее скепсис и нелюдимость, напарница из нее вышла превосходная. Хотя, конечно, личный интерес «старшей сестры» к успеху Риши списывать со счетов тоже не стоило.

Сама Риша была уже достаточно опытной, чтобы не бояться оперировать сачком в одиночку. Однако сил, чтобы поднять статуи из воды, девушке все же не хватало. Она старалась, пыхтя, даже встала с колен (что противоречило инструкции) в полный рост, чтобы тащить было легче. Избегая наступать на скользкие, уходящие в воду корни, она принялась потихоньку пятиться назад, подводя сачок с добычей к берегу.

И тут вредная сетка зацепилась за что-то. Риша осторожно потянула сачок на себя и так, и этак, но лишь убедилась, что тот застрял надежно. Касаться воды или окунать в нее руки по инструкции было строжайше запрещено, но Риша решила рискнуть. Это показалось ей предпочтительнее, чем перспектива дотрагиваться до статуи. Она встала коленями на влажную, проминающуюся под ее тяжестью землю, и, крепко держа одной рукой сачок, низко наклонилась над озером, готовая запустить руку под воду. Она услышала легкий, стремительный шелест подошв – по дерну, и по корням дерева – и тут же наклонившийся над ней сеньор Торис аккуратно, но твердо сжал пальцы на ее запястье, не давая опустить руку.

– Позволь, душенька, я помогу тебе, – мягко, как кот попавшейся в когти мышке, шепнул он, и изумленная Риша кивнула. – Крепко держи!

Риша вцепилась в шершавую деревянную ручку обеими руками, услышала, как спружинили корни под ловкими ногами сеньора, и – следом – тихий плеск и ритмичное бульканье. Торис поводил чем-то (не иначе, как тростью) в воде, подвел ее под сачок, поднатужился и вытолкнул сеть с обмякшей в ней статуей наружу. Риша сноровисто подтянула к себе освобожденный сачок с добычей, и Торис вновь пришел ей на помощь.

– Дальше сама, – доверительно сказал он, когда Риша оказалась перед необходимостью вынимать статую из сети. – Я к ним прикасаться не могу, душенька.

– Я помогу, – раздался из-за дерева взволнованный голос Берилл, но Торис уже любезно, но настойчиво перехватил у Риши ручку сачка.

– Не нужно, минна, – вежливо отозвался он. – Мы с минньей справимся.

Загнанная в угол обстоятельствами, Риша, глубоко вдохнув, взяла статую под мышки. Торис помогал ей, поворачивая сачок так, чтобы конечности статуи не запутались в сети. Следя, чтобы питательный корень, растущий из затылка статуи, не повредился, Риша, выпрямившись с безвольным истуканом на руках, поволокла его подальше на берег. Бережно уложив там на спину, выпрямилась, ладонью смахивая выступивший на лбу пот. Торис подошел к ней и положил рядом с Ришей сачок.

– Сейчас самая важная часть действа наступает, – ласково сказал он девушке. – Я ее больше всего любил.

Он отошел к дереву, а Риша, заинтригованная его словами, уселась перед статуей, скрестив ноги. Ей тоже больше всего нравилась именно эта, предстоящая часть работы, но откуда хозяйский сеньор знает об этом? Ему ведь даже не позволено прикасаться к статуям.

Размышляя об этом, она придвинулась к неподвижному телу и, подобрав длинные волосы, аккуратно уложила голову статуи к себе на колени. Провела ладонями, разравнивая волосы по подолу платья. Наощупь они были очень красивые. Гладкие, прохладные, без единого изъяна. Как трава или мрамор колонн дворцового храма. Ей хотелось бы создавать такие же скульптуры, нечто столь же совершенное, и поэтому она старалась проводить как можно больше времени в художественной мастерской, шлифуя навыки, тщась добиться от своих работ такой же несравненной, нигде больше в мире не существующей гармонии. Небесной гармонии, не земной, вдруг подумалось ей. Земная красота тяготеет к гротеску. «Уродство – обратная сторона прекрасного», – донесся до ее ушей подземный червяковый шелест, и Риша, не совладав с собой, отдернула руку от статуи.

– Что такое? – тут же озабоченно спросил сеньор Торис. Он стоял у Риши за плечом, бесшумный настолько, что она полностью забыла о его существовании. – Отклик?

– Нет, – с трудом управляя голосом, отвечала Риша. – Сеньор, я неважно себя чувствую, нельзя ли мне закончить на сегодня?..

Сеньор Торис промолчал, но Риша явственно ощутила его недовольство. Ей снова стало жутко. Но желание услужить, угодить сеньору, добиться его, пусть неискреннего, расположения вновь боролось в ней со страхом, который вызывали жрущие Праматерь черви. И нельзя сказать, что страх побеждал.

– Ты уверена, что все возможное сделала? – с напускной заботой спросил, наконец, сеньор.

Риша съежилась. Она была убеждена, все ее существо кричало о том, что ничем хорошим эксперимент не кончится. Но маленькая девочка в ней, к которой сеньор ласково обращался «миннья», «младшая сестренка», и которая млела от этого обращения, – эта маленькая девочка уверенности более взрослой Риши не разделяла. Она хотела служить сеньору, выполнить любую его просьбу, любое пожелание, неважно – от сердца они исходят, или нет. Она готова была попрать собственный ужас, поступиться жизнью, лишь бы только удовлетворить прихоть сеньора. И эта готовность слепо повиноваться, казалось, пылает жаром в ее крови. Противостоять ей, противиться голосу крови, велящему Рише подчиняться невысказанному приказу холеного хозяйского щеголя, у Риши нет никакой возможности.

– Я попробую еще раз, – сказала девушка, сдаваясь.

– Будь добра, душенька, – вежливо согласился сеньор.

Закрыв глаза, Риша обреченно положила ладонь на прохладный лоб статуи.

«Какая ирония, – подумала она. – Суметь ослушаться полумертвую Праматерь, но быть бессильной побороть пожелание ее творения. Ирония – все, что у нас остается, когда остальные средства к борьбе исчерпаны».

Перед внутренним взором тут же, бесстыже моргая красными зенками, закачались червячьи головы.

«Ты себе не представляешь, какое море иронии тебе придется хлебнуть в дальнейшем».

«Зачем вы издеваетесь? – спросила Риша. – Неужели так приятно смотреть на чужие страдания?»

«Не то слово, – согласились с ней жуткие твари. – Но ты напрасно возмущаешься. Ты была рождена для страданий, как иной актер рождается для уготованной ему роли в спектакле. А я – всего лишь ревностный зритель, со вниманием следящий за ходом пьесы. Ты тоже могла бы – стать просто зрителем и наблюдать за нарастанием драмы, но увы! – и сама ты своенравна, да и задача у тебя другая».

«Зритель? Роль? – возмутилась Риша. Страха она уже больше не чувствовала. Только злость. – Вы что же думаете, это игра какая-то?!»

«О, превосходная! – закивали черви с глумливым одобрением. – Но не будем торопить события. Ты ведь знаешь свой сценарий, милочка? И помнишь, чья жизнь на кону?»

«Вы говорите о… Шабо? – гнев Риши тут же угас, затопленный новой волной холодного страха. – Зачем же… Неужели это вы подстроили, чтобы его выбрали?»

«Не забегай вперед, – внезапно тоже переменив тон, сухо отвечали ей черви. – Судьба твоего брата предопределена, но жить ему или умереть, по-прежнему решать тебе. Душенька», – последнее слово прозвучало настолько отвратительно, что Риша не смогла сдержать дрожи. Ну почему же, почему она позволила этому разговору случится?!

«Это и впрямь иронично, – продолжали черви, не дождавшись от Риши ответа. – Стоит только одному из моих непорочно рожденных детей продемонстрировать тебе свое разочарование, как ты тут же спешишь услужить. Но я прошу тебя и предлагаю помощь, а ты кривишься и протестуешь. По меньшей мере, такое поведение невежливо. Почему ты не хочешь, чтоб трагедия, которая тебе уготована, прошла как по маслу? Даже сейчас у тебя есть шанс принять выгодное всем нам решение. В ином случае еще одному статисту придется в скором времени расстаться с жизнью».

«Еще одному?»

«Твоей напарнице, например», – самый передний червь безразлично качнул головой.

«Но что значит «еще»?» – не унималась Риша. Ей снова сделалось трудно дышать от страха, сердце бешено колотилось в груди.

«Ну, ты же знаешь сценарий, – скучным голосом отвечали ей черви. – И там было написано, что ей суждено умереть. Она мертва, твоя неверная подруга. Убила себя, не выдержав бремени собственной бесполез…»

– Врешь ты все! – закричала Риша вслух и, оттолкнув статую, вскочила на ноги. Статуя упала с ее колен и девушка, не владея собой, неуклюже пнула ее в бок. – Проклятая тварь, мерзкая, все ты врешь!

– Тихо, сестричка, тихо, маленькая, – обхватив ее за плечи сзади, сеньор Торис сумел справиться с ее неистовым сопротивлением. Он оказался изящно сложен и значительно легче, чем она ожидала, но в то же время невероятно силен. Запертая в его железных объятиях, лишенная возможности выплеснуть отчаяние и горе, Риша вскоре затихла. И только тогда поняла, что плачет.

– Скажите мне, сеньор Торис, – взмолилась она. Повернув незрячее лицо к его лицу, склонившемуся над ней, всхлипнув, договорила, – неужели моя Ами умерла?

Он вздохнул, щекоча теплом дыхания ее макушку, и его намертво сжатые на Ришиных запястьях пальцы ослабили хватку. Теперь он как будто бы просто обнимал ее, как добрый дядюшка огорченную племянницу.

– Мы не хотели тебе говорить, но да, это правда, – серьезным, и на сей раз отнюдь не отрепетированным, а вполне человеческим голосом сказал он. – Ее стерегли, но она нашла способ убить себя. Мне очень жаль, – добавил он, когда Берилл из-за дерева цокнула языком, а Риша заплакала еще горше. – Но скажи-ка, миннья, почему ты об этом заговорила именно сейчас?

«Еще одному статисту придется умереть, если я не скажу», – плача, подумала Риша. Но слезы текли не переставая, ей было невыносимо горько. Сеньор Торис отпустил ее руки. Заботливо придерживая за спину, он обошел ее и, встав лицом к лицу, прижал Ришу к себе.

– Ничего-ничего, поплачь, малышка, – на это раз совершенно искренне сказал он, ласково гладя Ришу по голове. – Мне, правда, очень жаль.