Читать книгу Жертвуя малым. Том 2 - Вольга Медейрос - Страница 2

С той поры миновало две недели. На последней своей совместной с Берилл смене, ознаменованной «контрольным экспериментом», Риша, желая спасти жизнь напарнице, рассказала сопровождавшему их сеньору Торису о своем пророческом даре. Холеный хозяйский посланец отнесся к ее откровениям со всей серьезностью, но все же попросил доказательств. И Риша призналась ему в том, что вскоре ее брат Шабо, которому вот-вот стукнет восемнадцать, будет выбран агнцем для участия в Мистериях в новом году. «Хорошо, – заботливо согласился сеньор, – но, может быть, еще что-нибудь?» И Риша поделилась своим знанием о том, что скажет о ней собственный отец на ближайшем допросе. Она запомнила дословно его слова, и повторила их перед Берилл и сеньором Торисом. Ее старшая товарка, по обыкновению, сокрушенно цокнула языком на это. А сеньор подытожил: «Наверное, это очень неприятно – знать наперед такие вещи, а, миннья?» Он по-прежнему придерживал ее за плечо, и пах по-прежнему все так же алкогольно и успокаивающе. Поэтому Риша, понурив голову, отвечала ему: «Я знала, что Ами суждено умереть, но попыталась остановить ее».

Берилл ахнула, а сеньор Торис снова прижал Ришу к груди. Мягко погладил ее по голове ладонью в перчатке. «Не твоя вина, душенька, – сказал он с непонятной Рише грустью. – Ты нисколько не виновата, что тебе загодя открывается то, чего изменить нельзя. И любые попытки повернуть поток событий в другую сторону не приведут ни к чему хорошему. Но на то мы и люди, чтобы пытаться, – он крепче сжал Ришу за плечи. И спросил, совсем как Ами когда-то, – как далеко ты можешь заглянуть?»

Риша отвечала ему точно так же, как в свое время и Ами. На неделю вперед. «Но, – поделилась деталями она, – я не попадаю в будущее, если пью маковую настойку. Тогда я сплю без сновидений и без чувств. И все».

«Это хорошо, что у тебя такая способность есть, – отвечал ей сеньор. – Знавал я некоторых пифий, которые ни в какую не могли избавиться от своих пророчеств, как бы им ни хотелось».

«Что же будет с Морион, сеньор? – кашлянув, неловко вмешалась в беседу Берилл. – Она станет пифией, как и другие?»

«Прежде чем решать, – рассудительно ответил на это хозяйский посланник, – нам нужно убедиться, что будущее именно таково, каким миннья его описывает. Но все же юупо, ваш скромный слуга, берет на себя смелость тоже побыть немного пифией, – с лукавством в голосе добавил он. – И может вам обещать, что едва ли станет Семья растрачивать таланты сестрички на такую мелочь, как предсказания. Ведь, знаете ли, – с этими словами он взял Ришу за руку и, сделав пару шагов, вероятно, прикоснулся и к Берилл, потому что она едва слышно охнула, – плод Древа Сущего, до которого дотронулась наша славная Морион, лежит сейчас себе на спине и глазеет, что есть мочи, на скрытый древесной кроной свод пещеры! А ведь до этого всегда, – он подвел девушек к Ришиной статуе, и, подав пример, побудил опуститься перед ней на колени, – у всех наших голубчиков глаза были закрыты! – он поднес ладонь Ришы к идеальному недвижимому лицу и провел ею по точеным чертам. Риша, а следом за ней и Берилл, с чьей рукой сеньор проделывал такие же манипуляции, ахнули, когда пальцы их легко скользнули по пушистым ресницам и глазному яблоку во впадине глазницы. Веки статуи были распахнуты, и зрачок шевельнулся под прикосновением Ришы.

Пронзенная отвращением, она отдернула руку, и сеньор позволил ей, мягко разжав пальцы на ее ладони.

«И как давно, – сглотнув, строго спросила Риша, глядя в ту сторону, где должно было находится лицо сеньора Ториса, – как давно вы знаете, что статуя откликнулась?»

«С того самого момента, как ты вскочила и стала невидимого собеседника обвинять во лжи, – не стал юлить холеный посланец. Риша поджала губы, и он поспешно добавил, словно оправдываясь. – Но твой последующий рассказ о даре, которым ты обладаешь, окупил мою нечестную уловку. Прости меня, миннья, но… я не сожалею о том, что промолчал».

«Я предпочла бы, – сказала Риша сурово, невидяще глядя туда, где – как ей казалось – должны были быть глаза Ториса, – чтобы впредь вы не скрывали от меня правду, пользуясь своими физическими преимуществами».

Берилл присвистнула, а сеньор, как ни странно, воспринял серьезно.

«Если ты наши надежды оправдаешь, – с глубоким чувством сказал он, снова беря Ришу за руку и прижимая ее ладонь к своему жесткому камзолу напротив груди, – милая, я клянусь, что никогда от тебя не стану правду скрывать!»

На этом его опрометчивом обещании все основные события того дня закончились.

Дальше все произошло как по-писанному, как Риша и предсказывала. Отец обвинил слепую дочь в том, что именно из-за нее прервется род, а потом, спустя несколько дней, Риша встретилась с братом и получила от него подтверждение уже известного ей факта: именно дощечку с именем Шабо вытащил из Барабана Фортуны Император. «Не смей даже думать, что это твоя вина», – сказал ей любящий брат, но Риша не могла отделаться от мысли, что именно ее поступки привели к столь печальным результатам. «Как в случае с Ами», – без устали горестно повторяла она, оставаясь наедине со своими мыслями.

С тех пор, как на брата снизошла благодать божья в виде перспективы стать агнцем, Риша жила в будущем. Карантин с нее сняли, от еженедельных смен временно освободили, и позволили больше времени проводить наедине с самой собой и с Шабо. Это было одним из двух малых преимуществ ее уникального статуса. Вторым оказалась сохраненная Берилл жизнь. Риша участвовала в решении судьбы своей напарницы дважды: вначале в будущем, а потом и в настоящем, и чудовищно, нечеловечески устала.

На суде по делу Берилл о сокрытии информации государственной важности выяснилось, что ее мать пошла на сознательное преступление, нарочно ослепив дочь, чтобы добиться для сына выгодного положения при дворе. Ну и что, казалось бы, какое это имеет отношение к нарушению должностных инструкций самой Берилл? – ей все равно положена смерть за злонамеренность и халатность, но в процесс вмешался сам Божественный, который заявил, что взятки с товарки Риши гладки, поскольку она изначально, по самой природе своей, не соответствовала занимаемой должности. «Рекомендую вернуть оную псевдожрицу восвояси вместе с ее бесталанным братом, а их родную мать, главу семейства, приговариваю к посмертному заточению в Круге мертвых сроком на тридцать лет», – так во всеуслышание распорядился обнародовать Базилевс свою резолюцию, и у Риши, которая как свидетельница присутствовала на заседании, оборвалось сердце. Отнюдь не от жестокости приговора – поскольку приговор был не жесток, а соразмерен преступлению – но от того, что сбылось еще одно пророчество – она узнала голос. Который принадлежал их с Берилл лукавому хозяйскому наблюдателю.

Несколько дней после этого Риша не могла ни спать, ни есть, постоянно строя ужасные предположения и терзаясь чудовищными догадками. Она даже на встречи с Шабо перестала приходить, поскольку ей невыносима была сама мысль о том, что это именно она вовлекла брата в фатальную западню, рассказав сеньору Торису – самому Божественному – всю правду о ее несчастливом даре. «Совсем как в случае с Ами», – думала и повторяла она так часто, что однажды проговорилась, и ее соседки по бараку, встревоженные полубезумным состоянием «знаменитой Морион», доложили, куда нужно. Вопреки ожиданиям, в этот раз за ней явились не доктора. Вместо них пришел Торис.

Риша знала, что он придет, и ничуть не удивилась. Он явился в дневное время, когда остальные девушки были заняты рутинными делами, и в бараке никого, кроме Риши и присматривающей за ней Цирконии, не было. Торис вошел в общую девичью спальню, принеся с собой, как водится, дорогие алкогольные ароматы. В обычной своей добродушной манере он предложил тихоне Цирконии оставить их с Ришей наедине, и девушка тут же беспрекословно повиновалась. Даже не имея понятия, кто таков Торис на самом деле, она, как хорошо обученная собака, нутром чуяла в нем хозяина.

– Я знаю все, что вы скажете, – заявила ему Риша, когда они остались с Императором вдвоем. – Я даже знаю, что поверю и послушаюсь вас, а как же иначе? – она кривовато усмехнулась. – Но мы все же должны проговорить реплики, не так ли?

Божественный вздохнул. Похлопав по матрасу Ришиной кровати, на которой сидела девушка, он спросил:

– Я могу присесть?

– Пожалуйста, – разрешила Риша, попутно размышляя, а могла бы она вообще сказать ему «нет»? От одной только мысли об этом живот холодило ужасом. Как будто если она даже подумает о том, чтобы ослушаться, как мироздание тут же рухнет.

– Нелегко с пифиями дело иметь, – сконфуженно признался Торис, усаживаясь на кровать на некотором отдалении от Риши. – Как ни построй разговор, всегда будешь выглядеть или глупо, или подло. Я у тебя, миннья… не прошу прощения за то, что не сказал тебе сразу. Не потому, что считаю тебя не заслуживающей того, чтобы просить у тебя прощения или что-то вроде, – он оправдывался жалко, как нашкодивший мальчишка или неумелый враль, или просто человек, не привыкший оправдываться. – Но… Я вэн-куру, старый грешник, миннья, и нельзя простить мои преступления. И… я не хочу врать тебе больше, чем это необходимо, но… я просто не могу не врать, понимаешь? Чем выше статус человека в обществе, тем больше он врет. Так уж случилось, что на этом витке мне выпала доля быть Императором, и тоже никто не спрашивал, хочу ли я столь великой чести сподобиться. Я знаю, что звучу жалко и недостойно, – он глубоко вздохнул, и впрямь звуча именно так, как и описал, – и потому просто тебя прошу, давай отложим в сторону мою личность и мои моральные качества. Речь сейчас не о них. Я пришел говорить с тобой о тебе, а не о своей ничтожной персоне. Ты… позволишь мне это сделать?

– Пожалуйста, – вновь согласилась Риша безразлично. Ни капли жалости не вызвал в ней путанный монолог хозяина. «Но, может быть, – сложив руки на коленях, холодно подумала она, – хозяин тоже несвободен, как и все мы? Может быть, голос крови так же силен в нем, как и в нас?..»

– Спасибо! – от души поблагодарил Торис. У него были интонации и повадки заправского обманщика, запах дорогого алкоголика и, судя по всему, слабый характер. Совершенно не подходящая кандидатура на роль Божественного! И все же ему выпала эта доля. Означает ли это, что его, как и Шабо, выбрали против воли? Но ведь не кто иной, как именно он, лживый сеньор Торис, выбрал Ришиного брата для заклания!..

Лживый сеньор Торис, меж тем, продолжал.

– Я хочу тебе рассказать о твоей работе, об источнике Средоточья и сокровенных плодах Древа жизни. А еще о том, почему для твоего брата и вообще для всех нас так важны твои способности пифии.

– Рассказывайте, – разрешила Риша, когда Император замолчал. Ей все же стало немного интересно. Из своих предчувствий она знала, что Торису удастся убедить ее сотрудничать, представляла себе и примерную канву их беседы. Но она не знала подробностей. Список, который огласил ей Торис, звучал интригующе.

Божественный чуть-чуть придвинулся к ней поближе.

– В незапамятные времена, – начал он негромко, своим публичным, респектабельно-коньячным тоном. Он звучал двулично, этот тон, но в то же время – в пику признательному сбивчивому лепетанию – очень внушительно. Те, кто слышали Ториса только в этом амплуа, вполне могли поверить, что он достоин называться Сыном Солнца, – в незапамятные золотые времена, когда светила были молодыми и яркими, а предки умели от души смеяться, росло на острове посреди спокойного моря прекрасное дерево. Кора на его мощном, в сотню обхватов стволе была цвета бронзы, а листья – синие и серебряные, спелые, как ржаной колос. Древо плодоносило румяными яблоками – отборными, наливными плодами, и яблоки эти клевали птицы. Белые птицы-невелицы, легкокрылые младые души. Они питались зрелыми плодами великого древа, мужали, матерели, обретали сияние и силу. А когда в мире за кругом спокойного моря зачинался младенец, какая-нибудь готовая к полету душа покидала насиженную крону и неслась на незримых крыльях навстречу тихому зову. Душа озаряла тварную оболочку будущего детеныша, и они начинали зреть вместе в материнском чреве, а потом вылуплялись наружу – союзом небесного и земного, невыразимой гармонией любви и триумфом жизни над смертью.

Детеныш рос, видоизменялся, его душа крепла в нем, расправляла крылья, чтобы однажды – в миг высшего прозрения – покинуть бренное тело и вознестись в эфирные потоки горнего воздуха, стремящегося в центр, к мировому древу. Так смерть и вечное возрождение торжествовали друг над другом в беспрерывном круговороте вещей.

Но все течет, все изменяется, и даже вечный коловорот бытия рискует временами угодить в ухаб. Однажды баланс сил нарушился, и та чаша весов, идеальной гирей для которой служила смерть, стала тяжелеть. Напуганные накапливающейся несоразмерностью, люди взмолились к обоим своим родителями – небесному и земной – с просьбой дать им мерило порядка. И родители вняли мольбам. Древо мира зачало от источника сущего, и на свет появились новые существа, ангельские, – судьи и пастыри, и смерть над ними не имела власти. Они сами решали, когда им умирать, и уходили в чертоги безносой лишь тогда, когда сами были к тому готовы. С их появлением, казалось бы, вселенский коловорот вернулся в привычную колею. И вращался в ней до тех пор, пока не подступило время новой беды.

Не стало мира между кровными – земными и небесными – родственниками. Забыли они общие корни. Судьи и пастыри остались с материнскими племенами, а отцовские, непоседы, алча идеального, отправились на поиски лучшей доли. Они позабыли общий с земными братьями и сестрами язык, и, совершив круг, нашли идеал в лице судей и пастырей. Они решили, что те владеют несуществующим – даром бессмертия.

И разгорелась распря из-за ничего.

Пастыри и судьи, которым надлежало быть беспристрастными, заняли сторону материнских наследников. А небесные силой добились того, чего им так хотелось, – бессмертия, да только суть его извратилась до собственной противоположности. И все смертные дети стали глухи к тихим голосам родителей.

Испокон веков жили мы, ангельские пастыри и судьи, вокруг заповедного тихого моря, посреди которого возвышается до небес первородное мировое древо. Здесь рождались мы в ленивых волнах и кормились от корней Древа, пьющего соки из недр земных, и, пробужденные Мудрыми жрицами, отправлялись в дальние странствия, чтобы служить выбравшему нас народу.

Здесь собрались мы в последний раз, привлеченные воплем плохо умерших братьев, чья кровь, пролитая в тяжелые волны моря Средоточия Хаоса, призывала нас к отмщению. Здесь мы дали клятву нашим погибшим побратимам, так никогда и не пришедшим нам на смену: клятву охранять материнскую колыбель от любых чужаков и не оставить нашей службы до тех пор, пока сама Владычица Земная не велит нам этого. Мы нарушили эту клятву лишь однажды, но мы защищали Матерь и детей Ее, ради их же блага, и мы вынуждены оказались эту клятву нарушить. Я расскажу об этом когда-нибудь позже, миннья.

Спустя четыре года после непростительного преступления мы затворили пределы наших владений, чтоб никакая скверна, никакая зараза не проникла к нам извне, и с тех пор несем бессрочную вахту, следим за порядком, надеясь, что однажды коловорот возвратится на предначертанный ему путь. Поколения жрецов-агнцев и мудрых матерей состоят при нас в почетном карауле, разделяя с нами тяготы служения.

Но ни разу с тех пор, как нечестивые младшие братья наши, небесные отпрыски, совершили над нашими народами свое вэмпэ, мерзкое злодеяние, отомстить за которое согласилась Праматерь, – ни разу с тех пор мы не слышали больше Ее голоса и не лицезрели Ее благодетельных чудес. Каждый год умирают агнцы, каждое полнолуние пляшут Мудрые матери в дыму высоких костров, каждый день слепые сестрицы, такие же, как ты, миннья, омывают созревающие в источнике ангельские тела. Но чуда оживления, чуда воскрешения не происходит, а будущее темно и мертво.

Твой отец, миннья, староста вашего племени, и в прежние времена таких, как он, называли Верховными жрецами, вождями-шаманами. Твоя мать, и твоя бабка, и ее мать и бабка, и их, – все они были Мудрыми матерями, способными слышать и понимать голос древней крови, текущей в их жилах наследием бесчисленных предков. Твой брат держал трудные экзамены и с честью заслужил право стать агнцем. И, наконец, ты, малышка Морион, – наследница славных чуров-синричихи, отмеченная судьбой при рождении, награжденная мудростью и пророческим даром, ты – единственное наше упование.

В мире за пределами завесы чаша весов давно уже изнемогает под тяжестью плохой смерти, и, сколько бы мы, верные старой клятве, ни старались, ее миазмы проникают и в наши владения. Равновесие нарушено столь всерьез и так давно, что надежда вернуть коловорот в правильную колею истончается с каждым часом, и я боюсь, что это отнюдь не фигура речи. С твоей судьбой и с твоим даром ты, Морион, единственная за все эти долгие годы нашей бесплодной службы, у кого есть хоть какие-то способности хоть как-то противостоять напирающей извне мертвечине. Ты мудра и тебе доступно грядущее – это ли не знак, что Праматерь выбрала тебя своей проводницей, чтобы донести до всех нас Ее всемогущую волю.

Я, назначенный императором на этом витке, и мои ангельские коллеги-побратимы, – пока что мы те немногие, в чьих силах удерживать нашу чашу весов в устойчивом положении. Но с каждым днем, с каждым часом мы теряем силы. Исстари Матерь всегда нас поддерживала, напитывала новой мощью, очищала скверну, которую мы забирали из внешнего мира. Она милостиво принимала нас к себе, на вечный покой, когда мы понимали, что время вечного покоя настало для нас. Но сейчас сама Матерь больна и не может быть больше для нас опорой. И мы Ее бросить в трудный час не можем: как истинные любящие сыновья мы должны Ее защищать и научить тому же молодых, которые – может быть – придут нам на смену.

Но с тех пор, как предки воззвали к Матери для мщения и Она откликнулась, – ни разу с той поры ни одной Мудрой матери не удавалось вместить в сосуд нам на смену ни одной души добровольно ушедшего на заклание агнца. Никогда с того самого памятного, кровавого и злого дня ни один из плодов Мирового древа под руками сестриц-мойщиц не пробудился. И лишь тебе одной, Морион, это удалось. Ты – одна такая, кто владеет даром мудрости и кому ведомо будущее.

Мои ангельские коллеги-побратимы сомневаются, что у тебя хоть что-то стоящее получится. Всецело поглощенные борьбой с вэмпэ, мертвечиной, нарастающей снаружи, они уже давно во всем разуверились и почти утратили надежду. Но – так уж вышло, что на этом витке жребий играть роль императора выпал мне, – и потому от имени Чимаирэ, своей божественной ипостаси, я говорю тебе, миннья: я – верю. Ты послана нам самой судьбой, самой Праматерью для спасения. Твое происхождение, твои способности, и даже самая натура твоя – благие знамения. Они нам надежду сулят.

И я молю тебя, – он вдруг зашевелился, встал с кровати, жестко зашуршав какими-то дорогими тканями, сместился, очутившись прямо перед Ришей. Благоговейно коснулся ее сложенных на коленях рук своими стянутыми плотными перчатками пальцами. Риша сообразила, что он стоит перед ней на коленях. Театральный жест, наигранный, как и все остальные, но от этого не менее впечатляющий, – я молю тебя, миннья, пожалуйста, помоги нам! Окажи содействие в том общем деле, которое я и мои коллеги-побратимы творим вот уже более двух веков! Ведь, в конце-то концов, речь идет о судьбе целого мира. – Он умолк, продолжая держать девушку за руки, и Риша услышала, как он глубоко вдыхает и выдыхает, успокаиваясь после столь проникновенной речи.

Он попросил ее, хотя мог повелеть; встал на колени перед ней, хотя это она должна была пасть ниц, едва только он переступил порог этой комнаты. Он был лживым – человеком, или чем-то большим, чем человек? – и он уже несколько раз обманывал ее, чтобы получить свою выгоду, но в этой рассказанной им истории не чувствовалось фальши. Ведь Праматерь и вправду больна. Она при смерти, она умирает, а глумливые черви пожирают ее вечно живую плоть. И отчего-то именно ее, Ришу, черви выбрали себе в собеседницы. А сеньор Торис – Император и, если его история правдива, брат тем самым статуям, чьи мокрые волосы так любила гладить Риша, – призывает ее помочь ему. Он слабак и враль, но, может быть, все же достаточно силен, чтобы защитить Шабо от зловещих подземных тварей? Может ли он стать надежным союзником? Похоже, в этой битве с нежитью Риша и Торис на одной стороне.

– Я не знаю будущего так глубоко, чтобы предсказать, какая участь ждет меня и Шабо, – сказала Риша.

– Это правда, – согласился с ней Император. И твердо добавил: – Я готов пойти на риск.

Риша мотнула головой.

– Но я… Прежде чем ответить вам, да или нет, не могли бы вы, сеньор… – решительно проговорила она и, сбившись, замолчала, краснея. Критерий истинности не казался ей слишком уж достойным доверия, но это был единственный доступный ей способ проверки хотя бы части его слов.

– Да-да? – с неподдельным рвением подбодрил ее Торис.

– Я хотела бы, если можно, конечно… Я хотела бы потрогать ваши волосы, сеньор, – призналась, наконец, Риша и смущенно опустила голову.

– Вне всяких сомнений, милая, – с облегчением и с ностальгической теплотой в голосе отвечал ей Император, – я почту за честь. Целая вечность миновала с тех пор, как моя собственная Мудрая матерь делала это для меня.

Позвякивая украшениями, он придвинулся к Рише ближе. Пальцев на ее ладонях он не разжимал, и она, чуть помедлив, сама высвободила левую руку. Занесла ее, примериваясь, чтобы точно положить куда нужно. Он подался к ней сам, подставляя макушку под ладонь. Риша сделала глубокий вдох.

Его теплые волосы ощущались как нечто драгоценное. Целая сокровищница волос – ровно расчесанных и идеально уложенных. Не спеша, она повела рукой вниз по макушке, наслаждаясь гладкостью скольжения. Он затаил дыхание под ее рукой, а потом осторожно, точно боясь ее спугнуть, выдохнул.

– Ты настоящая, – сказал он ей.

– Вы настоящий, – в унисон ему вынесла вердикт она.

Застигнутые друг другом врасплох, оба весело рассмеялись. Впервые за несколько месяцев Риша смогла дышать легко и свободно. «Может быть, для Шабо еще есть надежда, – подумала она, и кивнула сеньору Торису, отнимая руку от его волос. Он поймал ее за руку и, бережно поднеся ладонь ко рту, легонько, галантно поцеловал. Учтивый, любезный дядюшка, сам Божественный. – Он стар и неглуп, и он борется с нежитью вот уже более двухсот лет. Быть может, он не позволит нежити погубить моего Шабо?..»

Не зря ведь черви сказали Рише, что жизнь брата в ее руках.

Она приняла предложение Ториса. Других вариантов у нее все равно не было, но все же роль в пьесе следовало играть убедительно, хоть и непонятно, для кого. Черви говорили Рише, что наслаждаются представлением. Что ж, вполне возможно, они были единственными зрителями на этом спектакле. И все же Риша исполняла свою роль не для них. Мама и бабушка покинули этот мир, отец отказался от нее, Ами убила себя, а Берилл выслали прочь из дворца. Но у Риши по-прежнему оставался Шабо. И ради него, ради спасения его жизни, Риша готова была пойти на сделку с кем угодно. К тому же будущее тоже успокоилось после того, как она согласилась содействовать Божественному.

Риша много времени проводила с ним и с братом, с каждым, разумеется, по отдельности. Шабо – одному из претендентов на роль новогоднего агнца – предстояли длительные тренировки и духовная практика совместно с юными Мудрыми матерями. Между ним и одной из них должна была установится прочная эмоциональная связь. Чтобы контакт произошел, душевное состояние Шабо должно было быть стабильным. И если для этого ему необходимо больше времени проводить с любимой сестренкой, что ж, значит, так тому и быть! В крайнем случае, если бы им запретили встречаться, Риша не преминула бы нажаловаться Торису. А уж тот, пожалуй, отыскал бы способ угодить вещей миннье. Он и так, без просьб, старался во всем ее опекать. Однажды мимоходом она проговорилась, что занимается ваянием, и Торис распорядился придать ей зрячую девушку в сопровождающие.

Теперь Риша на законных основаниях могла посещать занятия мастерицы Порфиры и, по словам вдохновленной наставницы, делала успехи. После смерти Ами Ришу стали одолевать приступы тревоги, особенно по ночам: хотя черви больше не снились ей и не пытались разговаривать, порой ей казалось, что они только дожидаются минуты, когда Риша утратит бдительность. Она перестала спать, просила дать ей маковой настойки. В конце концов, весть долетела до Ториса. И вот в один из юпитеров – он взял за правило приходить по этим дням, словно бы вместо Ришиных смен на подземном озере (до контакта со статуями ее пока не допускали, ссылаясь на отсутствие напарницы) – он явился к ней с визитом. И принес с собой котенка.

«Он ласковый и смышленый, – сказал Торис, передавая Рише маленькое существо. Котенок тут же принялся тыкаться мордой в сложенные лодочкой ладони девушки – крошечный, хрупкий и почти совершенно лысый, как крыса. Его длинные усы щекотали кожу. – Никуда от тебя не уйдет, когда привыкнет».

«Но нам запрещено держать животных в бараке», – возразила Риша, бережно ссаживая котенка на юбку. Он был такой малюсенький и костлявый, что она опасалась прикасаться к нему лишний раз, боясь сломать.

«Я распоряжусь тебя в лазарет переселить», – с готовностью предложил Торис.

Риша, подумав, покачала головой.

«Да, миннья, пожалуй, ты права, – тут же, немного смущенный, согласился с ней Божественный. – Ты можешь жить в каморке сторожа рядом с бараком твоего брата!» – тут же нашелся он.

Риша снова подумала. После смерти Ами и ссылки Берилл у нее не осталось близких друзей среди девушек. Остальные слепые мойщицы старались не подавать вида, но все же они сторонились Ришу из-за ее «особого статуса». Слепые девушки и прочее окружение Ришы не догадывались, что к ней наведывается сам Император, но им достаточно было знать и то, что она пользуется расположением хозяйского посланника. Ее не обижали – еще бы! – но и в ближний круг, на посиделки у очага после дневных работ, тоже никто больше не звал. Идея перебраться поближе к брату и зажить в собственной каморке вместе с миленьким зверьком пришлась Рише по душе.

«Я согласна», – сказала она.

«Отлично! – воодушевился Торис. – Немедленно отдам распоряжение! А ты пока подумай, как котика назовешь».

Время шло, и к середине осени Риша переехала поближе к Шабо. Зрячая помощница по имени Нортия, которая сопровождала ее на занятия в скульптурную мастерскую, стала помогать Рише по хозяйству. Она была послушницей какого-то придворного культа, принадлежала к дворцовым служанкам самого младшего ранга, и была старше Риши всего на год. Ей нравился Шабо: хотя Нортия в этом не признавалась даже, кажется, самой себе, но чуткое ухо Риши было не провести. Шабо, впрочем, к сестриной помощнице никакого интереса не проявлял.

Конечно же, он видел и отмечал все перемены, которые происходили с его сестрой. Вероятно, и с отцом у него состоялся не один серьезный разговор. Едва ли он знал о Торисе – по негласному уговору Риша ни с кем не делилась, что якшается с Императором – но явно догадывался, что в дело замешаны хозяева. Брат был настроен решительно. «Я же просто не могу бросить тебя одну», – часто говорил он сестре. Больше всего, однако, в предстоящей «процедуре», как он сам выражался, его беспокоило отсутствие подходящей Мудрой матери.

«У нас должны быть симпатия и духовное родство, назовем так, что ли? – делился он с сестрой своими опасениями. – У меня есть хорошие знакомые среди Мудрых матерей, но ни с одной не установилось каких-то особых отношений. А ведь удачно выбранная Мудрая матерь – первый друг и помощник агнца!»

Риша и Нортия, слушая его разглагольствования, вздыхали – каждая о своем. Вероятно, Нортия сожалела о том, что не может предложить Шабо свою кандидатуру в качестве Мудрой матери, а, может быть, ее просто расстраивало, что он не обращает на нее ни малейшего внимания. Ришу печалило то, что она не успела расспросить Ами о Мудрой матери ее нареченного брата. Впрочем, та точно не помогла Сардису, раз уж он сгинул безвозвратно. Значит, нужен был какой-то иной подход. И, наконец, – не сразу, но все-таки – Риша додумалась, у кого можно наверняка получить точный ответ.

«Вы были рождены из Источника, – сказала она в очередной юпитер, когда сеньор Торис заглянул к ней. – Ведь это правда?»

«Да, если я ничего не путаю, – отвечал тот в обычной своей неискренне-шутливой манере. – Давненько это было, знаешь ли».

«И у вас была Мудрая матерь?» – гнула свое Риша, не поддаваясь на его игривый тон. Подросший котенок забавлялся между ними с веревочкой, которую Торис принес для него. Имени для кота Риша так и не придумала, и звала его просто «кис-кис».

«Была, – вдруг посерьезнев, торжественно отвечал ей Император. – Толстая и красивая этаспэ, – добавил он спустя время, потому что Риша ждала продолжения. – Рыбой пахла, что твой питомец», – голос его звучал с необъяснимой теплотой. Так обычно говорят о своих горячо любимых близких.

«И вы помните… какой она была? Что делала? Ну, – Риша сбилась, потому что продолжать ей было невыносимо трудно, – до того, как вас заклали?»

«Я это очень плохо помню, миннья, честно, – сознался Император. – Даже и совсем почти не помню. У людей и младенческие первые годы в памяти не откладываются, что уж о предыдущей жизни говорить?.. Я только помню, что она была большая и сильная хапо, а я очень любил ее… Как маму, наверное. Ведь у того меня, из прежней жизни, наверняка же была мама…»

Риша расстроенно молчала. У нее тоже была мама и наверняка она тоже любила ее, но сейчас Риша этого даже не помнила. Может быть, Шабо помнит? Но ведь мамы-то все равно уже нет в живых. Ни мамы, ни бабушки…

«Может быть, у вас была возлюбленная?» – с надеждой спросила она.

Торис – он носил длинные серьги как один из аксессуаров Божественного одеяния – звякнул ими, вероятно, качая головой.

«У таких, как я, только одна возлюбленная – Предвечная матерь. Других нет. Мудрые для нас – лишь ипостаси Великой богини. Мы их любим и привязаны к ним смертной любовью, но, чтобы стать ангелами, мы должны испытать небесную любовь».

Вспомнив червей, Риша зябко повела плечами.

«А вы могли бы описать ее – эту небесную любовь?» – спросила она.

Торис помолчал.

«Ее нельзя описать, – сказал он, наконец, словно извиняясь. – Слова холодные, пресные, как выдохшееся вино, а любовь горячая, живая, с богатым послевкусием, как бренди первоклассной выдержки. Я же весь, с самого рождения, был к любви той предназначен, а другого и не чаял ничего. Молодой был, пылкий. Это сейчас я сам… как выдохшееся вино… – Он сделал длинную паузу. – Я хорошо помню только, что очень жизнь любил. Маму, теток, сестренку. Но Предвечную я любил больше. И добровольно отдал ей врученный родителями дар. А Она его приняла и отвечала мне взаимностью».

«Вы вручили ей себя в жертву», – подытожила Риша.

«Добровольно», – веско добавил Торис.

Повисла тишина. Лишь безымянный котенок продолжал шуршать принесенной Императором веревочкой. Наконец, Риша покачала головой.

«Что такое?» – встрепенулся Торис.

«Не сходится, – сказала девушка задумчиво. Протянув руку, она погладила котенка по тощему голенькому тельцу. Нортия хорошо кормила его, но он отчего-то по-прежнему оставался тощим и хрупким, как и в первый день появления у Риши. Такая порода, заметил на это Торис. – Неужели за две сотни лет не нашлось ни одного агнца, который любил бы Богиню достаточно, чтобы пожертвовать жизнью ради Нее? Может быть, – она невольно понизила голос, ощущая, как бегут по спине зябкие мурашки, – это не с агнцами, это с Ней самой что-то не так?..»

«Ты могла бы попытаться узнать, что именно? – в тон ей отвечал Божественный. На сей раз он не лгал и не притворялся, а звучал – как и Риша – испуганно. Словно два маленьких ребенка в темной комнате, они наклонились друг к другу поближе. – Не хочешь ли вернуться к своим прямым юпитерным обязанностям?»

«Так вы… – Риша не верила ушам, но все же испытала нежеланный прилив благодарности к Торису. Все же он был невероятно добр к ней. – Как вы поняли, что мне нужна передышка?»

«Ну, я же видел тебя в тот раз, – он смущенно усмехнулся, – и я же не изверг все-таки».

Надеясь, что глядит ему в глаза, Риша слабо улыбнулась.

«Спасибо», – сказала она. Ей отчего-то пришла вдруг мысль, что она ошибалась. Он – отменный Император. Умеет не только использовать, но еще и заботиться о своих подданных, чтобы те лучше работали. Ну, а чего еще ожидать от непорочно рожденного ангела?

«Пожалуй, да, – сказала она, решительно тряхнув головой. – Я готова вернуться к своим прямым обязанностям».

(Ради Шабо я готова на все)

Наступила зима. Здесь, в городе на берегу океана, вблизи Дворца и дворцовых подземелий, ее заиндевелое дыхание почти не ощущалось, но сменился состав соусов и приправ в блюдах, мясной пищи прибавилось, а дров в очагах стали тратить больше, и воздух наполнился уютными, дымными запахами рыбной похлебки. Отгремели шутихами праздники урожая (в Столице их отправлял Император, и люди со всех уголков страны стекались в Вечный город, чтобы принять участие в красочном карнавале), и на исходе месяца-без-богов2 Рише пошел семнадцатый год. Дожить до самого семнадцатилетия ей было не суждено, но она об этом не знала, и шестнадцатый день рождения отметила очень скромно: втроем с Нортией, Шабо и безымянным котенком. Торис послал ей новое платье к празднику, а Нортия, не уставая восхищаться красотой доставшихся Рише по наследству шпилек и гребней, заплела ей волосы в высокую взрослую прическу. «Совсем как мама!» – сказал потрясенный Шабо, едва ступив на порог сестриной каморки. «Красавица!» – поддакнула Нортия, надеясь, что в ответ Ришин брат похвалит и ее тоже. Он и похвалил – из вежливости, потому что был хорошо воспитан. Он принес с собой кувшин некрепкого южного вина, а девушки приготовили постную баранину с бобами по фамильному рецепту семьи Нортии. Через полтора месяца должны были начаться Сатурналии, а уж за ними следовал и Йоль – древний доимперский праздник поминовения предков. На нем Шабо предстоял новый этап отбора.

«Такие красивые гребни! – не унимаясь, щебетала Нортия, которой принесенное Шабо вино определенно пришлось по вкусу. – И удивительно тонкая работа! Когда я была совсем маленькой и прислуживала в Сиятельных покоях, мне доводилось видеть подобные украшения в ларцах Его Величества принца Василия, он как раз коллекционирует всякие древности!»

«Бабушка говорила, что эти гребни и шпильки – мой оберег, потому что сделаны из сердцевины тысячелетнего ясеня. Они – семейная реликвия, которую передавали в нашем роду из поколения в поколение по женской линии», – отвечала Риша, которой на самом-то деле больше всего хотелось поговорить с братом о предстоящих испытаниях. Она вернулась к мытью статуй и – что было гораздо менее приятно – к разговорам с червями тоже, но те ничего толкового ей не сообщали, а сама она – повинуясь интуиции – не спрашивала. Будущее пока ничего нового ей не сулило – ни плохого, ни хорошего, и Риша наслаждалась передышкой. Но все же вскоре, понимала она, передышка закончится.

«Это означает, что ваш род очень древний, правда же, отрок Шабо?» – и Нортия, как ей самой казалось, обольстительно, захихикала.

«Может, и так, любезная дева, – отвечал ей Ришин брат с прохладцей. Взболтав кувшин, он набулькал девушкам новую порцию вина в маленькие чарочки. Они чокнулись, и он продолжал: – Если верить семейным преданиям, наш с Маришкой род древнее самой Империи, но правда в том, что и мы, и все наши предки – пусть придворные и почетные, но все же – плебеи, со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Они выпили, и Нортия приумолкла, вероятно, слова Шабо задели ее за живое, ведь, в отличие от Ришы и ее брата, она принадлежала к сословию свободных людей. И поначалу ее весьма смущала необходимость служить слепой из плебейского племени, пусть даже и живущего века при дворце в качестве местных священных рабов. Лишь появление Шабо и влюбленность в него, а также рескрипт Императорской хозяйственной службы примирили ее с этой необходимостью.

Над громадой дворцового комплекса склонялась длинная ночь сезона «выпадения инея». Благодаря влиянию Завесы, климат за два века значительно смягчился и даже «холодная роса» в это время бывала в столице не каждый год. Но все же с уходом солнца воздух посвежел. Оставив приунывшую Нортию хлопотать над растопкой маленькой печурки, брат и сестра, накинув теплые уличные халаты, вышли из домика и уселись на трехступенчатом крыльце. Котенок, привыкший к Рише и верный, как собака, последовал за ними. Шабо он полюбил почти так же крепко, как и свою хозяйку.

Ветер шуршал в вечнозеленых кустах камелии, да вороны, готовясь ко сну, каркали с верхушек растущих вдоль внешней дворцовой стены деревьев. Пряча зябнущие руки в широкие рукава ватного халата, Риша подумала о том, что, несмотря на свое плебейское происхождение, она никогда в жизни не бывала за пределами дворцовой стены. Котенок, который наверняка зяб в своей тоненькой шкурке, вспрыгнул к ней на колени, и она распахнула для него полу халата, приглашая в тепло. Котенок забрался туда, и, покрутившись чуток, свернулся клубком на подоле ее нарядного платья.

«Тучи набежали, – сказал Шабо. – Звезд совсем не видно».

«Ночью дождь пойдет, наверное», – предположила Риша. Брат подсел к ней поближе и она, по детской привычке, склонила голову к нему на плечо.

«Я надеялась, ты придешь не один», – сказала она негромко.

Шабо вздохнул, кутаясь, как и Риша, в халат поплотнее.

«Отец обещал похлопотать, – сказал он глухо, сквозь ватную набивку: была у него с детства привычка зарываться носом в воротник теплой одежды. Риша аккуратно, боясь растрепать прическу, подняла голову с плеча брата, заглядывая ему в лицо. Его лица она, разумеется, не видела, но он-то был не слепой. И оттого этого трюк всегда срабатывал. Сейчас произошло то же самое. Шабо, мягко отворачивая голову сестры от себя, неохотно добавил: – Он хочет, чтоб были наследники, а еще – похоже на то, что Мудрая матерь тоже должна быть в известной степени заинтересована в агнце. И чем сильнее, тем лучше».

«Он не верит, что выйдет что-то путное», – понурив голову, подытожила Риша.

Шабо крепко обнял ее за плечи.

«Послушай, Мариша, – проникновенно сказал он, – получится или нет, но те, кто останутся, должны будут продолжать жить дальше. Ведь это тоже предназначение. Я хочу верить, что уж у меня-то все точно получится, но я не стал бы рассчитывать… только на эту единственную вероятность… – Он сжал пальцы на ее плече, удерживая порыв отстраниться. – Нет, дай мне закончить! Я принял к сведению ту информацию, которую ты получила из своих источников, и да, по всему выходит, что я идеально подхожу на роль агнца, что я был рожден для этой роли. Но твой источник… согласно его словам, получается, что раньше просто происхождения, любви и веры было достаточно, чтобы возродиться.

Но сейчас… похоже, что условия изменились и прежняя схема уже не работает. И только методом проб и ошибок мы можем узнать, какова же новая схема. Я вполне могу оказаться удачлив и нащупать верный механизм. Но абсолютно точно так же могу потерпеть крах, – он снова удержал готовую вмешаться сестру. – И тогда все, что от нашего рода останется, – это ты и отец. Он страшно упрямый старик, не без того, но он уже стар, Мариша, и он… отнюдь уже не так непреклонен, как раньше. И он хотел бы дождаться внуков, неважно, от кого, от меня или от тебя. Ты сегодня… так поразительно похожа на маму, если бы он увидел тебя, он бы… я думаю, он позабыл бы о своей обиде… Поговори с ним, Риша, попробуй… да, я знаю, не ты начала эту распрю, но попробуй ты первая помириться с ним. А я… попробую полюбить ту девушку, которую он для меня отыщет. И мы… в любом случае, я буду рад знать, что наша семья больше не в ссоре…» – Шабо еще что-то говорил, отчаянно, будто убеждал себя, а не сестру, но Риша больше не слушала: ей внезапно открылось будущее – разговор с отцом, на который она все же решится пойти, хотя и дастся ей это решение непросто.

«Лучше бы это тебя, проклятую, на верную смерть послали», – угрюмо скажет ей отец.

Вероятно, произойдет это в более отдаленном будущем, чем неделя вперед, потому что и той Рише, и ее непримиримому отцу будет доподлинно известно, что Шабо успешно прошел Испытания в день Зимнего Солнцестояния.

«Ну почему, папа? – не выдержав, со слезами в голосе спросит она. – За что ты меня так ненавидишь?»

Отец ответит сквозь зубы, но, как ни странно, развернуто.

«Поля (так он ласково называл свою жену, Ришину маму) уже носила тебя в чреве, когда ей эта сука Оникс предсказала, что ты убьешь ее родами. «Душа вместе с кровью истечет, если немедля от плода не избавишься, – так она сказала. – А дочка слепой родится, ни к чему негодной, и весь род погубит, коли выживет». До утра мы с Полей горевали. Она решилась уж было под нож лечь, да задремала к рассвету. А только проснулась, говорит мне: «Оставлю доченьку». Я как давай на нее кричать, совсем, что ли, дура, с дуба рухнула? А она мне спокойно так: «Предвечная мне не велела малую жизнь губить. И дочку показала – деву-лебедь, с волосами звездного цвета и с глазами невиданной небесной синевы, из пены морской выходящую. Не смогу я, Гага, такую-то красоту погубить, рука у меня не поднимется». Уж я и орал на нее, и ногами топал, и в слезах молил – ни в какую. У беременных-то все мозги набекрень. Вот и Полюшка моя, голова бедовая, поверила в сонную дребедень, и принесла тебе, бесполезной, свою драгоценную жизнь в жертву. Страшно любила тебя, обманщицу, чужой личиной заморочившую собственную мать, хоть никогда и в глаза-то тебя не видывала. Какая дева-лебедь, какие глаза да волосы? – кошка подзаборная, драная, облезлая! Еще наглости хватило Полино приданое себе присвоить! – он схватился за гребень, украшавший Ришину прическу, и вырвал его оттуда вместе с прядью волос. – Прочь пошла, подколодная! Подыхать будешь в подворотне, и то ни слова жалости от меня не услышишь!» – он вытолкает растерянную, растрепанную, рыдающую дочь прочь из дома, и захлопнет дверь перед ее носом. Позже соседи отведут безутешную девушку в местный околоток, откуда ее и заберет Шабо. Так плачевно закончится единственная попытка Риши примириться с собственным отцом.

До самой скорой смерти дочери они больше ни разу не встретятся, а несколько месяцев спустя он сам себя заморит голодом, оставив непонятно кому адресованную предсмертную записку с просьбой о прощении. С его уходом угаснет древний и славный род Ирбисов. Ну, а черви наверняка восхитятся такому повороту событий.

«Я поняла, милый, – справившись с потрясением от обрушившегося на нее будущего, она положила руку на локоть брата. Шабо тут же замолк. Она продолжала, концентрируясь лишь на одном – чтоб не подвел голос. – Конечно же, я поговорю с папой, не волнуйся. А ты постарайся понравиться той девушке, которую он для тебя найдет, ладно? – она неловко подмигнула, заставив брата фыркнуть. – И мы все вместе подумаем, как нам вывернуться из этой передряги».

Шабо обнял ее, истово прижал к груди. Стиснутый между ними котенок задушено мявкнул. Зарывшись лицом в ватную теплоту халата, дыша теплом и запахом брата и не боясь уже больше испортить прическу, Риша закрыла глаза. Пошевелилась, давая котенку пространство для маневра, но убегать тот передумал.

«Я жива, – подумала она, ощущая, как кружится голова от переполняющих ее чувств. – Я все еще жива».

(Надолго ли, душенька?)