Читать книгу Шакал в изгнании - Всеволод Алферов - Страница 2

Когда двери Логова Шакала закрылись за ним, на какое-то мгновение Кха́и Хе́рису показалось, что он ослеп. Сердце успело совершить несколько ударов прежде, чем навстречу ему из темноты начали проступать алые огоньки – словно сотни наблюдавших за ним глаз.

– Как тяжелую ношу несложно опустить, – одними губами произнес Кхаи, – и так трудно вновь взвалить на свои плечи, так и веру несложно отбросить, но потом очень трудно обрести вновь…

Привычные с юности слова придавали сил. Жрецу никогда не нравилось это место, и глаза еще не привыкли к темноте, но он сделал сперва один осторожный шаг, затем другой. Эхо подхватывало звонкое шлепанье его сандалий и уносило к скрывшимся в темноте сводам.

– Однако как нести ношу проще, чем в бессилии оставить ее на земле, так и нести свою веру проще, чем усомниться, а потом вновь искать ее.

Пятьдесят два шага требуется взрослому человеку, чтобы пересечь Логово Шакала от входа до алтаря. Пятьдесят два шага в гулкой каменной утробе под храмом, где темнота словно бы живет своей жизнью, насмехаясь над робкими шагами жреца.

«У меня есть два дня», – пронеслось в голове Кхаи. Мысль, пробирающая до самых костей. Жуть страшнее ледяных ночей севера.

Сотни красных глаз превратились в тлеющие огоньки на концах благовонных палочек. Размытой, едва различимой тенью за алтарем притаилась статуя его бога.

Два дня на то, чтобы хоть что-то изменить…

К тому времени, как у жреца появилась компания, он уже затеплил несколько лампад, а вместо твердого камня под его коленями покоились подушки. Тусклый желтый свет масляных плошек выхватил из темноты огромную собачью морду из черного базальта, в мутном, тяжелом от благовоний воздухе рубины и впрямь казались налитыми кровью глазами.

– По-твоему, это удачное место для встре… – хотел было спросить Воздающий, когда Кхаи вскинул руку, призывая его к молчанию. Отголоски произнесенных слов еще перекликались где-то под потолком.

– Желтый бог воплотился в тебе, Шебе́т Хафра́й! – Кхаи склонил голову в ритуальном приветствии, но Воздающий только отмахнулся:

– Трепать языком ты мог бы и в другом месте!

– Это место предназначено для встречи, а не для разговора.

Кхаи говорил нарочито медленно, давая Воздающему услышать гуляющее по залу эхо. Наступила тяжелая тишина, которую нарушало лишь сбивчивое дыхание второго жреца.

– Желтый бог воплотился в тебе, Кхаи Херис! – наконец произнес тот и беглым жестом коснулся рукой лба.

«Так-то лучше…» – Кхаи позволил себе сдержанно улыбнуться.

Воздающий всегда имел склонность к полноте, и в последние годы предпочитал даже по храму передвигаться на носилках. С одной стороны назначать ему встречу здесь было глупо. Хафрай не привык отрывать свой пухлый зад от подушек – довольно лишь сопоставить, что Воздающий решил посетить Логово тогда же, когда здесь исполняет обязанности он, Кхаи Херис… С другой стороны Кхаи не знал в храме иного места, вход в которое был бы воспрещен для всех, кроме высших жрецов. И в котором – он точно знал – нет ходов, откуда их могли бы подслушать.

Кхаи бросил на собеседника насмешливый взгляд, когда Воздающий непонимающе уставился на протянутую ему руку.

– Мы оставим свет здесь, – терпеливо пояснил жрец.

Руки Хафрая были влажные и холодные, а сам Воздающий едва переваливается на коротких ножках, так что его приходилось буквально тащить за собой.

Шли долго – пока каменные плиты под ногами не сменились земляным полом, а вытянув руку в сторону, Кхаи не нащупал покрытые штукатуркой стены. Выпустив ладонь Воздающего, жрец услышал за спиной его сосредоточенное сопение.

– Где мы?

Эхо молчало, оно осталось позади, в алтарном чертоге, и на этот раз Кхаи соизволил ответить:

– Я говорил тебе, ты очень многого не знаешь о Логове. Подожди, где-то здесь должен быть свет.

Огарок свечи открыл взгляду небольшую келью, вмурованную в скалу глубоко под храмом. В мутном свете были видны лишь очертания сундука, полки, простой деревянной койки – все остальное тонуло в тени. Лишь кое-где из мрака проступали светлые фрагменты фресок: там бледный высокий лоб, здесь мерцают пристальные глаза.

– Это покой для жреца, который совершает обряды в Логове, – наконец заговорил Кхаи. – Очень удобное место: от дверей не слышно, о чем мы здесь говорим, и любой, кто попробует к нам подойти, потревожит эхо.

Не дожидаясь приглашения, Хафрай плюхнулся на лежанку и с тяжелым вздохом вытянул перед собой ноги. Пот, бисеринами усеявший его лоб, коснулся краски вокруг глаз жреца и оставил на щеках угольно-черные потеки.

– Тебя, наверное, удивила моя просьба о встрече, – начал Кхаи, но Воздающий прервал его:

– Не тяни, Херис, ты знаешь, я не люблю болтовни. Еще меньше я люблю сырость, а к носилкам мне возвращаться половину звона.

Кхаи помолчал прежде, чем ответить.

– Ладно, если ты сам так хочешь…

Переступив через ноги Хафрая, жрец опустился на колени перед сундуком, в котором хранились ризы и маски для обрядов. Порывшись там, он извлек на свет завернутый в промасленную кожу сверток.

– Что это? – нетерпеливо поинтересовался Хафрай. Похоже, теперь, когда он устроился поудобнее, к нему начала возвращаться его обычная самоуверенность.

– Это переписка нашего верховного жреца с одним из претендентов на престол, – сказал жрец, поднимаясь с колен. – Прежде всего. Во-вторых, это доказательство того, что нас предали.

– Предательство… – Хафрай помял слово на языке, и его круглое лицо искривилось. – Это очень неаппетитное слово. Сколько я помню, ты всегда любил выспренние разговоры. Я надеюсь, ты знаешь, о чем говоришь.

– Почитай сам, – бесстрастно пожал плечами жрец и вернул напарнику колкость: – Я надеюсь, с твоей армией писарей ты еще не разучился читать?

Хафрай только фыркнул. Прочие называли это его свойство толстокожестью, но Кхаи порой почти неподдельно верил, что все объясняется обилием жира.

– Давай говорить начистоту, – наконец не выдержал Кхаи. – Раньше, когда воины Царя Царей уходили в бой, они всегда приходили в храмы Шакала Пустыни. Когда кто-нибудь умирал в семье бедняка, он всегда приходил к нам, и по-другому и быть не могло. Сейчас бродячие дервиши на каждом углу кричат о том, что бог один…

Хафрай наконец оторвал от пергамента затуманенный взгляд.

– Никто не признается тебе в этом, но еще год или два – и эти ублюдки вышвырнут нас отсюда, – продолжал жрец. – Сейчас, когда старая династия прервалась – это наш последний шанс что-то изменить. Ни один жрец не скажет тебе это в открытую, но все мы надеемся, что Иль Амма́р возьмет в свои руки власть и разгонит попрошаек. Псы Желтого бога, ястребы Харса, быки Аса́ра – да каждая храмовая дружина по всему Царству готова выступить в бой по одному мановению его руки! И о чем ведет переписку наш верховный?

Наступило молчание, и Воздающий пожевал губами прежде, чем заговорить в ответ.

– Откуда это у тебя? – наконец спросил он.

– В доме каждого человека кто-нибудь да убирает, – пожал плечами Кхаи, – в том числе и в кабинетах. Бумаги нужно будет еще вернуть на место.

Вновь молчание. На сей раз Воздающий постучал длинным ногтем по пергаменту.

– Как ты докажешь, что это действительно писал наш верховный? Написано довольно убого.

– Ты сравниваешь с каллиграфией его писцов? Или ты в самом деле думаешь, что человек, который полагается на слуг, превосходно владеет кистью?

Кхаи наклонился вперед, стараясь не вдыхать тягучий, как мед, запах фруктовой воды, которой душился Хафрай.

– Рука верховного, Шебет, вспомни, что она сломана и срослась неправильно. Посмотри как он ведет кисть в слове «благословенный» и вспомни, как он пишет «лучезарный», когда подписывает эдикты. Он не может выписать ни одного длинного слова, его рука соскальзывает, а кисть уходит вниз.

– Эту манеру легко подделать.

– Как много людей видели настоящий почерк верховного, Шебет? Ты, я, Советник Живых. Может быть, Носитель Жезла. Даже из высших жрецов далеко не все так близки к нему, чтобы он писал им сам. Уж, тем более, человек со стороны… сомневаюсь, что кто-нибудь из них вообще знает, как выглядит верховный.

– Ну хорошо, хорошо… – Хафрай отложил в сторону пачку писем, и его глаза забегали по помещению. Не найдя в нем ничего, на чем можно было бы остановить взгляд, он наконец посмотрел на собеседника.

– Хорошо, – зачем-то повторил жрец. – Чего ты хочешь? Ты притащил меня сюда, чтобы сетовать на человеческую продажность?

– Ты Воздающий, Шебет, – невесело усмехнулся Кхаи. – Твоя задача убирать грязь.

– Идти против верховного? Ты безумец, Херис! Ни один… никогда…

Хафрай, казалось, подавился, и все три его подбородка затряслись.

– А у тебя есть выбор? – поинтересовался Кхаи. – Если этот князь… этот поклонник единого бога… если послезавтра его войска действительно займут столицу, не дожидаясь выбора наследника – как ты думаешь, от кого верховный избавится в первую очередь? Не от того ли, кому подчиняются десятки священных убийц? Ты думаешь, он вспомнит, что за последние годы ты к ним ни разу не обращался?

– Но это ни разу не потребовалось!

– Ты Воздающий, Шебет, – с нажимом повторил Кхаи. – Если ты не вспомнишь об этом сейчас, ты встретишься со своим богом раньше, чем тебе кажется.

В келье вновь воцарилось молчание, только на сей раз оно все тянулось и тянулось, а Хафрай молчал так долго, что Кхаи думал, он уже и не ответит вовсе. Наконец, Воздающий провел рукой по лицу, будто снимая налипшую на него паутину.

– Хорошо, – в третий раз произнес он. – Что ты предлагаешь?

Два дня…

Кхаи растерял всякую уверенность, правильно ли он поступает, когда черного дерева ворота распахнулись перед его паланкином. Слушая бормотание роскошных фонтанов в храмовых садах, глядя на доверху заполненные зерном амбары – так легко было убедить себя, что Шакал Пустыни так же могуществен, как и прежде. Город по ту сторону стен был, казалось, и рад посмеяться над Кхаи Херисом.

Воздух над Песьей площадью звенел от визгливых голосов проповедников – как мухи на мертвечину, последователи нового бога слетались к храмам со всей столицы. В просвет между шторками полога Кхаи видел, что выложенная мозаикой мостовая, как коростой, покрыта плотным серым покровом тентов, дырявых навесов и сваленными кучей циновками.

Беженцы…

Иногда жрецу казалось, что все это – части какого-то огромного заговора. Почему именно теперь все бегущие от голода и межусобиц решили искать помощи и милосердия в храмах? Почему они не собираются у дворцовых стен? Нет сомнения, этих людей сюда привело отчаяние, но Кхаи боялся даже предположить, сколько из них действительно ищут помощи, а сколько, не получив ее, бросятся грабить и убивать.

Говорят, новый бог благоволит беднякам и угнетенным… Еще говорят: слова – как искры. Подобранные верно, они разжигают людей, все больше и больше заводя сухой, готовый вот-вот вспыхнуть валежник толпы.

– Касса́р? – окликнул жрец своего капитана. – Скажи слугам, чтобы поторопились. Чем раньше мы выберемся из этой выгребной ямы, тем лучше.

Солдат молча кивнул и наклонился в седле, что-то прошипев носильщикам.

– И передай своим, чтобы держали себя в руках. Нам не нужны неприятности.

Кхаи задернул штору поплотнее и постарался не обращать внимания на шум.

Но не тут-то было. Толпа бурлила и волновалась, как море в сезон дождей. Не удержавшись, жрец вновь прильнул к щели между складками ткани. Их и впрямь окружало море – целое море людей: серое, грязное и враждебное. Едва завидев окруженные эскортом носилки, они все подались вперед, плотным кольцом сомкнувшись вокруг солдат охраны. Кхаи вглядывался в заросшие, казавшиеся помятыми лица. Один из дервишей что-то закричал – будто собака взвизгнула.

«Проклятые ублюдки! – промелькнуло в голове жреца. – Пока мы драли глотки, на кого из сановников сделать ставку, эта падаль подыскала самое послушное, самое свирепое войско».

В большей части обращенных на них взглядов Кхаи читал надежду – это хорошо, это значит, что еще не все потеряно. «Шакал поедает падаль и становится сильнее», – подумал жрец. Это были лишь слова, но почему-то они приносили утешение. Носилки закачались – это слуги ускорили темп – и вот уже площадь осталась позади.

Паланкин остановился в Старом Городе – районе столицы, где в равной мере встречаются и мраморные дворцы, и дыры в стенах. Сойдя с носилок на неровные плиты, Кхаи на мгновение застыл.

Два дня… Небо было цвета крови и ржавчины. В тихих неподвижных сумерках усадьба перед ним казалась безмолвной и опустевшей.

Она ждала его в переднем покое, и в сгустившейся полутьме линии ее тела были еще мягче и еще желаннее.

– Я весь день думал о тебе, – сказал жрец, и понял, что его голос лжет.

Было вино – краснее крови, и была постель – жарче, чем летняя ночь. Были смех, наслаждение и бессвязные слова, выдохнутые в порыве страсти.

Наконец Кхаи оставил ее лежать на подушках, а сам отошел к окну. Из ночи на него глядели факела и огни – словно бы леденеющие с каждым приближающим развязку мгновением. Словно тысячи глаз, которые винят его одни боги знают, в чем… Нет, не боги. Не много ли на сегодня богов?

– Знаешь, Са́тра… – слова не шли на язык, застревали в горле. – Иногда я очень жалею, что у жреца не может быть жены.

– Никто не запрещает тебе прятать в городе свою женщину, – она натянула на плечи покрывало и закуталась в него, как в пестрый балахон. – Не запрещает даже прятать своих детей.

– Ты знаешь?

Кхаи обернулся, и Сатра негромко рассмеялась.

– Ты думаешь, я бросаюсь в постель к кому попало? Я узнала о тебе все, что смогла. Разве ты поступил бы по-другому?

Купола храмов в ночи похожи на обожженные волдыри… Подсвеченный факелами район садов – зеленая гнилая язва на теле города…

– Ради чего ты принимаешь меня? – спросил жрец.

«Глупец, глупец! – твердил он себе. – Такие женщины не отвечают на этот вопрос, а такие мужчины, как ты, его не задают!» Но сегодня был особенный день и, не слушая собственных мыслей, он продолжал:

– Ради этой усадьбы? Лошадей, которых я тебе купил? Ради слуг и дорогих тканей?

Сатра фыркнула.

– Ради дома, – ответила она просто и – откуда-то Кхаи знал это – честно.

– Боги! По-твоему, это дом? Когда ты должна ото всех скрываться? Когда даже слуга у тебя немой?

– Он лучше, чем могли мне предложить другие…

Она встала и пересекла комнату, устроившись возле него в оконной нише.

– Когда ты сама вынуждена скрывать, кто твой мужчина? – недоверчиво закончил Кхаи.

– Дом нужен женщине гораздо больше, чем мужчина. Всего ненамного меньше, чем дети, – сказала Сатра, подставляя лицо ночному воздуху. Ветер донес до них чей-то преувеличено громкий, наиграно радостный смех.

– Это почти так же сильно, как «дай» и «мое» у ребенка, – усмехнулась она и, переведя взгляд на любовника, добавила: – Ты так старался купить меня слугами и лошадьми, что это было почти забавно. Особенно когда ты уже давно купил меня с потрохами.

– Я этого не хотел… – проклятый язык, почему он не слушается как раз тогда, когда он более всего нужен! – Не этого…

– Я знаю, чего ты хотел, – она легонько похлопала его по плечу и оставила Кхаи, потянувшись за кувшином с вином.

Город в темноте – кладбище душ. Ночь молча и терпеливо ждет восхода солнца. Утра, когда война будет уже не через «два дня», а по-простому, без изысков – «завтра».

– Тебе нужно уезжать из столицы, – наконец заговорил Кхаи. – Будут… беспорядки. Я пока не могу сказать тебе большего.

– Ты думаешь, мне есть куда ехать? – Сатра подняла брови.

– Послушай, ты не понимаешь! В городе будут волнения, может случиться все, что угодно. Может смениться власть, может…

Сатра молчала.

Было вино – краснее крови, и была ссора – жарче, чем летняя ночь. Были обвинения и бессвязные слова, брошенные в порыве гнева.

Был прощальный поцелуй, дань вежливости. Так целуют перстни государей да еще, быть может, прикасаются губами к мертвецам.

Кхаи не был в этом так уж уверен.

* * *

Ее называли золотой царицей и венцом владык. О ней говорили, что она храмовая шлюха и город пыли. В действительности имя у столицы было куда скромнее,.

Грязная и разукрашенная, как старая проститутка, она разлеглась в устье великой реки Лахиджа́н, по которой кровь Анха́рского царства течет с заснеженных Зубов Амма́т. Говорили, что во всем мире нет города больше, многолюднее и прекраснее ее.

Сюда приезжали грубые северяне в остроконечных, отороченных мехом шапках, которые смешивают свою кровь с конской и называют своих скакунов боевыми братьями. В нее съезжались учтивые дакха́ни из закатных царств – с золотой краской на веках и накладными ногтями из бронзы и бирюзы. Хитрые и молчаливые торгаши-южане, которые прячут волосы под платками и строят горные города для чародеев. С востока приходили странные люди, у которых мужчины идут в бой, полностью закованные в металл и верхом на одетых в броню лошадях.

Иль Амма́р вступил в этот город просителем.

Его повозку влекли по Дороге Царей двенадцать быков, укрывавший от солнца полог был усеян жемчугами, и он ехал в Золотой дворец, сопровождаемый криками толпы. Проситель, жених… Столица схоронила уже три десятка мужей, и только половина из них умерла своей смертью.

– Этот город – сердце Царства.

Наместник едва расслышал своего спутника. Фахи́з Иль Фахж, его посланец при дворе бывшего Царя Царей, это он привел своего господина к самому подножию трона.

Подобно миражу, в жарком мареве над холмами дрожали очертания дворцовых стен – и ветер с моря нес гнилостную вонь тухлой рыбы. Из окон беломраморных зданий были вывешены знамена и гирлянды цветов – но над сточными канавами кружили мухи, и копыта поднимали над мостовой облачка бурой пыли.

– Эти люди – кровь Царства, – продолжал посол. – Помашите им рукой, господин. Скоро вы будете править ими.

Наместник поморщился.

Гулкий рык огромных, как десяток воинов, барабанов заглушал крик толпы, но Иль Аммару казалось, что вслед ему летят как приветствия, так и проклятия. Каждое утро в трущобах Клубка находили заколотые, зарубленные, растерзанные тела, и единственной их виной были слова против единого бога.

– По-моему, меня приветствуют не слишком радостно…

– Они отчаялись, – мягко ответил его собеседник. – С тех пор, как Царь Царей погиб, не оставив наследника, каждый князь норовит отхватить что-нибудь у соседа. Беженцы стекаются сюда со всего Царства, они ждут нового повелителя всем сердцем, но они растеряны и напуганы.

Наместник все же вынудил себя улыбнуться и поднял руку в приветственном жесте. Толпа взвыла, и этот протяжный и долгий вой заглушил следующие слова советника.

– Я видел то, о чем ты говоришь, Фахи́з, – кивнул Иль Аммар. – Возле Горы Гнева не осталось ни одной уцелевшей деревни, все дороги полны крестьян, они бегут, как муравьи…

– Кар-Семеди последний островок мира в эти неспокойные времена, – подтвердил посол.

Наместник не слышал его, какое-то волнение в толпе привлекло его внимание. Внезапно вся эта многоглавая бестия, это грязное и оборванное тысячеликое чудище вдруг подалось вперед, легко, как игрушки, разметав по сторонам выстроившихся цепью воинов.

Иль-Аммар хотел было сделать знак охранникам, но посол в последний момент удержал его руку.

– Слушайте, мой господин! Они радуются… они приветствуют вас!

Наместник прислушался – сквозь рев тысяч глоток действительно прорывались крики «Слава!», «Многие лета!» и что-то еще в том же духе. Там, где толпа выплеснулась на расчищенную мостовую, десятки рук тянулись к нему, чтобы тронуть, хотя бы на мгновение прикоснуться к ажурной, словно бы сплетенной из кружев повозке.

– Протяните им руку, господин. Они этого не забудут!

Фахиз от волнения так сильно сжал левую ладонь наместника, что тот скрипнул зубами, лишь бы не скривиться.

Что-то не так, неправильно. Предчувствие чего-то недоброго распрямилось, встало во весь рост, нависло над Иль Аммаром… Ему показалось, что контуры дворца в душном воздухе задрожали сильнее – будто бы он смеялся над незадачливым претендентом.

Гомон встречающих, казалось, достиг апогея, наместнику почудилось, что он чувствует этот рев уже не ушами, а кожей. Перегнувшись через витой подлокотник, Иль Аммар опустил руку вниз, почти касаясь протянутых ему ладоней.

Боль ударила по спине жгучим хлыстом, проскрежетала стальным лезвием по ребрам. Наместник хотел закричать, но вместо крика из горла вырвалось клокотание напополам с кровавой пеной. Он еще видел, как солдаты эскорта бросились к своему господину, видел, как забился в самый угол носилок Аль Фахж. Знамя с пурпурной башней покачнулось и мазнуло наместника по лицу.

Больше он не видел уже ничего…

Наутро город казался опустевшим. Вымершим. Ни звука, ни встречного, ни даже бродячего пса – будто бы даже звери, и те сейчас были на Дороге Царей и глазели на Иль Аммара. Это устраивало Кхаи. На Старый Город опустилась тишина, и только отдаленный стон тамтамов был слышен как слабое, приглушенное расстоянием эхо.

«Как тяжелую ношу несложно опустить…» – подобно молитве повторял жрец. Последний день. Если все не решится сегодня, завтра войско уже войдет в город, и тогда… лучше не думать, что тогда будет! Самое меньшее, все они в один миг превратятся в изгнанников, когда каждый храм в городе станет домом единого бога.

Жрец не торопился. Огромный гонг в храме Ата́мы, владыки времени, успеет прозвонить один, а то и два раза, пока Иль Аммар доберется до дворца. Там, если все пойдет, как должно, верховный останется отрезанным от своих людей. Едва войско узурпатора подойдет к городу…

Кхаи не успел закончить мысль.

Сперва ему показалось, что это далекий шум прибоя, потом тамтамы пропустили удар и смокли совсем. В наступившей тишине было слышно, что гул толпы перерос в голодный рев, похожий на рык пустынного льва.

Кобыла всхрапнула, когда жрец ударил ее пятками по бокам, и понеслась вперед. Вязкий, холодный и липкий комок страха зашевелился где-то в низу живота, а сердце колотилось, казалось, в самом основании горла.

Они встретились на базарной площади, под потемневшими стенами палаты писарей – всадник и группа оборванных голодных беженцев. Мимо Кхаи бежали женщины и дети, спеша укрыться в своих домах. Некоторые мужчины сопровождали их, но гораздо больше было тех, что выламывали палки из купеческих навесов и пытались высадить двери здания, где писцы Царя Царей закрепляли сделки.

Несколько взглядов обернулось к жрецу, но тот не стал дожидаться, пока налетчики сообразят, кто он. Пришпорив лошадь, он ворвался в лабиринт навесов и палаток, заставляя кобылу петлять между бочками, ящиками и нагромождениями корзин.

Над площадью прозвенели несколько криков «Аза́м!» – Единый – но вскоре потонули в гневном вое, требующем денег, зерна и хлеба.

– Где вы прячете еду? – кричал один.

– Хлеб! – ревел другой. – Ищите хлеб и мясо!

Десятки голосов подхватили его призыв: сложно думать о богах, когда владыка голод требует поклонения каждый день.

Оказавшись в небольшом закутке между сложенными штабелями тюками ткани, Кхаи остановился. Что бы ни случилось на Дороге Царей, прорываться туда теперь было сродни самоубийству. Кобыла Сатры тяжело дышала, роняя на мостовую хлопья пены – оставлять ее при себе было бы еще большей глупостью.

Жрец уже слышал треск ткани и стук перевернутых корзин – наверное, толпа добралась и до самого базара. Хлопнув лошадь по крупу, он начал сдирать с себя неподатливые кольца и браслеты. Мало быть пешим, когда все в тебе выдает жреца… Кхаи задохнулся от ужаса: любой узнает его по бритой голове и татуировке надо лбом.

Жрец кромсал ритуальным ножом шелка и хлопок, когда в его убежище ворвался ражий детина с выломанным из мостовой куском мозаики. Мгновение они еще смотрели друг на друга, как на вставшее из погребального костра привидение…

Не долго думая, Кхаи просто бросился на противника, ударил его затылком в грудь, повалил на землю. Краем глаза он видел, как судорожно царапают по пыли скрюченные пальцы громилы, как отошла назад сжимавшая камень рука…

Времени на размышления не было. Кхаи успевал сделать последнее, единственное, что могло остановить руку, пока она еще не нанесла удар. Он просто вцепился бандиту в горло: как зверь, как собака… как шакал. Укусил изо всей силы, рванул на себя… Что-то горячее и медное на вкус заволокло рот, прянуло вонью в лицо.

Наверное, на несколько минут жрец потерял сознание, потому что, когда он пришел в себя, крики стали громче, а в окнах палаты писарей начинал заниматься огонь. По площади рыскала уже определенно не одна группа бедняков.

Стараясь не смотреть на тело, жрец оглядел себя с головы до ног. Теперь уж, во всяком случае, никто не покусится на дорогую одежду: вся его грудь была залита кровью, подол был испачкан в пыли, а плетеный пояс оторвался. Оставалось только найти себе платок, чтобы закрыть бритую голову, но в распоряжении Кхаи был целый рынок. И нож… слава богам, хотя бы он никуда не делся.

К тому времени, как жрец осторожно выглянул из-за обломков крайнего навеса, на площади почти никого не осталось. Большая часть налетчиков отправилась на поиски новой добычи, и только одинокие мародеры перебирали то, что оставила после себя толпа.

«Я выгляжу так же, как и они», – сказал самому себе жрец, и все же потребовалось несколько вдохов, прежде чем он решился покинуть свое укрытие.

Дом писцов стоял пустым и разграбленным. Одна из створок ворот стояла на месте, другая криво висела на покореженном косяке. Окна, с которых сорвали резные ставни, таращились в небо зияющими черными глазницами.

Кхаи уже пересекал площадь, когда краем глаза заметил несколько фигур, отделившихся от хаоса торговых рядов. Жрец обернулся. Их было пятеро – в серых рубахах, с короткими увесистыми дубинами, ничем не примечательные по виду.

«Им нет дела до меня, – заверил себя Кхаи. – Все, что они ищут – это добыча. Зачем им грязный перепуганный горожанин?» Но все же он ускорил шаг, и к его удивлению, оборванцы поспешили за ним, точно кольцо охотников, загоняющих пустынного зверя.

Жрец почти вбежал в небольшой дворик и попытался водворить на место створку ворот, когда услышал шум за спиной. Он обернулся как раз вовремя, чтобы заметить еще троих охотников, выбежавших из палаты писарей.

Кхаи не успел испугаться. Он бросился в обход здания, в узкий промежуток меж самим домой и глиняной оградой. Сандалии громко стучали по плиткам, и дыхание судорожно рвалось из груди – но преследователи не отставали.

Первый поворот, второй… вот-вот должна появиться задняя калитка, за ней – квартал ремесленников, уж как-нибудь он сумеет затеряться среди бесчисленных мастерских…

Но вместо калитки из-за угла показался тупик, и пересохшая сточная канава скрывалась в дыре под оградой. Когда жрец обернулся, перед глазами мелькнуло только окованное дерево дубинки, а потом вселенная вспыхнула радужными брызгами у него перед глазами.

Первым в беспамятство жреца явился холод и следом за ним, словно бы рука об руку – страх. Повернув голову, Кхаи глухо застонал, когда затылок отозвался тупой ноющей болью.

– Желтый бог воплотился в тебе, Кхаи Херис! – послышался над ним дребезжащий и полный насмешки голос.

Жрец открыл глаза, но увидел только мутный силуэт и свет у него за спиной. Тусклый огонек одинокой свечи причинял боль, так что Кхаи счел за лучшее вновь зажмуриться. Против воли с губ его сорвался новый стон.

– Это все, что ты можешь сказать, Первый Распорядитель? – Се́иду Рамма́к, верховный жрец Шакала Пустыни, встал, и Кхаи слышал, как зашуршала ткань, как переставили подальше свечку. – У такого пламенного борца наверняка должно быть, что сказать, – сухой смешок верховного противоречил серьезности его голоса.

Жрец молчал. Молчал долго, втайне надеясь, что его оставят наедине с болью и страхом, но Раммак все не уходил и, судя по всему, даже не пошевелился.

– Это Воздающий? – наконец спросил Кхаи. – Он не выдержал?

Жрец не боялся выдать союзника, свято уверенный, что Раммаку известно решительно все. Смешно сказать… «Воздающий». Высокий пост предписывает Хафраю управлять целой сворой священных убийц, знать обо всех шепотках, что блуждают по городу и могут заинтересовать Шакала. Если бы!

Когда они расставались прошлым вечером, на Хафрая было жалко смотреть: от одной мысли о том, что ему придется исполнять обязанности, толстяка бросало в дрожь. О, он храбрился, и даже надулся от важности, но осанка смельчака в его исполнении мало чем отличалась от развязности лошадиного барышника. И все же… все же Хафрай был единственным из приятелей юности, которому Кхаи еще мог довериться. Его предательство причиняло боль.

Жрец вновь открыл глаза. Теперь он ясно видел Раммака: сухонького старичка с несообразно большой бритой головой. Его бледные губы были такими узкими, что когда он негодовал, Кхаи казалось – рот верховного вот-вот сожмется в точку.

– Где я? – предпринял новую попытку жрец. Он попробовал встать, но обнаружил, что толстые ремни удерживают его на лежанке. Со всех сторон их окружал мрак, и неподвижный прохладный воздух говорил о том, что они находятся в каком-то подвале.

– Ты гость в моем поместье, – уголки губ Раммака скривились в едва заметной усмешке. – На всякий случай, я решил приютить тебя подальше от храма. Простая предосторожность.

– Чего ты хочешь?

Упрямый комок встал поперек горла жреца, и слова давались с трудом, с сиплым хрипом.

– Ты удивишься, когда узнаешь, – верховный наконец-то пошевелился, будто это был первый заинтересовавший его вопрос. – Я ищу твоей помощи, Первый Распорядитель.

Кхаи вздрогнул.

– Где мои союзники?

– Кто где… – Раммак колебался с ответом. – В последний раз, когда я видел твоего друга Хафрая, он добрался до храма и дрожал от страха. Часть твоих людей попалась под руку бунтовщикам, так что бедняга остался совсем один, – он развязно хихикнул. – Успокойся, он слишком слаб для предателя. Ты вел переговоры с другими храмами?

Жрец молчал.

– Кто из высших жрецов помогал тебе? Какая часть дружины тебе подчинялась?

Вопросы сыпались один за другим, Кхаи только закрыл глаза. Наконец Раммак устал от звука своего голоса и умолк.

– Чего ты хочешь? – чтобы хоть что-то сказать, повторил жрец.

– Ты нетерпелив… – сжал челюсти Раммак. – Пятнадцать лет службы Владыке, и столько нетерпения! Твой друг Хафрай был прав. Он предлагал тебе сразу избавиться от меня, неужели ты думал за два дня и набрать союзников, и собрать полный синод, и снять меня? Тебе бы нужно было знать, что игра по правилам – очень неторопливое развлечение. Тем более, игра против того, кто уже все подготовил.

– Если я осужден, я прошу тебя вынести приговор и…

– И ты опять нетерпелив, Кхаи Херис, – прервал его речь Раммак. – И не умеешь проигрывать. Я служил трем царям, и два раза оставался в дураках. В третий раз я уже кое-чему научился.

Он замолчал на мгновение и заговорил вновь – сладко, почти слащаво:

– Но, я полагаю, это твое нынешнее положение сбивает тебя с толку. Я понимаю, трудно мыслить здраво, когда лежишь, прикованный к скамье. Когда я уйду, мой слуга проводит тебя в гостевые комнаты. Приведи себя в порядок и отдохни, и тогда мы поговорим. Я даю тебе три звона.

Верховный встал, заслонив собой свет, контуры его худых рук нервно подергивались, будто бы не находя себе места.

– Я повторяю, что ищу твоей помощи, а не покаяния.

Зашаркали по полу шаги, зашуршала одежда – Раммак ушел. Кхаи остался в полной темноте.

Гонг в храме Атамы звонил гулко и мерно – как чье-то сердце. Три звона… как прикажете отмерять время, если гонг все звонит, и звонит? Его резкий пронзительный голос раздражал Кхаи, от него нельзя было укрыться даже в самой уединенной из комнат – с тех пор, как они покинули подвал, этот звон преследовал жреца.

Поначалу Кхаи было даже любопытно, кто же удостоился подобной чести, когда жрец вдруг сообразил, что это не похоронный бой. Это был набат, которого столица не слышала, наверное, пару столетий.

Из окон своих комнат Кхаи не смог ничего разглядеть. На то и район садов, что за окном встают бесконечные поместья и парки. Вдоль канала, что отделял их от остальной части города, суетились белые фигурки городских дружинников. На все, даже самые невинные вопросы слуги отвечали молчанием.

Казалось, время остановилось… Во всяком случае, гонг все звенел, разливая над городом свою тревожную жалобу, и тени в комнате словно бы застыли, и даже солнце, похоже, не меняло своего положения. Видимо, где-то у Раммака были солнечные или водяные часы, потому что прошел, казалось, целый день – но тяжелые двери все же отворились, и на пороге появился очередной молчаливый слуга.

Верховный ждал Кхаи во внутреннем дворике. Из подвешенных на медных цепях корзин свешивались веревки каких-то ползучих растений, шепот фонтана сливался с назойливым голосом гонга и заглушал все, что могло бы заинтересовать любопытные уши.

– Присоединяйся! – Раммак протянул ему кубок из красного иола́дского стекла и добавил: – Выпей. Тебе станет лучше.

– Что это?

Охряные стенки чаши преломляли цвета, но, похоже, напиток был бледно-бежевым и густым, как кисель.

– Вытяжка из корней хебе́ни. Очищает сознание и приносит спокойствие.

«Если он хочет меня отравить… – пронеслось в голове Кхаи, – убить меня можно было куда скорее и проще». Когда жрец поднес чашу к губам, Раммак негромко рассмеялся, потешаясь над его нерешительностью.

– Ты уже дважды спрашивал меня, чего я хочу, Херис, – наконец заговорил он. – Я не стану больше томить тебя. Садись, садись…

Должно быть, ему доставляло удовольствие разыгрывать из себя радушного хозяина. Раммак гордился тем, что у него на каждую ситуацию всегда заготовлены нужные слова.

– Но позволь мне сперва объяснить тебе, как обстоят дела за каналом. Иль Аммар мертв, – веско произнес верховный. – Не стану скрывать, я сам об этом позаботился. Но в этом можно найти и положительную сторону: взойди он на престол, нас ждали бы охота на теней, всеобщий страх и хаос на улицах.

– Кажется, мы это уже получили, – хмыкнул Кхаи, но Раммак, как ни в чем не бывало, продолжал:

– Те жрецы, что поддерживали тебя, отчасти тоже мертвы. Некоторые попросту не добрались до своих храмов. Видят боги, Херис, этот бунт – вовсе не моя затея, хоть и не стану отрицать, что я готовил нечто подобное. Но то, что происходит сейчас, на руку только беженцам и беднякам. Эти волнения… – он на мгновение умолк, не то подыскивая слова, не то давая собеседнику вслушаться в набат, – они вредны всем. Мне, тебе, храмам, новому богу… Царству тоже, если уж на то пошло.

Кхаи наблюдал за ним, представляя, как гибкое каменное тело шакала, чья статуя покоилась тут же на постаменте, набрасывается на своего первого служителя, как морщится в гневе узкая собачья морда.

– Моя цель была натравить всю эту ораву на храмы. По толпе пошел бы слух, что наместника убили жрецы… – предупреждая возражения Кхаи, Раммак поднял руку: – Навряд ли люди на улицах знают, что именно на него вы надеялись. Завтра в город войдет войско, никаких столкновений бы не было. Просто старые боги ушли бы в изгнание. Растворились, пропали на задворках Царства вместе со своими жрецами.

– Ты забываешь о храмовых дружинах, – напомнил Кхаи. – Они найдут, чем ответить бунтовщикам.

– Херис… – бескровные губы верховного дернулись в усмешке. – Твои дружинники ходят по тем же улицам, что и другие. Они пьют в тех же харчевнях и развлекаются с теми же танцовщицами. Они не пойдут против своих друзей и соседей.

– Сама мысль ввести в этот город войска – кощунство! – продолжал настаивать Кхаи. – Столица священна. Ни один узурпатор не осмелится захватить ее, все предпочитали проливать за нее кровь подальше от города. Любого, кто приведет на эти улицы свои мечи, разорвет толпа. Ему придется бороться и с беднотой, и вельможами, и городской дружиной. Каждый час его сидения на троне будет таить для него смерть: от яда или от меча телохранителя…

– Весь секрет в том, – перебил его Раммак, – что сами жители столицы могут делать все, что угодно. Они сами начали войну на улицах, а мой князь только появился бы вовремя, чтобы помочь им победить без крови. Его воины откроют перед ними ворота храмов и тамошних амбаров, выгонят старых жрецов и посадят на алтари того, кого ждет толпа – нового бога.

Некоторое время Кхаи молчал.

– Так ты говоришь, что где-то ошибся?

– Верно, – Раммак вновь поднес к губам чашу. – Я не ожидал, что от вида крови они взбесятся, как уличные псы. Все началось со смерти Иль Аммара, а когда волна покатилась, ты не прикажешь паводкам, чьи посевы разрушать. Теперь бессмысленно направлять толпу против храмов, она уже воюет против всех. Для меня этот бунт – то же, что и для тебя.

– И так мы подошли к тому, чего ты от меня хочешь.

– Ты схватываешь на лету, Херис, – съязвил Раммак. – Ты второй человек после меня в этом храме. Твои люди держатся за тебя, скажи им только слово – и с этим недоразумением будет покончено. Мне нужно, чтобы храмы признали волю нового Царя Царей.

– Под недоразумением ты понимаешь Шакала Пустыни? – поинтересовался жрец. – Я скажу только слово – и Шеххан тоже отправится в изгнание?

– Ты останешься, – пожал плечами верховный.

– Этого мало.

– Херис, ты святоша, но не говори мне, что ты слепой, – прищурился Раммак. – Ты был там, в городе, и видел этих людей. Шакал Пустыни им больше не нужен, равно как и Атама, и Асар, и все боги, которых ты только вспомнишь. Единый обещает помощь всем, и толпе это нравится. Что бы сделал твой Иль Аммар? Побросал проповедников в ямы? Такая охота никогда не заканчивается, потому что на их место придут другие, а против целого города бессилен даже Царь Царей.

– И ты предлагаешь вовремя перейти на сторону победителя?

– В этом и заключается игра, – морщины смяли татуировку на лбу верховного. – Тот, кто играет слишком честно, обрекает на смерть и себя, и других. Он слишком твердолоб, чтобы вовремя остановиться и предотвратить кровопролитие.

Кхаи залпом осушил свою чашу и провел рукой по лицу, вытирая пот.

– Если бы не твоя игра по правилам, Иль Аммар был бы жив, – говорил Раммак. – И этого бунта не было бы. И пусть этот город был бы готов вспыхнуть, всех этих смертей можно было избежать.

– В молодости я уже ходил по этой дороге, – как можно спокойнее проговорил жрец. – И знаю, куда она ведет.

– Не поучай меня! – губы Раммака сжались в тонкую линию.

Кхаи только отвернулся. На некоторое время в садике воцарилось молчание.

– Что ты сделаешь, если я не соглашусь? – наконец спросил жрец.

– Я? – казалось, верховного удивил вопрос. – Я отпущу тебя в любом случае. Мое дело еще может выгореть, но твое уже проиграно. Твое божье войско в осаде на Песьей площади. Сделай то, что я хочу – и останешься при дворе. Нет… – он развел руками, – что ж, у меня есть другие возможности надавить на тебя.

Его слова повисли меж ними, а в голове Кхаи словно бы гудел свой собственный гонг. «Дети?» – мелькнула короткая мысль. Его тайна: самая сокровенная, хранимая бережно, как священная реликвия… Боясь выдать себя голосом, он только вопросительно поднял брови, и Раммак в ответ бросил одно единственное слово:

– Сатра.

Он покинул резиденцию верховного на переломе дня, когда тот уже начинает понемногу клониться к вечеру. Сегодня ему предстояло пройти длинный путь – еще более длинный оттого, что он не знал, где и как этот путь закончится.

Столица дышала зноем. Ветер поднимал с мостовых бурые, как жевательная трава, облака пыли, и только вездесущие мухи сновали в душном мареве. Пожалуй, лучшего времени, чтобы проникнуть в осажденный храм не найти – в сезон засухи, после полудня… самая кровопролитная война затихает в такое время дня.

– Что если они не дадут нам проехать?

Кхаи бросил обеспокоенный взгляд на мост, который все утро был ареной противостояния между городской стражей и бунтовщиками.

– Они не посмеют нас остановить, – отрезал капитан раммаковой охраны.

Жрец только с сомнением покачал головой, но никто не обратил на него внимания.

За каналом было три группы горожан: и беженцы, и ремесленники, и даже пара купцов в распахнутых на груди рубахах… завидев вооруженный эскорт, они лениво зашевелились, но так и не вылезли из тени. Сандалии солдат захлопали по пустынной улице меж выстроившихся караулом каменных львов.

Кхаи дорого бы дал за то, чтобы ехать сейчас в Старый Город, а не в сторону Песьей площади. Двое слуг обмахивали его опахалами, еще один держал над ним пергаментный зонтик от солнца – но все это было сродни золоченой клетке. Солдаты упрямо и молчаливо направляли повозку туда, куда приказал им верховный жрец.

Когда капитан забарабанил рукоятью меча в ворота храма, словно невидимая волна прокатилась над головами. Над площадью повисла гнетущая, пугающая тишина. Храм Шеххана молчал.

Кхаи не назвал бы это осадой. Да, что-то неуловимо изменилось на площади за прошедший день. Циновки и тенты все так же покрывали мостовую, воздух так же смердел вонью немытых тел, чадом жарящегося масла и чесноком… Но осада? Скорее, из направленных на них взглядов исчезла всякая надежда: глаза бедноты были тусклыми и пустыми.

Наконец тяжелые черные створки приотворились. Поймав выжидающий взгляд капитана, Кхаи сошел с повозки и прошел в открывшуюся щель. Один. Ворота еще не успели закрыться за его спиной, а он уже слышал щелканье кнута – воины Раммака спешили убраться с Песьей площади восвояси.

– Кого я вижу! Первый Распорядитель? С эскортом в цветах верховного жреца?

Кого Кхаи ожидал увидеть меньше всего, так это Умм Ба́хри, командира храмовой дружины. Из-за его плеча нервно улыбался Хафрай, еще дальше… Верховный жрец богини правосудия, Первый Распорядитель Атамы, еще один Воздающий – на сей раз из храма Джаха́та, покровителя ученых и писарей.

Его встречала целая процессия тех, кто раньше не обращал на него внимания, и все они смотрели на него настороженно и почти с опаской. Они знали, что эту похлебку заварил он сам – в то время, как они не решались и рта раскрыть в присутствии Раммака.

– Ты скажешь, что это совпадение, Херис?

Командир не произнес ритуального приветствия, и в словах его сквозила угроза, но голос дрогнул. «Он боится, – вдруг понял Кхаи. – Он боится меня так же, как раньше боялся верховного».

– Раммак следил за мной уже несколько дней, – устало проговорил жрец. – Его люди подстерегли меня сегодня утром и захватили в плен.

Расталкивая соседей, вперед выбрался Первый Распорядитель Асара, еще один толстяк, почти неприлично огромный на фоне своих голодающих прихожан..

– Желтый бог воплотился в тебе, Кхаи Херис! – заискивающе заговорил он. – Мы все рады видеть тебя в добром здравии.

Они увлекали его в сторону храма, кружась вокруг, как осы над медом. «Как у кочевников пустыни… тот, кто убивает старого вождя, становится новым и внушает благоговение всему племени, – думал Кхаи. – Я просто заменил для них Раммака». От этой мысли, его бросало в дрожь.

Храмовые сады теперь мало чем отличались от площади за стеной. Дым костров распластался поперек неба неряшливыми черными космами, пестрота шатров и палаток солдат заглушила спокойную зелень парка.

– Чего он хотел? Зачем он привез тебя сюда? – сыпал вопросами командир, направляя Кхаи к аллее, вдоль которой застыли каменные истуканы с собачьими головами.

– Хочет, чтобы я убедил вас принять узурпатора и покинуть город.

– Надеюсь… – начал Бахри, но Кхаи не дал ему договорить.

– Было бы глупо остановиться на полпути, – жрец слабо улыбнулся. Бессонная ночь и волнения сегодняшнего утра давали о себе знать: голова гудела, и он едва слышал собственные слова.

– Мы продолжали твое дело даже когда думали, что ты убит, – заверил Кхаи какой-то жрец. Что бы он там ни говорил дальше, властные команды заглушили его слова: десятники и капитаны сгоняли своих людей на площадку перед пилонами.

Пройдя под увитой плющом аркой, которая вела к центру сада, Кхаи остановился. На возвышении, обычно служившим местом для медитаций, восседал юноша в золотой маске. Его окружали двенадцать слуг с опахалами из страусиных перьев. Жрец наскоро пересчитал края ослепительно белых одежд из газа, выглядывающие друг из-под друга. Двенадцать. Число Царя Царей. Проклятие! Они раскопали даже копию маски, не хватало лишь венца на голове – того венца, который можно отыскать только в Золотом дворце.

Кхаи обернулся было к командиру, который явно руководил этим сборищем, но юноша опередил его.

– Желтый бог воплотился в тебе, Кхаи Херис! – он поманил жреца к себе. – Подойди ближе. Твои друзья много рассказывали нам о тебе.

Немного обескураженный, Кхаи все же подошел на несколько шагов. Взгляд отмечал все новые подробности: городские вельможи, рассевшиеся у подножия возвышения, обилие золотых колец, браслеты – казалось, на руки парня нацепили все драгоценности, которые только смогли найти в этом храме.

– Мы благодарны тебе за помощь, что ты оказал городу и нашему престолу, – продолжал юноша, окунув пальцы в чашу с ароматной водой. Наверное, жрецу полагалось согнуться в поклоне, но вместо этого он только процедил:

– Кто этот ряженый?

– Новый Царь Царей, – с улыбкой ответил ему Бахри и, подавая Кхаи пример, низко поклонился.

– Царь Царей? Здесь?

На лице парня промелькнула тень беспокойства.

– Он был избран Советом сегодня в полдень, – поджал губы командир. – И, видят боги, он ничем не хуже твоего Иль Аммара.

– Сейчас не время для ссоры, – вставил юноша и тут же сбился: – Я должен… мы должны напомнить, что этот человек спас нас всех, предупредив заранее…

Наверное, этот паренек был даже неглуп. Наверное, он и в самом деле был не хуже простого, как мясник, Иль Аммара – но Кхаи едва не заскрежетал зубами от досады. Эта оговорка… ему хотелось хорошенько встряхнуть мальчишку, чтобы сбить с его губ царственное «мы».

– За какие заслуги ты его выбирал, Бахри? – выдавил из себя жрец. – За смазливую мордашку или за близкое знакомство?

Весь храм знал, что командир питает необъяснимую слабость к хрупким юношам. Что же, сколько бы мозгов ни было в голове мальчишки, внешне он и впрямь удовлетворял критериям Бахри.

– Он сын смотрителя Золотого двора, – вмешался Хафрай. – И он устраивает всех, кто…

– Но до выбора осталось еще две луны! Князья из провинций еще даже не добрались до столицы!

– Городские власти его поддерживают, – пожал плечами Бахри.

Кхаи еще раз пробежался по сановникам беглым взглядом. Не все, далеко не все. Хорошо, если половина Совета Достойных.

– От его имени наши силы разгонят бунтовщиков, – говорил тем временем командир. – И нам будет, что выставить против узурпатора. Ты слепец, если не видишь, что нам нужны мечи землевладельцев!

Парень честно пытался остановить перепалку, он даже поднялся со своих подушек, но если Кхаи чего-то и достиг – так это положил конец маскараду. В поднявшейся суматохе даже слуги перестали обращать внимание на новоявленного повелителя.

– Ты хочешь вести своих людей в бой? Против горожан и купцов? – Кхаи показалось, что он ослышался. – Твое войско – это плевок в пустыне.

– Не только своих, здесь дружины из всех храмов города.

– Ты безумец, Бахри! – выдохнул жрец. – Если раньше это был только бунт, ты положишь начало гражданской войне. Когда остальные наместники доберутся до города и узнают…

Он не стал договаривать.

– Хочешь сказать, ты выходишь из игры? – в глазах командира заиграли злые огоньки. – Теперь ты снимаешь с себя всякую ответственность?

Кхаи попятился.

– Твоя постель – это твое дело Бахри, – произнес он. – Но я не настолько глуп, чтобы за нее сражаться.

В каждом споре рано или поздно наступает момент, когда одна из сторон обращается в бегство. К облегчению жреца, с командиром это уже произошло.

– Убирайся! – только и смог он ответить. – Беги к своему Раммаку!

– Пусть твой день будет счастливым, верховный, – коротко кивнул ему Кхаи и пошел прочь.

Жрец устал. Устал до того, что ему казалось, предел этой усталости давно пройден, и хуже уже не может быть. И все же каждый новый час доказывал ему обратное. Гонг трезвонил – все так же, и усадьба Сатры казалась такой же молчаливой и покинутой – как и вчера.

Мебель тонула в сумрачном неподвижном море теней. Сквозь щели в ставнях по полу протягивались длинные тонкие полоски света, ломались по углам комнаты и лежали на потолке. Тихо. Пусто. В тишине было отчетливо слышно хриплое дыхание большого города.

– Сатра? – окликнул жрец.

Собственный голос показался ему напуганным и плаксивым.

Она лежала у подножия лестницы, как беспомощное животное, настигнутое охотником. Загорелые руки, вывернутые под неестественным углом, вцепились в край циновки, видимо, она еще ползла куда-то, когда ее напоследок ударили по голове. Волосы, бывшие некогда непокорным ливнем черных кудрей, теперь слиплись в вязкую кровавую массу.

Это было больно. Больнее сотен топоров палача. Больно вдвойне оттого, что страсть его, ее страсть – были растрачены, распроданы, расплеваны в дорогих подарках и спущены в песок. Десять божьих законов с самого начала стояли меж ними – пламя десяти костров.

Он сидел над телом долго. Слишком долго.

Ему вспоминалась их первая встреча – на канале, что окружает район садов. Она сидела против него в снопах лунного света, прислонясь к переборке барки. Порой тень платанов и акаций скрывала ее, а потом вдруг она вновь являлась в лунном свете, как видение. Вспоминал, как они гуляли вдоль доков, и широкие масляные пятна на воде волновались в багровых лучах солнца, напоминая бляхи из начищенной бронзы.

Он не мог прикоснуться к ней. В ней не осталось ничего человеческого. Слишком длинные руки с сжатыми, как клешни, пальцами, лицо – смятая болью и страхом маска.

Беспомощное животное, настигнутое жестоким охотником.

Он поднялся, когда последний дневной свет вытек из неба, оставив затянутую дымом беззвездную черноту.

Кто это сделал? Верховный? Раммак забрал бы ее к себе, велел оставить пару синяков, но не навредил бы ей. Ему была нужна помощь. Или это была его месть?

Была горечь – краснее крови заката, и была боль – жарче тысячи преисподних. Были бессвязные проклятия и отчаяние.

Когда он покинул усадьбу, Кхаи казалось, что самую душу его выдернули из тела, подменив оболочкой из сухого, рассыпающегося от старости папируса.

В последние два дня его жизнь словно замкнулась в кольцо, и Кхаи не был уверен, отчего кружится его голова: от усталости ли, недосыпа – или же от этого блуждания по кругу. Храм, дом Сатры, верховный, вновь храм, и опять Сатра… И снова поместье Раммака.

Он не помнил, как добрался сюда. Расцвеченный вспыхнувшими огнями, город будто бы состоял из двух цветов – черного и багряного – и люди, потрошащие друг друга на улицах, казались снующими туда-сюда тенями. Ему казалось, что отряды из храмов почему-то сражаются не с горожанами, а с городской дружиной, но все они были призраками, до которых ему не было дела.

В сторожке над воротами поместья мелькали огни, но прошло не меньше половины звона, пока небольшая калитка не приоткрылась на его стук.

– Что угодно господину?

Это был все тот же капитан, что днем сопровождал его в храм Шакала.

– Мне угодно встретиться с верховным. Это дело чрезвычайной важности.

Калитка распахнулась шире. В свете факела тени стражников метались по земле, как разбухшие от крови нетопыри.

Его провели в кабинет – должно быть, тот самый, из которого целую вечность назад были выкрадены пресловутые письма. Раммак был облачен в простую черную рясу служителя культа, вглядываясь в мутную глубину бронзового зеркала, он все поправлял и поправлял одеяние на плечах, но на его иссохшем теле оно так или иначе висело мешком.

– Зачем ты пришел? – хмуро спросил он, взглядом отпустив охрану. – Твои люди уже начали бой и успели его проиграть. Я искренне советовал тебе перейти на мою сторону.

Кхаи молчал. Видимо, что-то не давало верховному покоя, потому что он сплел руки, вновь расплел, еще раз разгладил складки рясы.

– Если ты решил одуматься, у тебя еще есть время, – вновь заговорил он. – На моей стороне торговцы и городская дружина, но нет ни одного влиятельного человека. Нас ждут, ты можешь сейчас присоединиться ко мне. Видят боги, Херис, я буду рад. Ты единственный настоящий шакал в своре шавок.

– Ты был прав, это последний способ остановить кровопролитие, – согласился Кхаи.

Раммак улыбнулся. Когда он потянулся за отделанной черным ониксом маской верховного жреца, руки его тряслись уже куда меньше.

– Я присоединюсь к тебе, если только… У меня только один вопрос. Сатра…

Верховному хватило одного слова. Его лицо стало желтее восковых свечей, что окружали зеркало.

Кхаи не стал дожидаться оправданий, он ударил верховного: не так уж сильно, неумело. Раммак взмахнул руками и начал кулем оседать на пол. Тяжелая алебастровая чаша сама собой оказалась в руке жреца, потребовалось всего два удара, чтобы верховный затих.

Кхаи слышал шум за спиной, но почти ничего не видел из-за пляшущих перед глазами искр. Наверное, за дверью оставалась пара телохранителей, и теперь они ворвались в кабинет, заслышав шум.

Кхаи никогда не умел драться – в конце концов, он был жрецом, а не воином. Комната плыла перед глазами, и кровь гудела в ушах, но так было, наверное, даже проще. В него словно бы вселился демон – из тех, что, по слухам, овладевают северянами, когда они впадают в боевое безумие.

Одного телохранителя жрец толкнул в окно. Он не видел, что с тем стало, только расслышал, как хлопнули ставни. Со вторым стражником они некоторое время кружили вокруг стола – цветные брызги застилали глаза, и звуки раздавались гулко, как из оббитой железом ямы.

Кхаи пропустил момент, когда телохранитель обманул его и внезапно очутился рядом. Жрец схватил его за мужские органы и крепко сжал. Уже послужившая ему оружием чаша довершила дело, пока охранник корчился на полу.

Потом – провал в памяти. Бельмо. Когда жрец пришел в себя он поднял с пола маску верховного жреца. Немного помятая, но целая. Зеркало отразило его лицо в окружении белых зубов. На лбу, там, где маска закрывала татуировку, злобной яростью горели рубиновые глаза.

Оценивая время, Кхаи бросил взгляд в окно. В утреннем свете острова на реке казались огромными заснувшими рыбинами. Словно устав от набата, гонг в храме Атамы безвольно повис в первых лучах солнца.

Это должно сработать во второй раз! Он убил Раммака, по всем законам стаи он должен стать новым вожаком. Таким он и вышел к командующему городской дружиной и столичным богатеям: в залитой кровью одежде и в оскалившейся собачьей маске.

* * *

На этот раз церемония встречи была куда скромнее, чем когда в город въезжал Иль Аммар – в конце концов, если власти сменяются каждый день, люди перестают относиться к этому серьезно. Не было ни белых быков, ни жемчужного полога, ни тамтамов. По Дороге Царей шли солдаты, и мерный звук их шагов в воцарившейся тишине отдавался громче барабанного боя.

Толпа молчала. Вестники Кхаи по всему городу возвещали, что новый Царь Царей отворит ворота амбаров. Жрецы не показывали носа из-за стен своих храмов, и даже бунтовщики боялись. Колонна солдат, как стальная змея, все тянулась и тянулась через ворота.

Над головами, над шлемами и плюмажами раскачивались сотни боевых знамен, и среди них, в самой голове процессии – черное, без единого символа или эмблемы. Все это время Кхаи было интересно, что же представляет собой этот князь, не имевший ни древнего рода, ни денег, ни священных прав быть избранным Царем Царей. Ничего, кроме войска.

Они встретились на ступенях Золотого дворца, и Кхаи протянул руки навстречу невысокому крепышу средних лет. Старый шрам пересек открытое, выветренное лицо, и жаркий ветер перебирал пряди редких и даже не седых, а пегих волос.

– Сеиду Раммак? – спросил узурпатор, взяв ладони жреца в свои и крепко сжав их в приветствии.

– Кхаи Херис, новый верховный жрец Шеххана, – он позволил себе слегка улыбнуться.

– Но как…

– Сеиду Раммак предал вас, повелитель, – без тени сомнения отчеканил Кхаи.

Казалось, узурпатор был ошеломлен. По его лицу пробежали морщины, и руки его непроизвольно сжались сильнее.

– Не буду лгать, я много отдал Раммаку, чтобы он поддержал меня перед этими вельможами. Чего добиваешься ты?

Толпа молчаливо ждала, и тысячи взглядов были устремлены на них. Они все еще стояли, сцепив руки в приветствии и негромко разговаривали. В повисшей над городом тишине было слышно, как далеко отсюда, в порту, скрипят у причалов корабли.

– Остановить кровопролитие, – начал перечислять Кхаи, – положить конец межусобицам, служить человеку, который не будет зависеть от моих бывших братьев…

Заглянув в серые глаза узурпатора, он прочел в них что-то доселе почти незнакомое, позабытое с детства – и совсем уже тихо добавил:

– И устроить нормальную жизнь своим детям. Это мои условия. Каков ваш ответ?

– Мой ответ там, – узурпатор качнул головой назад, где реяли знамена. – Я должен доверять тебе и знать, на какой пост ты претендуешь. Это – мои условия, а ответ я хочу услышать от тебя.

Теперь Кхаи был окончательно убежден. Он слишком много лет общался с такими людьми, как Раммак и Хафрай, чтобы не узнать честного человека.

– За моей спиной стоят секретарь и слуга, это два моих сына, они последнее, что у меня осталось, и я сделаю все, чтобы они жили. Да, и… повелитель, первое правило: Царь Царей всегда говорит о себе «мы».

– Я человек чести, Херис! – глаза узурпатора стали жестче. – Если ты хочешь сохранить титул, тебе придется… Но мы видим, что ты достойный помощник, – вовремя поправился он.

Их разговор уже начинал надоедать толпе. Узурпатор отнял руки, когда Кхаи ответил:

– Вы ошибаетесь, повелитель, я единственный настоящий шакал в своре шавок, и если вы хотите выжить, вам придется свыкнуться с этим. Но я рад, что могу доверять хотя бы вам.

Над Дорогой Царей разнеслись первые осторожные приветственные крики.