Читать книгу Гостеприимная вода - Всеволод Воробьёв - Страница 8

Вообще-то, уже можно было считать, что охота удалась. Мы приехали сюда втроём, и для нас распахнул свои просторы Ивинский разлив. Я, мой приятель Леонид Власов по прозвищу «ушастый» и наш летний шеф, начальник детского турлагеря, а на охоте просто приятель – Игорь Чаплыгин, спустились по реке Ивине на лодке, которую предоставил нам знакомый из посёлка Ладва. Мы даже привезли с собой лодочный мотор «Стрела» мощностью аж в пять лошадиных сил, что по тем временам было не так уж мало. Но он больше чихал и капризничал, чем работал. Да, в прочем, оказался и не нужен. Полноводная весной Ивина стремительно пронесла нас по своим закрытым большой водой порогам и «выплюнула» в разлив. А тут уж нам и вовсе не захотелось нарушать первозданную тишину, слишком громко моторчик тарахтел. Лёд на водохранилище ещё не сошёл, и лодки со Свири пройти не могли. Мы оказались на разливе совсем одни, но это нас нисколько не огорчало.

Охотничьи удачи начались сразу. Уже к концу второго дня с помощью манка и резиновых утиных чучел я «собрал» хороший набор селезней, в котором были: кряковый, чирки – трескунок и свистунок, гоголь, шилохвость и даже редкий для этих мест гость – красавец широконос, которого за яркую окраску зовут на Ильмене факелом. Мои компаньоны довольствовались кряковыми и чирками, которых в этом году было особенно много. Развешивая в тени, под навесом лап огромной ели, которую мы называли «деревом смерти», зеленоголовых, со светлым ошейником птиц, Игорь, обращаясь ко мне, шутил:

– Королевская дичь, не то, что твои гоголи-моголи. Лишь не было среди наших трофеев пока только гусей, хотя мы их видели уже неоднократно. Но только всё где-то далеко, в стороне Муромли, куда плыть по лабиринту проток надо не иене трёх часов, а там, может быть, ещё и лёд.

Хотя, что там скрывать, один переходный от уток к гусям экземпляр, и именно у меня, всё-таки был. Я им очень гордился, потому что такую птицу стрелял и держал в руках впервые. Небольшая стайка их налетела на меня поутру, в то время, когда, «отстреливаясь» от чирков, я держал в правом стволе семёрку, и при виде этих довольно больших птиц перезаряжаться было уже поздно. Это теперь, постреляв за свою жизнь немало гусей, я знаю, что даже семёркой на небольшом расстоянии можно свалить самого крупного и крепкого на рану гуся гуменника, а тогда… Тогда, чтобы не делать подранков, я ударил только из левого ствола, где дробь была покрупней, по крайней, самой ближней птице. И она упала. Трофей оказался побольше кряквы, разнообразной и очень красивой окраски. По бордовому пятну у основания шеи я понял, что это краснозобая казарка. И теперь, после таких результатов, у нас были все основания говорить, сидя у костра, что охота уже удалась. А впереди было ещё два дня, по-весеннему длинных и сулящих перспективы удачной охоты…

Место, где я ещё в первый день оборудовал скрадок, было, бесспорно, удачным. Подтверждение тому – мои прекрасные трофеи. И всё-таки мне хотелось его поменять. Такой уж мы, охотники, неугомонный народ. Всегда кажется, что стоит забраться вот туда, – за тот мысок, за тот лесок…Игорь, шутя, называл это желанием «пробиться в угол». И тогда уж там!.. И я, слоняясь днём по плывунам и подыскивая себе такое место, кажется, кое-что нашёл. Совсем недалеко, в полукилометре, обнаружился довольно большой плёс, образовавшийся, видимо, недавно. Я точно помнил, что прошлой осенью здесь находилась большая сплошная сплавина, на которой собирали клюкву. От этого озерца в три стороны отходили протоки, достаточные по ширине для того, чтобы прошла лодка. По краю одной из них я и пришёл сюда. Всё это выглядело, как площадь с разбегающимися от неё улицами. А посредине, словно по заказу, красовался маленький сплавинный островок с корнем выворотком и ивовым кустом. Я сразу представил – немного веток, охапка сухого камыша, полчаса работы и будет готов шалаш. И берега у озерка были, что надо, – с извилистой кромкой, мелким кустарником и рыжей щёткой сухого прошлогоднего тростника. В одном месте, под берегом, из воды торчало несколько мелких островков-кочек, на которые любят выбираться утки для отдыха и туалета. Мне показалось, что я разглядел издалека мелкие пёрышки и пушинки на воде. Ну, чем не место для утиной присады?!

Сюда, на центральный островок, перед зорькой и высадили меня ребята вместе с охапкой «строительного материала».

– Неплохой насест ты выбрал, – как-то мрачно пошутил Ушастый, – Если в темноте заблудимся и тебя не найдём, то уж не обессудь. Ночь короткая, перекукуешь, а утром пойдём мимо на зорьку, подберём.

– Не промахнись, Асунта, – весело добавил Чаплыгин, – Догонять подранков тебе будет несподручно. И, гнусно хихикая, они удалились по одной из проток.

Некоторое время ещё слышны были их голоса, скрип вёсел, плеск воды. Потом всё стихло, и я остался один. Не могу сказать, что я люблю одиночество. Конечно, бывают ситуации, когда непременно надо побыть одному, что-то решить, обдумать, или просто остаться с собой наедине. Например, в лесу – на глухарином току или когда собираешь грибы. Но сейчас… Осторожно прошёлся по пружинящему под ногами мху. Сплавина не рвалась и не тонула. Это хорошо, значит сидит на пнях или корнях. Всего метров пять в ширину и чуть больше в длину. Не к месту вспомнились слова бардовской песни: «Кругом тайга, одна тайга, а мы посередине». Ну, а я – посреди воды. На сегодняшний вечер это моя крепость, мой сторожевой пост. И я выбрал себе его сам.

Единственное удобное и сухое место для сидения – это вывороток. К нему и надо пристраивать шалаш. С увлечением занялся работой. А солнце уже низко и садится в тучи, – это уже плохо, зорька будет короткой и тёмной.

Я давно заметил, что на больших водоёмах, где гнездится или останавливается на какое-то время перелётная птица, перед вечерней зарёй наступает час тишины. Вот, вроде, ещё недавно видел то там, то тут перелетающие парочки и мелкие стайки уток, в одной стороне призывно кричала крякуха, в другой – перекликались чирки. И вдруг, – отбой! Будто кто-то строгий и требовательный отдал приказ, по которому все затихли и смолкли. Бывает, что в это время затихает даже ветер, морщивший весь день воду. И в полной тишине наступит закат. Исчезнут тени. Небо на закате окрасится в бледно-розовые тона, чётко обозначатся кромки облаков. Свет зари упадёт на застывшую воду, какое-то время на ней будут отчётливо видны: каждая коряжка, каждый листик и стебелёк старого камыша. Но потом начнёт темнеть. Погаснут краски, всё станет голубовато-серым.

Знакомая коряга вдруг покажется плывущей уткой, и рука невольно потянется к ружью. И тогда – первым с болотной кочки поднимется в потемневшее небо бекас. Почти невидимый на фоне облаков, он в своём стремительном полёте наберёт высоту и ринется вниз, сложив наполовину крылья и, издавая вибрирующими перьями хвоста те самые, чарующие настоящего охотника звуки, из-за которых и зовут бекаса небесным барашком.

Это будет сигнал, сигнал для всех. Заскользят в небе другие бекасы, продолжительно и звучно затрубят на ближнем болоте журавли, с кряканьем поднимутся с плёсов утки и полетят к мелководью на кормёжку и ночлег. Над береговыми лужами закричат и закувыркаются в виртуозном брачном полёте чибисы, а кроншнепы закружатся в планирующем полёте. Взлетев на вершину прибрежной ёлки, страстно забормочет тетерев о чём-то своём – лесном, заветном. И даже белый куропач в заболоченном ивняке закартавит, запричитает скороговоркой. Однажды я очутился рядом и смог расслышать отчётливо его крик. Он будто усмехался, говоря о ком-то: «Ах, Аррвид, какой коварный, коваррный, коварррный». Только гуси на дальних присадах не подчинятся приказу. Может, и покричат немного, но останутся на месте. Их час наступит позже. Сколько раз, но уже в полной темноте, слышали мы пролетающие над нашими головами стаи. Но – только слышали и, конечно, надеялись на скорую встречу.

Даже в таком отлаженном и надёжном механизме, как природа, бывают сбои и накладки. Как-то безнадёжно опустилось в тёмную тучу солнце. Вспыхнувшая, было, над лесом заря сразу померкла. Резко похолодало. Бекас «проблеял» несколько раз и, устыдившись, исчез, – никто не подхватил его зов. Протянуло низом несколько уток и – всё! Сколько надежд и крах… Испорченная, пропавшая зорька, как обидно! С той стороны, куда уехали приятели, донёсся одиночный выстрел. Единственный! Быстро стемнело. Я уже не различал кусты на той стороне моего плёса, хотя до него было не более тридцати метров. Тучи на западе чуть разошлись, открывая маленькую розовую полоску, и, повернув к ней лицо, я увидел на воде её отражение. Ветра не было, и на застывшей глади, на чуть заметной светлой полосе мне померещилось движение. Будто её расчерчивали угловатыми штрихами. Такой след оставляет на тихой воде плывущая птица…Я взял в руки ружьё. Ни мушки, ни конца стволов на фоне тёмной воды уже не было видно. Ну, и пусть!

Всю злость, всю обиду, все несбывшиеся надежды вложил я в моментальный дуплет. Куда-то – в ту сторону… Охотники редко воспринимают свои выстрелы, как громкий звук. Но то, что произошло после, показалось мне громче любой стрельбы. Там, на воде, что-то заплескалось, захлопало, не то загоготало, не то захрюкало и стало разбегаться в разные стороны, не умолкая. Лишь только знакомого звука взлетающей птицы я не услышал. И открыл по этим мечущимся, непонятным звукам лихорадочную стрельбу. Собрав потом стреляные гильзы, я насчитал одиннадцать штук.

Наконец, всё стихло. После ярких вспышек выстрелов я уже не видел ничего. Оказалось, что я стою в скрадке во весь рост. Когда успел? Сел, положил на колени ружьё. Стволы были ощутимо тёплые, и я отметил, что это мне приятно. Какое-то время обалдело сидел, не в силах осмыслить происшедшего. И вдруг услышал невдалеке голоса и увидел свет фонарика. Как я обрадовался! Сразу спало наваждение, я был уже не один. Сейчас подъедут мои товарищи, и мы разберемся во всём.

– Ну, как делишки? – молвил Ушастый, подъезжая.

– Какие тут к чёрту делишки, одни задвижки, – раздражённо ответил я, – А как у вас?

– А у нас один бекас, это раз – продекламировал Игорёша, – В плёсе плещется плотва – это два, а в-четвертых, наша мама… – он помедлил – Чего это ты такую стрельбу во тьме устроил, я тебя спрашиваю, а?

– Да вот, что-то плавало, плескалось, и стал стрелять, – пытался оправдаться я, – Может, утки какие…

– Видишь, Лёнчик, у него что-то плавало и плескалось, – этаким театральным голосом продолжал наш предводитель, – И теперь его островное и пённое величество разрешает нам эти, учинённые им всплески отыскать. Я правильно понял?

– Ну, да, – как-то неуверенно вышло у меня, – Сначала там, где маленькие островки. По воде заскользил луч фонаря, и лодка тронулась, удаляясь. Несколько минут было тихо, но в воздухе словно повисло какое-то напряжение.

– Смотри, вот там – услышал я взволнованный Ленькин голос. Игорь ответил, но я не понял что, и они перешли на шёпот. Мне ничего не было слышно, только луч фонаря метался по воде.

– Ну, пару плескунчиков мы отыскали, – опять в полный голос весело сообщил Игорёша, – Где ещё? А я и сам не знал где… Пришлось им обшарить весь плёс.

– Всё, баста, – промолвил через некоторое время Игорь, – Твой водоём стерилен, как операционный стол, – он всегда любил замысловатые сравнения, – А какие всё же милые эти самые плескунчики, да, Леонид Борисович. Его «понесло». И чего это у нас с тобой ничего не плескалось?

– Кончайте трёп, – я начал злиться, – Я замёрз, хочу есть и хочу стопку. Моим нервам сегодня нанесён большой урон!

– А стопку, между прочим, хотят все, – включился в разговор Власов, – Но ты сегодня заслужил две. Нет, даже не две, а все четыре!

Лодка мягко толкнулась в край моего островка. Сделав несколько осторожных шагов, я уже занёс одну ногу через борт, да так и остался в этой позе… Леонид включил фонарь и направил его на среднюю часть лодки. Там, на стланях, картинно, словно в натюрморте, были сложены четыре гуся гуменника и поверх них – «ответственный» за несостоявшуюся зорьку – крошечный, по сравнению с гусями, бекас. Их ибекас.

Триумф мой, однако, длился недолго. Уже на следующее утро оба мои компаньона добыли по паре великолепных гусаков. Вместе с изменением погоды началась активная подвижка гусиных стай, отсиживающихся до этого где-нибудь на севере Ладоги или на знаменитых доможировских полях.

Рассказ – Стрельба во тьму

Вниз по Ивине после ледохода

«Гусиный» островок

Весенние плывуны

Не долго длился мой триумф… Игорь и Леонид после зорьки