Читать книгу Холодно в небесах. Книга первая - Ву Вэй - Страница 7

В поднебесной готовились к народным гуляниям, устраиваемым каждый год в это время перед так называемым Строгим периодом, который начинался в конце января и заканчивался первого мая. Три месяца люди не могли вступать в интимную близость и должны были по возможности ограничивать любые личные контакты. Традиция имела два корня. Первый опирался на мнение, что дети, зачатые в этот период, рождаются слабыми и со сниженным иммунитетом. Второй уходил во времена пандемии двадцать первого века и был скорее символическим актом, чем действием, имеющим практический смысл.

Так или иначе, а ограничения Строгого периода привели к тому, что большинство жителей сообщества праздновали дни рождения в декабре и январе. Этот факт использовали члены подпольной организации, называвшие себя декабристами. Помимо организации проведения массовых мероприятий подпольщики устраивали нечастые собрания, на которых разъясняли интересующимся и допущенным на них лицам положение дел в сообществе, обсуждали готовящиеся в системе управления изменения.

До ареста выродков летом прошлого года организацией руководил Мартин, теперь его место занял Петр, тридцатисемилетний житель двадцать первого энгла, являющийся лидером профсоюза работников наземного транспорта. Он лично знал каждого, работающего в сфере пассажирских перевозок, и, помимо того, в силу своих профессиональных обязанностей, постоянно контактировал с огромным количеством людей. Помещение профсоюза декабристы и использовали для собраний, не привлекая к себе излишнего внимания властей. Если службе контроля приходило в голову посетить профсоюзное собрание транспортников, повестка дня автоматически изменялась, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений. Это было удобно, и подпольщики чувствовали себя воодушевленными тем, что так просто водили за нос ищеек небожителей, практически у всех на виду занимаясь подпольной деятельностью.

Сегодня декабристы – профсоюзные деятели – решали вопросы, связанные с организацией праздника. В обязанность транспортников входило обеспечение города специальными развлекательными средствами передвижения – музобусами, как называли их в народе, которые вмещали в себя до ста человек и передвигались по магнитному полотну. На время праздника, который длился три дня, в музобусах играла спокойная музыка, а все пассажиры могли угощаться бесплатными горячими напитками и сладостями. Донные жители не имели права употреблять никакое спиртное до двадцати трех лет, а по достижении этого возраста разрешено было слабоалкогольное пиво. Музобусы пиво не предлагали, только чай, крюшон и какао – кому что больше нравится. Кроме этих больших, были музобусы поменьше – на десять человек. Их называли семейными и бронировали заранее.

Праздничное народное гуляние начиналось на главной площади города, где в центре устанавливали огромный павильон со сценой внутри. Актеры разыгрывали пантомиму, сюжет которой всегда был один и тот же и повторялся из года в год. Это была история молодых людей, влюбленных друг в друга, но вынужденных сдерживать свои чувства из-за Строгого периода. Действие продолжалось около тридцати минут, в течение которых на сцене появлялись родители юноши и девушки, бросающие укоризненные взгляды в сторону влюбленных, пытающихся пойти на сближение. Девушка, от смущения закрывая лицо руками, бегала по сцене, а парень, стоя на одном месте, то и дело протягивал руки в ее сторону, а потом опускал их. Никто не говорил ни слова, эмоциональную часть спектакля отрабатывали барабаны, по-разному озвучивая движения героев. Заканчивалось действие появлением на сцене человека в мундире государственного служащего, который демонстративно разводил в стороны скрещенные на груди руки, что означало окончание Строгого периода. Вслед за этим влюбленные обнимали друг друга, их родители одобрительно улыбались, после чего зрителям являлись дети в нарядных платьях с искусственными цветами в руках.

В этом году главный декабрист решил, что праздник нужно как-то оживить, привнеся в него что-нибудь новенькое. Этот вопрос Петр и вынес на обсуждение профсоюзному собранию.

– Мы из года в год смотрим один спектакль, а потом ездим компаниями в музобусах, пьем какао и едим бисквиты, – начал Петр. – Пора что-то менять. Так не начать ли нам с праздника?

Собравшиеся недоуменно переглядывались. По выражениям их лиц явно читалось, что они не понимают Петра.

– А что не так с праздником? – решился задать вопрос Джон.

– Вам не надоел примитивный сценарий? Всегда одно и то же: самодеятельные кривляния на сцене, потом дети читают одни и те же стихи, потом все ездят на музобусах и объедаются синтетическими зефирками, потом возвращаются на площадь и смотрят салют.

– Да! Это так весело! Замечательный праздник! – наперебой заговорили присутствующие.

Петр смотрел на них с жалостью, взглядом, полным разочарования.

– Если весело, то, конечно… – только и смог выговорить он и, помолчав недолго, объявил, что собрание окончено и все могут расходиться по домам.

И все разошлись, не выказывая ни малейшего неудовольствия. Петр смотрел им вслед и, когда за последним закрылась дверь, выругался вслух:

– Чертовы твари! Превратили людей в безмозглых баранов! Теперь – отмени совсем любые праздники – они даже не поймут, что это произошло, будут говорить, что хорошо сидеть дома и смотреть веселые программы, которые им милостиво разрешают смотреть.

– Согласен с вами во многом, но не во всем, – произнес Зиги, неожиданно входя в зал.

Петр вздрогнул, но вида не подал, что оказался застигнутым врасплох и слегка испугался этого.

– Что вам здесь нужно, советник? – спросил он ледяным тоном.

– По-видимому, то же, что и вам, – улыбнулся Зиги.

– Это очень маловероятно, – саркастично заметил Петр. – Уверен, что мы преследуем взаимоисключающие цели своего пребывания здесь.

– Как посмотреть, – проговорил советник. – Я тоже не против изменить немного сценарий праздника. Например, обучить так называемую труппу актерской игре. Хотя бы самую малость, а то создается впечатление, что на сцену вышли дети, плохо выучившие свои роли. – Зиги усмехнулся, чем задел Петра за живое и вынудил того открыто выказать агрессию.

– Вам смешно?! – воскликнул Петр, сжав кулаки. – Конечно, где нам знать свои роли, когда роль всего одна – быть безвольными рабами!

– Тише, Петр, тише, – испугавшись такой реакции, попытался успокоить советник. – Я вовсе не хочу с вами ни ссориться, ни спорить. Во многом вы правы, еще раз говорю вам это. Но не во всем.

– В чем же, по-вашему, я не прав?

– Хотя бы в том, что все здесь безмозглые бараны и бессловесные рабы. Вы, как мне кажется, человек совсем иного склада. Вы мыслите здраво, хотите что-то изменить.

– Это ничего не меняет, – несколько снизив пыл, ответил Петр. – Один в поле не воин.

– Иногда воин, – загадочно произнес Зиги. – Но вы правы, вы ничего не сможете изменить, потому что вы не воин.

– Да как вы смеете судить, кто я есть?! – возмутился Петр.

– Смею. Вы хотите, чтобы что-то изменилось, но ничего для этого не делаете! Ваше тайное общество декабристов – надо же было придумать такое провальное название! – создано исключительно для отвода глаз и отвлечения внимания от реально существующих проблем. Я подозреваю, что вы, будучи человеком далеко не глупым, извлекаете немалую выгоду от такого положения вещей. Признайтесь, что вам платит министерство лояльности за то, чтобы вы создавали вид подпольной деятельности и сдавали, куда следует, каждого, кто хоть сколько-то способен шевелить мозгами!

Петр, оторопев, смотрел на советника, с трудом переваривая услышанное.

– Кто вы такой, Зиги? – с ужасом в голосе спросил он.

– Я тот, кому не все равно, что происходит в его государстве, – сказал советник и повернулся, чтобы уйти.

– И это все? – недоумевающе спросил Петр.

– Пока все. Завтра я найду вас, – не поворачиваясь, произнес советник и вышел.

Главный декабрист долго не мог прийти в себя после ухода советника. В поднебесной Зиги считался врагом человечества номер один. Все, кто хоть как-то еще мог мыслить, были уверены, что все зло от него: все программы по подавлению воли и вытравливанию мозгов инициированы им и им же контролируются. Его обвиняли в истреблении выродков, причинении вреда здоровью граждан постоянным облучением, снижении уровня рождаемости и даже в подавлении воли верховного властителя. Да, были и такие, которые считали Вэла чуть ли не жертвой произвола советника. Петр не разделял мнения последних, но допускал, что Зиги играет первостепенную роль в системе управления людьми. Его сегодняшнее появление и странный разговор, который он вел, на мгновение поставили под сомнение правильность подобных мыслей, но Петр знал, что верить небожителям нельзя и что их коварство не знает предела. Поэтому он даже не обиделся на странные упреки, высказанные советником, а решил быть всегда начеку и завтра ничего лишнего Зиги не говорить.

И все же он порядком озадачился странным поведением советника и домой пришел расстроенным. Отказавшись от ужина, он поднялся к себе и хотел было связаться с Алексом, своим соратником по подполью, чтобы рассказать о произошедшем, но в последний момент передумал, решив, что такие разговоры лучше вести лично и в таком месте, где не смогут подслушать. Поэтому он снова покинул дом, несмотря на то что до комендантского часа оставалось не так уж много времени, каких-нибудь полтора часа.

Алекс жил в том же энгле, что и Петр, буквально на соседней улице. Идти до его дома было не более пяти минут, и поэтому руководитель тайного общества не опасался не успеть вернуться домой вовремя.

На улице подмораживало. Снегопад закончился к вечеру, так и не разродившись угрожаемой метелью. Синоптики в очередной раз ошиблись. Небо очистилось от туч, ветер заметно ослаб – к утру город мог оказаться облепленным инеем в форме шестиугольных призм или даже острых иголок, если ночью мороз еще усилится.

К празднику улицы украсили иллюминацией, голубые фонари, освещая подогреваемые и защищенные от наледи дорожки, создавали иллюзию лунного света. Все казалось сказочным и прекрасным. Петр подумал, что если иней к утру не осядет сам, то его воспроизведет наземная служба управления для создания максимально достоверной картинки житейского рая.

Он перешел на улицу, где жил Алекс, выдохнул видимый на холоде воздух и поймал себя на мысли, что, если не вдаваться в подробности, не думать глубоко, со стороны жизнь в городе кажется вполне благополучной: устроенной, облагороженной и комфортной. И что с того, что люди разучились думать? Им и думать-то ни о чем не надо, обо всем заботится небо. И тут же другая мысль пришла ему в голову: может, советник и прав, говоря, что никакой он не воин, а так, лишь жалкая видимость, деревянный щелкунчик с игрушечной саблей в руках.

С этими невеселыми думами он позвонил в дверь Алекса. Ему почему-то долго не открывали. Минут через пять, когда Петр уже решил уходить, на крыльце показалась Надя, жена Алекса, с равнодушным выражением лица. Она сказала, что муж уже лег, потому что неважно себя чувствует, но что такое случается с ним каждый вечер, поэтому он, Петр, может проходить.

Дети Алекса и Нади, мальчик и девочка лет семи, играли в гостиной, пуская мыльные пузыри и хлопая их руками. На вошедшего Петра они не обратили никакого внимания, даже когда тот поприветствовал их. Ничему не удивляясь, Петр поднялся к Алексу и застал его в постели с повязкой, нормализующей давление, на голове.

– Что с тобой? – спросил Петр, обеспокоенный состоянием друга.

– Не знаю, – вяло ответил тот. – Уже неделю так. Прихожу домой и падаю от головокружения и слабости. Наверное, переутомился.

– Возможно, – согласился Петр. – У врача был?

– Нет, какое там, – отмахнулся Алекс. – Страховка кончилась, а следующая только через месяц. Потерплю.

– Почему у тебя страховка прервалась? – удивился Петр.

– Дети болели, пришлось мой резерв перевести на них. Думал, не понадобится. Кто ж знал…

– Обратись в наземный комитет за дотацией.

– Нет, не хочу. Ничего от них не хочу, – угрюмо произнес Алекс и закрыл глаза. – А ты чего пришел так поздно? Скоро сирена завоет.

– Хотел рассказать тебе кое-что, но вижу, тебе не до этого. Спи, завтра поговорим. Тебе утром лучше будет?

– Надеюсь, – тихо ответил Алекс. – Обычно утром хорошо, вечером худо.

Петр направился к двери, но Алекс остановил его:

– И все-таки, чего приходил-то?

– Ерунда, завтра расскажу. Спи, поправляйся.

И Петр ушел, не решившись нагружать больную голову приятеля своими сомнениями. По дороге домой он все время думал, что такое может быть с Алексом, почему их разговор не состоялся и что ему принесет завтрашний день, в котором Зиги обещал найти его. Еще он вдруг вспомнил, что кто-то давно рассказывал о женах других декабристов, живших несколько столетий назад, которые ради своих мужей отказались от привычной беззаботной жизни и пошли вслед за ними в страшные рудники. Что такое «рудники», он не знал, но они представлялись ему адским местом, лишающим человека здоровья и жизни. И еще ему подумалось, что Надя, хотя и является женой декабриста, точно ни на какие лишения ради Алекса не пойдет.

Придя домой, он первым делом спросил свою жену Олю, пойдет ли она с ним в рудники. Оля сказала, что не знает, что это за место, но если ему очень надо, чтобы она пошла, то, конечно, пойдет.

Петр, успокоенный ее словами, заснул безмятежным сном, отпустив волнения этого дня…

Утром все деревья в городе оделись инеем. Маленький мальчик лет пяти, которого вела за руку няня, увидев его, сказал, что ветки похожи на оленьи рожки. «Что ты такое говоришь, Костя? Это всего лишь деревья», – удивилась няня странному замечанию мальчика и потянула его за собой, велев не глазеть по сторонам, а смотреть под ноги.

Жители энглов спешили на работу, не замечая красоты вокруг. Открывались кафе и пункты выдачи материального обеспечения, работники детских заведений забирали детей на время, пока их родители трудятся. Дети постарше отправлялись в центры образования, где им давали нехитрые знания, применимые в жизни и будущей профессии.

До праздника оставалось два дня, и это обстоятельство оживляло людей: им было о чем говорить. Мужчины говорили о том, что надо пользоваться моментом максимально, потому что потом наступят три месяца жесткого воздержания, когда придется принимать успокоительные средства, чтобы работать, не думая о желаниях. Женщины обсуждали, во что нарядятся к празднику и как будут сдерживать свои чувства во время представления артистов; дети – сколько зефирок и бисквитов смогут съесть в музобусах. Служба наземного управления готовилась усилить контроль на время проведения праздника и мобилизовывала полицейские отряды для патрулирования города.

Жизнь катилась по накатанной колее, никуда с нее не сворачивая.

В восемь утра, как только началось официально рабочее время, в дверь дома, в котором жила Нина Корн, позвонили. Нина, не привыкшая к визитам столь ранним, удивленно посмотрела на монитор камеры наружного наблюдения: на крыльце стоял незнакомый мужчина лет пятидесяти, с жидкими желтыми волосами, выбивающимися из-под зимней повязки, с синими, как некогда у ее сына, глазами. Нина испугалась и решила не открывать, но тут сработала система оповещения приближения статусного лица, и ей пришлось впустить непрошеного гостя в дом. Кронс был один. С первого взгляда убогость жилища поразила его. Он даже подумал, что Вэл специально назвал ему номер этого дома, чтобы он, министр просвещения и лояльности, собственными глазами увидел, как живут в двадцать восьмом энгле те, чей коэффициент субсидии приближен к прожиточному минимуму. Кронсу стало не по себе.

– Чем вызван ваш визит ко мне? – испуганным голосом спросила Нина. – Я всегда сдаю отчетность вовремя.

Кронс понял, что она приняла его за служащего из комитета по труду, и решил поддержать ее заблуждение:

– Не беспокойтесь, вы отлично работаете, Нина, у нас нет никаких нареканий в ваш адрес.

– Тогда зачем же вы пришли? – недоумевала хозяйка бедного дома.

– Наш комитет проводит розыгрыш значительной суммы денег на благоустройство жилищ для жителей вашего энгла. Мне необходимо осмотреть дом и описать его состояние. Если вам повезет и вы выиграете, ваш дом изменится до неузнаваемости. Конечно, если вы ничего не имеете против участия в конкурсе.

Нина стояла молча, не зная, что сказать. Сам факт того, что кто-то считает, что она может быть против чего-то, потряс ее. Она никогда раньше не думала, что можно быть против.

– Проходите… – Нина замолчала, не зная, как обратиться к сотруднику комитета, за которого принимала министра. – Разденьтесь, если хотите, в доме тепло.

Кронс поблагодарил за предложение и с удовольствием снял верхнюю одежду, радуясь тому, что предусмотрительно оделся в штатское, а не в мундир.

– Мне нужно работать, прошу меня извинить, – скромно проговорила Нина. – Можете сами осмотреть дом или вам нужна моя помощь?

– Нет, спасибо, я справлюсь сам, работайте спокойно, я быстро.

Кронс бегло осмотрел кухню, для пущей убедительности отсканировав пространство для трехмерной интерактивной модели, если таковая понадобится, потом прошел в гигиенический блок, вид которого поверг его в ужас. Выходя из него, министр решил во что бы то ни стало найти средства на реконструкцию жилища Нины, даже если придется отдать собственные, и отправить сюда ремонтную бригаду в ближайшие дни. Эта мысль приятно ласкала душу, и Кронс чувствовал себя почти героем. Следующим желанием министра было найти Филдинга и ткнуть его мордой в интерьер этого дома, а вместе с ним призвать к ответу и Амира, и всех остальных, ответственных за благополучие граждан. Впечатлившись увиденным и расчувствовавшись собственной решимостью исправить бедственное положение жителей дна, Кронс чуть было не забыл, зачем пришел сюда, но, продолжая осмотр и оказавшись в комнате Била, увидел книги на полке и сразу все понял. Он в подробностях вспомнил разговор с властителем, то, как он якобы случайно назвал номер этого дома. Целью разговора с ним были книги из комнаты Била Корна, и ничего более.

Кронс взял в руки томик наставлений римского философа Сенеки, изложенных в форме писем к некоему другу Луцилию. Редкая книга, очень редкая. Старая и истертая, похоже, любимая. Кронс увидел закладку, открыл в том месте, где она лежала, и прочитал:

«Письмо XCIII. …Заботиться нужно не о том, чтобы жить долго, а о том, чтобы прожить довольно. Будешь ли ты жить долго, зависит от рока, будешь ли вдосталь, – от твоей души. Полная жизнь всегда долгая, а полна она, если душа сама для себя становится благом и сама получает власть над собою. Много ли радости прожить восемьдесят лет в праздности? Такой человек и не жил, а замешкался среди живых, и не поздно умер, а долго умирал…»

Кронс сел на колченогий стул, стоявший у такого же полуразрушенного стола, и, листая книгу, задумался о том, что только что прочел. «Разве не все мы живем в праздности и долго умираем? Имеет ли моя душа власть над собой? А душа властителя? Советника? Да каждого? И что это вообще значит: душа имеет власть над собой? Правильно ли я понимаю слова философа?» – проносились мысли в его голове, не находя ответов. Он вдруг подумал, что очень давно не держал в руках книги и что ему со страшной силой хочется прочитать именно эту. К удивлению, Кронс обнаружил, что многие места в книге были подчеркнуты маркером, на полях иногда попадались записи собственных мыслей читавшего, подчас весьма замечательных. Министр не знал, которому из Корнов принадлежат пометки: отцу или сыну, но теперь это не представлялось ему важным, поскольку ни того, ни другого в сообществе уже не было. Кронс закрыл книгу и взял другую – «Записки о Галльской войне» Цезаря, тоже зачитанную, но меньше первой. Пролистал – записи, выделения маркером отдельных слов и целых абзацев – книгу читали внимательно. «Что это может значить? – думал министр. – Как мог возникнуть интерес к античной мысли у обитателя дна? Никогда бы не подумал, что в наше время эти книги вообще сохранились, тем более чтобы их реально читали, причем настолько качественно читали». Но настоящий сюрприз ждал Кронса впереди: на полке остались еще три книги, среди которых был учебник греческого языка, книга под названием «Платон» и том «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого, потрепанные настолько, что их было страшно открывать без ущерба для их сохранности. И все же министр решился взглянуть на Платона более пристально и на первой странице нашел список вошедших в сборник разговоров мыслителя: «Теэтен», «Менон», «Пир», «Государство». «Корн любил, выходит, сам с собой порассуждать», – подумал Кронс и отчетливо вспомнил, как двенадцать лет назад решалась судьба отца Била, и что место ссылки выбрал именно он. Воспоминания были неприятны министру, и он поспешно закрыл книгу и, подхватив остальные, стал спускаться с ними в гостиную.

Кронс размышлял, как унести с собой все эти увесистые тома так, чтобы это выглядело естественно и не вызвало подозрений у хозяйки дома. Не придумав ничего более подходящего, он решил попросить их у Нины почитать.

– Конечно, возьмите, если вам нужно. Я никогда не читаю книг, а даже если бы и читала, все равно ничего не поняла бы. Это Платон, муж мой покойный, был любителем, и сын потом увлекался. – Она оборвала на полуслове свою мысль и не могла уже продолжить разговор, как ни старалась: дышала с трудом и все слова, которые хотела сказать, забыла, только теребила концы платка малинового цвета, красиво завязанного вокруг шеи.

Кронс вышел из дома номер четырнадцать в смешанных чувствах: возмущенный бездействием целого ряда служб, допустивших бедственное существование таких, как Нина Корн, и с сомнениями в свой адрес тоже – черные кошки его души скреблись и шипели. Он спрашивал себя, что так задело его за живое в доме матери врага государства, того самого государства, которому он все это время верно служит, и ответа не находил. Его сознание сейчас могло только задавать вопросы, и все они повисали в нем – острые, как колючки, и безответные, как неразумные дети.

Кронс нес замотанные в материю книги, нес так бережно, как будто от этого зависела чья-то жизнь. С ними министр сразу отправился на виллу «верховного властителя небес и дна по совместительству», как иронично называли Вэла в узких кругах. Видеть властителя Кронс не хотел. А отдавать ему изъятые книги – тем более. Но он никогда не осмелился бы не выполнить распоряжение Вэла.

Приход министра погрузил Нину в задумчивость. Целый час после его ухода она сидела на кушетке, не понимая, что делать. Она сначала обрадовалась, что получила возможность обновить дом, а теперь не понимала, чему радовалась, ведь все эти годы она хорошо жила здесь и никогда не помышляла ни о каких переменах. В последний раз в помещении что-то ремонтировалось ее мужем лет тринадцать назад, вроде бы это была капсула для омовений. Но она и с ванной справляется, и с нагреванием на кухне воды для мытья. Зачем этот человек хочет создать для кого-то дополнительные трудности с ремонтом ее дома, Нина не понимала. Она искренне считала, что живет не хуже остальных и что жаловаться ей не на что: государство ведь дало работу, снабжает продуктами и всем необходимым – чего еще желать? Когда другие рассказывали, что в соседних энглах лучше обеспечение и больше субсидии, Нина не могла понять, как это так и на что можно потратить субсидию, если она больше коэффициента 1,1. А в то, что есть энглы, где людям принадлежат собственные средства передвижения, большие дома и даже маленькие участки земли рядом с ограждающим периметром, Нина отказывалась верить совсем. Владеть и распоряжаться чем-либо – привилегия небожителей, потому что они сильны духом, а простых людей потребности и излишние возможности только портят. Так считала Нина и многие другие с коэффициентом субсидии не выше 1,5.

Через час Нина забыла о своих сомнениях и продолжила работать, как раньше. Рутина отчетности поглотила ее полностью и восстановила привычную картину жизни. Каково же было ее удивление, когда этим же вечером в ее дом нагрянули люди из комитета по контролю за качеством жизни, забрали давно не работавшую капсулу и в течение часа установили новую – сверкающую большую кабину с гидромассажным душем и сауной. Одна из сотрудниц комитета настояла на том, чтобы задержаться и помочь Нине разобраться с кабиной немедленно, использовав ее по назначению.

В эту ночь Нина спала, как младенец, безмятежно улыбаясь во сне. Кабина ей очень понравилась, особенно тем, что теперь не нужно было греть воду, чтобы помыться, и носить тяжелые ведра из кухни в гигиенический блок: систему водоснабжения тоже исправили – горячая вода была во всех кранах.

Своим комфортом Нина была обязана Вэлу, который собственноручно отдал указания на этот счет сразу после отчета Кронса о визите в дом номер четырнадцать. Набравшись решимости, министр озвучил властителю свое желание отремонтировать жилище Нины и показал ему голографический вид интерьера. Вэл притворился, что видит такое безобразие впервые, и сразу распорядился выделить средства из бюджета на приведение дома в надлежащий вид.

К отделочным работам было решено приступить немедленно, сразу по окончании праздничных дней, а Нину на время ремонта переселить в гостиницу. Кронс был несколько удивлен воодушевлением, с которым властитель взялся за дело, ничего для него не значащее. Но объяснил это тем, что властитель ревностно охраняет соблюдение стандартов жизни жителей поднебесной, руководствуясь текущим положением дел, а не поступками иных лиц в прошлом: Нина имела высшую степень лояльности существующей власти и не должна была отвечать лишением элементарных бытовых удобств за то, что когда-то ее муж и сын были казнены за государственные преступления. Как бы то ни было, министр почувствовал облегчение, и его неприязнь к властителю, возникшая странным образом, исчезла так же внезапно, как и появилась.

Душевное состояние Вэла тоже несколько улучшилось после того, как Кронс оперативно выполнил его поручение, привез вожделенные книги, которые помимо удовлетворения прямого интереса украсили личную библиотеку властителя. К тому же министр взял на себя инициативу помощи Нине, освободив Вэла от тяжелых мыслей на этот счет и бесплодных поисков путей решения деликатного для него вопроса.

В то время, как Кронс общался с Вэлом, с трудом сдерживая недовольство тем, что Кир беспечно хватал ветхие книги, Зиги встретился с Петром, отправив тому извещение, что ждет его в кофейне «Мокко» на Липовом бульваре.

Лидера профсоюза не переставало удивлять пристальное внимание статусного лица к своей скромной персоне. И в то же время Петру было интересно узнать, что советнику нужно, и он появился в кофейне в назначенный срок, в одиннадцать утра, когда там практически никого не было.

Зиги выглядел скромнее обычного: коричневый плащ, не пропускающий тепло тела, словно термос, и высокие темно-зеленые кожаные сапоги на небольшом каблуке. Он сидел за столиком у окна, не привлекая к себе ничье внимание, и пил кофе с молоком. Увидев Петра, Зиги слегка приподнял руку, обозначая себя.

– Приветствую вас, советник, – подойдя к столику, произнес Петр немного громче, чем ожидал Зиги, и тот, едва опуская ладонь с плотно сжатыми пальцами, показал, что нужно говорить тише. – Что вам угодно? – спросил Петр, понизив голос.

– Присаживайтесь для начала, – улыбнулся советник. – Я просто хочу поговорить.

– Мне трудно представить тему нашего разговора, если честно, – хорохорился Петр, пытаясь скрыть свою неуверенность.

– Не будем воду в ступе толочь! – резко прервал его Зиги. – Я человек очень занятой, а потому говорю сразу: я пришел сделать вам предложение. Скажу больше – дважды я ничего никому никогда не предлагаю, так что подумайте очень хорошо, прежде чем дать ответ.

– И что же вы хотите мне предложить? – все еще не будучи в состоянии воспринимать слова советника всерьез, несколько вызывающе спросил Петр.

Зиги смерил его суровым взглядом, потом тем же оком обвел пространство кафе и вдруг посмотрел Петру прямо в глаза.

– Сотрудничество, – произнес он тихо, но решительно и твердо.

– Да за кого вы меня принимаете?! – тут же возмутился Петр, ничуть не пытаясь сдержать эмоции.

– До этого момента принимал за разумного человека, которому небезразлична судьбы жителей поднебесной, но теперь вижу, что сильно ошибался на ваш счет, – разочарованно произнес Зиги, после чего сразу поднялся и, отправив на счет заведения мелочь за кофе, направился к выходу.

Петр, обескураженный поведением советника, открыл было рот, но так и не нашелся, что сказать. Он чувствовал себя очень глупо и досадовал на свою горячность, из-за которой даже деталей предложения статусного лица не услышал, а сразу полез в бутылку. Он смотрел в окно, наблюдая, как советник садится в машину и уезжает, и в этот момент Петр подумал о том, что, возможно, прямо сейчас от него уезжает самая большая возможность его жизни. И о том, что он вряд ли когда-нибудь узнает, какая именно.

«Какой же я дурак! – сокрушался главный декабрист. – А еще называл себя лидером оппозиции! Да мне в пожарной бригаде работать, кнопку нажимать для слива воды и спуска порошка!»

Петр украдкой осмотрелся, словно хотел удостовериться, что свидетелей их странного разговора нет, потом торопливым шагом покинул заведение и отправился на работу, где его уже ждали Алекс и другие члены профсоюза. Петр почти бежал по Липовому бульвару, надеясь, что вместе с другом они что-то придумают, найдут способ разгадать маневры советника и каким-то образом выведают то, что он замыслил относительно тайного общества декабристов и всего поднебесного мира.

Утром Алекс выглядел намного лучше, но все равно не так, как обычно, хотя, не узнай Петр вчера о его недомогании, возможно, и не заметил бы, что в приятеле произошла какая-то перемена.

– Как самочувствие? – спросил Петр, пожимая другу руку.

– Сейчас все нормально, спасибо. А ты вчера что хотел рассказать? – поинтересовался Алекс.

Петр наморщил лоб.

– Да, похоже, рассказывать уже нечего, – с досадой ответил он, но все же передал подробности обоих визитов советника.

Алекс слушал его, широко раскрыв глаза, и молчал.

– Что ты обо всем этом думаешь? – нетерпеливо поинтересовался Петр.

– Не знаю… – искренне протянул Алекс. – А он зачем приходил сегодня? Чего хотел? Я что-то не понял.

Петр недоумевающе смотрел на друга, едва не плача. Ситуация была патовой – дальнейший разговор не имел никакого смысла, и он отмахнулся от Алекса и отошел «решать срочные вопросы», недостатка в которых, слава богу, никогда не было…

Утром 25 января на площади Мира собралось множество народа, чтобы отпраздновать окончание вольной жизни и начало Строгого периода. Это был субботний день, когда никто не работал, поэтому все вышли из дома, преисполненные намерений развлекаться до позднего вечера. Погода вполне располагала к гуляниям: мороз был совсем слабый, ветра не ощущалось, солнце иногда проглядывало сквозь тучи, но чаще оставалось за ними, низкими и тяжелыми, грозившими просыпаться снегом.

На площади двумя полукружьями выстроились торговые павильоны. Одни предлагали сладости и шалости для детей, другие – праздничный, но все равно безалкогольный глинтвейн и разные штучки для взрослых, призванные помочь мужчинам пережить Строгий период. Мальчишки постарше с любопытством заглядывались на витрины таких магазинчиков, а продавцы отгоняли их суровыми взглядами, а иной раз и крепкими словами.

– Тебе что здесь нужно? – одернул мужчина за плечо мальчика лет двенадцати.

– Пап, я только хотел посмотреть, – пропищал отпрыск, пойманный за разглядыванием коробки с надписью «Медсестричка» над нарисованной в коротком белом халатике с красными крестиками девушкой. – Это аптечка?

– Аптечка, – рассмеялись отец и еще несколько человек, случайно оказавшиеся рядом и все слышавшие. – Иди купи себе леденец, и пришли мне чек, я оплачу, – все еще смеясь, предложил он, чтобы отвлечь сына от злополучной витрины. – Надо же, какой любопытный! – заметил он приятелям, когда мальчик, опустив голову, побрел к другому павильону.

– Весь в отца, – с некоторой обидой в голосе сказала подошедшая женщина в черном плаще из непродуваемого материала, делавшем ее похожей на пластиковую бочку, перетянутую блестящим обручем.

Несколько жидких смешков послышалось у нее за спиной, но стоило ей обернуться, весельчаки сразу смолкли и отвернулись.

– Барт, жена у тебя сегодня очень напряженная, – серьезно произнес один из них. – Ты что, ввел дома Строгий режим раньше назначенного срока?

Тот, кого назвали Бартом, метнул говорящему грозный взгляд.

– Она всегда такая, – раздраженно буркнул он и начал пятиться к соседнему павильону с галантереей.

– Куда это ты лыжи навострил? Медсестрички ждут на процедурки? – язвила жена под общий, уже громкий хохот.

Барт махнул рукой и быстрым шагом пошел прочь. Двое других устремились за ним, сочувствуя приятелю и негромко поругивая его жену за несдержанность и публичное неуважение к мужу. От осуждения женщины, похожей на бочку, мужчины перешли к обобщениям, находя множество общих отвратительных качеств у каждой представительницы женского пола, и к тому моменту, когда они догнали Барта, на земле предположительно не осталось на одной, имеющей право надеяться на их уважительное к себе отношение.

– Чертово отродье! – выругался Барт, оправдываясь перед приятелями. – Сколько ни говори ей, как надо вести себя на людях, – все без толку. А ведь когда-то казалась такой милой, такой нежной, тихой, как ручеек.

– Ручеек? – давясь смехом, переспросил один из подошедших товарищей.

– Да, Заг, представь себе, как ручеек! – рассердился Барт.

– А теперь ни с того ни с сего этот журчащий ручеек превратился в бешеное цунами, каждый день смывающее волной твои самые нежные к ней чувства, – не унимался Заг, делая вид, что не замечает раздражения Барта.

– Если ты не заткнешься сейчас, – угрожающе произнес Барт, – я тебя сам заткну, мало не покажется!

Заг отступил, поняв, что не заметил, как перешел черту между дружеским смехом и обидными насмешками. Он вовсе не собирался обижать приятеля, ему и правда было весело.

– Ладно, ладно, не закипай, – попытался успокоить Барта другой. – Пойдемте лучше в «Дино», сегодня там пиво по праздничным ценам – в два раза дороже, – рассмеялся он громко и махнул рукой в сторону небольшой забегаловки в конце площади Мира.

– Да, Марк, пойдем, – согласился Барт. – Надо выпить, пожалуй.

– Я вот что подумал, – отхлебнув сладкого пива, начал Заг. – Бабы – особый вид жизни на земле: они останутся, даже когда все человечество вымрет.

– А с чего бы ему вымереть? – удивился Барт.

– Разве не слышал, что многие уже вымерли? – удивился Заг. – Говорят, раньше людей было в тысячу раз больше.

– Хватит врать! – осадил его Барт.

– Это правда, – подтвердил Марк. – Только не в тысячу, в четыре с половиной тысячи раз больше. И всего каких-то лет двести назад.

– Да ладно! – изумился Барт. – И где жила такая прорва народа? И сейчас-то не протолкнуться на площади…

– Конечно, не здесь, – улыбнулся Марк. – По всей земле жили люди. Всем места хватало, и никаких экранов не было, и неба тоже не было, все вместе жили.

– Чудеса! – выдохнул Барт. – И небожителей не было?

– Таких – нет. Но похожие были всегда.

– А бабы? – не успокаивался Заг.

– Что бабы? – удивился Марк.

– Они тоже были такие, как сейчас?

– Не знаю, – рассмеялся Марк. – Скорее всего, такие же были. Что им сделается?

– Вот и я о том же! Народ повымирал, а им все нипочем! – воодушевился Заг. – На них даже облучение не действует! Оно и понятно: когда мозгов нет – нечему облучаться.

– Заг, ты так странно говоришь, будто соображаешь, – поддел его Барт. – Уж не выродок ли ты замаскированный?

Заг от удивления широко раскрыл глаза и приблизился к лицу Барта.

– На, смотри: карие!

Все трое засмеялись и чокнулись большими металлическими кубками.

– Почему ты на них так взъелся? – спросил Марк у Зага. – Ты даже не женат…

– Именно поэтому я и не женат, и никогда не женюсь, – с готовностью заверил Заг. – Зачем мне это? Еще дети пойдут, не дай бог, а потом вот так выйдешь с приличными людьми прогуляться, а тебя какая-то ведьма опускать начнет.

Барт поставил кубок на стол и приподнялся на локтях, нависая над Загом.

– Я тебя предупреждал?! Предупреждал… Извини…

И со всего маху двинул Загу в челюсть.

Заг от неожиданности потерял равновесие и вместе со стулом упал назад, создавая страшный грохот и переполох. На звук прибежали работники заведения, подняли отмахивающегося и отплевывающего кровь Зага. Марк и Барт все так же сидели и невозмутимо пили пиво, словно были ни при чем. Заг выругался неприлично и вышел, забыв даже оплатить свое пиво. Оставшиеся выпили по целому кубку в полной тишине.

– Жаль, что так получилось, – извиняясь, сказал Барт.

– Сам виноват, – спокойно ответил Марк. – Он давно напрашивался. Слишком много и не по делу рассуждает.

– Ну, так я, получается, орудие справедливого возмездия? – улыбнулся Барт.

– Что вы такое несете сегодня? Кронс включил обратную матрицу, что ли? – пошутил Марк.

– Ты о чем это? – не понял Барт.

– А, нет, все нормально, не бери в голову, – успокоил Марк товарища и улыбнулся девушке приятной наружности, подошедшей забрать пустые кубки.

– Будете еще пиво? – спросила она негромко.

Барт уставился на нее слегка повеселевшим взглядом, оценивающе рассматривая с головы до ног.

– Будем, – ответил Марк. – Принесите нам, пожалуйста, такое же.

– Да, конечно, – улыбнулась девушка и поспешно отошла от их столика.

– Как ты думаешь, сколько ей лет? – спросил Барт.

– Не знаю, лет двадцать, может быть, – предположил Марк.

– А вот и нет! – обрадовался Барт возможности выглядеть осведомленным. – Ей лет тридцать.

– Да брось, совсем еще юная девушка, – засомневался Марк. – Смотри, какая тоненькая, как стебелек.

– Ну и что, фигура – не главное, – уверенно возразил Барт.

– А что тогда?

– Возраст женщины определяется по глазам. У нее глаза взрослые.

– Морщинки?

– Нет, глаза. По ним видно.

– Уставшие?

– Подзатрахавшиеся, – со знанием дела подытожил Барт.

Марк усмехнулся и ничего не ответил.

– Вот почему ты всегда такой?! – набирал обороты захмелевший Барт.

– Какой?

– Будто самый умный. И даже молчишь так, что я себя каким-то тупым чувствую.

Марк не сразу нашелся, что ответить.

– Думаю, дело не во мне, – безжалостно произнес он наконец. – Особенно, если я молчу. Ты сам все чувствуешь и без меня.

Марк увернулся от летящего в его сторону кулака, но девушка в этот момент уже ставила на стол кубки, полные пенящегося пива…

– Тебя в изолятор, что ли, сдать? – шутил Марк, отчищая свою и Барта одежду от пива, сидя на лавочке рядом с кафе, из которого их вывели. – Страшно рядом с тобой оставаться в Строгий период, когда ты и в нестрогий такое творишь!

– Я не знаю, что на меня сегодня нашло, прости, друг, – виновато проговорил Барт. – Это все она, Мэри, жена моя… С утра меня вывела, а я, когда на нервах да на пиве, слетаю с катушек. Прости.

– Ничего, проехали, – тихо ответил Марк и вдруг толкнул приятеля так сильно, что тот слетел со скамейки и ткнулся лицом в снег.

Марк рассмеялся, вскочил и побежал, не дожидаясь, пока Барт догонит его.

– Марк, засранец, остановись! – кричал ему вдогонку Барт, плохо справлявшийся с мешавшими быстро бежать ногами. – Я тебя все равно догоню и урою!

Марк бежал очень быстро и смеялся очень громко. В какой-то момент Барт потерял его из вида. Он остановился, не понимая, куда мог деться приятель, только что бежавший метрах в двадцати от него. Марка нигде не было. Словно сквозь землю провалился. Барт стоял посреди площади, не соображая, что произошло. И тут его увидела Мэри и прямиком направилась к нему…

– Чем от тебя так несет? – сморщив нос, спросил сенатор Мэнси, столкнувшись с сыном в лифтовой комнате.

Сенатор собирался спуститься в город в то время, как его старший сын Марк оттуда вернулся.

– Пивом, – улыбаясь, ответил Марк.

– Ты снова за свое? Не понимаю, что за удовольствие для тебя общаться с этими оборванцами? – В голосе сенатора звучали сердитые нотки.

– Не называй их так, отец, они вполне интересные личности.

– Личности… – задумчиво повторил Мэнси-старший. – Какие личности? Где ты видел на дне личности?

– Всюду, отец, – оскорбился Марк. – Они тоже личности… Правда, немного другие.

– Немного… – все так же монотонно повторил отец.

– К тому же будущему сенатору, которым я собираюсь стать, полезно знать жизнь народа изнутри, из первых глаз, так сказать.

– Когда-нибудь все это плохо кончится, – настороженно произнес старший Мэнси. – Каждый раз, когда ты туда отправляешься, я не знаю, чего ожидать.

– Не преувеличивай, отец. Ты же знаешь, что я очень осторожен и умен, – шутливо ответил Марк.

– Да уж, умен, – саркастично заметил Мэнси. – Одежду оставь в утилизацию, пока этот мерзкий запах не отравил весь дом.

– Слушаюсь, сенатор, – игриво ответил Марк и обнял отца.

– Вижу, что пиво пропитало тебя насквозь, – брезгливо отстранил Мэнси сына, от которого пахло слабым пивным перегаром.

– Вот так всегда, никакой ласки, – притворяясь обиженным, проговорил Марк и поспешил уйти, чтобы вымыться и переодеться.

Мэнси проводил его отеческим снисходительным взглядом и вошел в лифт.

– Маркуша, где ты пропадаешь все утро? – раздался голос мадам Мэнси, когда Марк неосторожно громко хлопнул дверью своей комнаты. – Тебя ждет у себя господин Вэл. Нехорошо заставлять ждать такого человека. Да, где же ты? – нетерпеливо переспросила она, не услышав ответа от сына.

– Я в душ, маман, я быстро, – выкрикнул Марк, скрываясь за дверью ванной комнаты.

Через двадцать минут он зашел к матери, благоухая тонким парфюмом, в белой сорочке и серо-голубом твидовом костюме, очень шедшем к его голубым глазам.

– Что хотел господин Вэл? – спросил он, целуя матери руку.

– Я не знаю, мой дорогой, – немного кокетничая, проговорила мадам Мэнси.

– Маман, вы сегодня выглядите потрясающе! – улыбнулся Марк, желая расположить к себе мать.

– Спасибо, льстец, – улыбнулась она, предчувствуя подвох в словах сына. – Тебе что-то нужно от меня, не так ли?

Марк скривил губы, изображая, что обижен.