Читать книгу Жил отважный генерал - Вячеслав Белоусов - Страница 4

Над гладью заспанной речки ни шороха, ни шёпота, ни звука. Замерло. Тихо всё. Благодать.

Команда, отданная Михал Палычем, чтобы никто ни гу-гу, исполнилась беспрекословно и неукоснительно. Утро над речкой и то застыло. Время, казалось, остановилось. Лишь туман постепенно садился. Прямо-таки первозданная тишина.

Рыбаки, все четверо, обмазанные с ног до шляп специальным, приготовленным тем же Михал Палычем диковинным кремом от комаров и прочей нечисти, расточая невероятные запахи и благоухания, затаились в зарослях прибрежного камыша. Каждый на своём заветном месте. Каждый умиротворён и с трепетом дожидается начала клёва. А скольких хлопот и трудов это стоило!

Для приезжающего гостя Михал Палыч заранее облюбовал и опробовал лукавый симпатичный заливчик в гуще тростника. Рыба здесь, по его словам, сама выпрыгивать станет на сковороду, успевай сачком ловить. Гость останется доволен, если знает вкус рыбалки, если хотя бы однажды держал удочку в руках.

– Удочку-то он держал. Не сомневайся, Палыч, – покачивал недоверчиво головой Игорушкин. – Только у нас он впервые. Не опозориться бы. Борис Васильевич всё в Алтай на омуля, да в Карелию на озёра выезжал. К нам ехать не соглашался. Едва мне удалось его уговорить.

– После нашей рыбалки, Николай Петрович, потеряет Кравцов вкус ко всем прежним местам, – уверенно заверил шефа водитель. – К нам пароходом будет ездить. Больше никуда!

– Твоими бы словами, Палыч.

– Голову на отсечение даю!

– Ну-ну, не зарекайся.

– Век баранку не крутить! – понесло шофёра.

Такому весомому аргументу возразить было трудно. Однако Игорушкин, подумав, посоветовал своему шофёру укрепить в заливчике гостю стульчак. Для удобства. В воде, но у бережка. Из камыша навес над ним соорудить. Солнце беспощадное, для москвичей непривычное: увлечётся рыбачок, напечёт с непривычки голову. А голова эта на всю Россию одна такая!..

– Что это за рыбак, если сидеть будет! – возмутился Михал Палыч и даже чертыхнулся с досады. – Настоящему ловцу клёв не позволит сесть.

– Годы, возраст. Всё такое, – не сдавался Игорушкин.

– Да он моложе вас!

– Сравнил! У меня опыт. Я сколько уже здесь, на Каспии! Пообвыкся. И к жаре. И к солнцу. А он что?

– А он боевой офицер! – не унимался водитель. – Герой-фронтовик!

Чувствовалось, биографию прокурора России он изучил изрядно, подготовился к встрече.

– Артиллерией командовал! Бог войны!

Этот аргумент оказался увесист. К тому же водитель сказал так, как отрубил. После этого Игорушкин смолк насчёт скамейки, хотя и чувствовалось, что слова подчинённого его не убедили.

Он, немало сомневаясь, начал советоваться с Тешиевым, который поблизости тоже зорким оком изучал обустроенный для важного гостя заливчик.

– Что скажешь, Трофимыч? – смущённо обратился к нему прокурор области.

– Не помешает стульчак, – согласился тот. – На всякий случай. Пусть стоит. Лишним не будет.

– Вот! – сразу ожил Игорушкин. – А я что говорю? А этот мне сказать не даёт.

Нафедин передёрнул плечом и покраснел.

– Знаток, нашёлся меня учить! – Игорушкин укоризненно глянул на водителя.

– Я слышал, у него ранение фронтовое имеется, – продолжил заместитель. – В ногу как раз. Он действительно артиллерист. Снарядом угодило. Вроде под Берлином.

– Вот, вот! – Игорушкин взмахнул руками.

– Может подвести нога у воды-то, – не унимался Тешиев. – А на нашей жаре, будь она неладна. Как бы чего не случилось. Тогда совсем это… А потом что? Одним словом, шир-пыр, восемь дыр.

– Известная картина.

– Ну, делайте как хотите! – совсем взвился водитель и махнул в отчаянии рукой. – Вы – начальники, вы и решайте! Только я позориться не стану. Высмеет нас Кравцов с этим креслом.

– Да какое кресло? – замахал руками Игорушкин. – Так. Скамеечка небольшая. И навесик от солнца.

– Тогда вспомните меня, – не унимался Нафедин, отходя в сторону.

– Креслице можно соорудить, – рассуждал, будто сам с собой, Тешиев, лукаво улыбаясь. – Только вот незадача! Вдруг Кравцов не один приедет?

Игорушкин онемел от такого оборота, открыв рот от удивления.

– Вдруг… девушку какую возьмёт.

– Это зачем? В его-то годы?

– Какие у него годы? Нас не старше, – хмыкнул зам. – А девушка, она разве помешает в дальней поездке мужчине?

– Он меня заверил, что будет один, – буркнул Игорушкин, – разве что приятель из министерства юстиции. Жена-то приболела. А тот – старый друг.

– Вот! – начал потирать руки довольный собой зам, – а я что говорил? Вот вам и дружок!

– Для сугрева, – хохотнул своей догадке водитель.

– Николай! – нахмурился Игорушкин, он не терпел лёгких тем и легкомысленных намёков в отношении начальства. – Чего ты несёшь?

– А что? Я без этого, – не обиделся тот и зигзагообразно повёл рукой. – Я тоже, может быть, биографией Бориса Васильевича зачитывался. И знаете, чего мне встретилось?

– Не заводи бодяги, – отмахнулся Игорушкин, – опять за свой трёп.

– Подружка у Бориса Васильевича имеется.

– Хватит! – Игорушкин оборвал зама.

– Серьёзная дама, Николай Петрович. Поэтесса. Не слышали? Юлия Друнина, – не останавливаясь, затараторил Тешиев. – Со школьной, так сказать, скамьи…

– Хватит вам, – закрывая тему, отвернулся от обоих Игорушкин и бросил в сторону водителя совсем уж сердито: – А ты, Михал Палыч, ставь скамейку, как я сказал.

– Нет. Увольте покорно, – упёрся тот, понурив голову. – Зовите, Николай Петрович, своего Волобаева, пусть Виктор Сергеевич командует парадом.

– Прокурору района не до этого! Он и так закрутился совсем с этим приездом.

– Ничего. Он здесь и за сторожа, и за повара. Он вам что захотите, то и сварганит. А я не буду. Не получится у меня.

– Что так?

– Ещё свалится с моего стульчака прокурор страны, на всю Россию опозоримся. Не плотник я. Шофёр.

Нафедин сам три войны прошёл-проехал. Считал себя не без гордости, что ценил его за это и уважал прокурор области, даже хвастался за глаза перед другим начальством. Поэтому имел право на самостоятельное мнение и независимость, что постоянно и отстаивал при случае.

– Моё дело – баранку крутить, а не стульчаки подавать. – Михал Палыч закрутил папироску в руках, смял, раздавив, вытащил из пачки другую.

Пальцы его не на шутку тряслись. Давно не бывало такого. Как сел за баранку «полуторки» в финскую снаряды возить, так и германскую всю проехал, только после японской – и то по причине уважительной: машину взрывом вчистую разнесло – отдыхать пришлось в лазарете под Хабаровском. А как выписали, ещё пять лет трубил на китайской границе пограничником. Зелёную фуражку до сих пор на гвоздике хранит. Домой возвратился, враз «особисты» к себе потянули, с той поры только прокуроров области и катал. По рекомендации самого областного военного комиссара! Ценило начальство Михал Палыча не только за прошлые фронтовые заслуги. Строг и нем был, как могила, а машину знал так, что разбирал до болтика движок и вновь собирал; работал агрегат после такой профилактики, как часы.

Держался водитель прокурора области на уровне, круче офицера какого, хотя и закончил службу сержантом. Молодых, не нюхавших пороху, даже прокурорских, глазом не замечал и к себе не подпускал. Слушался только Игорушкина, да и то порой мог позволить себе не согласиться, когда чуял свою правоту. Нрав у него был жёсткий, тремя войнами и границей скреплённый. И Игорушкин ценил за это своего шофёра, а как человек, на фронтах боевых не бывавший, сам иногда от нрава подчинённого терялся, хотя вида старался не подавать.

Вот и теперь он застыл от последней фразы Нафедина, в бессилии развёл руки и молча воззрился на своего заместителя, вопрошая от Тешиева совета на выходку.

– Я книжечку-то этой поэтессы раскопал, – зачем-то тыкал ему в руки синенькую книжку стишков зам. – Возьму автограф дочке. Очень просила.

– Да о чём ты?! – отвернулся от него Игорушкин, не понимая.

– На картинках как? – наседал тем временем на прокурора области Нафедин. – Там великие художники, не нам чета, рисуют рыболовов во весь рост!

– Чего? – не понял Игорушкин, не приходя в себя от возмущения.

– У меня в гараже висит, – наседал, напоминая, въедливый знаток живописи. – Ко дню рождения Вы же подарили! Забыли?

– О чём ты?

– Репин. Художник. В шляпе там мужик на берегу с удочкой.

– Перов, – подал голос Тешиев.

– Ну, пусть Перов, – согласился шофёр. – Только задницу-то он не опустил. А видать, давно так стоит, с поплавка глаз не сводит. И никаких тебе стульчаков!

– Надоели вы мне все! – махнул рукой Игорушкин. – Хватит. Заморочили голову. Одному баб подавай, другой с художниками! Репина приплёл! Ты, Палыч, доведёшь меня до инфаркта!

Он задохнулся от возмущения, забылся от чувств и никак не мог вспомнить, кого собирался призвать на помощь.

– В общем, не испорти обедню, Палыч. И чтоб рыба была. А стульчак?… Хрен с ним, со стулом этим! Рыба чтобы! Понял?

– А куда она денется? – вдохновенно засверкал глазами Нафедин, окрылённый победой. – Вон, по дну гуляет. Мешок не обещаю, а ведро Васильич накидает!

На том и сошлись.

Суета эта, треволнения и приготовления к встрече большого гостя завершились всё же благополучно накануне его приезда, а сейчас все участники и сам долгожданный гость ранним утренним часом в великом напряжении глаз не сводят с поплавков, забыв про всё на свете. Но поплавки спокойны, не шелохнётся ни один. Игорушкина и Тешиева, несмотря на утреннюю прохладу, начинает пробивать лёгкая испарина, но Михал Палыча не смутить рыбьим коварством. А чего дёргаться? Жестом успокаивает он своих начальников, которые поблизости примостились от его удилища со своими. Надо ждать восхода солнца. Оно ещё никак не пробьётся из-за горизонта. Не наступила нужная минута. Вот зорька царапнет, словно играющий котёнок лапкой, верхушки деревьев и камыша, тогда держись, рыболов!..

Второй эпицентр компании, любимая дочка Игорушкина, красивая кудрявая девушка Майя с пронзительными тёмными глазами, обычно подвижная и энергичная, смиренно покачивается в гамаке среди деревьев с книжкой в руках. Рядом присела отдохнуть, побеседовать с внучкой её подружка, поверенная снов, сердечных секретов и надежд бабушка Марья. Да тут же и уснула в плетёном креслице. Её тоже вывезли на природу по такому случаю, хотя Марья Гавриловна отчаянно сопротивлялась сыну – дома на балконе с пушистым котом и вязальными спицами спокойнее.

Майя тоже притихла, сейчас её сердечко тревожно ёкает, но не в пример рыболовам. Сейчас Майя вместе с прекрасной и нежной Луизой, которую обнял бесстрашный Морис-мустангер, несётся вскачь на белом скакуне по бескрайней прерии, оставляя позади коварного злодея Кассия Колхауна, стреляющего им вслед из кольта.

Майя, недавняя студентка института, изучает иностранные языки в аспирантуре, ей на это мужское баловство с удочками смотреть тошно. Она уже и за границей успела побывать, на практике в Африке, и с Аравийским полуостровом не по картам знакома, Йемен и Марокко чуть не наизусть знает, переплюнула самого отца, которого дальше столицы да Сочи силком не стащить. Сейчас она смолкла за книгой, затаив на родителей горькую обиду. Как же! Размечталась! Пригласила с собой старшекурсников и любимых подружек с кафедры на уик-энд, прокурором страны похвастать. Когда ещё такая знаменитость их посетит?! А родственнички ненаглядные запретили! Видите ли, молодёжь любознательная не даст гостю отдыхать! Майя царской походкой удалилась с гамаком в гущу деревьев и затихла, надув навеки пухленькие губки. Благо книжку с собой захватила, чтиво не особливо серьёзное в её положении, но майн-ридовские герои увлекли, и она забылась.

Вся в делах Анна Константиновна. С соседкой по квартире, женой Тешиева, черноокой Машей, они заканчивают сервировать к завтраку стол, уставляя его холодными домашними закусками. Михал Палыч наладил им огромный, прямо-таки купеческий самовар, сверкающий медью, и они по очереди подбегают к нему, подкидывают наструганную щепу, удивляясь долгому упорству пузатого аппарата сдерживаться от закипания. Обе любительницы чаепития, они соскучились по настоящему самоварному с дымком чаю, приготовили и сливки, и молоко, однако злодей не пыхтит, не булькает.

Бездельничает лишь цыганистый неугомонный пудель. Воспитанник Тешиева, он впервые на природе, у берега реки, поэтому носится, словно угорелый, купаясь в росистой траве, изредка радостно подавая голос. В таких случаях обе женщины: и ласковая Анна Константиновна, и строгая хозяйка Маша разом оборачиваются к нашкодившему псу, подносят пальцы к губам и делают страшными глаза. Этого достаточно, чтобы цыганёнку становилось стыдно, он смущается, умолкает на некоторое время, пряча лохматую голову в лапы, но, забывшись от безумного счастья бытия, через минуту-другую подымает свой легкомысленный лай снова.

Как прекрасно это утро! Это безмятежное времяпрепровождение! Что на свете может быть милее?!