Читать книгу Красные пинкертоны - Вячеслав Белоусов - Страница 10

Штопать меня не пришлось и из больнички выперли мигом, лишь перепуганный лепило вызвал местных сыскарей. Те, разнюхав про старосту и Халяву, собравшихся устроить мне самосуд в карцере под видом самоубийства, затряслись сами и начали ни свет ни заря трезвонить барину. Скандальчик не скандальчик, а заварил я им прецедент непредвиденного масштаба. С перепугу они перестали меня замечать, творили и трепали такое, чему ни глаза, ни уши мои никогда бы не поверили, но меня больше интересовала собственная шкура. С виду выглядело всё довольно пристойно – чистая самооборона, а вот уж как среди ночи мимо вертухаев ко мне пробрались два матёрых зэка, это их дело. Так рассуждал я, стрельнув мимоходом у одного из сыскарей папироску. Тот вгорячах не пожадничал, а когда под самое утро заявился барин и стал наедине выпытывать в собственном кабинете, мне перепало и настоящего чая в настоящей татарской расписной чашке, и не одна ароматная папироска. Взлохмаченный и красный от всего услышанного начальничек щурил узкие глазки, раздувал щёки, правда, сахарку не предложил, но попроси я его, – подали бы и сахару.

Почти после каждого моего слова он хватался за трубку телефонного аппарата, но в нерешительности опускал руку. Так длилось с полчаса, пока я не замолчал, затем он вызвал заместителя, тот велел меня вывести из кабинета и ещё полчаса за стеной они кричали друг на друга. Потом неожиданно стихло, зам выскочил, хлопнув дверью, я уже начал думать, что про меня забыли и смелее пытался раскрутить на курево молоденького конвоира, но приехали из уголовки и меня увезли в свою контору.

В уголовке – малина. Там в камере предварительного заключения мне всё раем показалось. Среди прочей шпаны я сразу уснул, но скоро был разбужен, и меня повели наверх. Много не добавят, не горевал я, когда обойдя стул, на который меня усадили, к допросу приступил агент первой категории, назвавшийся Петриковым. Так он представился, лишь я заикнулся о папироске, а скоро я и про чай забыл, едва ускользая и увёртываясь от молний, которые полетели из проницательных глаз слуги пролетарского возмездия. Мне стало скучновато; за окном, куда тянулась моя шея, происходили гораздо интереснее события, но после настойчивого совета поберечь её для карающего меча сурового суда, я сник. Крути не крути, а на что я надеялся? Угодил-то туда же, откуда чудом выбрался. Почище, конечно, одеты эти сыскари, слова подбирают, кадры особые, а суть одна. В общем, бился агент Петриков надо мной весь оставшийся световой день и ночью спать не дали. Не успел я по-настоящему провалиться в сладкое забытьё, меня растолкали, привезли куда-то. Снова повели наверх по широким лестницам. И здесь коридоры пустые и никого, кроме часовых. И здесь зашторенные наглухо окна, и что там, за ними, попробуй догадайся. Впрочем, ни на что уже не надеясь, я ни о чём и не думал, жалел об одном – поспать не дали. За несколько дней после убийства Голопуза я, кажется, и в весе добрую половину потерял, и в росте убавился, и ноги не слушались меня, и голова ничего не соображала. Приморился Красавчик, только бы уснуть!..

Там, куда меня привели, света почти не было. Лампа на столе упиралась светящимся колпаком в пол, оставляя всё остальное пространство почти в кромешной темноте. И не было никого. Стол пуст. Но так лишь казалось. Это со света глаза мои утратили способность видеть. Я зажмурился, продолжая стоять. Чувствуя, что караульный ушёл, слегка открыл глаза. Проступили силуэты. Если лампу прикрыть ладонью, что я и проделал, можно было рассмотреть человека у другой стены. Он неподвижно стоял у приоткрытого окна, из которого веяло ветерком и свежестью. Мужчина курил, не оборачиваясь ко мне.

– Как кличут? – донеслось до меня.

– Красавчик, но мне не очень нравится.

– Другого имени не заслужил?

Я промолчал.

– За рожу?

Я проглотил и это.

– Послушать, что про тебя рассказывают, так тебя сам сатана спасает.

– Может, и он.

– Так бы и нарекли.

– Есть ещё время.

– Уверен?

– А что нам, уркам бездомным?

– Кому прибедняешься?

– А мне откуда знать? Вели – не объявили.

– Зубаст… А вот умён ли?

– А вы проверьте.

Мужчина развернулся, затушил папироску в пепельницу на столе, сел, отодвинув далеко стул, и закинул ногу на ногу. Его лицо по-прежнему оставалось в темноте, но кое-что под ярким лучом лампы я различил. Это был офицер высокого милицейского ранга. В парадной белой форме с орденом или почётным знаком на груди. Худ и невысок, быстр и даже резок, а голос жёсткий, с особым выговором каждого слова, будто он их подбирал, прежде чем произнести. Но это всё я уяснил потом, а сначала он лишь мелькнул причёской, когда садился, пригнув голову, не смог скрыть чёрных волнистых волос и широкой, мощной груди. Такой грудной клетки не спрятать, если и стараться будешь, такая только у волжских грузчиков. Но философствовать да рассуждать было некогда, я лишь успевал отвечать на его неожиданные вопросы.

– Как же обоих сокамерников завалил? – усмехнулся он.

– Жить хотелось.

– А от вертухаев как спасся?

– Мертвяком притворился, им не до меня было.

– Значит, схитрил?

– В бою кулак не главное.

– Не первых на это берёшь?

– Что вы, начальник!..

– Мы здесь одни.

– Хотелось бы верить.

– Моего слова недостаточно?

– Я вас даже не вижу.

– Васька-божок. Слыхал про такого?

– Не приходилось. Чудно больно. Вроде в милиции находимся.

– Врёшь! – он поднялся и снова отошёл от стола к окну, закурил. – Кончай крутить! Бороду ты завалил?

– В газетках читал. Хвалили милицию. В начальники кто-то выскочил за счёт того Бороды.

– Ну хватит дурака разыгрывать! – вспылил он. – Или ты следователя Борисова так напугался, что до сих пор трясёшься? Так я не Борисов.

Во мне всё перевернулось, но я промолчал.

– Забыл Жигулёвские горы? Про пароход «Серебряные глазки» да девку по имени Серафима? А она ведь, Красавчик, на тебя виды имела!

Эти слова, произнесённые громче обычного, зло и с дрожью, обрушились на меня градом. Словно булыжник за булыжником и всё на мою бедную голову: Жигули! «Серебряные глазки»! Серафима!.. Крякнул я, не удержавшись, заскрежетал зубами, а он опередил тише и глаже:

– Да не кидайся ты волком! Глянь, аж волосы на голове дыбом. Про Серафиму это я так. Сам её давно не видел, но по оперативным данным близко она где-то. Ущучили её в Саратове, как бросила спившегося комиссара. Того в тюгулевку за растрату, потом к стенке за связь с воровкой, а она хвостом следы замела. Но ты-то помнишь, у неё не задержится. Скоро у нас, на низах объявится.

– Вы, начальничек, мастер до сказок, – всё же запустил я свою наживку. – Про всё-то вам известно, только, гляжу, лица своего так и не открываете. Всё-то вы в тенёчек, за свет…

– Хватит, хватит клоунаду мне устраивать, – отмахнулся он лениво. – Зачем тебе моё лицо? Не видел ты его никогда и не надо пока. Ну а если не дурак, насмотришься, погоди, надоест ещё. Одно ответь – не забыл Стёпку Нагорного?..

Вот тут я вздрогнул второй раз.

– По кличке Штырь?..

Из тех, кто знал человека с этой кличкой, по моим расчётам, осталось в живых хрен да маленько: я, Серафима, Тимоха Саратовский… Вот, пожалуй, и вся компания. Остальные, если не по тюрьмам свои семь копеек[8] дожидаются, то догнивают в земле их косточки или сожрали раки да рыбы.

– Не забыл, вижу. Давно получил от него на тебя маляву. Отписана она была, сам понимаешь, не на бумаге, бумаге – грош цена. Поэтому потерпеть тебе пришлось, прежде чем сюда попал и разговор со мной имеешь. Но ты мужик тёртый, понял, надеюсь, что мы тебя не слишком утюжили, поблажки давали. А то, что помытариться пришлось, сам виноват. Были у меня сомнения насчёт тебя. Чего теперь скрывать? Поэтому и пришлось тебе всю горькую, так сказать, чашу испытаний хлебнуть. А как ты хотел? Сам же и нагородил! С Бородой переборщил. Он у нас под колпаком ходил, мы его совсем не тем макаром в оборот должны были брать, а ты что натворил? Не следовало с ним так жёстко. Без смерти, без крови надо такие дела решать, мы бы его перековали, обратили бы в нашу веру. А ты шлёп пулю в лоб… Так всех можно перестрелять. Не метод это в нашей внутренней борьбе. Чистка – да, но следом перековка, а не террор. Другое время. Чуешь?..

Я плохо понимал, что он имел в виду и что втолковывал. Казалось, забыл он совсем про меня и беседовал сам с собой или себя убеждал.

– Не так уж был и плох Борода, – задумался он. – Не так плох, как казался. С головой дружил, а в нашем деле это многого стоит. Жаль!

Резко хлопнув ладонью по крышке стола, он двинул ею, будто смахивал крошки:

– Что было, не вернуть! Навредил тебе, конечно, дружок твой, Китаец.

– Он жив? – невольно вырвалось у меня.

– Жив, жив. Но разговор не о нём сейчас пойдёт. А времени у нас мало. И так я с тобой провозился. Тут, брат, осторожнее… тоже глаза и уши имеются.

Я молчал, переваривая всё, на меня свалившееся, на моём месте другим заниматься – только портить.

– Сам чуешь, выхода у тебя нет, – он пробарабанил марш пальцами по крышке стола, бравурности в такте не улавливалось, наоборот, тоска. – Тебе или лезть опять на нары и ждать добавки за старосту и тех негодяев, или…

– Прежде заточку в спину, – процедил я, не дослушав.

– Не исключаю…

– А самооборона? – заикнулся я.

– Заткнись! – прошипел он так, будто крикнул. – Добавят лет пять! Хочешь?

Чего он от меня добивается, не понимал я. Чего ждёт? Столько времени на меня потратил, чтобы сообщить вот это…

– Уж лучше в крысятник! – захрипел я. – Шушара в два счёта укокошит!

Он не проронил ни слова. Глядел, как я беснуюсь, молчал и постукивал пальцами по крышке. Истерика моя пропала сама собой.

– Водички не подать, псих?

– Закурить бы…

– И я не прочь.

Он каким-то ловким, неуловимым движением швырнул мне пачку папирос:

– Возьми на память.

Я, вытаращив глаза, поймал.

– Часовой! – позвал он чуть громче, а когда тот появился, кивнул на меня. – Прикурить!

Ароматная пачка грела мне грудь в дальнем кармане, когда сунулся я к легавому с припрятанной папироской молоденького конвоира.

– Предлагаю другое, – сказал он, будто не прерывался наш прежний разговор. – Пойдёшь агентом ко мне?

Я чуть не проглотил обжёгшую губы папироску.

– Да-да. В доблестную Красную милицию. Как любит говорить наш мудрый товарищ Поляков, будем делать из несознательного элемента бесстрашного советского пинкертона.

Он помолчал, дожидаясь моей реакции, но мне сказать было нечего, я находился в состоянии полной прострации.

– Фамилию тебе подыщем вместе с легендой, – продолжал он, не дождавшись от меня ни слова. – Вызубришь, чтобы от зубов отскакивало. Внешность изменим. Оброс ты до безобразия. Похудеть придётся, сядешь на сухари и воду.

– И не слезал…

– Вот-вот, – не расслышал он, увлёкшись. – Засуну тебя в самый отдалённый район, где макар телят не пас. На время, на время, конечно. Наберёшься опыта. А как понадобишься, возьму.

Мне хотелось спросить, но я не успел.

– Теперь последнее, – он подёргал себя за чуб. – Мои люди, понимаешь, мои!.. будут называть тебя?.. – он приостановился, – так… Красавчиком ты был. Умерло с этим. После того как крыс одолел, да двух хорьков на тот свет отправил, наш Петриков тебя везунчиком окрестил. Везунчик, как?.. Подходит?

Я повертел головой.

– Не нравится. А что? Нормальная агентурная кличка.

Я совсем поморщился, оставаясь всё ещё на полдороге: верить во всё происходящее или молчать очумело.

– Вижу, не нравится. А имя должно нравиться, – он не ждал, он уже рассуждал сам с собой. – В нашем деле имя, как знамя. Вот что! Назову-ка я тебя Ангелом. Каково? Немножко из того, старого, так сказать, мира, но… Хочешь не хочешь, а имя это ближе к тебе лепится. В Жигулях ты атамана почти спас. Серафиму, красавицу нашу, сберёг, Бороду с моей дороги убрал – вон сколько плюсов. Паршивцев в карцере на тот свет отправить тебе сам Господь помог. Кто же ты? Ангел и есть!

Он недолго что-то писал за столом, потом ткнул кулаком в стенку, бросив мне на ходу:

– Заместитель мой. Мой, понял?

Слово «мой» он произнёс два раза. А мне два раза ничего повторять не надо. Я кивнул.

Вошёл кряжистый офицер, взял протянутый листок. Со спины я его сразу узнал, с Дилижансом он меня допрашивал про Бороду.

– Принимай пополнение.

– Василий Евлампиевич?..

– Оденешь, обуешь, оформишь и сам отвезёшь Серафимовичу.

– Василий Евлампиевич, с таким прицепом? Два покойника за ним!

– Оформляй так, чтобы ни один комар! – перебил он. – И побрить немедленно. Вообще поработай над его внешностью. Надо спрятать на время.

– Такого громилу?

– Повторить? Чтоб через час в городе не было! В село его.

– Есть, – вытянулся тот.

– Всё, после договорим.

Ко мне он так и не подошёл. И руки не подал. И слова не сказал. Да и лица его я так в тот раз и не увидел…