Читать книгу Инженер и далее. Повести и рассказы - Вячеслав Иванович Смирнов - Страница 3

О чудесах узнаешь из сказок. Рассказывают их мама или бабушка, реже – отец. Потом сам читаешь сказки с чудесами. Появляются то чудеса превращения лягушки в прекрасную царевну, то чудо ковра-самолета, то летящего Конька-Горбунка, то Кота, что ходит по цепи кругом. А после, “потом”, до последних наверно дней мечтаешь, ищешь, встречаешь, видишь чудо – красивую девочку или девушку. Увидев, чуть ли не столбенеешь потрясенный, робеешь, склоняешься мысленно перед ней, наделяя ее всяческими достоинствами и провожая долгим взглядом. И идет о ней молва, и хочется видеть это чудо – красавицу снова и снова. Женя, Женя, Женя. До сих пор она ярко стоит в моей памяти. Из многих восхитительных ее определений хочется дать одно, объединяющее – черный бриллиант. Оправой его была плиссированная юбка серой шерсти или также плиссированная в красную клеточку, обтягивающий тугие большие груди тонкий серый шерстяной свитер и черные туфли на высоком каблуке. Походка вызывающе стреляющая, чуть враскачку. Губы круглые, алые и словно надутые. И еще – она их чуть-чуть распускала. Нос – небольшой, с хищно раздуваемыми крыльями. Глаза – черные солнца. Пухлые, с гладкой нежной кожей щеки. Чашечки колен круглые, с припухлостями. Нужно добавить, что юбки были всегда короткие, открывали коленки и разлетались при ходьбе, задираемые выпуклыми бочками. Лицом зимой и летом была смугла, кожа чистейшая и гладкая. Носила золотые кольцо на пальчике, цепочку на шее. Кожа всегда была на ощупь прохладна. Ни в какую жару, ни испаринки ни на лбу, ни на лице. Голос низкий, грудной, игривый, манящий. Всегда была с улыбкой с выдумкой, привлекающей к себе внимание. Что-то она нашла и во мне – любила легко, весело, смеясь. Обо мне и говорить нечего – любил, мечтал о ней и стремился к ней всегда. Она, единственная из всех, подарила мне свою фотографию, надписав „ Самому дорогому человечку на земле от Бобы. Рига 1963 г.” Назвал ее этим именем, и она охотно приняла его. Было еще одно – Каце. Оба нам нравились, очень ей подходили и использовались только не прилюдно. Фотографию я получил в кафе „Лира”, в котором побывал студентом – первокурсником на Новый 1957 год. Вспоминая и перефразируя строчку из Маяковского – Нам остались от старого мира кафе “Луна” , “Зелта руденс” и “Лира” – в Риге, на ул. Дзирнаву. Кафе „Лира”, с гардеробом в подвальном этаже и залом на первом. Зал разделен на танцевальную часть с несколькими столами. К ней примыкала кабинетная часть, открытая к танцевальной, с бархатными шторами, подвязанными плетеными шнурами с кистями. Шнуры можно было развязать, и кабинет оказывался интимно изолированным. Кабинок было четыре. В них – стол и два мягких дивана, на четырех человек. Потеснившись и добавив два стула, могли расположиться еще четверо. Пол танцевальной части подсвечивался снизу сквозь стекло с разноцветным узором в виде ромашки. Сидя в “Лире” в ожидании Жени, вспоминал первый визит в нее, новогодний банкет и Бэлу.

Женя

* * *

В июле 1956 г. сдал вступительные экзамены на дневное отделение механического факультета университета. В ожидании „ зачислят – не зачислят? Обошел ли пятерых в конкурсе на одно место? – провел неделю в селе Друсти с одноклассником Игорем, поступавшим на строительный факультет. Остановились у хозяйки дома, в котором до переезда в Ригу, жили я с мамой, ее близким и моим другом Александром Ивановичем Петровым, служившим оперуполномоченным в этом селе.

Я с мамой Александрой Ивановной , переехали в Друсти в связи со служебным переводом Александра Ивановича из Лизумса. Селение располагалось рядом с большим озером, на берегу которого белело двухэтажное здание латышской школы. С Александром Ивановичем мама сошлась в первый год по окончании войны, в Лизумсе, где Александр Иванович, родом из Омской области, село Токмак, окончил войну. Был круглолицый, с вьющимися русыми волосами и чубом, вылезавшим из-под фуражки, с синим верхом и розовым околышем со звездой. Лицо – в оспенных рябинках. Характером был жизнерадостный и веселый, улыбчивый. Ездил чаще верхом, изредка в бричке. Александр Иванович хотел, чтобы я называл его „папа”. И мама очень просила о том же. Но я упрямо отказывался, хотя отца Ивана Ивановича не помнил. Во второй год моей жизни он ушел на Финскую войну, вернулся раненым, вылечился, а в 1941 – был призван на Отечественную и погиб без вести. Мама рассказывала мне о нем, показывала его фотографии. Только его и считал своим отцом. Но Александр Иванович на мое противление не обижался. Подсмеивался:

––Упрямый ты мальчик. Это хорошо для жизни. Идя однажды вдоль озера к месту купанья, он вдруг обернулся, посмотрел на меня пристально и, смеясь, сказал:

– Скажу я тебе на будущее – будешь носить галстук обязательно. – Почему это вдруг, с чего это он о галстуке заговорил? До сих пор задумываюсь. – Но галстук и вправду носил многие годы. Нравлюсь себе и кажусь красивым обязательно при галстуке.

Александр Иванович на лихом коне

В Лизумсе наша квартира занимала второй этаж двухэтажного деревянного дома, оштукатуренного снаружи и покрашенного в светлый тон. К дому примыкал сад с огородом. Был хлев с тремя коровами. Со всем хозяйством было много заботы, которые занимали маму и Александра Ивановича.

Александру Ивановичу и его “ястребкам” – помощникам приходилось периодически вести бои с латышскими „лесными братьями”, которых он считал бандитами. Один из “ястребков”, Вася Петров был сражен ими автоматной очередью, когда ехал на велосипеде по лесной дороге. Иногда приходилось осаждать сарай или землянку в лесу, а то и хутор, и вести долгий бой, выкуривая засевших там бандитов. В один поздний летний вечер бандиты навестили и нас. Мама и Александр Иванович поздно вечером сидели в кухне. Окно было распахнуто, горела лампа. В него влетела граната, упала на пол и взорвалась. На счастье взрыв приняла лежавшая рядом овчарка, и люди не пострадали. Я спал в комнате рядом с кухней, но взрыва не услышал и продолжал спать. Утром увидел стены и пол, побитые осколками, мокрое пятно от невысохшей воды, которой мама замыла собачью кровь.

Тенора и Красотка

Александр Иванович, Славочка и мама – доит Бриту

Летом 1945г. в окно второго этажа влетела граната

Школы с русским языком обучения ни в Друсти, ни поблизости не было, и для продолжения обучения в пятом классе мама отвезла меня к сестрам в Ярославскую область, на Волгу, в деревню Черновка под славным городом Углич. Из Черновки один год я ходил за шесть километров в школу, в Углич. Мама покинула Друсти и Александра Ивановича, и уехала в Ригу, куда вернулся и я после года разлуки.

Теперь, с Игорем, в Друсти, после скитаний по берегам озер с удочками, катанья на лодке и многократных купаний, ужинали у хозяйки и отправлялись на ночевку на сеновал чердака сарая во дворе дома. Сенокос месяц как закончился. Сено было набито под крышу, пахло вкусно травами, какими–то цветами и медом клевера. Ложились на простыни и подушки из сена, но к утру оказывались в стороне от простыней, где-то рядом, в сене. Дни ожидания возвращения в Ригу все же тянулись медленно. И вот мы Риге. Встретились с Игорем в университете. В вестибюле с каменным полом, холодном и в жаркое лето, стены увешаны списками зачисленных в университет – уже студентов. Хотя они и были напечатаны на русском, но с трудом разыскал механический факультет и с волненьем стал изучать список. Нашел себя – обрадовался. Игорь себя не обнаружил и уныло вышел в летний день после такого холодного приема.

Осенью, в сентябре, всех первокурсников вывозили в деревни, на уборку то картофеля, то свеклы. Нашу студенческую группу разделили на две, примерно по двенадцать человек и в сопровождении двух преподавателей направили в разные колхозы. Руководителем моей подгруппы был преподаватель с кафедры теоретической механики Анатолий Янович Лац. Второй – Владимир Андреевич Гришко, заведующий лабораторией зубчатых передач.

И вот я с группой в поезде, поезд идет на Восток, в сторону Цесиса и знакомых мне Друст.

На стадионе “Динамо” в открытом бассейне в Межапарке до вступительных экзаменов абитуриенты должны были пройти проверку в легкой атлетике и плаванье, и принести справку в приемную комиссию о сдаче норм. Пришлось бежать полтора километра, прыгать в длину, бросать гранату и плыть 100 метров. В забеге обратил внимание на юношу высокого роста, черноволосого, который стал соревноваться со мной, и огорчился, когда на финише отстал от меня. Он оказался в нашей группе, зовут Жора. Открыли с ним дверь вагона, сели на пол плечом к плечу и обдуваемые ветром, вдыхая паровозные дым с гарью и брызгами пара, любовались проносившимися полями, лесами, мелькавшими столбами с бесконечно тянувшимися к их чашечкам вверх, а от них – вниз проводами.

На одной остановке я пошел к паровозу. В Лизумсе я любил приходить на станцию к приходу поезда, подходить к паровозу и рассматривать замасленные детали привода, вдыхать вкусный вырывавшийся из цилиндров пар, затыкать уши от пронзительного отходного свистка. Но ни разу не был в кабине. Ни сам не просился, ни машинисты не предложили. А тут, став студентом, осмелился и попросился в кабину проехать до следующей остановки. Машинисты без долгих уговоров разрешили. Пространство кабины между топкой и тендером с углем небольшое. Стоял в стороне от машиниста и помощника. Машинист следил за сигналами светофоров, и показаниями приборов, подходил к рукояткам управления. Помощник с лязгом откидывал прямоугольную дверку топки и широкой лопатой вбрасывал далеко в нее уголь, черпая его из тендера. Вбрасывал по многу лопат в грохочущее взрывами пламени жерло топки. Кабина быстро наполнялась жаром, пот выступал на наших лбах, а на помощнике взмокала почти не просыхавшая почерневшая от угольной пыли рубаха. Машинист разрешил мне подрегулировать скорость. Я повернул одну рукоятку и заметил, что грузики на механизме Уатта разошлись. Значит, увеличился выброс пара из цилиндра, давление в нем упало, и скорость паровоза уменьшилась. Кабину все время сильно трясло, словно паровоз катил по кочкам. Зубы выбивали дробь. В открытую форточку бил сильный ветер. Впечатление от скорости не было ничем ни приглушено, ни амортизировано. Все удары по стыкам рельс паровоз и кабина принимали на себя. Казалось, что быстро едешь в телеге.

В колхозе выдергивали из земли свеклу, обрезали ботву, набирали свеклу в кучки, а потом перебрасывали ее в редкие трехтонки. В воскресенье отпросился у Анатолия Яновича и на попутных телегах и пешком добрался до Друст. Пришел к брату Александра Ивановича – Ване Чухареву и его жене Шуре. Ваня приходился двоюродным братом Александра Ивановича, тоже родом из Сибири, и, демобилизовавшись, приехал сюда по его приглашению. Шура в войну работала у немцев в концлагере. Мама дружила с нею в то далекое время в Друстах.

Вечером в клубе, просторном, похожем на сарай, намечался летний бал. Афиша висела на дверях. Бал был большим событием для Друст и ближайших хуторян. Сначала показывали фильм, а потом были танцы под местный оркестр. Киноаппарат стоял тут же, рядом со зрителями и громко стрекотал. Фильм показывали частями. Части заканчивались и начинались мельканием непонятных знаков, слов со многими пятиконечными белыми звездами. Девушки жались вдоль стен, а мальчики теснились у входа. Пригласил на танго не здешнюю милую девушку. Назвалась Бэлой. Сама из Риги, работает на ткацком комбинате, живет по ул. Лачплеша, прислали убирать картофель. Впервые провожал взрослую девушку до ее колхозного общежития вдаль далекую. Не знал о чем говорить, какой тон взять, какой манеры поведения придерживаться. В общем, шли как двое колхозников из разных сел, на расстоянии. Возвращался назад за полночь при свете луны. Сокращая путь, пошел прямиком по полю с высокой травой. Трава в холодной по осени росе. Летом тоже приходилось поздно вечером ходить по полю босиком. Но и тогда было теплее, чем теперь в промокших по колено брюках. Одиноко и отрывисто кричал коростель. В поле, на моем пути, темнели непонятные силуэты. С опаской приблизился – дремлют стоя несколько лошадей. Одна положила голову на спину другой. А вот и молодой месяц проглянул среди черных туч. Проникся величием и очарованием ночи и подлунного поля. Маленький месяц, а я еще меньше. В дальнейшей жизни таких ночей больше не было, а эта осталась в памяти.

От сентябрьской ночи провожания Бэлы после танцев в клубе Друсти до наступающего Нового года прошло совсем немного времени. Наверно Бэла меня еще помнит, подумал и решил пригласить ее на празднование в “Лиру”. Впервые в ресторане с девушкой на Новый год. Все интересно, восхитительно, ново. И свет, и музыка, и запахи блюд, и компания. А Бэла была очень хороша. Но этот вечер был нашим последним. Просто, беспричинно и бездумно потерял ее из вида. Сожалею только теперь.

* * *

Через шесть лет после открытия для себя “Лиры” она стала местом встречи с Женей, когда появлялись даже небольшие деньги. Но и когда их у меня не было приходили. Женя, ничего мне не говоря, заходила в кондитерский магазин и возвращаясь без цепочки или кольца.

– Пойдем в „Лиру”, я богата.

– Снова заложила?

– Выпрошу у мамы – выкуплю.

Сидим в один из вечеров за столиком в танцевальном зале. Играют танго, солистка поет: –Скажите, почему нас с вами разлучила…– Музыка захватывает сердце. Смотрим друг на друга, и не сговариваясь, без слов, встаем и идем танцевать. Как она мила, тепла, мягка и покорна. Шалю, трудно продвигая ногу меж ее, делая длинный –предлинный шаг сквозь плиссированную юбку, растягивая ее складочки. Оба умираем от близости и трения. Танец окончен, садимся, задыхаясь. У нее еще темнее глаза, блестят еще ярче. Грудь вздымается, губы выдыхают – ух. Оркестр снова играет. Подходит седой мужчина и просит у меня разрешения пригласить Женю на танец. Я отрицательно мотаю головой, склонив ее к столу и не глядя на него. Он стоит в ожидании. Тогда поднимаю голову и, глядя в глаза, внятно говорю:

– Нет.

– Все же, может, позволишь?

– Сказал же вам – нет, – отвечаю.

– Не думай, что всегда будешь молодым. Когда-то состаришься и вспомнишь, как отказывал. Да, помню, но до сих пор удавалось избежать подобной ситуации – не попадалось девушки, магнитящей как Женя. А теперь нет таких кафе и ресторанов с оркестрами, не встречаются прелестницы. То ли зренье ослабло, то ли, фланируя, голову стал ниже опускать, и попадают на глаза то брюки, то джинсы. И нет того манящего пространства между тонкой щиколоткой с округлым коленом и того, что выше. В штанах девушки становится меньше.

На коротком участке улицы под липами мы ходили в кафе, которому так верно было дано название “Золотая осень”, осыпаемое осенью желтой листвой лип, залетавшей в распахнутую дверь. В нем в ряд стояли мягкие черные кожаные диваны, немного просиженные в буржуазное и военное время. На столах лежали подшивки газет на русском и латышском, привязанные шнурами к узкой рейке с округленной рукояткой – бери и размахивай как красным флагом, если номер праздничный. Официантки приносили кофе со сливками и слоеные вперемешку со сливками пирожные “Наполеон”, закуски, бульоны с пирожками из слоеного теста и многие вторые блюда. Оно же было и местом встреч. Я жду. Женя влетает, нетерпеливо ищет меня глазами, не видит – на лице раздражение, недовольство, но вот – увидела, засияла и выдыхая, фыркая, подлетает ко мне, плюхается.

– Уф, наконец-то!

Излюбленным местом встреч было и кафе „Луна”. Садились в названном нами Китайском зале. Иначе его не назовешь. На его торцовой стене, обращенной на Запад, к реке Даугава, художник представил китайский горный пейзаж с рекой и несколькими всадниками. С обрыва горы свешивались наклонившиеся и почти висящие сосенки. С горной кручи по расщелине стремится белый пенный поток реки. В низине, по берегам реки стебли камыша и стрельчатые листья осоки. Всадники вооружены луками, на головах островерхие шлемы. Один всадник без головного убора, с узлом волос, проткнутых шпилькой. Картина покрыта янтарным прозрачным лаком. В некоторых местах по лаку идут лучики трещинок. Бывая здесь один, глядя на картину, уносился мыслями в далекий неизвестный Китай, без надежды побывать там когда-либо.

В субботу, летом, в предвечерний час, садимся с Женей в электричку с надеждой попасть в ресторан „Лидо”. Выходим в Дзинтари, и смеясь над чем-то, толкая друг друга, идем к ресторану, наклоняясь под ветками нависающих лип. Обнял Женю за талию и оглянулся. И, о ужас, за нами невдалеке идет мой студент и все наши игры видит. Шепчу Жанне:

– Валерка Дунаевкий, из моей группы, из группы Валерки Дмитриева, что не может глаз от тебя отвести.

– Ну и что, подумаешь, обойдется. Валерка преподавателя не выдал, группа на занятиях держалась по прежнему.

Валерка часто видел меня с Женей и настолько был покорен ею, что предложил ей выйти за него замуж, зная о нашей дружбе и любви, о встречах. Валерка был чуть старше меня, учился на инженера–механика, а я вел в их группе занятия по курсу “Детали машин”. Наше материальное положение резко рознилось. Отец Валерки – инженер строитель, начальник строительного управления. Квартира в центре города, многокомнатная, прежде немецкого военного чина, полученная отцом с приходом нашей Армии в Ригу. Валерка рассказал, что, войдя в квартиру, они увидели офицерский китель, висевший на спинке стула. Нашли всю обстановку, мебель, посуду, холодильник и т.п. И это в 1944 г. Я же жил с мамой в одной комнате общежития. Валерка, атакуя Женю, применил высшую меру уговоров – предложил жениться на ней. Иным образом все его обращения к ней отметались с насмешкой:

– Ну что ты, Валерка, смешной. Валерка был богатым женихом. Он имел болоньевый плащ и рубашку джерси, купленные за очень большие деньги у моряка загранплавания. Но болонья не могла скрыть маленький рост, округленные ноги и заикания речи. Мама Жени работала кладовщицей на продуктовой базе, они жили в одной комнате, без отца. Женя показала мне своего отца на улице. Красавец необыкновенный – вот в кого пошла Женя. Мать же была совершенно невидной. Отец шел в белом фланелевом костюме, на голове светлая мягкая фетровая шляпа, роста высокого, брюнет, черные глаза и ровно подрезанные черные усы. Прямо отец будущей итальянской кинозвезды – красавца Марчелло Мастроянни или его старший брат. Но видел его в первый и последний раз. Вскоре Женя сказала, что он эмигрировал в Австралию.

Женя рассказала мне о предложении Валерки и спросила:

– Что делать? – Я, любя, но заботясь о ней, и желая материального блага, признался, что никогда не смогу жениться на ней и разрешил выйти за Валерку. Объяснение происходило вечером, на лестнице, у двери ее квартиры. Потом мы поднялись на самую верхнюю площадку под крышей и простились навсегда. Как и что все происходило в течение двух недель, я не знал, но на пятнадцатый день мы снова встретились и продолжали встречаться и дальше.

И вот мы идем с Женей в „Лидо”. Не было лучшего для нас ресторана во Вселенной, чем “Лидо”, в Дзинтари, наискосок от концертного зала. Столики располагались в несколько ярусов – партер, бельэтаж, 1–й и 2–й балкон, что под самым потолком, самый скрытый. Весь ресторан, изнутри и снаружи из дерева. Обычно играл хороший оркестр с саксофоном, гитарами, пианино, контрабасом и виолончелью. Солисты менялись раз от раза. Но лучшим из всех и искренне любимым был Лева Пильщик. В один сезон его не стало – иммигрировал в США, запел в Нью–Йорке. В один вечер Лева объявил:

––Уважаемые гости, среди вас находится автор самой знаменитой песни в довоенной Латвии, господин такой-то, приехавший к нам из Швеции. Давайте попросим его сесть за рояль и аккомпанировать “Трис витушас розес” (Три увядшие розы)– Автор под наши аплодисменты встал из-за стола, сел за рояль и зазвучала действительно прекрасная лирическая мелодия, напетая автором. Суть песни – три увядшие розы и маленькое фото, которое вечно будет напоминать о тебе.

В продолжение у меня с Женей незабываемый, как в песне о фото, вечер на дюне, поросшей соснами, в белой ротонде над морем. Резко пахнут сирень и жасмин, слышно легкое шуршанье наката ленивых засыпающих волн. И мы, только мы, и никого в мире, кроме нас.

В другой раз я и Женя в новом ресторане Задвинья “Балтия”. Столики зала отделены решетчатыми перегородками, на которых стоят горшки с цветами, что выглядит красиво и уютно. Играет хороший оркестр, танцуем. В перерыве, когда оркестр отдыхает, Женя удаляется и возвращается через короткое время со словами:

– Обещай, что будешь спокойным и не рассердишься–

––Хорошо, обещаю. –И она продолжает:

– Представляешь, в туалете подошла ко мне приличная на вид дама, сказала, что мы с тобой очень понравились ей и ее мужу. Он капитан корабля – банановоза, который стоит в Рижском порту. Корабль новый, куплен в ГДР. Перегоняют его из Ростока в Таллинн. Ее мужу только что присвоили звание Героя социалистического труда, и они празднуют это событие. Они приглашают нас присоединиться к их компании, а потом поехать на корабль и продолжить. На что я отвечаю:

– Покажи мне эту пару, посмотрю, что за люди. –Женя показала. Выглядят вполне прилично, правда, капитан без звезды героя. Я согласился с их предложением. Женя подошла к ним, поговорила, вернулась и мы перешли за их стол. Одно меня тревожило. Если продолжение будет на корабле, а как же мне после бессонной ночи работать в лаборатории?

Покинули ресторан и на такси поехали в порт. У причала высился большой освещенный белый корабль. Поднялись по трапу и вошли в каюту капитана. В ней приемная со столом, стулья, лавки вдоль стен, спальня за дверью. Прислуживающий матрос принес закуски, вина, водки, шампанское. Все напитки немецкие. Жена капитана балерина Таллиннского театра оперы и балета. В середине ночи капитан подошел ко мне с предложением.

––Давай, друг, для украшения и разнообразия жизни поменяемся подругами. – Я очень удивился неожиданному предложению, возмутился несказанно. Но внешне сдержался, и чтобы не обидеть хозяина резкостью, сказал, что мы не можем оставаться, мне завтра в лабораторию к восьми. До свидания, и позвал Жанну. Капитан, получив отказ, тоже нашелся:

– Что вы, зачем ехать в ночь. Ночуйте на корабле, есть хорошая свободная каюта врача, а утром уж поедете.– Я согласился. Мы с Женей еле поместились в койке под потолком врачебной каюты. Койка была явно на одного врача. На сестру милосердия койка не была задумана.

Было еще одно милое нам кафе на левом берегу Даугавы недалеко от Балтии – „Приедес” (Сосны), окруженное несколькими соснами и стоявшее на отшибе от домов, скорее на кромке луга. Кафе маленькое, оркестр, рядом с нашим столиком, наигрывает джазовые попурри. Оркестр маленький – пианино, саксофон и контрабас. Музыканты перестают заглядывать в ноты, и все внимание на Жанну, поедают ее глазами. После короткой передышки, без заказа, по собственному побуждению, оркестр начинает играть только для Жени с чувством, страстно, исполнял для нее, презирая, конечно, меня „Черные глаза” (Ах, эти черные глаза меня пленили…) с переходом в „Очи карие, очи черные”. И эту сцепку исполняют несколько раз. Женя, наконец, снисходит к ним, одаривает музыкантов улыбкой и, смеясь говорит:

– Спасибо, мальчики. – Самой-то двадцати нет, а мальчикам под тридцать. Соломинкой высасываем коктейли с шампанским, бальзамом, вишневым соком и вишенкой на донышке, пьем кофе. Нам хорошо было везде, но здесь, с их музыкой, душа уносилась в райское поднебесье другого мира.

От года к году и знакомые, и лица, просто примелькавшиеся постепенно исчезают. Вспоминаются многие, но чтобы увидеть – нет, никогда. И вдруг, на перекрестке четырех улиц, в самом центре Риги, под вечер ранней осени увидел Женю. – Неужели она? Невероятно! Да, она..– Идем навстречу друг к другу. В глазах удивление и радость. Но обнялись сдержано, и поцеловаться постеснялись – как-то неловко. Она замужем, эмигрировала в Будапешт. По-прежнему красива, неожиданно пополнела несильно. Глаза яркие, блестящие, улыбается, лицом свежа. Стоим, рассматриваем друг друга. Женя, как всегда, инициативна.

––Пойдем. – Ведет вдоль цветочного ряда, останавливается и просит набрать цветочницу красных роз. Цветочница набрала, обернула в красивую упаковочную бумагу. Женя берет букет в обхват и со словами:

– Это тебе, – и передает мне. Я оторопел.

– В связи с чем? За что? – спрашиваю, смеясь.

– За все, что было, – отвечает Женя. – Пойдем в вашу „Латвию”, в бар „Мелодия”. Я с портфелем после института, смущенно мнусь и говорю:

– Женя, я, пожалуй, не потяну этот бар, лучше в кафе. Она:

– Узнаю тебя, как всегда, но не беспокойся – я ведь иностранка и у меня муж умелец – хорошо зарабатывает.

Мы сидим за ближним к оркестру столиком. Оркестр по афише цыганский, но странно больше похож на русский. Особенно одна физиономия – ну никак не представить его цыганом, хотя и одет под цыгана, как и остальные. Женя всегда обладала невероятным притягательным воздействием на мужчин. Меня удивляло, когда даже самый тщедушный мужчина, без каких-либо признаков достоинства или красоты, захватывался ее аурой и готов был начать танец преклонения перед Женей, даже видя меня рядом, а иногда и невзирая на меня. И здесь, оркестр играет, а этот русский цыган в перерыве своей партии начинает строить, что называется, глазки Жене. О ее магнетизме я знал тогда и увидел его теперь. Он остался, наверно, навсегда.

Была в Жанне и уверенность во мне, да такая, что однажды она не побоялась проверить ее самым невероятным способом. Она видела, что я поглядывал иногда в сторону нашей знакомой Люси. Люся очень тянулась ко мне, зная о наших отношениях с Женей, а возможно, из уверенности в себе, пыталась составить ей конкуренцию или, как говорится, отбить дружка у подруги. Женя, догадываясь об этом ее намерении, подговаривает Люсю соблазнить меня. Люсе без больших усилий это удается. Через день я встречаюсь с Жанной. Женя весела, сияет довольствием.

– Ну, как провел вчера вечер?

– Как обычно, погулял по Бродвею и вернулся домой.

– Да? А Люсю на Бродвее не встретил?

– Нет, откуда ей взяться, ведь она живет на Взморье.

– А ее встретила. И заливаясь радостным смехом:

– Она мне все и рассказала, все, все!

– Какой же ты податливый, нашел с кем. В чем у нее душа–то держится. Но – нет. Люся была изящна, красива и резва. Неправа была здесь Женя. И после этого все продолжилось у нас, как ни в чем не бывало.

Люся

* * *

С Валеркой Дмитриевым отношения восстановились в начале перестройки 90–х. В случайной встрече он рассказал, что организовал компанию и занимается декларированием грузов, ввозимых из–за границы. Годы не сильно отразились на его лице и не изменили врожденное состояние, только ростом, казалось, стал ниже, но проявил предприимчивость, имел автомобиль. Валерка привел меня в свою контору пункта декларирования в старом грузовом железнодорожном вокзальном здании, окруженном булыжной мостовой, прорастающей в стыках булыжников травой, рельсами вдоль разгрузочных дебаркадеров пакгаузов. Все было очень старым, в трещинах и потеках, и ржавчине былых времен. Молодыми были только липы по фасаду. В большом зале над дверью конторы висело название компании, расценки за декларирование, внутри стоял компьютер с гордостью Валерки – программой, печатавшей бланки для заполнения декларантом.

– Видишь, только один компьютер, да и тот маломощный, – посетовал Валерка. –Нет денег на закупку компьютеров и программного обеспечения. Тогда бы я развернулся.

– Валерий, я мог бы тебе помочь – инвестировать несколько тысяч.

– Хорошо, давай.

Обсудили условия договора, я разработал его, и он был подписан. Валерка получил деньги и несколько месяцев выплачивал оговоренную часть дохода, но на четвертый перестал, объяснив, что поток декларантов уменьшился, и дохода почти нет. –О, горе нам и моей инвестиции. – Прождав еще месяцы, я попросил Валерку вернуть вложенную сумму. Но он отговаривался разными причинами. После официального предупреждения и все же не возврата, я подал иск в суд. Валерик запросил встречу для переговоров в адвокатской конторе. Зайдя в коридор конторы, вижу Валерку, подхожу к нему, но замечаю, что он не один. Валерка представляет того:

– Виктор. Он купил мою компанию. Теперь он ее владелец.

– Твое дело, но верни долг, иначе суд. Вступает в разговор Виктор:

– Если имя моей компании прозвучит в суде, то ты не только свое не получишь, а будешь мне выплачивать столько же.– На что я, внутренне дрожа и задыхаясь от возмущения подлостью, почти задыхаясь, грубым резким голосом с угрозой в позе и взгляде изрек:

– Отойди, не лезь в мое дело, ты здесь никто, я разговариваю с Валеркой. – Виктор оторопел и отодвинулся. Валерка, заикаясь с растерянным видом, произносил какие-то несвязные фразы. Я резко повернул к выходу и ушел. Понятно, что это была угроза, организованная Валеркой, но ожидаемый сценарий не сработал. Похоже, что Валерик насмотрелся, начитался популярных в то время историй с разборками, битьем, убийства, заложниками, к сожалению происходившими в реальности, и воспринял это как руководство к действию. Сбросил со счета давние добрые отношения, совсем недавно дружеские, помощь в его деле, обязательство по договору, поддавшись витающему злу, не устояв перед ним. К сожалению и другие приличные люди, но без жесткого стержня благородства в душе, принимали эту мерзкую бандитскую психологию.

Возмущенный угрозой, на следующий день я отправился в Главное управление полиции, добился приема к начальнику отдела Белкину, описал прозвучавшую угрозу. Белкин успокоил меня и обещал принять меры. Вскоре я был вызван по телефону в полицию и узнал, что оба предпринимателя уже здесь побывали, написали пояснения, убеждая, что ничего подобного не было, что они добропорядочные граждане. Читал эти пояснения невинных благородных мужчин, которые как оказалось, лишь пытались понять причину моего обращения в суд. Немного не доверяя результативности полицейского наставления Валерки и Виктора, опасаясь засады и атаки по дороге в суд за день до судебного слушанья, ночевал у мамы и пришел в здание суд с другой стороны. Валерка явился на этот раз один, без помощника. Обе стороны приняли предложение судьи заключить мировое соглашение, по которому Валерка произведет полный расчет. Через несколько месяцев это и произошло. В присутствии судьи, в его кабинете, Валерка отсчитал требуемую сумму, положил ее в конверт, запечатал. Не доверяя моральным принципам и порядочности Валерки, опасаясь фальшивых купюр, я не принял деньги и не подписал требуемые судом документы для завершения процесса. Чтобы не быть обманутым и не получить кошку в мешке, я потребовал проверки купюр. Мы пошли в банк, где купюры были проверены, и только тогда я их принял. Тем и закончилось мое первое инвестирование – инвестиция была спасена и даже принесла некоторую прибыль.

Теперь живу с мечтою побывать в Будапеште и разыскать Женю. Очень хочу ее увидеть, гулять с нею по вечернему городу. Она осталась единственной, с которой желал быть в дружбе навсегда. Звонил в справочную телефонной компании Будапешта, надеясь узнать номер телефона. К сожалению, не значится. Решил прилететь в Будапешт, надеясь на удачу в адресном бюро, и ходить возле ее дома допоздна, грустя и напевая о трех увядших розах и ее фото. Время от времени задавать себе вопросы и отвечать.

– Чей же образ за каждой розой? Ну не я же в одной, ведь еще не увял. И ни в коем случае не Женя в другой – она никогда не увянет. А в третьей – все что было, что прошло, но не увяло в памяти.