Читать книгу Лабиринт времени - Вячеслав Каминский - Страница 6

Неужели это он – Эрнст Теодор Амадей? Впрочем, может, ещё и не Амадей, но, уж точно – и Эрнст, и Теодор. Игорь его узнал. По длинному горбатому носу и буйным, вьющимся мелким бесом смоляным кудрям. Ведь об этой скандальной истории, вынудившей бедного Теодора покинуть Кенигсберг, он кое-что знал из прочитанного предисловия к книге великого сказочника. Про какой-то глупый нелепый роман бедного учителя музыки к своей способной ученице, ну прямо, точь-в-точь, как в той куртуазной книжке «Опасные связи», которую ему подсунул проживающий с ним в одной комнате общежития друг Колька. Зачем он это сделал? А дело в том, что его подруга, Лариса, училась на филфаке, на кафедре зарубежной литературы. Ну, а что должен делать студент такого факультета? Правильно, читать книжки. Но список программной литературы был столь велик, а времени до экзаменов так мало, что Лариса уже не успевала всё одолеть. И тогда Колька уговорил товарищей по комнате прочесть по два-три произведения из этого бесконечного списка. А вечером, под чай или что погорячее, они рассказывали не самой усердной студентке филфака содержание прочитанных романов. Ну, прямо «шехерезада» какая-то. Так Игорь и познакомился с историей, в которой фигурировала и юная богатая воспитанница монастыря, и влюбленный в неё молодой преподаватель музыки, и виконт-сердцеед, так запросто сменивший на любовном ложе своего предшественника. Господи, у них что там, всё происходило под копирку, подумал ещё тогда Игорь. Ну, разве что с небольшими отклонениями, когда вместо юной неопытной воспитанницы монастыря появляется опытная и далеко не юная мать-героиня пятерых отпрысков. А в остальном всё точно так или почти так: классический сюжет про тайную любовь ученицы к своему учителю. Так, мелкий случай из жизни выдающегося писателя. Ранние годы. Его то и в предисловии упомянули лишь потому, что этот скандал вынудил Теодора покинуть родной город. Ну, было. Велика трагедия…

Однако, глядя на сидящего за соседним столиком молодого человека, Игорь понял, что – велика. И ему захотелось утешить горемыку. Тем более, что Игорь-то знал, пусть и в сокращённом виде, что там с Эрнстом произойдёт дальше.

– А, Ансельм. Что смотришь? Смешон Теодор? Да? Весь город потешается. Тоже мне герой-любовник. Не смог защитить ни свою честь, ни честь своей возлюбленной.

Он обращался к Игорю, как к закадычному приятелю, ничуть не смущаясь его. Да и чего, собственно, было стесняться, по возрасту они были ровесниками, если не считать каких-то двух столетий, разделявших их во времени и пространстве, но в уютной кофейне, пропахшей душистым кофе, корицей и свежими ванильными булочками, этого не чувствовалось.

– Мне бы надо было этого Иоганнеса вызвать на дуэль, – продолжил свой монолог молодой человек.– Но как? Я думал, что после всего, что открылось, он сам это сделает. И тогда всё бы разрешилось. Или я, или он. Но он даже в этой ситуации умудрился унизить меня, выставить на посмешище: пригласил продолжить занятия с его супругой, мол, они действуют на неё благотворно. Он не считает меня мужчиной. Мерзавец! – Теодор снова налил в бокал вина и с нескрываемым любопытством стал рассматривать Игоря.

– А как ты сюда попал? – вдруг спросил он, – Я же тебя запер в стеклянной банке? Ты что, выбрался оттуда? Убежал? Молодец! – и сделав еще один глоток, продолжил:

– Мне тоже надо бежать из этого проклятого города. Тут невозможно жить! А любить и подавно. Ты чувствуешь, как здесь воняет?

– Да нет, вроде не воняет, – возразил Игорь. – Наоборот, очень приятно пахнет.

– Это ты принюхался. – Молодой человек сморщил свой длинный нос и стал театрально водить им в разные стороны.

– Воняет! – заключил он. – Здесь даже мочу выливают из ночных горшков на головы прохожих. Впрочем, некоторые от этого только выигрывают.

– Господин следователь, нельзя ли потише, вы нарушаете порядок заведения, – обратился к Теодору хозяин кофейни.

– Вот, Ансельм! Ты видишь? Мне уже рот затыкают. Да разве только мне? Всем, кто имеет собственное мнение. Знаешь, какое у нас самое употребляемое слово? «Молчать!» Вот это и есть наш достопочтимый город! Где употреблять пищу, пить, разговаривать, петь песни можно только согласно предписаниям. У нас даже Прегель из берегов может выйти только в соответствии с полученным на то разрешением. Ты слышал, чтобы где-нибудь преступников перевоспитывали с помощью хорового пения? Нет? А у нас – да. Ежедневно заключенные нашей городской тюрьмы по нескольку часов кряду воют хором божественные псалмы, повергая тем самым в ужас жителей близлежащих домов. Вряд ли от этого арестанты становятся благочестивее, зато за свои старания могут получить от сторожа тюрьмы свидетельство о своей богобоязненности. А это уже документ! Индульгенция! Вот они и стараются переорать друг друга, распугивая добропорядочных граждан.

Они ещё выпили.

– Ты знаешь, Ансельм, какой раньше это был город? Вольный! Красивый! Какие здесь устраивались гуляния. Ты что-нибудь слыхал про Праздник длинной колбасы или про День толстой булки? А про Ночь бездонного пивного бочонка? Нет? Не слыхал? И не услышишь! Потому что их уже больше нет. И не будет. Теперь это – блажь и причуда. Теперь все шествия хоть с колбасой, хоть без неё считаются пустой тратой времени. По мнению наших отцов города они только служат соблазну. А мы теперь проповедуем сдержанность и умеренность. На людях, конечно. Потому как там, куда простолюдинам вход воспрещен, и пируют, и гуляют наши достопочтимые отцы города, не жалея ни средств, ни живота своего.

– Да, Ансельм, не в то время мы с тобой родились, – снова продолжил свой монолог Теодор. – Ведь было время, когда никому и в голову не пришло бы осудить человека за любовь, даже к замужней даме. Тем более, если эта дама сама воспылала к тебе любовью. Или, может, уже отпылала? А? Нашла себе другого воздыхателя, поумнее. Нет, не поумнее – покрасивее. Ну, в самом деле, Ансельм, зачем ей любить урода, над которым все смеются. Вот над тобой кто-нибудь когда-нибудь смеялся?

– Смеялся, – смущенно сказал Игорь, – и не раз: когда в студенческой столовой я уронил поддон с нарезанным хлебом в чан с борщом. Повариха тогда грозилась всю кастрюлю испорченных щей мне на голову вылить. Или когда на лабораторной по химии палец в змеевик с реактивами засунул, а вытащить не мог. Так и простоял всю пару, пытаясь извлечь его из злополучного отверстия. Или когда на картошке шутники заперли меня в деревянном нужнике. И я, пытаясь вышибить дверь, повалил всю хлипкую конструкцию… Так там внутри нужника и просидел, пока меня из него не вытащили. Или…

Но Теодор перебил Игоря.

– Выходит, мы с тобой, Ансельм, родственные души. Но знаешь, я понял, что надо делать. Лучше самому смешить, чем быть смешным. Ты понял меня, Ансельм? Я хотел стать великим композитором, повторить славу Моцарта. Но кому здесь нужен Моцарт? Ты знаешь, что его «Дон Жуан» в нашем славном городе провалился. Да, да! У музыки, написанной самим Великим Канцлером, нашлось два или три истинных почитателя. Причём один из них – я. Остальным эта музыка неинтересна. Да и что им Моцарт, когда у нас каждый сам себе – великий музыкант, и не важно, что сии «великие музыканты» не попадают в ноты. Те, кто их слушает, этого не слышат. Вот это и есть, Ансельм, истинные ценители искусства. Так, если им Моцарт неинтересен, то зачем я им нужен? И это, друг мой, что касается музыки, где надо все же хотя бы нотную грамоту знать. А уж что у нас на литературном фронте творится… Пишут все, кому не лень: в газетах, журналах, альманахах, на худой конец, в альбом какой-нибудь экзальтированной фрау. Ты знаешь, Ансельм, что у нас даже бургомистр и тот романы сочинял, инкогнито, пока не помер. А философы! О! Здесь все философы. Куда ни плюнь. С каким упоением каждый из них отстаивает своё «Я». Если его даже и нет. На лекциях профессора Канта яблоку негде упасть. Очередь. Спится на них, правда, замечу, очень сладко. Даже стоя. Я сам раз сходил и, признаюсь, неплохо выспался. Хотя профессор, конечно, человек большого ума, но я, честно признаюсь тебе, Ансельм, ни черта в его тезах и антитезах не смыслю.

– Так о чем это я, Ансельм, – снова отпив из безразмерного бокала бургундского, продолжил молодой человек. – Ты видишь, что обстоятельства складываются таким образом, что смеяться следует, отнюдь, не надо мной, а вместе со мной. Что ж, посмеемся!

С этими словами Теодор попытался встать из-за стола, но как-то неловко. Тяжелый дубовый стул, на котором он сидел, с грохотом упал на каменный пол, у него отвалилась ножка. Теодор этого даже не заметил и направился к выходу. Но тут же к молодому человеку подлетел хозяин кофейни и, схватив его за шиворот, произнес:

– А за стул кто платить будет? Он мне достался ещё от моего деда! Ему цены нет…

– Да он уже у вас был сломанным, – стал возражать Эрнст-Теодор. – Видите? Вот же следы от старого клея. Да этому стулу давно пора на помойку.

Но трактирщик был неумолим и не отпускал молодого человека.

– Не кричите вы, я заплачу за него. – Из-за соседнего стола поднялся пожилой крупный мужчина с уже заметным животом в офицерском мундире и протянул трактирщику два талера.

– Маловато будет, – стал тот набивать цену.

– Что? – возмутился офицер, хватаясь за шпагу. – Я тебе сейчас за два талера тут все стулья переломаю, каналья! Да еще полицию вызову, чтобы они разобрались, почему ты благородных людей разбавленным пивом поишь.

– Что вы, – испугался трактирщик. – Всё в порядке. Марта, принеси господину две кружки пива.

– Я не заказывал, – офицер снова повысил голос.

– Это за счёт заведения! – трактирщик скривил кислую улыбку.

– Тогда три кружки, – скомандовал человек в мундире. – Я хочу угостить своих друзей. Не возражаете?

– Нет, что вы, – трактирщик продолжал виновато улыбаться. – Марта, принеси три кружки пива.

– Разрешите представиться, – обратился к молодым людям их спаситель, – Карл Фридрих Иероним. Для друзей просто Карл.

– Эрнст Теодор Амадей. Для друзей просто Эрнст. Или Теодор.

– Ансельм, просто Ансельм.

Тем временем на столе появилось три глиняных кружки с пивом.

– Ну, за знакомство!

Все трое чокнулись.

– А скажите, Карл, что вас заставило выручить меня? – спросил Эрнст. – Мы же с вами даже не знакомы.

– Не знаю… Может, совесть… Представьте себе, она бывает и у военных, – Он выждал паузу. – Я узнал вас, Теодор. Вы слишком громко говорили, и я невольно, простите меня великодушно, подслушал ваш разговор. Да, вы наделали слишком много шума в обществе. О вас многие судачат. В моей жизни было нечто похожее на вашу историю. Только наоборот. Я был женат. Не то, чтобы очень любил свою жену, она просто была всегда рядом. Тихая, незаметная, покорная. А потом я узнал, что у неё есть любовник. И как подобает офицеру, вызвал его на дуэль. Она умоляла меня пощадить его, клялась, что никогда больше не взглянет в его сторону, что это была минутная слабость. Но я был неумолим. Господи, что это был за соперник: маленький, щупленький, сражаться с таким – ниже собственного достоинства. Но я всё-таки стал с ним драться.

– И? – Теодору не терпелось скорее узнать развязку.

– Убил его. – Карл тяжело вздохнул. – Ну а что делать? Так уж случилось. Вы бы видели, что после той дуэли сталось с моей женой. В считанные дни она из красивой статной дамы превратилась в безжизненную сморщенную старуху. Она сохла на глазах. И я не знал, как ей помочь. А тут началась война. Я даже обрадовался ей. Дома оставаться было невыносимо. К тому ж, я надеялся, что война позволит улучшить наше сильно пошатнувшееся материальное положение. Ведь я хорошо помнил, что говорил наш достопочтимый король Фридрих: «Если вам нравится чужая провинция, и вы имеете достаточно сил – занимайте её немедленно. Как только вы это сделаете, вы всегда найдете достаточное количество юристов, которые докажут, что вы имеете все права на занятую территорию». Вот и я, окрыленный его обещаниями, надеялся добыть себе, нет, даже не себе, а ей какой-нибудь солидный удел российской землицы, надеясь, что это развеет её хандру. Но вышло всё наоборот. Кёнигсберг мы сдали позорно. Даже без боя, оставив не только свой скарб, но и своих родных. А когда спустя пять лет, когда русские также позорно вернули нам город обратно, я помчался в Кёнигсберг, надеясь отыскать свою жену.

– И? – снова спросил Теодор. – Нашли?

– Нашёл. На городском кладбище. Родные передали мне шкатулку жены с письмами от её любовника. Сверху лежал конверт, предназначенный мне. На нём было начертано её рукой: «Карлу Иерониму. Вручить после моей смерти». Я распечатал конверт. Там было написано всего одно слово: «Проклинаю!»

Карл потёр руками лицо, как бы снова возвращаясь в то время.

– Наверное, я всё-таки зря его убил, – помолчав, сказал он. – Надо быть более великодушным. И встал из-за стола.

Все трое вышли на улицу.

– Темень какая, – выругался Карл. – Я, кажется, уже во что-то вляпался. Ни одного фонаря не горит. Куда только отцы города смотрят?

– Как куда, достопочтимый Карл, не иначе, как в ваш карман, – съязвил Теодор. – Надеюсь, там не только два лишних талера завалялось. Да, друзья мои, хотите, чтоб в городе светло было – раскошеливайтесь. Наши отцы города – люди очень расчетливые, они готовы нести людям свет, даже фонари для этого поставили, только расходовать на их содержание казенные деньги не спешат. Вот и придумали одну умную вещь – сдавать уличные фонари в аренду.

– Кому? – не понял Карл.

– Как кому, городу. Точнее, горожанам. Хотите, чтобы фонари горели – платите за свет.

– Похоже, по тому, какая на улице темень, никто особо не спешит платить, – засмеялся Карл. – Талеры берегут.

Идти в потёмках было не просто, хоть путники и старались угадывать направление движения на ощупь.

– О, я его узнал, – вдруг закричал Игорь. – Ты смотри, даже запах тот же. Надо же, сохранился!

Он хотел войти в знакомый дом, но тяжёлая кованая дверь была заперта. Поздно уже. Мало ли кто по ночам шляется. Игорь сел на крыльцо, как тогда, в будущем. Где его, окоченевшего, и нашли…

Это был День рождения. Его День рождения. И готовился он к нему основательно. Привез из дома кучу варений, солений, которые летом помогал заготавливать родителям. Вытащил из-под кровати старый бобинный магнитофон.

– Куда ты его тащишь, – пыталась отговорить его мать. – И не лень такую тяжесть везти.

Но ему было не лень. Потому что там на этой бобине была запись самой любимой его песни. Про любовь, естественно. И когда все в общаге соберутся на его День рождения, он включит её. И пригласит на танец Лизу. В такой день она не может ему отказать. И вот тогда, когда она будет в его руках, когда сольются их дыхания, он и признается ей в своих чувствах. Да, да, это будет самый подходящий момент. Решено!

Но… когда зазвучала любимая мелодия, и он с выпрыгивающим из груди от волнения сердцем подошёл к Лизоньке, чтобы пригласить её на танец, она, часто-часто заморгав длинными ресницами огромных серых глаз, капризно произнесла:

– Ой, я устала…

Хотя ещё полчаса назад Игорь предупреждал её о том, что этот танец будет за ним. И она обещала. И не пошла…

Да, это был сильный удар. Но ещё не смертельный. Когда же к Лизе подошёл Валентин и, тряхнув копной золотых волос, вывел девушку в узкий круг комнаты на медленный танец, и та пошла… Игорь почувствовал, как его душа отделяется от бренного тела и улетает… Схватив куртку, он выскочил на улицу. Было холодно. Но он этого не чувствовал. А просто шёл, неведомо куда. Кончилась жизнь. Что его чувства, кому они интересны? Он всё шёл и шёл по заснеженной улице, которая становилась всё уже, а дома всё меньше. Становилось всё холоднее. Мороз подбирался постепенно. Сначала он стал хватать Игоря за уши, вонзая в них тысячу острых иголок, потом занялся носом и, наконец, впился в виски, сжимая их изо всех сил, так, что казалось, голова вот-вот треснет как перезревший арбуз. Но постепенно холод стал отступать, Игорь почувствовал, как в его тело медленно вползает тепло. Зато идти становилось всё труднее. Игорь подошел к какому-то старинному особняку, над дверью которого белел барельеф неведомого морехода, и, присев на ледяные ступеньки, обхватил голову замерзшими руками. Он не помнил, сколько так просидел, пока из дома не вышла за дровами какая-то сгорбленная старуха в перевязанном крест-накрест шерстяном платке.

– Ведьма, – подумал Игорь. – Сейчас будет кровь мою пить. Ту, что ещё в жилах не застыла.

Ведьма и впрямь подошла к нему и стала что есть мочи трясти.

– Эй, парень, ты живой? Вставай! Замерзнешь! – Игорь не шевелился. Тогда ведьма попыталась поднять его, и это ей удалось.

– Пошли, – сказала она, – я тебя чаем напою.

В комнате было тепло. Горела печка. Старуха развязала платок, сняла телогрейку и оказалась не такой уж и старой. Наверное, зелья выпила, пока Игорь грелся у печки. По крайней мере, из пузатого цветастого чайника пахло не только чаем, но и ещё какими-то странными ароматами.

– Что, несчастная любовь? – спросила женщина и засмеялась. – Не переживай, нужна тебе эта кукла – другую найдешь.

– Почему кукла? – мелькнуло в голове Игоря, но он не стал на этом зацикливаться.

Тем более, что спасительница продолжала успокаивать его:

– Лучше иди-ка ты, дрогой, домой. Проспись. И всё пройдет.

Он послушно пошёл обратно в общагу. Вошёл в комнату. Стол был почти пустой, зато гости – сытые и в меру пьяные. Они о чём-то говорили, смеялись, не забывая при этом есть и пить. Кто-то танцевал под его магнитофон, кто-то кого-то тискал. Всем было хорошо. Никто из гостей даже не заметил отсутствия виновника торжества – а что, разве кто-то куда-то уходил?

Но Лиза, похоже, всё-таки чувствовала за собой какую-то вину. Она подошла к Игорю и тихо спросила:

– Ты что, обиделся?

– Нет, – ответил он.

– Хочешь, я тебя в «счёчку» поцелую? – предложила она и чмокнула в пунцовое от мороза лицо горячими губами.

Игорю хотелось поделиться своими воспоминаниями с Теодором, но тут двери дома отворились. На пороге со свечой в руке стояла та самая старуха. Она посмотрела в их строну и, прошамкав:

– Поспеши, а то опоздаешь! – растворилась в темноте…