Читать книгу Лабиринт времени - Вячеслав Каминский - Страница 8

– Теодор, постой! Не ходи туда! – Игорь попытался остановить друга.

– Пусть идёт, не стоит его удерживать… – раздался из темноты старческий голос.

– Кто это? – голос был очень знакомым. Похоже, Игорь уже слышал его сегодня.

И точно, из тёмной аллеи сада, забавно переступая ногами, вышел на свет тот самый старый профессор в широкополой треуголке и длинном сюртуке, с которым он сегодня совершил долгую прогулку по философской тропе…

– Не надо ему мешать. Он сам должен во всём разобраться и сделать свой выбор. – Старик тяжело вздохнул и продолжил, – хотя выбирать ему, в общем-то, не из чего.

– Почему? – возразил Игорь.

– Ну, посудите сами, возможно ли представить вашего двадцатилетнего друга, отчимом шестерых детей? Ему и одного-то не прокормить… Куда он заберет свою возлюбленную со всеми её домочадцами, когда сам скитается по углам? Где он найдёт средства на то, чтобы обеспечить большую семью всем необходимым? Даже если он и решится на столь опрометчивый поступок, то уже через пару дней будет об этом горько жалеть, а ещё через некоторое время сам сбежит от своей любимой. Впрочем, я думаю, ему хватит ума и без меня во всём разобраться. Не безумец же он и должен понимать, что жизнь людей, преданных только наслаждению без рассудка и без нравственности, не имеет никакой цены. Ему надо переболеть этой болезнью и идти дальше.

– К славе! – Игорь хотел сказать ещё что-то о том, какая участь ждёт его друга в будущем, но старик перебил его.

– И всё-таки я ему страшно завидую… Он живёт чувствами, страстями. Он не боится совершать безрассудные поступки, даже если они порицаются обществом. – Профессор снова вздохнул. – Я так не мог…

– Вы знаете, сударь, – вдруг повернулся он к Игорю, и глаза его заблестели, впрочем, может, в них просто отразился свет уличного фонаря, – когда-то, когда я был значительно моложе, чем сейчас, мне тоже нравилась одна дама. Замужняя… Очень нравилась. И она, представьте себе, питала ко мне определенные чувства. И искала встречи со мной…

– Красивая дама?

– Очень…

Игорь с изумлением смотрел на старого философа, решившего открыться ему.

– И как развивался ваш роман?

– Никак. – Старик снова вздохнул. – Я не смог переступить через свои принципы. Таков уж мой характер…

– Какой характер, какой характер! – Игорь даже перешёл на крик. – Женщина, умная, красивая, и, к тому же, которая нравится вам, ищет с вами встречи, а вы бежите от неё, прячетесь в своей скорлупе…

– Замужняя женщина… Заметьте, замужняя. Я не мог переступить через нравственный закон, он сидит во мне и связывает моё сознание. Откликнувшись на её призыв, я поступил бы безнравственно и не был бы достоин счастья.

– Господи, профессор, что вы говорите! Вы добровольно связали себя по рукам и ногам, запрятались в каменный футляр, из которого вас никому не выковырять. Вы хотя бы раз в жизни совершали какой-нибудь безумный, опрометчивый поступок? Ну, не знаю, напились, что ли, вызвали кого-нибудь на дуэль…

– Представьте себе, был однажды и пьяным, и даже участвовал в поединке…

– Что? – Игорь аж застыл от удивления. Чего-чего, а такого услышать от старого профессора он никак не ожидал.

– И кого вы вызвали на дуэль?

– Не я, меня… Некий господин Грин потребовал сатисфакции за то, что я в его присутствии нелестно отозвался о действиях британского правительства. А он, как истинный патриот своей страны, не мог мне этого простить.

– И как закончился ваш поединок? Вы его убили?

– Нет, я сказал господину Грину, что приму его вызов, но прежде он должен выслушать меня до конца. Он согласился. Дело кончилось тем, что он пожал мне руку и проводил до дому. Дуэль не состоялась.

Услышав этот рассказ, Игорь не мог сдержать смеха.

– Да, профессор, даже самые безумные поступки вы превращаете в серьёзный научный спор. И что же стало с вашим господином Грином?

– Мы стали с ним закадычными друзьями. Вплоть до его смерти. На нём я проверял все свои научные труды. Это был самый благодарный и самый лучший мой слушатель.

– Ну, что вы стоите, пойдемте. Ваш друг сейчас должен побыть один.

И они продолжили путь по аллее сада.

– Ну, как вам Моцарт? – спросил Игоря профессор.

– Я в полном восторге!

– Да? А для меня что-то нот многовато. Впрочем, я не претендую и никогда не претендовал на роль знатока музыки. Мне она чаще всего мешает думать. Я вообще люблю тишину. Да и поздно уже. А я привык всё делать в соответствии с моим расписанием. В десять часов мне уже следует отправляться в объятия морфея. Это, пожалуй, единственные объятия, которые и сладостны, и безгрешны.

– Да, кстати, вам же, наверное, негде ночевать, – спохватился старик. – Идёмте ко мне. А то вы тогда, в кофейне, так увлеклись беседой со своим новым знакомым, что я не стал вам мешать. Но теперь, быть может, вы примете моё приглашение?

– Спасибо, профессор, но я, право, не знаю…

Предложение старика было заманчиво. В самом деле, уже ночь на дворе. Куда идти? Но с другой стороны, как быть с Теодором? Может, ему понадобится его помощь?

– А завтра милости прошу ко мне на обед, – продолжал уговаривать студента профессор.

– Да я не особо разбираюсь в философии, – стал оправдываться Игорь. – Меня даже к экзаменам не допустили…

– Что так?

Игорь смутился.

– Да я как-то перед лекцией по философии на доске, шутя, написал: «Сознание – первично, материя – вторична».

– И что тут крамольного? Так считали и считают не только вы, но и Платон, и Лейбниц, и нынешние философы. Надеюсь, вам дали возможность привести доводы в пользу вашей точки зрения?

– В том-то и дело, что нет. Нашего преподавателя больше волновало узнать – кто написал крамолу на доске.

– Это сделал трус, который может только вот так, исподтишка, совершать пакости, гадить, – кричал он, нервно расхаживая по кафедре и размахивая длинными пергаментными руками. – Этот пакостник никогда не осмелится честно признаться в содеянном.

– Почему же не осмелюсь, – Игорь встал из-за стола и громко произнёс, – это написал я.

Аудитория притихла. Все знали несдержанный характер университетского «философа» и, затаившись, ждали, чем закончится неравная схватка студента с преподавателем.

– И вы утверждаете, что сознание первичнее материи? – Иван Павлович Резников (так звали лектора) прямо пылал праведным гневом и готов был сию минуту испепелить зарвавшегося студента, но ещё чего-то ждал. Покаяния, наверное. Но вместо него услышал совершенно недопустимые на лекции по материалистической философии слова:

– Да, я это допускаю, – Игорь никак не ожидал, что его, в общем-то, как ему казалось, безобидная шутка, приведёт Ивана Павловича в такое экзальтированное состояние.

– Вон из моей аудитории! – прорычал он. – Вон! Я вас не допускаю к экзаменам!

Выслушав рассказ, старик заразительно расхохотался, так, что и Игорь вслед за ним тоже стал смеяться. Сейчас вся эта история действительно выглядела забавно, а тогда… Тогда, покидая аудиторию, он испугался не на шутку и понял для себя, что философствовать, особенно на занятиях по философии, бессмысленно и опасно.

– Не хочу осуждать вашего преподавателя, – отсмеявшись сказал старик, – это не в моих правилах, но дать вам защитить свою точку зрения, он всё-таки был обязан. Все дела, совершённые в гневе, не имеют никакого смысла. Но смею вас уверить, что на моих обедах мы вовсе не философствуем.

– А чем же вы занимаетесь? – спросил Игорь.

– Беседуем на разные темы: о политике, о болезнях и как избежать их, о поварском искусстве, о клопах, которые докучают нам по ночам, и чем их можно травить…

– О клопах? – не поверил своим ушам Игорь. – Вы говорите о клопах?

– Ну да, – улыбнулся старик, – а что тут предосудительного? Это, молодой человек, жизнь. Она состоит не только из одних роз, но и из вот таких житейских мелочей. Я ведь специально, приглашаю на мои обеды людей разных сословий, разного уровня образования, разных профессий. Таким образом, я познаю жизнь нашего города, а это, в свою очередь, даёт пищу моему уму. Благодаря этим обедам, я познаю Вселенную.

– Что? – теперь уже стал смеяться Игорь. – Беседуя о клопах, вы познаёте Вселенную? А мне кажется, профессор, что все ваши ежедневные застолья с чужими, малознакомыми людьми вы совершаете совсем по другой причине. Вам одиноко. У вас нет ни жены, ни детей. Вы совершенно один! И вы сами в этом виноваты.

– Да? – удивился философ. – Я как-то не думал об этом. И что вы, молодой человек, имеете против одиночества? Глубокое одиночество возвышенно. – И, помолчав, добавил, – но оно чем-то устрашает…

И в это время раздался бой часов.

– О, я, кажется, сегодня нарушил свой распорядок, – произнёс профессор. – Четвертьчасовой пробил. За пятнадцать минут мне до дому никак не дойти.

– Вы различаете по звуку колокола? – удивился студент.

– Да, ведь каждый из них имеет свой тон, свои вибрации. Вы, наверное, обратили внимание, что все колокола льют в форме перевернутого бокала, колпака. И это неспроста. Именно в нём, живёт голос колокола, его душа. Тембр, громкость, качество звука зависят от размера колпака, толщины его стенок, сплава, из которого отлит колокол. И когда мы бьём в него, возникает явление резонанса: звук усиливается, увеличивается его продолжительность. Это элементарная физика. Но случается, что совокупность всех этих положительных характеристик приводит к совсем не тому эффекту, который мы ожидали получить. Так случилось с нашим самым большим и самым красивым колоколом. Горожане его называют «Дедушка». У него очень мощный, очень насыщенный неподражаемый низкий звук. Но никто его не слышит….

– Почему?

– Потому что звучание его входит в резонанс со стенами собора. И если несколько раз ударить в этот колокол, собор просто разрушится.

– Откуда вам это известно? – не поверил словам профессора Игорь.

Старик снисходительно улыбнулся и произнёс:

– Потому что я это рассчитал.

И тут Игоря осенила одна крамольная мысль.

– Извините, профессор, – обратился он к старику, – но я вынужден вас покинуть. Дело в том, что я забыл в соборе, помните, там, где вы меня нашли, свою курсовую работу. Она мне очень нужна. Может, её кто нашёл?

Похоже, профессор понял его ложь, но ничего не стал возражать. Только сказал:

– Что ж, заодно послушайте проповедь дежурного священника. Может, это поможет вам найти путь к моральному совершенству.

– А вы, профессор, не желаете пойти со мной? – Игорь чувствовал неловкость, от того, что обманул старика, и пытался хоть как-то сгладить её.

– Нет, мне этого не нужно.

– Почему?

– Потому что человек, который в своих действиях руководствуется нравственным законом, не нуждается в посещении церкви. – Философ хитро подмигнул Игорю. – А вот вам это не помешает. У вас ещё моральные принципы, молодой человек, не сформированы. Хотя вы мне и симпатичны. И вот ещё что, – профессор взял Игоря за руку и крепко сжал её. – Не пытайтесь договориться с Богом, не просите у него ничего. Не думайте, что вы более ценны для него, чем другие. Перед ним мы все – равны.

В темноте собор казался ещё больше и величественнее. Игорь вошёл вовнутрь.

– Вот он какой! – молодой человек с восторгом смотрел на сводчатые потолки храма, сплетающиеся в причудливые ажурные кружева, на многочисленные колонны, принимающие вверху формы вытянутых арабских арок, украшенных орнаментом из диковинных цветов и изогнутых стеблей замысловатых растений. В глубоких нишах, в обрамлении мраморных скульптур и витиеватых эпитафий прятались массивные гранитные саркофаги. Даже, несмотря на то, что почти все светильники в зале были погашены, помещение впечатляло своей величественной красотой.

– Вам помочь? – к Игорю подошёл пожилой смотритель собора.

Студент его узнал. Это он сегодня днём приветствовал старого философа, восхищаясь его точностью.

Смотритель тоже узнал Игоря.

– А можно взглянуть на колокола башенных курантов? – вдруг попросил он сторожа.

Похоже, просьба молодого человека несколько смутила его. Но как он мог отказать другу философа?

Они поднимались по крутой винтовой лестнице южной башни, пока не оказались на колокольне. Где-то внизу слабыми редкими огоньками светился город. Тихий и сонный. Он растворялся в темноте. Зато звёзды, они были совсем рядом, их можно было схватить руками, если бы не страх обжечься. Впрочем, Игорю сейчас было не до них. Ему не терпелось взглянуть на колокола. Четыре огромные чёрные юбки, принадлежавшие четырём великаншам, лениво, со скрипом покачивались от ветра на тяжёлых перекладинах. «Дедушку» Игорь сразу приметил. Этот массивный колокол был значительно больше остальных. Здесь же, на деревянном помосте, словно клавиши гигантского органа, торчали четыре массивные педали. Каждая из них крепилась веревкой к перекладине с подвешенным на ней колоколом. Правда, в темноте было непонятно, какой педалью приводится в движение тот или иной из них.

Игорь наступил на первую педаль, и ночную мглу пронзил чистый звонкий протяжный звук.

– Стой, что ты делаешь?! – к нему бежал, перелезая через деревянные балки и изрыгая на ходу проклятия, испуганный сторож.

Но Игорь, не обращая на него внимания, наступил на вторую клавишу. И тут же ещё один, более низкий, звук повис над засыпающим городом. Едва студент коснулся третьей педали, как сторож, чуть ли не в прыжке, скинул Игоря с искушающей его клавиатуры. Удар был столь силён, что они чуть не свалились вниз с колокольни, успев в последнюю минуту зацепиться за полусгнившее ограждение. И в это время густой бас заглушил их крики. Звук был таким тяжёлым, что даже не дал им подняться. Словно мощная, вибрирующая внутри них волна придавила их к полу, наполнив сердца ужасом и тревогой. Но стены собора, как ни странно, выдержали и этот роковой удар. Ошибся профессор, что-то там не учёл…

И в это время в абсолютной тишине послышался страшный треск ломающихся стен, и башня Кафедрального собора медленно поползла вниз. Нет, всё-таки не ошибся!

– Какая красота! – Игорь не мог оторвать глаз от бездонного звёздного неба…

Да, прав философ – созерцание этой дивной картины не может не наполнять душу новым и всё более сильным удивлением и благоговением… Про моральный закон ему думать не хотелось. Всё-таки, то, что он совершил, не совсем морально. Скорее даже аморально. Конечно, он поступил как эгоист, поставив свое «Я» во главу всего мироздания. А, может, даже всей Вселенной. Но и его надо понять. У него ещё экзамен по высшей математике не сдан профессору Гольдбергу. С философией не всё улажено. И с Лизой нужно тоже разобраться. Кукла она, в конце концов, или человек? А если человек, то почему так безжалостно ведёт себя по отношению к нему? Пускай решает, кто ей дороже: он или этот Цахес-Валентин… А, может, он и не Цахес вовсе – нормальный парень.

– Может, это я ей просто надоел? Но ведь было, было нам вместе хорошо. И весело. И интересно. Было!

Он тогда достал билеты на никому не известный ансамбль старинной музыки «Барокко». Прежде всего его привлекло то, что ребята, вчерашние выпускники консерватории, будут играть на средневековых инструментах: клавесине, лютне, виоле. Интересно же! И Лиза согласилась пойти с ним. Погода была, правда, не очень. Холодно, сыро, ветрено. Обычная калининградская погода. Но когда начался концерт в крошечном зале уютного старинного особняка музыкальной школы имени Глиэра, и пятеро молодых музыкантов, одетых в светло-голубые камзолы, расшитые серебром, заиграли концерт Телемана, когда металлические, чуть дребезжащие аккорды клавесина, соединившись с протяжным пением флейты и виолы, перенесли их на два столетия назад, Игорь понял, что не зря пригласил Лизу. Молодых людей, правда, забавлял щупленький старичок, который сидел через проход и, прикрыв глаза, мерно раскачивался, стараясь попасть в такт музыке. Когда же музыканты от пиано переходил к форте, он доставал из бокового кармана безразмерный носовой платок и на фортиссимо долго, с надрывом сморкался в него. Они еле сдерживали смех, наблюдая за потешным дедушкой. Но, когда молодые музыканты заиграли Арию из «Орфея и Эвридики» Глюка, и печальный нежный голос флейты стал петь, разрывая сердце, о потерянной любви, Игорь уже больше ни на кого не обращал внимания. Ведь и он, так же, как Орфей, мог в любую минуту потерять свою Эвридику. Навсегда! Нет, он не должен этого допустить. Игорь, как бы нечаянно, коснулся руки своей подруги, нежно сжал её. Так и сидел, замерев, опасаясь, что она в любую минуту уберёт свою маленькую нежную ладошку. Но нет, не убрала.

Да, концерт был замечательный. Восторженные зрители, не жалея ладоней неистово аплодировали музыкантам, вызывая их на бис. И те не отказывали, а всё играли и играли, несмотря на то, что сердитые гардеробщицы уже не раз тушили и зажигали свет в зале, как бы ненавязчиво намекая, что музыка хоть и вечна, но пора и честь знать. Но на них никто не обращал внимания. И уже после того, как отзвучал последний аккорд Моцартовской «Ночной серенады», и счастливые, но уставшие музыканты, подняв руки вверх, сказали: «Всё!» – зрители не спешили расходиться, а, окружив артистов, стали засыпать их вопросами касательно привезенных ими старинных инструментов и, в первую очередь, конечно же, клавесина. Маленький, изящный, на гнутых точеных ножках, с перламутровыми инкрустациями он вызывал одновременно восторг и любопытство. Хотелось знать всё: откуда он, сколько ему лет, из чего сделан его корпус, и что у него внутри. Сколько стоит клавесин? И не боятся ли они такой дорогой и капризный раритет, который нужно настраивать перед каждым выступлением, возить с собой по всей стране? Украдут, не ровен час! Про музыкальные возможности старинного инструмента тоже задавались вопросы, но меньше. Ребята охотно отвечали на всё. И даже демонстрировали те музыкальные возможности лютни, виолы, клавесина, которые не удалось показать во время концерта.

Публика расходилась в самом приподнятом настроении. Да, такое единение музыкантов и благодарных слушателей бывает не часто…

– Чудо! Чудо! – говорили восторженные зрители. Их переполняли эмоции, которые так и просились наружу.

И тут случилось ещё одно волшебство. Пока шёл концерт, подаривший его слушателям столько приятных минут и даже часов, город стал совершенно другим, по крайней мере, в районе музыкальной школы имени Глиэра. Если перед концертом он выглядел тускло, невзрачно, демонстрируя все свои не самые лучшие стороны: битые тротуары, поломанные скамейки, грязь, которая хоть и блестела в свете фонарей, но, тем не менее, не украшала этот тихий уголок Калининграда, то теперь всё выглядело совершенно по-другому.

Улицы, деревья, кусты – все сияло и даже искрилось неправдоподобно белым светом. Пока люди наслаждались музыкой, зима решила похозяйничать в городе. Она покрыла всю землю снегом, превратив маленькие ёлочки у подъезда школы в нахохлившихся гномиков, а те, что были побольше и подальше, в добродушных сов. Она лепила из снега волшебные шары, забавных зверушек и рассаживала их на всём, что попадалось ей на пути. За считанные часы тусклый неухоженный город превратился в Снежное царство. На этом бескрайнем белом поле, тянувшемся от ступенек музыкальной школы в бесконечность, не было ни одного человеческого следа, впрочем, так же, как и звериного.

Теперь уже все восхищались не божественной музыкой, а этой сказочной картиной, повторяя как заклинание:

– Чудо! Чудо! Ну надо же, какой подарок от нашей капризной матушки-зимы!

Никто не решался первым нарушить девственную белизну только что выпавшего снега и, переминаясь с ноги на ногу, ждал, когда это сделает кто-то другой.

Но, повздыхав, восхитившись дивной картиной, созданной матушкой- природой, люди, сначала робко, осторожно, а потом уже спокойно и уверенно пошли по первому белому снегу в сторону трамвайной остановки. Поздно уже, пора и домой.

Снег хрустел под ногами, словно его кто-то грыз. Идти по нему было, конечно, неудобно. При каждом шаге ноги проваливалась по щиколотку. Снег уже забился за шиворот, в ботинки… Но Игорю и Лизе было весело и даже смешно. Они продолжали идти по этому хрустящему, пушистому, нежному снегу, пока не упали вдвоём в мягкий сугроб. Какое это было счастье! Её холодная сладкая румяная щёчка была совсем близко от его губ. И он чмокнул её, ощутив непередаваемое блаженство. Лиза не вырвалась, не возмутилась, и он хотел ещё раз поцеловать её. Теперь он метил в губы. Но в это время над ними прозвучал зловещий старческий голос:

– У, пьяные. Ни стыда, ни совести.

Они посмотрели вслед злобной старухе и как по команде рассмеялись.

– А ты знаешь, как с немецкого переводится Глюк? – вдруг спросила Лиза.

– Нет, – ответил Игорь. – Я думал, это просто фамилия композитора.

– Счастье, – сказала Лиза. – Глюк – это счастье.

Да, тогда он ощутил его сполна. Ещё не было этих сомнений, терзаний, ревности. Было только Счастье.

Игорь смотрел на звёздное небо, которое сквозь разрушенную кровлю собора грозило упасть на него… И, может, даже сжечь. Среди множества знакомых и незнакомых созвездий он нашёл Кассиопею. Эта гигантская буква из звёздного букваря, ставшая троном для строптивой древнегреческой Богини, всегда привлекала его. И теперь, презрев законы тяготения, он устремился навстречу ей, надеясь там, в безбрежности пространства, далеко-далеко от Земли, обрести счастье и покой.

Вдруг темноту собора пронзил тонкий луч карманного фонарика.

– Эй, есть тута кто-нибудь? Отзовися! Товарищ!

– Опять эта злобная старуха, – подумал Игорь. – Житья от неё нет. Дайте мне спокойно улететь!

– Да нет тут никого, показалось тебе! – послышался другой, более низкий голос.

– Не показалося, не показалося, – продолжала пищать старуха. – Я видела её.

И тут в проёме окна высветилась её голова в странной тюбетейке.

– А платок куда дела? – пронеслась в голове Игоря нелепая мысль.

– Мы тута днём на экскусии были, – продолжала тараторить старуха, – а он из окна вылазила… А потом обратно упала… Спасать нада, пропадет селовек…

– Слушай, Заид, не морочь ты мне голову, – снова послышался другой, низкий голос. – Померещилось тебе.

И тут луч фонарика полоснул по бледному лицу Игоря, даже глазам с непривычки больно стало.

– Вот она, вот она, – закричала старуха и спрыгнула внутрь собора. – Я насёл его!

Перед Игорем стоял молодой человек с раскосыми азиатскими глазами, с расшитой тюбетейкой на голове и тормошил его.

– Вставай, эй, слысыс, вставай!

– А где старуха? – спросил Игорь, и потерял сознание.