Читать книгу Исетский часослов. 300-летию Екатеринбурга - Вячеслав Кислицын - Страница 2

Так шла гора к горе навстречу,

на полюсах сжимая льды,

и нерождённые предтечи

на мир взирали с высоты,

на дно морей и рек изгибы,

на неизвестный птичий путь.

Во льдах ещё дремали рыбы,

не в силах плыть куда-нибудь.

В снегах сокрыты были тропы,

молчал всезнающий астрал,

как разделил Восток с Европой

хребтом заснеженным Урал.

Но солнца диск лелеял утро,

текла неспешная Исеть.

И на орбите умный спутник

хотел круги свои вертеть,

взирать на быль и небылицы

и слышать из своих глубин,

как в доме старом половицы

скрипят

и воду льёт кувшин.

Дорогая, Гертруда,

Огни

Обжигают Рифейские горы.

Это звёзды пронзают гранит,

А за ёлками тьма и дозоры.

Крут Демидов, расправою скор

И разносят в округе сороки,

Что закон здесь кистень и топор,

А для правды есть место в остроге;

Правит всеми донос и навет,

Не в чести государевы слуги,

Но красив над Исетью рассвет

И в болотах повсюду в округе

Просыпаются вдруг комары

Злые, как под Полтавою шведы,

А на склонах Уктусской горы

Можно встретить волков и медведей.

Здесь до солнца рукою подать

(Расстоянья такие у русских),

Лишь пройти через «Чёртову падь»,

Если леший, конечно, допустит.

Леший путает всюду следы,

И скрывает вогульские тропы,

А вогулам известны ходы

Напрямик, на закат – до Европы.

Но шумит только ветер в листве,

Непонятны следы на суглинке,

Призрак меди находим в шурфе

В малахите и в каждой песчинке.

А песчинки сквозь пальцы текут,

Оседая в болота и реки,

Где соцветия вредных цикут

На тропинках стоят оберегом…

*

На столе догорает свеча,

Буквы тенью бегут по бумаге,

Сторожей колотушки стучат,

Конденсат остывает на шпаге.

Можно шпагу повесить на гвоздь

И под небом стоять у порога

Где легко дотянуться до звёзд,

Вдалеке от царя и от Бога.

Помилуй, мя…

Шептал огонь свечей.

А Божий раб по имени Василий,

Смотрел на свечи, на игру теней

И ничего у Бога не просил он.

Просить – пустое, все слова – зола

Обид сгоревших и душой прощённых

Наветов. Просто служба тяжела,

Коль честен ты перед людьми и троном.

И даже если помыслы чисты,

А жизнь одна для Бога и России,

В которой нет путей-дорог простых,

Но есть петля для непокорной выи.

Всегда найдётся для неё петля,

И кат, который действует умело,

И примет тело матушка-земля,

Не будет слова и не будет дела.

Но слово делом мерит государь,

И не бросает слов своих на ветер…

И свечи шепчут песню тропаря

Святой входящей в город над Исетью.

Екатерина, значит быть тому…

Есть град Петра и назван он столицей,

Но лишь известный Богу одному

И в честь святой, и в честь императрицы

Уральский город на семи ветрах,

Семи холмах и на семи болотах.

Святые все живут на небесах

И в этот мир приходят неохотно.

Но кто-то должен ДЕЛО охранять

Следить с небес, чтоб в город на Исети

Не смог проникнуть ни варнак, ни тать

И чтоб никто не плёл здесь козни-сети,

Но чтобы в горнах плавилась руда

И выплавлялось чистое железо,

Чтоб жизнь бурлила, как в реке вода,

Везде вокруг, до самых дальних весей —

Не дрожь земли по горному хребту,

Где в солнце все вершины обмакнули,

Своих богов подняв на высоту,

Сыны лесов – свободные вогулы…

Помилуй мя…

Нет это только тень,

И лик Христа на всех взирает строго…

Идут, идут с окрестных деревень

Обозы к стенам нового острога.

Как будто здесь все сходятся пути,

Восток и Запад, Млечный Путь и реки,

Чтоб соль земли, зажатую в горсти,

Нести, как светоч знаний человеку.

И чтобы всем дал хлеб насущный днесь

Один Судья всему, что есть, живому

И чтобы слово, как благая, весть

Была, как весть, а не пустое слово.

Помилуй, мя…

А впрочем, силы дай,

Пройти весь путь от самого начала…

С высоких гор увидеть можно рай,

Но чтоб увидеть, жизни этой мало…

Ты мне приснился, город зимних стуж.

В снегах тащилась хлипкая кибитка,

Скрипя, сменяла за верстой версту,

А вдоль дороги лес качался зыбко.

Но вырастал над лесом Божий храм,

За городской и заводской заставой,

И снегом тень скользила по крестам.

И снег был бел и, словно Боже-правый

Был этой тенью и к земле сходил,

Легко ступая по крещённым спинам,

Срезая прах с замёрзнувших белил

Со стен святых «Святой Екатерины».

А я на запад подгонял коня,

Чтоб было слово, а за словом – дело.

Но догорало в пламени огня

На лобном месте скрюченное тело:

Шаман вогульский, говорят, камлал —

Так извести хотел императрицу,

И свой народец к бунту подбивал,

И пил  у храма кровь лесной куницы.

А белый храм, на то и белый храм —

У Православной веры свет без тени,

Когда душа взлетает к куполам,

А все, кто верят – чуточку блаженны…

И разжигают свечи у икон,

И оживают ликами святые…

Я видел город – был тревожным сон,

Был светлый храм и люди в нём живые.

И был под снегом Екатеринбург,

Из труб домов тянулся к небу дымом

И резал ветер небо, как хирург,

На всём окрест пространстве обозримом.

Колчак молился в храме при свечах,

В январском снежном Екатеринбурге,

А ветер выл волчицею, и страх

Лез во дворы, в дома и переулки.

А, впрочем, ветру было всё равно,

По ком звонят на Вознесенской горке,

На чьей спине намокло полотно

Кровавым следом от публичной порки.

Но Матерь божья отводила взгляд,

Синодик пуст, для красных жаль бумагу.

Ещё вчера карательный отряд

В предместье сжег какого-то трудягу

Из заводских, живьём со всей семьёй,

Большевики – туда им и дорога.

В дровах скрывал ружьё мастеровой,

Листовки прятал за доской в пороге.

Колчак молился в храме при свечах,

Что царь убит не по его приказу,

Что не придёт его тревожить в снах,

А поп не спросит «от щедрот» на рясу.

Трещали свечи. Иисус Христос

Под треск свечей узреть пытался души,

В бушлате чёрном, как простой матрос,

Впускал на небо души небо слушать.

Вспоминается Первое Мая.

Отряхнув «вторчерметовский»* сплин,

С пиджачка мокрый снег, соскребая,

Мы брели – ни такси, ни машин.

Запах лёгкий – амбре с перегаром,

Сигареты с названием «БАМ»*,

Брюки клёш, за спиною гитара,

На двоих тридцать шесть было нам.

Ранним утром лишь  красные стяги,

Вдоль «Белинки»* роскошно «цвели»,

Я и Витька, с «понтами стиляги»,

Первомайской походкою шли.

В то прекрасное светлое завтра,

И дорога была нам видна,

Почему я не стал космонавтом?

Где ты, лучшая в мире страна?

*Вторчермет – район Екатеринбурга (в 81 ом – Свердловск).

* БАМ – Байкало-Амурская Магистраль.

* Белинка – ул. Белинского.

Мы идём с тобой дворами,

Разноцветными огнями

Окна светятся кругом.

Разговор наш ни о чём,

Можно проще – просто бредни.

Ты мне шепчешь: – Вот чудак,

Веселей гляди, чувак!

Всё, что было, то прошло

И травою поросло.

Не травою – белым снегом

Завалило все дворы,

Завтра будет белым—белым

Южный склон Уктус—горы.

И над городом Свердловском,

Оставляя белый след,

На оленях, отморозком,

Пролетит Морозный дед.

Завтра будет всё другое —

Новый день и новый год.

И уснут в кровати двое,

И уснёт в домах народ.

Мы во сне увидим грёзы.

Утром грёзы встретят нас.

Будет солнечным морозом

Жечь звезды холодный глаз.

***

«Меркнут знаки зодиака»,

И чего в них только нет!

В гороскопах ложь и враки,

А в шкафу дрожит скелет.

Слышен колокол в окошко,

Под Рождественской звездой

«Савва Сербский» – неотложкой,

И часов кремлёвских бой…

Царский мост.

В тридесятое царство

Волны катит неспешно Исеть.

Если хочешь, то можно до Марса

По мосту добежать, долететь —

Только нужно идти по дороге

Миражами забытых миров…

Но таскали здесь руки и ноги

Цепи крепких, стальных кандалов.

От сумы и тюрьмы не привыкли

Зарекаться на светлой Руси.

Падших ангелов бледные лики

За себя не умели просить

Всех святых, всех угодников Божьих,

Не смиряя повинно гордынь,

Что на ангелов были похожи —

От Никол и до Екатерин.

Шли и шли на восход днём и ночью,

А назад возвращались полки

До сражений кровавых охочи,

Чтобы жить всем смертям вопреки;

Били в поле француза и немца

И вставали надёжной стеной

Силой духа и верностью сердца

Над Исетью, Москвой и страной.

Нет земель никаких тридесятых —

И кому эти царства нужны?

Все герои погибшие святы,

Но живём от войны до войны.

А Исеть волны катит к восходу,

И стою я на Царском мосту,

Жду пути, а быть может, исхода —

У открытых небес на виду.

Старый мост над дорогою Млечной

Отражается в глади реки…

Прикоснусь к ней, почувствую вечность

На ладони дрожащей руки.

Царевна сидела за партой,

Царевич пошёл на урок.

Беспечный, их любящий папа,

Взгляд часто бросал в потолок.

Погоны давили на плечи,

В казармах шумели полки,

На фабриках бунты и речи,

И пальцы спускали курки.

А мудрый Христос на иконе

Смотрел с состраданьем в глаза

И не было силы в законе.

Текла по иконе слеза.

Но вот карандаш, и бумага.

Распущен давно караул,

И мнётся известный отвагой,

Предавший его есаул.

Бездарные братья в испуге,

Испугом своим неправы,

В далёком Екатеринбурге

Глубокие шахты и рвы.

Там местный фотограф* готовит

Последний свой фотоколлаж…

Рука отреченье выводит,

Скрипит по листку карандаш.

И скрипит колесо у телеги

И пытается круг завершить.

А под ним молодые побеги

Трав кричат: Ты о нас напиши!

Запиши, как под солнцем стояли

И дрожали под бледной луной,

Но ничьи не согрели печали

Утомлённые сном и войной.

Запишу. Только в ком отзовётся

Слово эхом с бумажных страниц?

Выгорают чернила под солнцем

Без стыда от своих небылиц.

Словно кто-то глаголит по-птичьи,

Не боясь неизбежных утрат,

И пойди, разберись в неприличьях,

Если брат тебе больше не брат,

Нет сомнений в глазах у чекиста:

– Это кто тут не любит «чеку»? —

Приговор прозвучит неречисто,

Не последний на этом веку.

Клир церковный придумает сказку

Про невинных царицу, царя.

Будет паства смотреть без опаски

Как сойдёт сам Христос с алтаря.

И не будет ни храма, ни ямы.

Только вечный берёзовый лес

Обрамлённый в оконную раму

Будет виден с высоких небес.

Будет город рекой разделённый,

По реке будут плыть облака.

Царь посмотрит вокруг удивлённо

И замрёт над бумагой рука…