Читать книгу Увертливый - Вячеслав Морочко - Страница 8

Его долго не допускали к прыжкам, а когда, наконец, допустили, определили к другому инструктору. Больше Петя не позволял себе вольностей во время прыжков. Но между ним и Тарасом будто пробежала кошка. Зато штабным «толикам» его проступок понравился. Они даже похвалили его: «А ты молодец – крутой мужик! Утер нос своему Бульбе!» На похвалу Галкин не реагировал. Физически он самостоятельно продолжал заниматься по программе, заданной ему Бульбой, но при этом чувствовал себя почему-то предателем.

Время от времени он приближался к Тарасу, пробуя заговорить, но тот отворачивался. Галкин помнил, что перед самым прыжком выругался в лицо сержанту, хотя было так шумно, что никто кроме них двоих услышать не мог. Петя выругался в сердцах, протестуя, что его заставили делать то, против чего восстает его существо. А другие оценивали поступок, просто, как бунт против Бульбы, одобряли его поведение и старались всячески поощрить. Недолюбливавший Тараса старшина роты, несмотря на еще не забытый инцидент в небе, поощрил Галкина увольнением на воскресенье в город до самой вечерней проверки. Не отказываться же?

Слово «увольнение» происходит от слова «воля». Стреноженная уставом и строгим распорядком казарменная жизнь за оградой и колючей проволокой – своего рода жизнь в неволе. Не тюрьма, конечно, но и свободой не назовешь. Увольнение – это когда тебе дают увольнительную записку – бумажку (для предъявления патрулям), на которой указано, до какого часа тебе объявлена временная «амнистия». Это еще называется увольнением в город, а город, безразлично какой – столичный или районный, для солдата (особенно молодого) – центр вселенной и синоним «гражданки», то есть сумасшедшего праздника свободы.

Галкин прошелся по рынку, находившемуся неподалеку от воинской части. Он и в Москве-то избегал базаров, не находя в них ничего привлекательного. А здесь, после казарменного однообразия, площадь, где теснились прилавки, и весело галдел народ, показалась ему настоящим театром. За эти месяцы Петр отвык от нормальной жизни и сейчас чувствовал себя пришельцем из другой галактики. Он был ошарашен вселенской пестротой, многоголосьем и мельтешением. Ощущение было столь непривычным, что от смятения подгибались ноги. И, хотя выходная форма сидела на нем превосходно, со стороны он казался себе неуклюжим цыпленком.

После базара Галкин шел улицами старинного города, раскинувшегося в сотнях километров от столицы. Аккуратные тротуары, прямые, обсаженные деревьями ряды двух– и трехэтажных зданий, широкие, благоухающие цветами весенние бульвары. Пете казалось, все это уже знакомо ему. Он совсем не знал города, но много раз слышал о нем от тех, кто ходил в увольнения. Галкин мечтал о нем. Засыпая, фантазировал себе эти улицы, а потом их видел во сне. Он заранее любил этот город и теперь, погружаясь в уютные дебри, как бы заново его узнавал. Улочки разворачивались перед глазами, как забытые сказочные картинки.

За стенами домиков кипела не сказочная, но не менее удивительная, чем в сказках жизнь, называемая «гражданкой». Он едва плелся по тротуару. Сердце то замирало, то начинало бешено колотиться от каких-то невнятных предчувствий. Казалось, вот-вот с ним должно было что-то произойти, на столько все здорово складывалось: и добрые улыбки людей, и мудрое спокойствие улиц, и томительные благоухания весны, и какая-то непостижимая внутренняя готовность души и тела. Еще немного и, обретя крылья, наподобие мотылька, он вспорхнет в небо.

Тем временем ноги привели его в старый парк. Он понял это, потому что улица, по которой он шел, плавно перешла в аллею, а там, где кончались дома, журчал фонтан. Впрочем, это ни о чем не говорило: просто за зеленью исчезли строения. Клумбы и цветники стали перемежаться с кустарником, а Петя все шел и шел заплетающимися ногами. От избытка сил и кислорода у него кружилась голова. Появилась цепочка озер, по берегам которых вились желтые дорожки. Светло-зелеными занавесами к воде ниспадали ивы. Вокруг стояло много старых деревьев с широкими кронами. Под некоторыми из них на траве сидели люди. Они что-то ели, пили, смеялись и пели. Кто-то звал его: «Эй, солдатик, иди сюда, выпей с нами!» Солдатик наивно и вежливо отвечал: «Простите, мне нельзя». И шел дальше. На прелестных лужайках среди кустарников на кострах жарили шашлыки и тоже пили, ели и пели. В одном месте веселящийся люд даже пробовал задержать его силой, но Галкин привычно увернулся.

Он шел дальше по тропе вдоль посадок. Это был еще парк, а не лес, но в воздухе появилась угроза, а на сердце – тревога. Продолжая двигаться, Петя думал: «Куда это меня занесло?» Действительность стала похожа на сон с предопределенным концом. Синева неба, над головой, казалось, сгустилась, а между стволами поселился сумрак, хотя на дворе был еще день. Если бы то был сон, его можно было бы называть кошмаром, но для сна события разворачивались чересчур медленно. Это больше напоминало спектакль по заранее написанной пьесе. Градус напряжения рос, поднимаясь до немыслимой высоты. И когда от волнения уже невозможно было дышать, Петя услышал пронзительный девичий крик. Он, подобно игле, вспорол тишину. Галкин вздрогнул и, вновь обретя над собою контроль, раздвигая кустарник, понесся на звук.

Там что-то происходило: трещали ветки, слышались гогот и матерщина. Выскочив на лужайку, Петя увидел под деревом хрупкую девушку. Она размахивала палкой, защищаясь от двух здоровенных парней. Они гоготали и, веселясь, стараясь не попадать под удары, срывали с нее один за другим предметы одежды. Парни не отнимали у девушки палку. Не потому что давали ей шанс: она была обречена, но нестрашное средство защиты, возбуждая насильников, придавало возне, как теперь выражаются, дополнительный «драйв».

Петя крикнул: «Стойте!» И, поперхнувшись, дал петуха. Гоготавшие парни даже не сразу сообразили, что им кричат. Зато девушка, при виде Галкина, окончательно потеряла силы и без чувств опустилась на землю. Наконец, парни осознали, что появился ненужный свидетель, и повернулись к нему. «Тебе что, солдатик? – подбоченясь, спросил старший из них (судя по виду, армейская служба давно была у него за плечами). – Ты куда-то идешь? Так иди себе на здоровье!» «Уже пришел!» – объявил Петя не столько другим, сколько себе самому. И понял, что так и есть: он не случайно пересек незнакомый город, словно кто-то незримый вел его по неведомым улицам и через парк к этому месту. Понял и спросил себя: «Ты жив? А кто-нибудь обещал тебе, что и в следующее мгновение будет так же».

«Оставьте человека в покое!» – потребовал Петя. «Еще чего!? – удивился парень, окинув Галкина оценивающим взглядом. – Ты что, солдатик, пришел защищать?» «Кто ты такой? А ну вали отседова! – подал голос второй паренек. Выставив кулаки, он приблизился к Пете. – Тебе сказали, вали!» «Вы сами валите», – добродушно предложил солдат. «Повтори, что ты сказал?!» – зарычал паренек. Подошел тот, что – старше, легонько отодвинул второго в сторону. «Погоди, дай я сам с ним поговорю!» У него в руке была палка, которой до этого защищалась девушка. Он замахнулся деревянным «орудием» и точно заклинание торжественно произнес: «А ну, сию же секунду, падла, сгинь!» Ему показалось, он уже слышит, как свистит воздух, рассекаемый палкой, но, крякнув, выпустил ее из руки и, запрокинув голову, опустился на землю. Второй – сделав шаг, тихо ойкнул и уткнулся в землю лицом. Петя знал, оба живы, но пройдет не менее четверти часа, прежде чем они начнут двигаться и соображать: увернувшись, он ударил ребром ладони в кадык старшего парня, а следом за этим – в тыльный участок шеи того, что моложе.

На лужайке перед деревом, у которого лежала девушка, будто произошел взрыв. Вихрь от стремительных перемещений в пространстве поднял тучу пыли, жухлых листьев и трав. Все произошло в один миг. А уже в следующий – Галкин был возле девушки и, пошлепывая по щекам, приводил ее в чувство.

Она очнулась и, чихнув, села, оглядываясь. Увидев рядом Петра, вскрикнула, прикрываясь руками. Галкин снял мундир, набросил ей на плечи, оставшись в тельняшке. «Где эти ублюдки? – спросила она. – Ушли?»

«Прилегли отдохнуть». – Петя кивнул на лежавших неподалеку парней.

– Господи! Что вы сделали с ними!?

– С ними все в порядке. Давайте отсюда уйдем, пока они в себя не пришли.

– Вы их боитесь!?

– Боюсь. Еще одной такой встречи – могут не пережить.

«Отвернитесь!» – приказала она, повесила на сучок его форму и стала собирать разбросанные предметы одежды. Отряхнув, она в мгновение ока вернула каждую вещь на свое место. Он тем временем подобрал слетевший голубой берет и натянул на голову. Потом, стал отряхивать брюки. Надетые под них сапоги так же нуждались в чистке. Не ожидал, что за мгновение можно так извозиться.

Они вышли через кусты на тропу. Девушка несла солдатский мундир. По дороге Петя продолжал отряхивать брюки. «Перестаньте! – ворчала она. – Здесь вы все равно не очиститесь!»

В кустах зашумело. На тропинку выбрался младший из парней. Теперь палка была в его руке. Размахивая ею он закричал: «Эй, солдат, стой! Сейчас я тебя буду убивать!» Рассмеявшись, Петр подумал: «Когда-то и я был таким». Он приближался к парню, наблюдая, как у того расширялись зрачки. Галкин вынул у него из руки палку и легонько толкнул в грудь. Парень сел на землю, не отрывая от него взгляда.

«Быстрей! Догоняйте!» – крикнула девушка, а, когда он приблизился, спросила: «Думаете, почему он так на вас вылупился?» Петя пожал плечами.

– Как вы умудрились так запачкать лицо!? На вас, действительно, страшно смотреть!

Он взглянул на нее.

– Думаете, вы лучше?

– Правда?

– Честно!

Она рассмеялась.

– С таким лицом и в тельняшке – знаете, на кого вы похожи?

– На кого же?

– На морского дьявола!

– У моряков – не голубые полоски, как здесь, но темно-синие.

– Разве это существенно?!

– Для кого как.

Она извлекла из сумочки зеркальце и показала ему: «Полюбуйтесь!» Потом, стянув с его головы берет, упаковала вместе с мундиром в пакетик, извлеченный из сумки, взяла Петю за руку и приказала: «Бежим! Я тут неподалеку живу – дома очистимся и отмоемся. А это, – указала на вещи, – чтобы патруль не засек. Только нести все будите сами. У меня рука занята!» – она покрутила сумочкой.

«Надо же, какая предусмотрительная!?» – удивился Галкин.

Они шли быстро, почти бежали. Проходившие мимо люди оглядывались. Какая-то странная пара: девчушка небольшого росточка и парень в тельняшке – оба с ног до головы грязные. Бегут, а за ними пыль столбом.

Из-за деревьев показались панельные девятиэтажки.

«А удобно мне – к вам?» – спросил Галкин.

– Это на улице грязному – не удобно.

– Я в смысле, как отнесутся домашние? Я имел в виду родителей.

– Мама уехала погостить к сестре, в другой город.

– К вашей тете?

– К моей сестре. Она там поступила учиться.

«Почему старшая сестра не могла поступить здесь?» – наивно спросил Петя.

– Здесь поступила я. И потом, она мне не старшая!

– Значит – младшая.

– И – не младшая!

– Ну, – двоюродная.

«И не двоюродная!» – она рассмеялась.

– Простите, вы меня совсем запутали. Ну, а папа?

– Папа!? Господи! У кого сейчас есть папа?

– Значит, вы сегодня – одна!?

– Что!? Опять не удобно!? Молодой человек! У вас, просто, нет выхода!

«Тогда, конечно». – согласился он.

Когда вошли в прихожую, она приказала ему снять брюки и сапоги, развернула мундир. Дала чей-то халат, тапочки и щетку.

– Теперь марш на лестничную площадку! Все хорошенько почистить! Сапожная щетка и крем – здесь! А я пойду в ванну. В кое-то веки дали горячую воду – нельзя упускать.

Пока он чистился на площадке, мимо проходили соседи, из-за дверей с любопытством выглядывали детишки. Когда он почистился, хозяйка немедленно потребовала его к себе. Она не давала ему свободной минутки. Сама она успела за это время помыться, помыть после себя ванну и привести в относительный порядок волосы и лицо. В девятнадцать лет, а он давал ей примерно столько, глобальных проблем с волосами и кожей чаще всего не бывает.

Она встретила его в легком халатике и сразила видом своим наповал. Он даже вскрикнул, так она была схожа с видением, которое, как подарок, являлось ему во сне. В жизни он не видел таких красивых. Петя зажмурился, раскрыл рот и онемел, напрочь забыв, как звал про себя видение. «Что с вами!?» – рассмеялась девушка. А он, утратив дар речи, только мотал головой. Она завела его в совмещенный санузел и включила воду, чтобы заполнить ванну. Она догадывалась, как действуют ее чары и не хотела смущать. «Я знаю, вашего брата водят в баню один раз в неделю. Ну, так ныряй и мойся. Мешать не буду. Полотенце вот здесь», – и она ушла.

Он забрался в ванну, а, придя в себя, включил душ и быстро помылся. Выбравшись, выпустил воду, обтерся, обмотал себя полотенцем, перед зеркалом причесался. Решил помыть ванну. Но донесся голос хозяйки: «Идите сюда! Я помою сама.»

Из ванной через коридор Петя попал в большую скупо обставленную комнату, где никого не было, и снова услышал: «Сюда, сюда идите!» Он понял, что есть еще комната и пошел на голос. Войдя в застекленную дверь, он понял, что его приглашают в спальню, и насторожился. В маленькой комнате пахло свежестью и чем-то еще, заставлявшим сильно забиться сердце. Большую часть помещения занимала кровать. В разобранной постели, с головой и ногами закутавшись в простыню, сидела девушка. Халатик висел на стуле.

Она спросила: «У тебя была девушка?» Он отрицательно покачал головой. Незаметно они перешли на «ты»: когда из предметов туалета остались полотенце и простыня, не удобно было продолжать выкать.

– Нет? Это честно?

– Честно.

– И у меня никого не было. Честно.

– Ты сильный?

– Не особенно.

– Нет, ты сильный! Я видела, как ты их раскидывал. Аж пыль клубилась!

– Просто я – быстрый. А почва – неровная.

– Удивительно, ты сильный, а мускулы не уродуют тела!

– Разве мускулы уродуют?

– А ты не знал? Господи, о чем мы говорим!?

– Почему ты закрываешь лицо?

– Мне стыдно!

– А мне страшно.

– Трусишка?

– Он самый.

– Это хорошо!

– Ты смешная: хорошо, что «трусишка»?

– Хорошо, что – такой. Ты скажи… Нет, ты честно скажи, я – красивая?

– А ты покажись.

Какое-то время, оба молчали. Наконец, должно быть набравшись храбрости, она потихоньку стала приоткрывать лицо.

«Ну?» – спросила она.

– Я не вижу!

«А так?» – она приоткрыла шею и плечи.

– Не вижу!

– Господи, ты, что ли ослеп?!

– Не-а!

«А так?» – она приоткрыла юную грудь. Это было сродни инстинктивной игре мотыльков-однодневок, танцующих в воздухе.

«Ладно, гляди! – отбросив простыню и блестя коленками, она, распрямилась и, заломив руки за голову, села на пятки. – Ну, как?»

Глянцевое тело ее лучилось теплом, в которое тянуло войти. И Петя снова утратил дар речи. Она села на бок, выпростала ноги, опустила их на прикроватный коврик и встала. Тепло надвигалось волной. Созерцая все это чудо в движении, Петя замер, не в силах пошевелиться. Она сделала шаг, протянула руки, сдернула с его талии полотенце, и, обхватив, прильнула всем телом.

То, что случилось потом, можно назвать сумасшествием. Словно разжалась пружина желаний. Какая-то сила подбросила их тела, завертела, свернула в клубок и швырнула на большую кровать. Малейшее прикосновение ввергало их в состояние иступленного неистовства. Чем менее искушены исполнители, тем искреннее звучит эта музыка под руководством маэстро-природы. Не случайно для многих существ под луной эта главная симфония жизни является одновременно и последней.

Набрасываясь друг на друга с яростным ревом, они сливались опять и опять. Им все было мало. Они черпали и никак не могли вычерпать обрушившееся на них наслаждение. Временами, Петр, забываясь, переходил на высокую скорость; девушка начинала кричать, но не отпускала его.

Наконец, когда буря стихла, и они, лежа рядышком, успокоились, она спросила: «О чем ты думаешь?»

– Думаю, почему именно я? Почему именно меня?

– Я дала себе слово, тому, кто спасет мою честь, я ее и отдам. Помнишь, как – в песне: «Победитель получает все!»

– Смешно! Выходит я спас твою честь для себя?

– Господи, не говори ерунды!

– Нет, правда, «честь» – это странное слово.

– Чем же оно тебе странное?

– Его нарочно придумали для торжественных случаев, а не для разговоров в постели.

– Ну, не знаю! Другого слова у меня нет!

Неожиданно Петя вскочил: «Мне пора! Скоро проверка!» Она лежала перед ним безмолвная, гордая, томно расслабившись. Но он вздрогнул, заметив на простыне кровь: «Так значит, у тебя, правда, никого не было!?» Он испытал такой восторг, что в порыве признательности бросился к обворожительному существу, чтобы опять и опять заново в нем «раствориться».

Потом она провожала его до дверей.

– Дальше я не пойду. Ты не знаешь дороги!? Ничего, язык, говорят, до Киева доведет! Извини, но мне нездоровится.

Он и сам заметил, одевшись, она двигалась по квартире вяло и даже прихрамывала. Он тревожно спросил: «Что с тобой? Ты больна?»

– Больна!? – она рассмеялась. – Солдатик, ты чуть не распилил меня надвое!

Торопясь вовремя вернуться в часть, Галкин впал в амнезию по отношении ко всему, что с ним нынче происходило. Даже быстрый взгляд на эти картинки в щелочку памяти мог ввергнуть в смятение.

Дорогу ему, действительно, пришлось спрашивать. Мысленно составленный в голове приблизительный план города только больше запутывал. Стараясь успеть, оживленные улицы он переходил «на скорости», увертываясь от бегущих машин.

В дежурке контрольно пропускного пункта (КПП) прапорщик отмечал по списку время прибытия уволенных в город. Как только время вышло, он выписал опоздавших (их было трое) и по телефону сообщил дежурному по части. В это время и появился Галкин. Он «включил скорость» и, увернувшись от дневальных по КПП, оказался в дежурке возле стола с бумагами. Взглянув на список, он сразу все понял и, взяв лежавшую тут же ручку, копируя подчерк прапорщика (Галкин был уже опытным писарем) вписал себе нужное время и пошел в казарму. Тут как раз прибыли двое опоздавших. Отметив их время, дежурный, обнаружил, что неотмеченных фамилий в списке не остается. Третьим опоздавшим считался Галкин. Но он был отмечен, хотя прапорщик не помнил, когда тот прошел. Тогда дежурный по КПП позвонил в казарму и справился, пришел ли из увольнения Галкин. Услышав «так точно», прапорщик перезвонил дежурному по части и доложил, что ошибся, опоздавших – двое и оба уже на месте. Так Галкину удалось избежать неприятностей.

Другие неприятности начались позже. События того воскресенья постепенно перекочевывали в чувственные сны молодого человека. И скоро он уже не мог отделить то, что случилось в действительности, от того, что «нагородил» сон.

Самой большой «неприятностью» стало беспокойство – тоска, которую он стал испытывать, не имея возможности снова увидеть ее. Он даже не успел спросить имени: тогда это казалось не обязательным, в чем-то даже банальным – столь быстро все завязалось. А теперь казалось иначе: то, что не имеет названия, – как бы не существует. Но, решив, что совсем без имени все же нельзя, он вернулся к названию «мое чудо», давно приготовленному для этого случая.

Петр был убежден: даже если сбежит в самоволку, уже не найдет ни дома ее, ни места в парке, где они встретились. Он помнил каждую черточку на ее лице. Но со временем она все больше становилась для него явлением призрачного, и мимолетного чуда.

Последнее время Тарас все чаще появлялся в казарме с порезами и синяками. Однажды пришел из медчасти с подвязанной левой рукой. А на другой день и вовсе направлен был в госпиталь. Было похоже, что кто-то подстерегает его в укромных местах. Петя чувствовал свою вину. Ведь именно он подорвал уважение командиров к сержанту. А это воодушевляло недоброжелателей Бульбы. Галкиным овладело странное ощущение, как будто раньше не только Бульба ему покровительствовал, но и сам Петя каким-то образом служил для Тараса защитой. Теперь сержант оказался один на один со своими бедами, и Галкин чувствовал себя за это в ответе.

Он понимал, что-то надо делать. «Но что он может? Только увертываться и ускользать». Стремительность этих маневров Бульба сравнивал со стремительностью язычка хамелеона. У Пети были для этого другие сравнения – образы, предполагающие не мгновенное действие, а некоторую длительность событий во времени. Например, образ невидимого диска вращающегося пропеллера или быстро вибрирующей пластины. Эти идеи требовали углубления и проработки на практике.

Другой вопрос, когда и где «деды» подстерегают Тараса. Скорее всего, это как-то связано со спортзалом. Галкин вечером тоже ходил заниматься и видел Тараса. Но после несчастного прыжка, они избегали возвращаться в казарму вместе. Пока Бульба ходил с подвязанной рукой, а потом лежал в госпитале, все было тихо. А после его возвращения в строй, опять начались брожения и шушуканье «старичья» по углам.