Читать книгу Египетские сны - Вячеслав Морочко - Страница 3

Порой ночью лежишь, и, кажется, тебе никогда не уснуть. Мелькают несвязанные мысли-ведения. «Господи, когда это кончится? – думаешь ты. – Когда, наконец, придет сон?» Впадаешь в отчаяние, просеиваешь пыль виденного, и вдруг обнаруживаешь суть наваждения: оказывается, ты уже спал, много раз просыпался и вновь засыпал. Наваждение – вход в тоннель сна – сценический занавес, рампа – чудо, в которое не заставляют верить, которое торчит само по себе, как невколоченный гвоздь.

Получается, например, такого рода этюд: ты мучаешься, что не можешь заснуть и видишь лохматый тропический лес. В самой гуще деревьев – металлургический комбинат. Голые папуаски тянут горячий прокат (проволоку, тонкие трубы и прочее). Технологию наблюдать невозможно. Зато видно продукцию, которая раскаленными змеями выползает из сплетения крон между ног папуасок – таково действие закона естественности абсурда в снах.

А вот сон, стоящий ближе к реальности, чем к абсурду. Словно вырванный кусок чьей-то жизни.

Вижу сестру милосердия, которая манит меня, и пропускает в палату. Белая простыня на каркасе вызывающем дрожь: им накрывают несчастных, у которых площадь ожогов, не совместимая с жизнью. Под каркасом лежит человек. Все, кроме ица, скрыто простыней. Я склоняюсь. На лбу и щеках – почерневшие струпья. Несчастный приоткрывает глаза. Воспаленные губы едва шевелятся. Слышится звук: не то «к», не то «кх», не то «кр», словно косточка в горле застряла. Глаза стекленеют. Откуда-то сзади доносятся выстрелы, крики, топот по коридорам. Стреляют уже где-то близко и гулко, точно внутри головы. Кто-то входит в палату, а я обливаюсь слезами. Я плачу до слепоты. Я не думал, что так могу плакать. «Они приближаются, они жаждут крови! Как мне все надоело!» Я прикрываю Его обожженные веки. «Возможно, сейчас меня тоже не станет. И пусть!» Выпадаю… в щель между снами.

Начали снижаться. Уши слегка заложило. В правый иллюминатор вплывала река (широкая черная лента, обрамленная и рассеченная бусинками огней) – столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Огни простирались до самого горизонта. Но их нельзя было назвать «морем»: они были мелкими, тусклыми и нигде не сливались друг с другом, за исключением разноцветных рекламных лужиц. Сверху и в темноте эта земля мало чем отличалась от Подмосковья.

Хухрик перевернулся на брюшко, и, вытянув шею, весело заглядывал через край. И хотя я знал, что ему ничего не грозит, наблюдать это было чуточку жутко. Потом он достал свой мячик, и метнул вниз. Падая, мяч раздувался. Над серединой реки он превратился в целое облако и, вспыхнув разноцветными искрами, как фейерверк, исчез. Хухрик вскочил, стал бегать и прыгать воздевая кверху лапченки. Он явно радовался. Видно было, он что-то кричал. Но на борту никто его слышать не мог.

Сделав несколько разворотов, показавшись Лондону, в фас и в профиль, всласть перед ним пококетничав, и, порядком ему надоев, еще до конца не веря, что добрался до места, наш Боинг все же пошел на посадку.

Мы находились метрах в двадцати над поверхностью, когда хухр, спрыгнул на британскую землю и в мареве прожекторов бешено понесся вперед, обгоняя лайнер. «Смотрите, смотрите, заяц!» – кричали прильнувшие к иллюминаторам женщины.

Вы видели зайца? – спросила соседка. Я возразил:

Это хухр.

Вы уверены?

– Уж поверьте, я разбираюсь.

Хитроу встретил нас запахом резины от растянутой «гармоники» трапа. Длинные коридоры загоняли спустившихся с неба в загогулины металлических стойл, где очередь к месту контроля принимала форму змеи. С теми из нашей группы, кто первыми проходили таможенную и паспортную проверку, возились особенно долго. Зато остальных – пропустили, не глядя, пересчитав, как барашков. Наконец, уже с багажом мы спустились по эскалатору вниз, в небольшой, забитый людьми и киосками вестибюль. Отовсюду доносилось одно и то же: «Ай дуноу вер…» (Не знаю, где…), «Ай дуноу вай…» (Не знаю, почему…), «Ай дуноу вен…» (Не знаю, когда…), «Ам эфрейд…» (Боюсь, сомневаюсь)…. Казалось, вся достигавшая наших ушей речевая каша сварена из «зерен неуверенности и отрицания».

Как-то так вышло, что при нашем появлении в терминале Хитроу мелькали, в основном, европейские лица. Забегая вперед, скажу, внутри столицы редко где можно встретить такое количество англосаксов одновременно: за редким исключением, они растворяются в массе неевропейцев. Впрочем, самих англичан это, как будто, мало тревожит. Лишь «прозорливые» неполиткорректные «скифы», попадая на Остров, озабочены чистотой «европейских кровей». И, хотя со стороны иногда бывает виднее, каждый живет по своим понятиям. Ее Величество Королева Англии, например, Генерал Губернатором высоколобой англо-франкоязычной Канады назначила очаровательную уроженку Гонконга.

В вестибюле я заметил невысокую леди, лет тридцати пяти, с темными волосами в темном плаще. Сложив на груди руки и будто высматривая кого-то, она прицепилась взглядом к моей кепченке и не отцеплялась. Рядом с женщиной стоял хухр – одно ухо вниз, другое вверх. Он прижимал к груди мяч и что-то быстро ей говорил. Пока я суетился с вещами, он, видимо, все успел рассказать о смешном старикашке, который сейчас отражался в его огромных глазах.

Я попросил незнакомку прощения и решительно обратился к приятелю: «Идем, мое сокровище!» В ответ он обречено промямлил: «Как фкавеф.» Дама как будто хотела что-то спросить, но не решилась. Я вновь извинился, и мы отошли. Недовольно крутя куцым хвостиком, величиною с пол пальца, хухр то и дело оглядывался.

Он ведь не падок до лакомств… – думалось мне. – Чем же приворожила его эта леди? Разве что лакомым (ласковым) словом. И как она догадалась?

Женщина улыбалась нам в след кончиками напомаженных губ. А я ломал голову, где мог ее раньше видеть.