Читать книгу Театры Тольятти. Том 2 - Вячеслав Смирнов - Страница 86

Что представляет собой современный театр – об этом с полным правом может рассказать Михаил Угаров, одна из ключевых фигур текущего театрального процесса.

На днях Угаров принял участие в спецпрограмме тольяттинского фестиваля «Театральный круг».

Михаил Юрьевич – участник оргкомитета и один из организаторов фестиваля молодой драматургии «Любимовка», художественный руководитель «Театра.doc», руководитель семинара молодых драматургов, идеолог движения «Новая драма». В середине 90-х был одним из организаторов и участников творческого совета «Дебют-центра» Центрального Дома Актера. Работал на телевидении как сценарист сериала «Петербургские тайны» и как один из авторов сценария сериала «Дневник убийцы». Пьесы Михаила Угарова идут во многих театрах России, в том числе и в Тольятти. Как режиссер поставил несколько спектаклей в московских театрах.

Между правдой и искусством

Корр.: Вы не анализировали, почему так происходит: зритель посмотрел замечательный спектакль, прекрасно сыграли актеры, работа драматурга великолепна, режиссер из этого сделал просто конфетку, но публика спрашивает – а почему так много мата? То есть они за деревьями не видят леса. И в целом в замечательной работе они видят только два-три-четыре-пять слов, которые прозвучали за весь спектакль.

Угаров: Существует нормативное восприятие искусства. А театр-то стал ручным очень недавно, в XIX веке. Изначально театр – это нарушение нормы. И если вспомним, например, древнегреческий театр, то на комедии женщин не пускали, оставались только мужчины, потому что там звучало бранное слово. И как раз бранное слово – это предмет риторики, потому что это активно используется. XIX век все утопил в гламуре, в пристойности, в приятном зрелище, а все равно, театр – это зрелище не совсем приятное, это зрелище тревожащее прежде всего. Конечно, возникают и возмущения какие-то, но на самом деле не так много каких-то бранных слов, ведь они возникают очень маленькими островками, когда необходим энергетический всплеск в разыгрываемой истории.

Корр.: Дело не в количестве. Почему люди замечают только эти слова и больше ничего? Или это просто зрители какого-то другого театра?

Угаров: В Москве уже никто не обращает на это внимания, этих вопросов не возникает. В Питере довольно редко возникает. Я думаю, что русский язык – он и живой, и великий, и могучий, и все включает в себя. Я поставил спектакль в «Театре. Doc» «Синий слесарь». Вот как должны разговаривать эти люди? Они что, должны высоким литературным языком разговаривать? Есть такой баланс между правдой и искусством. И «Новая драма» выбирает правду в этом случае.

Табу на сцене

Корр.: Есть ли какие-то запретные темы в рамках «Новой драмы», посредством которых нельзя воздействовать на зрителя?

Угаров: Мне кажется, в театре нет запретных вещей. Их, во всяком случае, не должно существовать. А вот темы… на сегодняшний день – да, существуют. Например, такая тема как религия. Мы ее вообще стараемся не касаться, потому что не очень понятно – как это делать. Мы все росли в абсолютно атеистической стране, в светском государстве, и когда сейчас вдруг пошел возврат в эту сторону – очень много людей остаются атеистами. Пока эту тему очень опасно трогать. Вы знаете, что современные художники затрагивали ее, и было уже несколько судебных процессов. Потому что там как бы оскорбление веры… Вот, пожалуй, единственная тема, которая сегодня табуирована, но, мне кажется, это не надолго, к ней подойдут, потому что это нормально: в театре можно обсуждать все, для этого он и существует.

Мгновенная реакция

Корр.: Последние лет десять драматургия стала предметом чтения: изменилось к ней отношение, ее стали потреблять как беллетристику. Почему так произошло?

Угаров: Это известная история противостояния. Например, Союз театральных деятелей очень часто говорит драматургам: «Уходите, вы – литература». А Союз писателей говорит: «Уходите, вы – театр». И это очень хорошее положение, как бы диссидентское – ни там, ни сям. А действительно, почему стали читать? Потому что за последние 15—20 лет произошла сильная смена формаций в обществе. Когда сменяются формы жизни – язык развивается особенно бурно. А драматургия – это единственный вид литературы, который мгновенно реагирует на сегодняшнюю речевую ситуацию. Проза потом еще подойдет к этому, поэзия – еще когда подойдет к этому. Ну, журналистика рядом, но это другое, поэтому людям интересен этот живой сиюминутный язык, который рождается сегодня. Он же очень талантливый, язык – вот такой слэнговый, самый обычный, которым мы пользуемся. Он гораздо больше выражает, чем наш постпушкинский язык, которым мы до сих пор пользуемся. Поэтому это очень хороший знак, что драматургию стали воспринимать как чтение.

Тольяттинский феномен

Корр.: Существует устойчивый фразеологический оборот, не знаю, кем придуманный – «феномен тольяттинской драматургии», «школа тольяттинской драматургии». Не фикция ли это, или все-таки тольяттинские драматурги представляют несомненный интерес… Конечно, интерес представляют, если их пьесы ставят. Можно ли вести речь о феномене?

Угаров: С одной стороны это искусственное определение, потому что оно чисто географическое. Ведь люди же очень разные. Вадим Леванов очень отличается от Вячеслава Дурненкова. Клавдиев – вообще отдельная строка. А Михаил Дурненков – это вообще другое. Конечно, объединили географически. Но в принципе, тут есть хорошая индустриальная драма. Даже – постиндустриальная драма, потому что, как правило, присутствует такое понятие, как завод, фактически во всех пьесах. Совершенно урбанистическая драма, чем она отличается, например, от уральской школы – там драма городских окраин. Пожалуй, только эти общие черты объединяют. Так сложилось, что сколько-то талантливых людей – четыре, пять, шесть – существуют в одном сравнительно небольшом городе – да, согласен, это феномен.

Ужасы из России

Корр.: Вы бываете на различных фестивалях за рубежом. Что там смотрит зритель? Или вам удается отслеживать только фестивальный формат?

Угаров: Нет, удается все посмотреть. Там особый взгляд. Конечно же, до сих пор очень популярен такой продукт, который называется «ужасы из России». Это пользуется спросом, но на самом-то деле людям интересно, даже мне интересно, прочитать пьесу, из которой бы я понял, как сегодня люди живут, скажем, в Сербии. Это не праздное любопытство, это очень важно. И сегодня русская драматургия является одной из ведущих… Я знаю, что очень сильная британская драматургия, очень большие проблемы в Германии и во Франции с драмой, в странах Восточной Европы очень хорошо развивается Польша, Югославия, вот такая вспышка произошла. А русская драматургия, пожалуй, сейчас на втором месте после британской – традиционно очень сильной драмы. Не знаю, сколько это продлится, но пока это факт.

То, что будет завтра

Корр.: Как вам ощущения нынешнего фестиваля в фестивале? Получилась такая счастливая резервация, существующая отдельно от основной программы, которую какое-то жюри оценивает, потом будет призы выдавать, а здесь и призов-то никаких. Для меня это любопытное, занятное сочетание. Как вам находиться в таком окружении?

Угаров: Да у меня-то хорошие впечатления, потому что все равно же у нас спецпрограмма. А любая спецпрограмма на любом фестивале – театральном, киношном, на каком бы ни было – она всегда самая интересная. Потому что основная программа мне всегда рассказывает про вчерашний день, а спецпрограмма – всегда немножко про то, что будет завтра. А главное, впечатление от зрителей у меня очень хорошее. Вот два спектакля прошло (беседа проходила в середине фестиваля, – авт.), и я понимаю, что серьезный, очень хороший зритель, который не пугается этой ужасной «Новой драмы», о которой все пишут, что это черт-те что. Нормальное восприятие. Это такое реальное направление, которое все больше волнует людей, и все меньше волнует направление фэнтези, куда я и классику отношу, и все на свете. Вот это радует.

Корр.: Люди хотят видеть на сцене то, что их окружает в жизни?

Угаров: Да.

Корр.: Такой своеобразный вуайеризм?

Угаров: Да. Нам долго объясняли, что все страшно устали от реальности и нужно скорее забыться и скорее нужно посмотреть что-нибудь красивое, нереальное, нездешнее, чтобы отдохнуть. Я никогда не понимал, от чего они отдыхать-то хотят? От той жизни, в которой я живу, что ли? Так я в ней живу, и это очень важно, потому что театр должен говорить о сегодняшнем, о важном, о том, что меня мучает, потому что если это мучает нескольких людей, то это очень важно произнести вслух, это же все равно как-то избавляет от одиночества, потому что каждому кажется, что это только его сегодняшние заморочки. А вдруг выясняется, что сидит зал 300—400 человек, и одно и то же их мучает. Это сильный такой феномен.

ТО №13 (1656) 06.04.2007