Читать книгу Крис и Карма. Книга первая - Вячеслав Викторович Сукачев - Страница 8

Тепло и уютно в Серегином Ковчеге, как прозвал свой домишко в бывшем дачном кооперативе бывший интеллигент, Сергей Юрьевич Скворцов. А что – жить можно. Домишко хоть и неказист с вида, скатан из еловых брусьев, зато хорошо проконопачен, а внутри еще и вагонкой из липы обшит.

Но одним домиком жив не будешь. Есть при домике небольшой огород, соток на пять, который Сергей по весне засаживает в основном картофелем. Делает он это, казалось бы, по инерции, безо всякого желания, а картошка, между тем, родится у него на удивление крупная, рассыпчатая, с приятным розовым оттенком. Грядка под многолетний лук, изрядно унавоженный небольшой огуречник да две грядки под морковь и свеклу. Тыква у него посажена вдоль ограды, и плети ее разрастаются, бывает, на десяток метров, одаривая по осени Сергея шести-восьмикилограммовыми ядрами ярко-оранжевого цвета, которые он прозывает чушками. Когда поздней осенью пожелтеет, увянет и спадет, наконец, на землю всякий лист, чушки, летом едва заметные среди травы, вдруг начинают горбатиться вдоль ограды далеко заметными круглыми спинами.

И еще одно неоспоримое богатство есть у Сергея, вернее – сохранилось от прежней, далеко не бедной жизни – ладный, на совесть сработанный, бетонный погреб, представляющий собою как бы небольшую глухую комнату в виде куба два на два метра, с хорошей вытяжкой и деревянным настилом на полу. В этом погребе, вход в который был хитроумно замаскирован в кладовой, заваленной ненужной, полусгнившей утварью, огородные припасы преспокойно хранились почти до середины следующего лета.

В свое время Сергей блестяще окончил факультет журналистики в Московском университете, сотрудничал в нескольких центральных газетах, был известен, как яркий публицист первой половины нулевых годов. Когда грянул над ним гром и разверзлися хляби небесные, смывшие не только престижную работу в краевой газете, но и современную квартиру в шикарном спальном районе, счета в двух банках, приличное авто, Сергей Юрьевич в одночасье вдруг оказался на положении «бичика» безо всякого будущего. Но он не пропал, не сгинул в вокзальной круговерти, не сошел с круга по пьяной лавочке, хотя и было от чего. Даже самые близкие люди не знали ( и слава богу! ), что сохранилась у него эта дачка, записанная на покойную мать, а в мало кому известном банке, под хорошие проценты на предъявителя, лежала у него хоть и небольшая, но вполне достаточная сумма «на бедность». И вот бедность пришла, и предусмотрительный долларовый «схрон» стал работать на нее…

Осень – любимая пора Сергея… День ото дня спадает изнурительная летняя жара. Прохладнее становятся ночи. Утрами дымная роса, обильная и холодная, клонит травы долу. Тут и там серебристыми паутинками изукрашены кусты шиповника. Ярко рдеют на зарослях боярышника, что неприступной стеной встал вдоль границ огорода, кисловато-сладкие мучнистые плоды. Как известно, ветви этого кустарника буквально усыпаны жесткими колючками, так что никому не продраться с тыла сквозь густые заросли боярки, с каждым годом все плотнее окружающей «поместье» Сергея…

Рыжая сука Найда безмятежно спит на теплых досках крыльца, сладко посапывая и изредка перебирая лохматыми лапами во сне. Снится ей, как ни странно, дивный охотничий сон. Якобы она, молодая, рослая и сильная, гонит по смешанному лиственничному редколесью зайца, гонит давно и упорно, в азарте захлебываясь лаем. Заяц старый и опытный, он уходит от Найды на крупных махах, делая ложные сбежки и петли, дабы сбить ее со следа. И светит полуденное солнце, и осень вызолотила леса в яркие наряды, и где-то там, у заячьей лежки, прислушиваясь к звонкому лаю Найды, поджидает ее с ружьем в руках хозяин. Найда напрягает все силы, расстояние между нею и зайцем сокращается, уже отчетливо слышен ей запах страха, который исходит от насмерть перепуганного косого, как вдруг сквозь сон она слышит громкий стук входной двери. Найда моментально просыпается, вскакивает на подрагивающие со сна лапы и преданно смотрит на вышедшего из дома хозяина. Сладко потягиваясь со сна, пристанывая, он вскользь смотрит на собаку и добродушно спрашивает:

– Что, Найдочка, хорошо мы с тобой поспали? – и сам же себе отвечает: – Хорошо поспали, куда с добром.

Найда припадает на передние лапы, тоже потягивается и зевает, широко распахивая розовую пасть с мелкими, частыми зубами.

– Эх ты, соня, – улыбается Сергей и любовно треплет собаку за загривок. – Шла бы лучше рябчика нам на ужин добыла, а то валяешься, блох плодишь…

Найда сидит на теплых половицах и снизу вверх преданно смотрит круглыми золотистыми глазами под светленькими короткими ресничками на хозяина. Помесь сеттера бог знает с кем, была она удивительно сообразительна и добра к человеку. Однако и человека умела распознать за версту, видимо, наученная предыдущим горьким опытом, о котором знала лишь она одна. К доброму человеку шла сразу, решительно, подставляя лобастую голову под ласку. Дурного – сторонилась, хотя делала это деликатно, не обижая. Однако главное и несравненное достоинство Найды было в великой страсти к охоте на пернатую дичь и зайцев. Надо было видеть ее неподдельное горе, когда она окончательно поняла, что Сергей не охотник. Три дня она провалялась в закутке, спроворенном для огородного инвентаря, не притрагиваясь к пище, прикрыв лохматой лапой чуткий нос. Три дня она презрительно игнорировала Сергея, пока не осознала, что и такие люди бывают. В конце концов, этот вопиющий недостаток не помешал же Сергею подобрать ее на просеке в глухом лесу, где она, готовая издохнуть от голода, почти неделю прождала своего прежнего хозяина, и ждала бы дальше, до своего смертного часа. К ней несколько раз подходили чужие люди, звали с собой, она убегала в лес, пряталась, а когда люди уходили, возвращалась точно на то место, где стояла машина ее хозяина. К Сергею подошла сама, ткнулась теплым носом в его колени и так при нем и осталась.

– А мне сон какой-то чудной приснился, – присев на ступеньки крыльца и запустив ладонь под ошейник Найды, где была особенно мягкая, шелковистая шерсть, начал рассказывать Сергей. – Словно бы недалеко от нас какой-то цыганский табор объявился. И так ярко у них костер горит, такие красивые песни они поют, что я не выдержал и пошел к ним. А ты, Найдочка, вдруг вся ощетинилась, я тебя такую никогда не видел, и цап меня за гачину брюк, и не пускаешь. Я ругаюсь на тебя, гачину вырываю, а ты всеми четырьмя лапами уперлась и – ни в какую. Разозлился я, слегка пнул тебя ногою, чтобы свое место знала, а ты не отпускаешь штанину… Глянул я, а табора уже нет, – с сожалением говорит Сергей. – Костер не горит, и никто уже не поет… К чему бы это, а, Найда? – спрашивает он собаку, поглаживая ее за ухом. – А ведь это ты меня от какой-то беды хотела отвести, я так понимаю этот сон, а я тебя ногой, в благодарность, как и всякий человек, – вздыхает Сергей. – Хотя, если честно, никогда в жизни никого не ударил и не собираюсь…

Найда внимательно слушает Сергея, втягивая воздух чуткими ноздрями, да изредка постукивает по половицам крыльца ее смолоду купированный, короткий хвост.

Судьба благоволила Сереже Скворцову, выпускнику факультета журналистики Московского государственного университета. Приехав из глухой сибирской провинции, Сергей безо всяких протекций и блата легко поступил в престижный вуз. Так же легко учился на излете бурных девяностых годов, дважды попадал на практику в «Комсомольскую правду» и там неплохо зарекомендовал себя. От природы он был наделен быстрым, сообразительным умом, привлекательной внешностью и ценным для журналиста качеством – легко и просто располагал к себе людей. Но, умея разговорить человека, Сергей и сам при определенных обстоятельствах легко мог наболтать лишнего, приоткрыться чуть больше, чем следовало…

Перед защитой диплома его приглашали на работу сразу несколько московских газет, в том числе и набиравшая силу и тираж «Комсомольская правда», у руля которой с недавних пор встали молодые журналисты-дальневосточники. Однако Сергей выбрал родную краевую газету, и на то были у него веские причины.

Пару лет назад, совершенно неожиданно, мать разбил тяжелый паралич. Выписавшись из больницы, на свою любимую работу, в библиотеку, она уже не вернулась, поскольку получила инвалидность и передвигалась по квартире с помощью костылей. Тихие библиотечные бабушки, отдавшие загибающемуся просвещению всю свою жизнь и взамен не получившие от правительства ровным счетом ничего, слава богу, не оставили ее в беде. Это – причина первая. Вторая, не менее существенная, но более безнадежная – одноклассница Лера Осломовская, в которую Сергей был влюблен. Стройная белокурая бестия, пра-пра-правнучка сосланных в сибирскую ссылку гордых польских шляхтичей-бунтарей, унаследовала от своих пра-пра-прабабушек гордый, независимый характер, неземную красоту и мало сознаваемую ею самой страсть к приключениям… Пока влюбленный Сергей учился в университете, Лера успела объехать весь мир, так и не окончив филфак краевого пединститута. Зато она последовательно перебывала манекенщицей, фотомоделью, стриптизершей и бог знает кем еще. Она так умудрилась заполоскать мозги Сереже Скворцову, что и после всех своих перевоплощений оставалась для него самой желанной и неподсудной. А болтали, между тем, о ней в городе много и самое разное…

– Скворец, – сказала она при очередной встрече, через два года после отъезда Сергея на учебу в Москву, – и ты веришь всей этой чуши?! Сережа, ты – самый умный в нашем классе, самый честный и красивый, наконец, как ты можешь даже думать об этом?

– Но в газетах писали, – начал оправдываться Сергей, – что бандиты покровительствуют тебе, что тебя видели в казино с Мармеладом…

– Сережа! – вскинула темные брови Лера. – Я тебя не узнаю… Ты сам будущий журналист, я твои репортажи постоянно в «Комсомолке» читаю, и ты веришь этой газетной брехне?! Да там же все куплены на корню: что им скажут, то они и напишут… Не знаю, как в твоей «Комсомолке», а у нас честный журналист – это нонсенс! Все они продажные, все на кого-то работают…

– Но, Лера, зачем же обобщать? – попытался возразить Сережа. – Как и везде, в любой профессии, журналисты бывают разные…

– Скворец, не спорь со мною! – надула полненькие губки Лера. – Ты там, в своей Москве, ничего не знаешь и не можешь знать о наших газетах… Вы там с жиру беситесь, совсем охренели, честно говоря, а здесь преступников ищете… Главные преступники и ворье за вашими красными стенами сидят, всю страну под себя подмяли, со всех дань берут, как при татаро-монгольском иге, а ты мне про честных журналистов рассказываешь?

До глубины души возмущенный этим бесцеремонным «вы» и «ваши», Сережа нешуточно обиделся на Леру:

– Вообще-то красные стены такие же мои, как и твои, – хмуро ответил он. – А если говорить по существу, – политику я вообще не люблю и в чистом виде ею не занимаюсь. Поэтому не надо мне красные стены приписывать. Они не мои и никогда моими не будут… Там своих хозяев хватает…

– Ну да, вы в своей «Комсомолке» одни светские сплетни печатаете. Кто кого трахнул, кто кого бросил, кто кому дал, – наследница польской шляхты с гордым презрением сощурила бирюзовые глаза, покачивая длинной, стройной ножкой в элегантной черной туфельке. – У вас там, честно говоря, собрались какие-то явно озабоченные мужики… А может, вовсе и не мужики? Уж больно вы любите в чужом белье копаться.

– Знаешь, как это называется? – сумрачно спросил Сережа.

– Как? – насмешливо улыбнулась Лера.

– С больной головы – на здоровую, вот как! Я про тебя спрашиваю, я хочу знать, почему о тебе всякие пакости пишут, а ты мне про кремлевские стены рассказываешь…

– Я не пойму, Скворцов, ты хочешь со мной поссориться?

Сережа этого не хотел.

Еще два года спустя, на преддипломной практике, Сережа Скворцов попал в родной город как специальный корреспондент газеты «Известия». Командировка, как вначале показалось Сереже, была пустяковая, связанная с браконьерством, которым и при советской власти изрядно грешили лесозаготовительные предприятия. Но стоило ему выехать в леспромхоз и поговорить с авторами письма в «Известия», как он понял, что проблему явно недооценил. Заготовка древесины в орехово-промысловой зоне, где испокон века заготавливали орех и брали живицу местные жители, и где каждое «хлебное» дерево десятилетиями кормило конкретную семью, была не только недопустима, но и преступна. Однако же она велась и с каждым годом – все в больших масштабах. И уже начали греметь в кедрачах ружейные выстрелы, а в селеньях заполыхали усадьбы наиболее беспокойных активистов, требующих запретить рубку кедра.

С головой окунувшись в эту проблему, казалось бы, ясную и понятную любому дураку, Сергей очень скоро понял, что ходит по заколдованному кругу, и чем дальше, тем меньше понимает, где правые, а где виноватые. Но самое поразительное было в том, что виновных в этой ситуации он вообще не нашел. Были доведенные до полного отчаяния люди, были вымирающие от голода и безысходности села, жители которых остались без работы и своего векового промысла, был в Москве, за кремлевскими стенами, президент Путин, гарант Конституции, разговорчивый, энергичный, ироничный, и только виноватых в преступном промысле кедра Сережа Скворцов не увидел.

– Я вот что тебе скажу, Сергей Юрьевич, – сочувственно вздохнул бывший директор бывшего леспромхоза-миллионера, бывший депутат Верховного Совета, Герой Социалистического Труда, ветеран Великой Отечественной войны Степан Иванович Слепенчук, – не по Сеньке шапка! Тебе эту проблему не поднять и, знаешь, почему?

– Почему? – спросил озадаченный Сережа.

– А потому, что корни этой проблемы – в Москве. Здесь, у нас, только вершки…

– Да почему в Москве?! – осерчал Сережа. – Почему всегда и всё валят на бедную Москву?А я вот слышал, что у вас здесь всеми лесными делами заправляет некая Боярыня… Но вы мне о ней почему-то не говорите?

Степан Иванович приподнял правую кустистую бровь, внимательно всмотрелся в Скворцова и с усмешкой сказал:

– Ну, вот видишь, кое— что ты все-таки узнал… А на Москву валят, Сережа, потому, что там законы пишут. И такие хитрые там у вас законы пишут, что по ним все леса, реки, фабрики и заводы, золото, нефть и газ, платина и алмазы, наши леспромхозы, рыболовецкие артели и прочая, прочая давно уже москвичам принадлежат. Они сидят там, сволочи отмороженные, прости господи, в Барвихе или в Сочи, в кабаке или казино, а по всей Руси нефть качают, последнюю рыбу долавливают, последний лес на нет сводят, спирт гонят и пшеничку растят, чтобы доходы со всего этого у московских ушкуйников оказались. У них глаза уже, как щелки в копилке, они жиром заплыли, от них уже на всю страну смердит, а они все хапают и хапают… И плевать они хотели на пухнущих от голода людей, на пачками вымирающих ветеранов… А что касается Боярыни, она лишь передаточное звено: через нее деньги в Москву перетекают, только и всего. Но здесь, у нас, она очень большой человек, поскольку через криминал все к своим рукам прибрала.

– Ну, и как мне с нею связаться? – живо поинтересовался Сергей.

– А зачем? – Степан Иванович с любопытством посмотрел на него. – С мельницами пободаться хочешь?

– Хочу! А главное – хочу понять, что же это за люди, откуда они у нас взялись и почему не видят, что они творят…

– Молод ты еще, Сережа, ой, молод! – усмехнулся Слепенчук. – Смотри, не попасть бы тебе в большую беду. Ныне хоть и другие времена, а беспредел прежний творится… Ну, а телефончик запиши, телефончик я тебе дам. К ней-то тебя вряд ли допустят, а вот с ее холуями, может, и поговоришь…