Читать книгу На заре. Повесть - Вячеслав Злобин-Алтайский - Страница 3

Кабинет был просторным, а стол мне достался под единственным, но огромным окном. Светлое место было. Здесь я работал не один и от скуки не морочился. Трудиться приходилось много, я был целиком захвачен делом и радовался своему новому положению.

Кроме нас с Баляйкиным сидела здесь та самая Белла Семеновна, как было сказано ранее – бдительный секретарь парторганизации. В основном заправляла она энергетикой цеха. Сразу надо подчеркнуть: любила она очень свое рабочее место, прямо как вросшая в нем жила. Казалось порой, что исполняла она как бы функцию смотрящего. Кто вышел, кто зашел, кто что сказал – всем ведала. Ближе к входной двери кабинета сиротливо стоял стол механика цеха Ивана Михайловича Сидякина: он его редко жаловал своим присутствием, всё больше с рабочими на ремонтах пропадал. Так что напичкано нас было там достаточно.

У Беллы Семеновны глаза были добрые. Подчиненные на себе испытывали и ее заботу, сходную с неким ярким эротическим порывом, и острастку в виде пухленького кулачка. Одним словом, прикипали к ней, как к родному человеку, и за глаза нежно называли ее «мамой». Но деспотические замашки ее правления скрыть было невозможно. Кой-кто мне обронил словечко об этом в запале досады. Она, как та египетская Клеопатра, удостаивала вниманием своим ласково и почти пламенно, но избыток чувств к избраннику часто оборачивался потом, с точки зрения морали, фатальным убийством. Головы возлюбленных имели символическое значение для египтянки. В их богатой коллекции она видела свое совершенство.

Белла Семеновна была, знамо, попроще. Все порывы, присущие царственной особе, в ней были глубоко сокрыты и не настолько очевидны. И яды на своих жертвах она не испытывала. Любила она работников своих каким-то почти небесным чувством, во благо общего дела. А общее дело для Беллы Семеновны и было первой сутью ее жизни. А если не было общественного интереса в объекте ее внимания, то он становился для нее совсем и не объектом, а просто неодушевленным предметом.

Есть важное обстоятельство. В пору своей молодости Белла Семеновна, когда уже была замужем, начинала делать свою карьеру с ведомственной электрической подстанции. Она, как и все дежурные работники подстанции, почти с надрывом способностей ежегодно сдавала экзамен на допуск к электроустановкам. (Хочу заметить, что всё, что рассказываю о ней, является сущей правдой, построенной на познаниях и непосредственном участии ее производственной подружки – моей тетушки.)

Ограничивать свои способности и энергию ежегодной сдачей экзаменов на допуски и только для Беллы Семеновны становилось бесперспективно и скучно. Смысла и высоких целей в этом не просматривалось. Как-то раз муж ее, Михаил – рядовой электрик «Водоканала», сумрачным зимним вечером коротал время на кухне за стопкой. Его лучший друг и товарищ Семен Маслаков, такой же простой работяга, сидел на расстоянии протянутой руки. Белла Семеновна отсутствовала. Она категорически отрицала посиделки без праздника и повода. Называла это пустым и вредным делом.

Потом приятели не помнили, но кому-то из них пришла в затуманенную голову гениальная мысль, которая стала судьбоносной. Идеи, способные перевернуть жизнь, иногда возникают и приходят не так уж и редко в дружеском застолье, когда реальность уже плохо воспринимается. Но с такой изощренной и дальновидной силой, которая посетила одного из друзей, рождаются совсем исключительно.

Суть замысла была проста, но глубока. Шустрому Семену поручалось как большому профессионалу своего дела взять шефство над Беллой Семеновной. Что значит «взять шефство»? Вести ее совместно с мужем Михаилом к цели. А цель – диплом энергетика! Техникум – вот на что они дерзнули!

При таком обороте дела дальнейшая карьера Беллы Семеновны должна была быть обеспечена. Какой стимул имел в этом деле Семен? Безусловный! Его корысть заключалась в том, что он со своим горлом, крепко заразившимся самогоном, и громким голосом имел неоспоримые шансы на место более высокое – бригадира. Его тогда тоже в коллективе ценили, но уж больно пощипывали за неравнодушное пристрастие к мутным градусам жизни.

Вот уже три года минуло, как их идея фикс реализовалась. Белле Семеновне было, по моим прикидкам, около сорока лет.

На рабочем месте она сидела смирно, иногда часами, и ее большой бюст, словно гипсовый, возвышался величественно над столом. Казалось, она пребывала в мудрой задумчивости.

Периодически женщина выдергивала со стола, из высокой стопы, какую-нибудь папку, например, протокол прошедшего накануне партсобрания, с видимым удовольствием на лице делала пометки на полях, вносила изменения в тексты выступлений и прений. Знала она толк в подготовке правильных речей, потому что на этом деле собаку съела. Или брала другую папку и записывала планы предстоящих технических мероприятий по профилактике и ремонту вверенного ей оборудования. После поднимала трубку телефона и, сверив, например, свое видение мероприятий с мнением планового отдела управления, корректировала намеченное. Не забывала и о согласованиях с парткомом, например, кого подтянуть в кандидаты партии, а кому из членов ее устроить головомойку.

Одним словом, ее дела шли полным ходом, работа кипела.

– Сережа, как тебе твоя должность – осваиваешь, нравится? – переключила она внимание на меня с участливой заинтересованностью, почти с материнской заботой. Я оживился после продолжительной тишины, прерванной этим вопросом.

– Да уж, какая там должность, Белла Семеновна! Главное для меня – процесс, а должность – это у Баляйкина. Приятно быть рабом процесса – творчество играет, да зажигает. В этом весь и фокус…

– А сам-то он только указания дает? – в ее добрых глазах под локонами светлых волос будто чертики пробежали.

– Да нет, по фильтрам-то прыгаю я – положено, а Геннадий Евгеньевич записывает и уточняет мои действия. Потом переношу все на планы. Вроде как все слаженно.

– Да уж, у «чебурашки», – понизила она голос, – всё всегда ладненько. Только по фильтрам прыгать ему некогда. Главное у него – грязь в отстойниках. Вот что для него самое главное!

– Как это? Белла Семеновна, какой интерес может представлять грязь? Как-то непонятно ваше определение! – с нескрываемым недоверием отреагировал я на вызов.

– Ты что, Сережа, в темном лесу живешь? В технологию вникаешь, а смысла грязи не видишь?!

У нее лицо было круглое, как мячик. После этих слов «мячик» приобрел бежевый цвет, на нем появились розовые пятна с каким-то странным, потусторонним, если можно так выразиться, зеленоватым оттенком.

– А что в грязи-то той можно увидеть? Помыли, почистили отстойник, и даже бациллам там ходу нет. План выполнен, и зарплата есть. Всё, вроде бы, на логике построено! – продолжал недоумевать я, пытаясь уловить подвох в ее словах.

– Помыть, почистить?! – Она подставила ладонь ко рту, отгораживая тем самым звук своего голоса от входной двери. Зрачки забегали испуганно, почти панически.

– А ты залезь в отстойник, когда его остановят. «Чебурашка» постоянно всем зудит: «Ох, какие ужасные условия труда, ох, какие горы грязи ворочать приходится – уму непостижимо!» Вот и проверь, сколь постижимо, а сколь непостижимо там, в процентовках. А результат, в худшем случае – двойной счет! А куда огромные зарплаты уходят и как – почти неведомо, только домыслы! Ради такой кормушки можно и бабочкой порхать. Всё в цветочках – не жизнь, а праздник! – она многозначительно заглянула в мои глаза и приложила к губам указательный палец. – Но я тебе ничего не говорила. Язык держи на замочке, понятно?

– Чего уж там… – Я растерянно проглотил слюну, словно язык, и широко раскрытыми глазами уперся в круглый лик доброжелательницы.

Этот ее выпад, по моим понятиям, не соответствовал статусу царственной особы. Думаю, Клеопатра была выше всяких кляуз и шкурных интересов. Ей нужны был Египет или в целом Римская империя, безграничная любовь подданных, но не жалкие придворные интриги. Есть схожесть целей у таких властных особ: они стремятся к установлению полного общественного баланса.

Белла Семеновна, возможно, опасаясь выстрелить в молоко и навлечь на себя гнев сильных мира сего, действовала предельно собранно, осторожно. Она, похоже, потихоньку втягивала простой люд, таких, как я, например, к созданию обстановки нетерпимости и неприятия всего сомнительного. В этом, кажется, и видела свое назначение. И всё же, если быть объективным, интриги царского двора никто не отменял. Таким человек был во все времена – на роду, видно, у него так написано.

Вот только верил тогда я в диалектический разум. Согласно этой теории бытие должно исправлять сознание. Но сознание – вещь тонкая, и исправлять его способна логика стыда, а не интриг. Итак, сделал я для себя вывод, цели общие, но методы разные. Диалектическая нестыковка, и принципиальная! Справедливость не может исходить из парадигмы прошлого.

Мои размышления по поводу общественного поиска правильных идей были прерваны, когда в кабинет вошла наш сменный инженер Марина Чанцева.

Вот если бы она была Клеопатрой, подумалось вскользь мне, то я бы точно стал Юлием Цезарем. Но, увы, я даже на Онегина не тянул, так как был зависим от общественных интересов. Онегин был свободен в своем выборе, а я чувствовал оковы возможностей и незначительность своей персоны. Хотя амбиции играли, само собой.

Марина Станиславовна была женщиной очень даже миловидной, молодой, хотя уже с двумя детьми. Она явилась, как красно солнышко, и осветила лучами своего обаяния мои романтические чувства. Она всегда их задевала… Однако о ней несколько позже.

– Белла Семеновна, у нас насосная встала! Хозяйственный насос! – Ее лицо в испуге исказилось, а в обычно звонком, но сейчас подавленном тревогой голосе прозвучали панические нотки.

Энергетику цеха этих слов хватило, чтобы понять: промедление в ее действиях смерти подобно. Белла Семеновна оторвалась от стула, чтобы, видимо, что-то немедленно предпринять, но быстро осела, осознав, что нужно действовать наверняка и с головой.

Она схватила трубку телефона и быстро стала накручивать номер.

– Миша, скорее соображай! У нас встал хозяйственный насос! – с достоинством, но и с какой-то просительной интонацией прозвучало это обращение к своему мужу.

Я доподлинно знал, что Михаил не разделил бы мое мнение о том, что его жена звезд с неба не хватает, и жизнь за нее, думаю, отдал бы.

– Так-так, подстанция… Ну быстрее… Да-да, РЭУ… Да-да, фидер… Так, да – точно, Семен!.. Всё поняла, если что, будь на проводе… – завершила она диалог и перезвонила на подстанцию. Затем вместе со сменным инженером стремглав покинула помещение.

Объясняю непосвященным. Остановка хозяйственного насоса – было редким событием. Всё внутреннее обеспечение комплекса водой могло привести к аварийным последствиям. В сооружениях многое держалось на гидравлике, в том числе важные для безаварийной работы задвижки. Если они «сядут», вода пойдет не по трубам, а через край. Короче – будет потоп!

Из чувства сопричастности я пошел в диспетчерскую. Посмотрел на уже родные мне датчики и счетчики. Ради любопытства спустился в фильтровальные залы. Уровень воды был высок, но вскоре, пока я тратил время на обзор сооружений, гидравлика в задвижках зашипела. Это была победа! Оперативность действий сработала!

В кабинете сидела раскрасневшаяся Белла Семеновна, а перед ней почти танцевал, переминаясь с ноги на ногу, Семен Маслаков. Неприятный душок сивухи исходил от него. Редкие волосы на голове топорщились, как лук-батун на грядке. В красных глазах, даже в небритом, покрытом щетиной подбородке и на потрескавшихся губах читалось довольство. Однако когда я вошел, мне показалось, что тон разговора из возвышенно-восторженного перешел в возвышенно-укорительный.

– Вот полюбуйся, Сережа! – призвала меня к обсуждению ситуации Белла Семеновна. – Это мурло – в огонь и в воду, просто писаный красавец! Но, Семен, – она тут же переключилась на бригадира, – еще обеда не было, а ты уже в ауте. С первыми петухами начинаешь выпивать?

– Это как же, мамочка, с петухами-то? – не дошло до него, а язык, похоже, одеревенел.

– Какая-такая «мамочка»?

– Родная – какая же еще!

– Еще пуще!.. Петухи утром поют, а ты водку глотаешь. Так, что ли, выходит?

– Ну, Б-е-е-лочка Семеновна, – умилительным взглядом блеснул Семен, и голосок его стал такой ангельский, – ведь я же от души стараюсь! Я всегда готов к любым катаклизмам! Всегда, как солдат, на посту!

– Уйди с глаз моих долой, пока докладную на тебя не настрочила. Если еще догонишься – в вытрезвитель сдам, прямо с работы. Под белы рученьки уведут солдата…

– Что ты, что ты, мам… товарищ начальник, не позволю себе. Точно… Сказал – сделал! – с трудом ворочал языком Маслаков и, кажется, верил своим словам.

– Валяй давай отсюда и не крутись такой на работе, на глазах! Иди домой, проспись, мерзавец. Если что – вызову… – с безнадегой добавила Белла Семеновна.

– Вот и оскорбления посыпались! – разочарованно, но в то же время философски заметил бригадир. – Нет, Белла Семеновна, я больше ни-ни, будь спок… Сейчас только умоюсь, и всё, как в соборе Василия Блаженного, будет…

– Ладно уж, достал. Тоже мне «блаженный»! – и она словно плюнула от души в спину уходящему герою сегодняшнего дня.

Тут хотелось бы замолвить словечко об этой слабости Семена. Рассказывала о том, со слов самой Беллы Семеновны, моя тетя. Все знали, что Маслаков часто бывал «под мухой». Для его организма это была постоянная страсть. Каждый вечер после работы он доводил себя этим делом так, что падал без чувств. Такое удовольствие могло длиться с ним, не совру, месяц уж точно. Притом, кроме хлеба, Семен не потреблял ровным счетом ничего. Казалось, что измывался над своим организмом он, как деспот. При этом глаза съезжали к носу, скулы выпячивались из-под кожи, подбородок словно затачивался острым ножом, и весь он становился, будто тень скелета своего. Доходило порой и до «белочек». Тогда Семену становилось страшно от присутствия этих млекопитающих, он пугался и давал задний ход. Приходило, значит, протрезвление. Процесс шел три недели. С этого момента начинались изнурительные события для его жены. За всё то времечко он поглощал столько пищи, сколько не успел съесть за свой прошедший локаут. Жена, измотанная кухней, жаловалась, что муж изводил все продукты в ноль. Семен успевал не только вычищать все кастрюли, но и варево собачье за милую душу прибирал. Собака их худела, как он накануне. Повизгивала тоскливо, попрошайничала. А он по-прежнему сметал всё подряд…