Читать книгу Небожественное. Рассказы, притчи и сказки - Vysheslav Filevsky - Страница 4

Поверхность планеты ОО представляла собой водяную бездну. А посреди бездны сей зеленел большой остров – райская пажить с виду. На самой возвышенной части его жил отшельник. Днём и ночью он стоял на каменном столпе, молился и пророчествовал:

– Покайтесь, оокцы, ибо только покаянием и спасётесь от гибели верной и неминучей. В храмы, в храмы все! Коли миром хотя пять минут простоите в молитве на коленях, услышит бог наш и помилует… —

А, надо сказать, гибель и в самом деле приближалась. И милость требовалась. Потому как опускался остров в бездну, и всё скорее и скорее. Какая уж тут молитва, какое покаяние? – Бежать надобно, уплывать, в смысле… Куда? – Того оокцы не ведали. Но полагали, что лучше устремиться в неизвестность, чем тонуть безропотно и верно.

– Опомнитесь, соплеменники, – вещал меж тем отшельник, – какие ладьи не построите, а не спасётесь, коли не будет благословения на то бога нашего. И погибнете от голода и жажды в окиян-море, и плотью друг друга насыщаться перед смертью будете…

– Бррр, ну и пророчества, – говорили оокцы, злобно поглядывая на холм, где отшельник на столпе стоял. И ковчеги ладили.

Ковчег

Что же до молитвы, то не нуждались оокцы в ней. Разве в виде присказки употребляли. Какая молитва? – Деньги делали, совокуплялись, пьянствовали, чревоугодничали, сквернословили – и счастливы-то как были, не высказать… Может ли в молитве счастье быть? – Да не смешите.

Смотрел отшельник со столпа своего и видел не райские виды, а жижу духовную, зловонную. И не насельников счастливо время проводящих, а мерзких гадов ползучих. Видел – и плакал.

– В бездну опускается родина-мать наша за грехи тяжкие, – вещал он. —

Да только кто бы его слушал. «Узколобый мракобес, из ума выживший», – говорили про него. А отшельник и иное говорил:

– Не бежать надобно вовсе, не ковчеги ладить, а жизнь переменить на корню.

– Ну вот ещё, жизнь менять, – возмущались оокцы. – Нет уж. Познали мы счастье – с тем и остаться хотим. И не отступит от нас бог наш в прихотях наших…

Так-то оно так, скажу я вам. Да только кроме бога оокцев было и повыше нечто. Оно не знало легенд, сказок да обиходов храмовых. А просто несло воздаяние. А воздаянием за счастье оокцев оказывалось утопление их. Так-то вот жизнь устроена оказывалась гадко. И оокцы, матерясь весело, ладили посудины свои.

Отшельник же ослеп и оглох от горя и отчаяния. Уж не видел он болота смрадного, духовного. Не слышал стука топоров, молотков да визга пил. А представлялась взору его Родина. Родина новая, святым окиян-морем омытая от нечисти соотечественников. А тех со всеми их мерзостями как не бывало. Ангелы одни небесные, кто во плоти, а каких очертания угадывались только. Смотрел на них отшельник и радовался. И говорил так-то:

– Настанет время, и вот, вижу, настало уже, когда устремятся на Родину великую нашу разумные существа со всей Вселенной. – И он в самом деле видел и разумел, что вот тот-то ангел с такой-то планеты, а этот – с другой. – Устремятся, соберутся, чтобы слиться в молитве сладостной и яроогненной. И настанет тогда рай небесный на земле нашей. Вся Вселенная поклонится нам и стремится будет идти путём оокским…

Остров меж тем стал опускаться уже скоро. Насельники бросали дела недоделанные, в ладьи прыгали, в ковчегах зачинялись.

– А старый дурак, возьмём может, утопнет ведь? – говорил то тот, то другой.

– Давай-давай, отчаливай, – прерывали таковых. – Его пусть бог его и спасает: он милостивый. —

А бог планеты ОО такого чуда, как возрождение острова из бездны, явить не мог, несмотря на всю его милость… Я знаю, он очень хотел, но… И у богов есть свои ограничения в чудесах. Царствовал великий Закон Воздаяния, правду жизни творил. Какие уж тут боги…

Если бы отшельник мог видеть, то не нашёл бы он на водной глади ладей да ковчегов, потому как уплыли они далеко уж. Ангелов видел он, бытийствующих на прекрасной Родине его. Бога планеты ОО, ходящего с улыбкой меж них, семью бога… И так видение сие любезно было отшельнику, что не почувствовал, как вода коснулась щикотолок его, до пояса дошла и до горла аж дотянулась. Он проповедовал. Вот уж одна голова возвышается над водами. И только, когда вода в рот ему устремилась, возмутился отшельник сердцем своим. Выругаться захотел, да только бульканье получилось…

Долго он не мучился, потому как плавить не умел. Побил руками по воде, поорал- поорал да и утоп. Его большая зубастая рыба-кит съела.

И вот плывёт себе эта рыба, кит этот, переваривает отшельника и чует в себе нечто эдакое дивное. И понимает себя не рыбой уж, а неким светочем подводным. Потому как открылось ему то, что никакой рыбе неизвестно. Дух отшельника киту-рыбе передался, вот что… И уж как хотелось киту этому сообщить прочим рыбам об откровении высоком, да великое Непостижимое речи ему не дало… «А что толку речь давать киту-рыбе, – „думало“ Непостижимое, – когда его всё равно не поймут? Пусть так плавает да благодать обретённую в себе носит. А то, не ровён час, его и загрызть за откровение божественное могут… Как пить дать загрызут…»

А рыба-кит помаялась-помаялась счастьем своим, да и злобой изошла от того, что высказать его не могла. Тут откровение и пропало, как не было.

Ну а оокцы земли новой не нашли, потому что не было её. По окончании припасов ели друг дружку потихоньку, с более слабых начиная. Ели – и всё вдаль глядели из-под ладошек, не покажется ли земля посередь воды. Земля не показывалась. Не было на то воли великого Непостижимого. Поевши всех, последние с ума посходили да в окиян-море бросились. Одного из них наша рыба-кит увидела. Увидела – и обрадовалась. Благодати, вишь ты, снова захотелось ей. Проглотила она оокца того – и глаза вылезли. «Ну и гадость», – успела подумать рыба, отравилась и умерла…

Вот и сказка вся про планету ОО, отшельника её да кита-рыбу. Не нравится – помилосердствуйте.