Читать книгу Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин - Страница 5

При вегетарианцах Хрущёве и Брежневе мы порой позволяли себе выходки, которые при людоеде Сталине могли бы нам дорого обойтись. Под словом «вегетарианцы» я не имею в виду, что эти вожди мяса не кушали – ещё как кушали! Я просто хочу сказать, что они ели только животных, но вот людей они не ели, или ели редко. Если когда и посылали кого на заклание, то только что для поддержания порядка, чтобы народ не забывался и знал своём есто. Поскольку большой кары за шалости не ожидалось, в дни нашей оттепельной молодости мы были, как сорвавшиеся с привязи жеребцы, и позволяли себе дурить и даже чуть-чуть дразнить власть.

Контактов в те годы с заграницей было мало, а потому одним из самых любимых розыгрышей было «косить под иностранца», то есть строить из себя нечто импортное. Валяли мы дурака иногда для дела, но чаще просто так, по врождённому авантюризму. Хотели позабавиться и в собственных глазах выглядеть эдакими Остапами Бендерами. Вот несколько баек из того далёкого прошлого.

* * *

Был у меня друг Женя Волокитин, которого я эпатажно на французский манер звал «Жан», а он меня «Жак», что, как нам тогда казалось, соответствовало русским вариантам наших имён. Пишу про него «был» потому, что его давно уж нет. При жизни это был талантливый художник-дизайнер, заядлый турист, да и немножко авантюрист. Думаю, что эти слова турист и авантюрист где-то в их глубине сильно связаны.

Однажды мы с Жаном отдыхали летом в Крыму, в Коктебеле. Разумеется «дикарями», то есть сами по себе. В одни день, вдоволь нанырявшись среди поросших водорослями валунов и на ужин настреляв бычков из самодельных подводных ружей, два дружка Жан-Жак отправились погулять по местному рынку. Пешком туда от нашей палатки, что стояла на самом берегу моря, было минут сорок ходу.

Перед тем, как пойти на базар, мы надели на себя рубашки с тремя латинскими буквами «UPI», которые сами же на них и нарисовали. Эти буквы означали «Уральский Политехнический Институт», где я тогда ещё учился, а Жан уже его закончил. Он был старше меня на пять лет. Чтобы подурачиться, мы с ним говорили на «иностранных» языках – Жан по-английски, который он неплохо знал, а я на эсперанто, который никто, кроме меня не знал. По крайней мере на базаре, куда мы и направлялись. День был жаркий, в небе носились стрижи, трещали кузнечики и солнце пыжилось во всю свою крымскую мощь. С моря нас обдувал влажный бриз, слизывая дорожную пыль с загорелых физиономий, делая тем прогулку приятной и полезной.

Рынок был, хоть и южный, но, в отличие от настоящих восточных базаров, какой-то тихий и по-советски пришибленный. Фрукты-овощи продавались с лотков, а то и просто были разложены на земле – на деревянных ящиках или брезентовых подстилках. Меж ними озабоченно ходили курортники с тяжёлыми авоськами, приценивались к фруктам и что-то покупали. Мы с Жаном с вальяжным видом медленно дефилировали посреди рядов и через темные очки эдак свысока на всё посматривали. Иногда к нам подходили самые любопытные и наблюдательные курортники и спрашивали, кто мы такие и что эти три буквы на рубашках означают? Мы на корявом русском языке отвечали, что сокращение UPI значит информационное агентство «United Press International». В общем-то это было правдой и агентство новостей действительно было известно под такой аббревиатурой – тут мы не врали, хотя, разумеется, никакого отношения к этому агентству ни мы с Жаном, ни наши рубашки не имели. Но мы и не говорили, что имеем, так что всё было честно, без обмана. Тем не менее, на нас смотрели уважительно и за нами ходил небольшой табунчик зевак – в кои-то веки увидишь живых иностранных корреспондентов на коктебельском базаре!

Мы медленно шли по базару, а впереди нас бежала молва. Когда мы изредка эдакой небрежной походкой подходили к лоткам, на которых лежали сочные персики и груши, торговцы нам приветливо пожимали руки, широко улыбались и угощали лучшими плодами, а денег брать не хотели, хотя мы предлагали. При этом они, как по заказу, говорили нам “Карашо”, почему-то думая, что если они будут коверкать русское слово, иностранцы поймут лучше. Наевшись до отвала дармовых фруктов, мы отправились назад в свою палатку на берегу Бухты Барахты, где и пожарили на ужин бычков, настрелянных с утра.

Когда лето подошло к концу и в институте должен был начаться учебный год, я улетел обратно домой, а у Жана оставались ещё несколько дней отпуска и он решил съездить в Севастополь, посмотреть, что это за город. Там он снял койку в домике-развалюхе недалеко от центра и пошёл прогуляться по набережной. Как обычно, ему опять захотелось повалять дурака.

На городской набережной он направился к бабке, что сидела у мусорной корзины напротив памятника затопленным кораблям. Она бойко торговала семечками, пересыпая их из мерного гранёного стаканчика в газетные кулёчки. Жан подошёл и спросил её, почём семечки и жареные ли они? Причём спросил по-английски. Бабка оторопело на него посмотрела, а потом, ни слова не говоря, сгребла своё имущество в хозяйственную сумку и, подобрав подол, рванула по улице с неестественной скоростью. Вспомнив свою комсомольскую юность и что она обычно делала в моменты сомнений, бабка направилась прямиком в милицию доносить на подозрительного покупателя.

Вскоре к Жану на набережной подошли два милиционера с бабкой на прицепе за их спинами. Они строго потребовали предъявить документы. Жан сыграл изумление, подал свой паспорт и спросил, естественно по-русски, “что случилось и в чём дело?” Бабка взвизгнула из-за милицейской спины и закричала:

– Ой мамочки! Он же раньше всё по иностранному говорил, а тут вдруг чисто по нашему. Шпиён он! Как есть, шпиён!

Милиционеры бабку приструнили, чтобы народ не баламутила, но паспорт забрали и повели Жана в отделение. Там стали выяснять, кто он и откуда и почему говорил на набережной этого военно-морского города на иностранном языке. Он прикинулся эдаким лопухом и сказал, что ничего такого не было, говорил он только по-русски, и, скорее всего, бабка на солнце перегрелась и это ей примерещилось. Дежурный по отделению сказал, что разберётся и велел пока запереть Жана в обезьянник. Там его продержали два дня, правда вкусно кормили из соседней шашлычной, а потом отдали паспорт и сказали, что если он ещё раз так пошутит, то ему придётся плохо.

В общем, он себе отпуск в Севастополе слегка подпортил. Знал бы, что так получится, мог бы сэкономить на койке – в обезьяннике-то он ночевал бесплатно.

* * *

В молодости была у Жана в жизни одна страсть – он обожал все индийское. Книжки про Индию читал, занимался йогой, что в тогда в Совке совсем не поощрялось, любимый его фильм был “Бродяга” с Раджем Капуром. Да и сам он был похож на йога. У него в роду были грузины и он унаследовал от них эдакий восточный облик. Внешне немного напоминал танцовщика Махмуда Эсамбаева, да и сам любил исполнять индийские танцы. Был строен, поджарист, со смуглым лицом, орлиным взглядом и при случае легко мог сойти за индуса, или, как он говорил, за «индюка», вкладывая в это слово только самый положительный, даже нежный смысл. У женщин он пользовался большой популярностью, но подружек себе подбирал соответственно своему вкусу. Все его девушки были похожи на индианок – невысокие, смуглые, волоокие, с длинными прямыми волосами, хоть сари надевай. Он, впрочем, предпочитал “сари” снимать. Тем не менее, никогда ни одного настоящего «индюка» и ни одной подлинной «индюшки» он живьём не встречал. Только видел в кино или на фотографиях.

Однажды было объявлено, что в наш город приезжает индийская правительственная делегация во главе с премьер-министром Джавахарлалом Неру и его дочкой Индирой Ганди. Жан страшно возбудился и сказал, что никак не может упустить случай пообщаться с настоящими индусами. Когда я усомнился, что ему удастся к ним близко подойти, он мне сказал, что у него есть идея и он к делегации обязательно пробьётся. Уж очень ему хотелось посмотреть вблизи на Индиру Ганди, которая была в его вкусе.

– Ты что, она ведь в два раза тебя старше, – сказал я, – ей уже под пятьдесят. Зачем она тебе, такая старуха?

– Жак, – ответил Жан, – поживи с моё и поймёшь, что старая – значит опытная.

Короче говоря, выкинул он вот какую штуку.

Индийская делегация прибыла в город и проехала по улицам на “Чайках” и прочих чёрных “волгах”. Хотя накрапывал осенний дождик, вдоль улиц плотно стояли люди и гэбешники и радостно махали индийскими и красными флажками. Уже под вечер гостей привезли в оперный театр, где должны были проходить сначала приём, а потом торжественное собрание с городской знатью и в заключение – концерт в честь индийского гостя. Прямо, как в опере “Садко”, что шла в том театре накануне.

Перед самым началом торжеств у театра появилась странная мужская фигура, завёрнутая от шеи до лодыжек, как египетская мумия, в белую простыню. Это Был Жан. На ногах, несмотря на холодную осень, у него были сандалии, а на голове намотана чалма, сделанная из махрового полотенца. На его лбу меж глаз была губной помадой нарисована красная точка. У театра, притопывая на осеннем уральском ветру, стояла охрана в штатском. Когда стражники увидели это чучело, шаркающей походкой плывущее ко входу, то решили, что один из индюков отбился от стада. Поскольку, как и Жан, они отродясь не видели настоящих индусов, то совершенно не усомнились в подлинности субъекта и Жана беспрепятственно пропустили внутрь – не спрашивать же документы у важного индийского гостя! В театре тоже всё сошло: местные начальники и охрана не поняли, что это самозванец – не слишком были они сильны в тонкостях индийского гардероба, тем более, что на лицо он был самый что ни на есть индус. И точка. Я имею в виду на лбу точка. Кто их, индусов знает, может у них там принято ходить в театр с полотенцем на голове? А настоящие индусы из делегации, увидев такое странное зрелище, вероятно решили, что это часть представления на восточную тему, которым хозяева собираются тешить гостей, и дальше, вероятно, будет ещё смешнее.

Жан прошёл в фойе, где гости и хозяева стояли, пили шампанское, заедали икрой и беседовали. Там он сразу отыскал глазами Индиру Ганди и прямиком к ней направился. Заметив этого странного субъекта, она сама пошла к нему навстречу с вопросительным взглядом в волооких глазах. Жан, надо отдать должное его деликатности, склеил ладони лодочкой под подбородком, как заправский индус, поклонился и сказал по-английски:

– Вы меня, мисс Ганди, извините, я мечтал с вами познакомиться и потому так оделся, чтобы подойти. Мне очень приятно с вами поговорить. Это для меня такая честь.

Индира, тоже дама деликатная, но от смеха не могла удержаться – ткнула пальцем в его красную точку на лбу и говорит, что такой знак Бинди носят только индийские женщины, а он вроде как мужчина и у него на лбу это выглядит, как шутка, причём несмешная. Хотя сама при этом хихикала. Жан страшно смутился, и стал ладонью эту точку Бинди стирать. Помада сразу размазалось по лбу алыми полосами и добрая Индира достала из сумочки свой платок и лоб ему вытерла. Потом взяла его под руку, причём у Жана от удовольствия чуть язык не вывалился, отвела в сторону и стала расспрашивать, что это у него за тяга такая к индийскому народу? Жан стал было ей объяснять, но тут подошёл какой-то сикх в настоящей чалме, видимо охранник, и что-то ей шепнул. Тогда она Жану сказала, что ей надо прямо сейчас идти на сцену, там всё начинается, и попросила, чтобы когда он будет в Дели, обязательно позвонил в её канцелярию и сказал секретарю, что она ждёт его звонка. Жан, разумеется, пообещал, что как только – так сразу.

Выйти из театра оказалось ещё проще, чем войти. Он спокойно прошёл мимо охраны у входа, постоянно складывая ладони лодочкой и кланяясь налево и направо, а потом вышел на улицу. Забежал за угол, размотал с себя простыню и полотенце, скрутил всё в узел, сел на трамвай и поехал домой.

А в Индию он так и не попал. Когда советская власть кончилась и уже можно было туда съездить, у него к индийской культуре интерес как-то утих – женился (кстати, жена его чем-то смахивала на индианку), дети подрастали. Стало не до Индии.

Кроме того, Индиры Ганди уже не было в живых. Её к тому времени убили собственные охранники сикхи.

* * *

Учась на третьем курсе UPI, то есть УПИ, в любительской киностудии своего института я делал разные короткометражные фильмы. Как-то на кинофестивале таких фильмов одна моя картина заняла первое место. На заключительное заседание фестиваля, где вручали премии, приехала делегация польских киношников. Там был знаменитый режиссёр Анджей Вайда, который только что представил в Москве свой новый фильм “Пепел и Алмаз”. Вместе с ним была его главная кинозвезда Беата Тышкевич – как сказал бы Гоголь, дама приятная ну совершенно во всех отношениях! Меня, как победителя конкурса, посадили в зале рядом с очаровательной Беатой и поэтому я уже ничего другого вокруг себя не замечал. Даже не помню, как мне вручали приз. Я неотрывно пялился в её захватывающее декольте, чем она, кстати, была даже довольна и эдак обнадёживающе на меня поглядывала. По крайней мере, так мне по молодости лет казалось. Жаль, что этот милый эпизод моей биографии не по теме нашего повествования. А по теме то, что в дополнение к призу мне полагалась бесплатная поездка в Венгрию снимать там документальный фильм о стране. Приз – призом, но чтобы получить разрешение для выезда даже в соцстрану у меня ушло почти полгода на сбор множества документов и хождения по всяким комиссиям, которые должны были засвидетельствовать мой высокий морально-политический облик (про Беату я им ничего не говорил, а то бы зарубили). Но как бы-то ни было, я в Венгрию поехал и там сам стал иностранцем, хотя венгров это совершенно не волновало. Нормальные ведь люди.

В Будапеште моё внимание привлекли многочисленные плакаты и флаги – все зелёного цвета. Сегодня я бы сразу подумал про мусульман, но тогда эта зелень была по поводу Конгресса Эсперанто, международного искусственного языка. Однажды, когда я в одиночку обедал в маленьком ресторанчике в Буде, я обратил внимание на группу весёлых людей в зелёных шапках и таких же галстуках – цвета эсперанто, то есть надежды. Речь их мне показалась знакомой, чуть похожей на русскую. Я подошёл к их столику чтобы познакомиться. Оказалось, это была болгарская делегация на конгрессе и говорили они по-болгарски, но все прекрасно понимали по-русски. Я быстро сошёлся с этими чудными людьми, они меня сагитировали изучить эсперанто и мы вместе хорошо провели время. Звали их просто – Балю Балев, Генчо Генчев, Никола Николов и так далее. С некоторыми я потом более десяти лет до самого своего отъезда из Союза переписывался на эсперан то. Где-то лет через пять после нашей первой встречи в Будапеште я получил письмо из Софии от Генчо Генчева, где он писал, что будет по делам в Москве и хотел бы там со мной повидаться.

Я прилетел в Москву и мы встретились в гостинице «Интурист», где у нег о был номер, и он попросил меня показать ему столицу. Когда мы спустились вниз из его комнаты и собрались выходить из фойе на улицу, на одной двери я заметил вывеску “Отдел Обслуживания Иностранцев”. Поскольку Генчо был иностранец, мы туда зашли, чтобы узнать, как его могут обслужить. За столиком сидела милая девица, которая сказала, что это называется “консьерж сервис” и она для Генчо может заказать такси, столик в ресторане, а также билеты в любой театр или на концерт.

И вот тут у меня в голове щёлкнуло. Надо сказать, что я всегда был заядлым театралом и не могло быть для меня большего удовольствия, чем посмотреть хороший спектакль (были в жизни и другие радости, но не о них тут речь). Однако в Москве, не имея там связей, купить билет в театр на что-то стоящее было просто немыслимо. Я сразу уши навострил и у этой девицы спрашиваю:

– На любой спектакль, говорите? Прямо на сегодня?

– Да, – говорит, – что только хотите. Вот список на сегодня – выбирайте.

У меня прямо глаза разбежались, а Генчо, хотя неплохо говорил по-русски, ничего не понимает и вопросительно на меня смотрит. Я его на эсперанто спрашиваю, не хочет ли он вечерком пойти в театр? Он говорит “хочу” и тогда я выбрал Театр Сатиры, где в тот вечер шла “Женитьба Фигаро” Бомарше с Андреем Мироновым. Девица сказала, что билеты будут готовы через час и мы пошли погулять по городу. Я поводил Генчо по улицам недалеко от гостиницы, а где-то через час мы вернулись, купили билеты и тем же вечером сидели на лучших местах второго ряда в театре Сатиры. Спектакль был чудный, но бедный Генчо быстро задремал – всё же ему смотреть спектакль по-русски было трудно. А я понял главное – чтобы покупать билеты у “консьержки” в отеле, надо назвать только номер комнаты и имя, но никаких документов не требуется. Ну и важно ещё выглядеть по-иностранному. Этим методом покупки в Москве театральных билетов я пользовался все последующие годы, пока не уехал из Союза.

Я понимал, что косить под американца или француза у меня не выйдет. Английского я тогда не знал, а мои немецкий и французский языки были на таком уровне, что лучше и не соваться. Да и внешность тоже была не слишком западной – сразу бы раскусили по совдеповской одёжке, обуви фабрики «Скороход» и блеску в глазах. Поэтому я решил прикидываться болгарским туристом по имени Генчо Генчев. Говорил я на хорошем русском языке, хотя и с болгарским акцентом. Такие штуки я умел делать. В Болгарии есть поговорка: “Курица не птица, Болгария не заграница”, но для “консьержки” болгарин всё равно иностранец, несмотря на не слишком западный облик и блеск в глазах.

С тех пор, каждый раз, приезжая в Москву, я сразу шёл в одну из гостиниц, где селили иностранцев, например, в «Белград» или «Будапешт». Сначала я поднимался на один из этажей, чтобы изучить нумерацию комнат, а потом спускался к местной “консьержке”, что обслуживала иностранцев, и говорил что-то вроде (с болгарским акцентом, разумеется):

– Здравствуйте, я Генчо Генчев из комнаты 1234. Что сегодня в Большом Театре? Ах “Спартак” с Плисецкой… Хм, ну что-ж я пожалуй возьму один билетик.”

Так я пересмотрел в Москве все лучшие спектакли от “Гамлета” с Высоцким на Таганке до “Трамвая Желание” в театре Маяковского. Даже в самые последние дни перед эмиграцией, когда у нас с женой уже вместо паспортов были только выездные визы со штампом Голландского консульства, я по тому же рецепту купил билеты на концерт Райкина в Кремлёвском Дворце. Это был единственный случай, когда почти никакого обмана не было – советского гражданства нас лишили, а стало быть мы в те дни были самыми настоящими иностранцами. Так что всё по честному. Почти…

* * *

Году где-то в 76-м мне надо было поехать в Москву на научную конференцию по моей основной специальности – медицинским приборам. Конференция начиналась сразу после праздника Дня Победы и я стал готовиться к поездке. Но была проблема – где в Москве остановиться? Снять гостиницу в центре было немыслимо, если ты не принадлежишь номенклатуре или нет у тебя серьёзного блата. Я не принадлежал и не имел. Командировочные, вроде меня, обычно жили в Москве у родственников или друзей. Были у меня в Балашихе под Москвой родственники, но не хотелось селиться так далеко и я поделился этой проблемой со своим добрым знакомым Аркадием Борисовичем Гординым.

Гордин был гений всяческих сделок. Он работал на какой-то незаметной должности, но был, что называется, великий “шмузер” – знал нужных людей, был элегантен, обаятелен, полезен и вхож в самые невероятные сферы. Он был нужен всем. У него был талант организовывать сделки, сводить разных людей, которым было что-то надо, но достать сами не могли. Тогда Гордин выстраивал эдакую бартерную цепочку и замыкал её в кольцо. Например, я хотел А, но у меня было Б, а у вас было В, хотя вам было нужно Б, а скажем, вон тому дядьке было необходимо В, а у него было А, которое хотел я. Тогда Аркадий Борисович лихо всё увязывал, и в результате я давал вам Б, которое вам было нужно позарез, а вы отдавали В тому дядьке, а дядька, взамен, отдавал мне А. Каждый получал, что хотел и все были довольны и ему благодарны. Родись Аркадий Борисович в Америке, был бы он почище Трампа. Но судьба определила ему Совок и приходилось этому гению бизнеса крутиться при советской власти.

Короче говоря, я сказал Аркадию Борисовичу, что мне негде в Москве остановиться и он обещал, что ни-будь для меня выкрутить. Через пару дней он позвонил и сказал, что устроил мне в Москве гостиницу “Украина” с заездом 8 мая, то есть, накануне праздника. Попасть в эту высотную гостиницу можно было только по невероятному блату или через Интурист, если вы иностранец. А он это устроил мне, простому советскому смертному! Чудный был человек. Когда я сказал жене, что еду на конференцию в Москву и буду жить не где-нибудь, а в “Украине”, она заявила, что нечестно такую радость иметь одному и она поедет со мной, так что радость делилась пополам. Или удваивалась – это, как посмотреть.

Прилетели в Москву и прямо из аэропорта поехали в эту высотку сталинских времен. Пока добрались до “Украины”, было уже поздно. Город был украшен к празднику, на стенах домов сверкали гирлянды огней, и, несмотря на поздний час, в фойе гостиницы толпился празднично одетый народ. Мы зарегистрировались, получили номер и когда зашли с нашими чемоданчиками в лифт, увидели, что там стоит лифтёрша в халате мышиного цвета и какой-то коротенький толстячок в чёрном костюме и галстуке бабочка. Вид у него был явно заграничный. Услышав, что мы попросили наш двенадцатый этаж по-русски, лифтёрша просияла и сказала:

– Вот хорошо-то! Вы по-иностранному понимаете? Этот вот гражданин чего-то просит не по-нашему, а я не понимаю. Может вы разберёте, что ему надо?