Читать книгу «Свет и Тени» французских маршалов времен эпопеи неуемного «генерала Бонапарта» (Тулон, 1793 – Ватерлоо, 1815): от Бернадота до Мармона - Яков Николаевич Нерсесов - Страница 5

Сугубо фактологическая версия биографии одного из наиболее своеобразных военачальников Франции конца XVIII – начала XIX вв., маршала Империи (19 мая 1804 г.), князя Понтекорво (5 июня 1805 г.), принца-регента Швеции (1810—1818), короля Швеции и Норвегии (5 февраля 1818 г.) под именем Карла XIV Юхана, основателя шведской королевской династии Бернадоттов, царствующей в Швеции и поныне, Жана-Батиста-Жюля Бернадотта (26 января 1763 г, По, департ. Нижн. Пиренеи, обл. Наварра и Беарн – 8 марта 1844 г. Стокгольм, Швеция, в возрасте 81 года, похоронен в церкви Риддархольмен), прозванного «Сержантом красивые ноги» (Sergent belle jambe) и «Гасконцем» (Le Gascon), дважды кавалера Ордена Почётного Легиона (Высший Офицер – 12 июля 1804 г. и Большой Орёл – 2 февраля 1805 г.) и множества европейских наград, в том числе, российских орденов Святого Андрея Первозванного (30 августа 1812 г.) и Святого Георгия 1-го класса (25 августа 1813 г.), может выглядеть примерно так!?

…Этот выходец из семьи прокурора сенешальства По Анри Бернадотта (1711—1780) и его супруги Жанны де Сент-Жан (1728—1809), 3 сентября 1780 г. поступил на военную службу солдатом пехотного полка Брассак, 16 июня 1785 г. – капрал, 21 июня 1786 г. – фурьер, 11 мая 1788 г. – старшина Королевского Морского полка. Как убеждённый республиканец сделал блестящую карьеру во время Революционных войн – 7 февраля 1790 г. – аджюдан, 6 ноября 1791 г. – лейтенант 36-го пехотного полка, c 1792 г. служил в Рейнской Армии, в 1794 г. – в Северной Армии, 13 февраля 1794 г. – шеф батальона, 4 апреля 1794 г. – шеф бригады, командир 71-й линейной полубригады, 29 июня 1794 г. – бригадный генерал, 22 октября 1794 г. произведён в дивизионные генералы с переводом в Самбро-Маасскую Армию. Успешно сражался в Бельгии и Германии, отличился в сражениях при Флерюсе, Маастрихте и Альтдорфе, 21 августа 1796 г. ранен пикой в голову при Дейнинге. 4 января 1797 г. – командир 4-й пехотной дивизии в составе Итальянской Армии, 14 июня 1797 г. – командир 3-й пехотной дивизии, отличился в сражениях при Таглиаменто и Градиске.

…Между прочим, с 17 августа 1798 г. он был женат на Дезире Клари (1777—1860), от которой имел сына Оскара (1799—1859), короля Швеции и Норвегии с 1844 г. под именем Оскара I-го…

С февраля по апрель 1798 г. – посланник Директории в Вене, 13 мая 1798 г. – командующий 5-го военного округа, 20 октября 1798 г. – командир 2-й пехотной дивизии Майнцской Армии, 9 января 1799 г. – командир 4-й пехотной дивизии, 5 февраля 1799 г. – командир Наблюдательной армии Нижнего Рейна, с 3 июля 1799 г. по 14 сентября 1799 г. – военный министр, 16 сентября 1799 г. вышел в отставку.

В день государственного переворота 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) отказался присоединиться к генералу Бонапарту, 24 января 1800 г. – член Государственного совета, 18 апреля 1800 г. – главнокомандующий Западной Армии, с 23 сентября 1802 г. оставался без служебного назначения. 14 мая 1804 г. – губернатор Ганновера, 19 мая 1804 г. – маршал Империи, 12 июля 1804 г. – шеф 8-й когорты Почётного Легиона, 2 декабря 1804 г. во время коронации императора в соборе Нотр-Дам нёс украшенный драгоценностями воротник Императорского облачения.

С 30 августа 1805 г. – командир I-го корпуса Великой Aрмии, участвовал в кампании против Австрии, отличился в сражении при Аустерлице. С 14 февраля по 26 сентября 1806 г. возглавлял I-й и V-й армейские корпуса, принимал участие в Прусской и Польской кампаниях 1806—07 гг., 17 октября 1806 г. разбил фельдмаршала Блюхера при Галле, преследовал его и вынудил 7 ноября капитулировать в Любеке и Раткау. В том же году захватил в плен ок. тысячи шведов из отряда полковника графа Густава Мернера, принял их крайне любезно и завоевал их симпатии. 4 марта 1807 г. ранен пулей в голову при переправе через Пассаргу, 5 июня 1807 г. ранен пулей в горло при Спаудене и 10 июня вынужден был оставить армию для излечения.

После Тильзитского мира назначен командующим оккупационной армии и наместником северной Германии, 14 июля 1807 г. – губернатор Ганзейских городов. 7 марта 1809 г. – командующий саксонского контингента, ставшего 8 апреля 1809 г. IX корпусом Армии Германии, 17 мая отбил демонстрацию эрцгерцога Карла у Линца, 9 июля 1809 г. вследствие недовольства Наполеона его действиями в сражении при Ваграме оставил армию и возвратился в Париж.

21 августа 1810 г. риксдаг в городе Эребро избрал Бернадотта наследным принцем Швеции, при условии принятия им лютеранства, 5 ноября 1810 г. маршал был усыновлён тяжело больным шведским королём Карлом XIII-м и фактически стал правителем королевства.

Обострение отношений между Францией и Швецией из-за континентальной блокады привело к оккупации французами шведской Померании в январе 1812 г. В апреле 1812 г. было подписано тайное русско-шведское соглашение, а в августе в Або – русско-шведский договор, по которому Швеция получала Норвегию в обмен на присоединение к антифранцузской коалиции. В марте 1813 г. подписал союзный договор с Австрией, в апреле – с Пруссией и в июле 1813 г. вступил в Шестую антифранцузскую коалицию. Сформировал корпус (28 тыс. чел. и 64 орудия) и после соединения с союзниками назначен в августе 1813 г. командующим Северной Aрмией (ок. 100 тыс. чел.). 23 августа нанёс поражение маршалу Удино при Гросс-Беерене, а 6 сентября маршалу Нею при Денневице, принимал участие в битве под Лейпцигом, затем сражался против датчан и захватил Любек. 14 января 1814 г. заключил мир с Данией в Киле и получил Норвегию в обмен на Померанию. После того как в Норвегии, не признавшей Кильского договора, вспыхнуло восстание, Бернадотт двинул туда войска, но, не желая продолжения кровопролития согласился на личную унию Норвегии и Швеции с сохранением норвежской конституции.

В 1815 г. отказался войти в состав новой коалиции против Франции.

Спустя три года – 5 февраля 1818 г. – вступил на престол Швеции под именем Карла XIV Юхана.

Интересно, что основатель новой шведской королевской династии, бывший республиканский сержант носил на груди татуировку «Смерть королям» (Mort aux rois) (вопрос спорный – Я.Н.) и до конца жизни не знал шведского языка…

В тоже время в его биографии возможны и некоторые нюансы!

…Начнем с того, что в юности он готовился к профессии юриста, но ранняя смерть отца оставила семью без средств к существованию, и Бернадотт был вынужден в 1780 г. поступить в королевскую армию, начав службу рядовым солдатом в Брассакском пехотном полку. Участвовал в колониальных экспедициях, в одной из которых (в Индии) был тяжело ранен и попал в плен к англичанам (1783).

После освобождения из плена продолжал службу, и на пятом году ее был произведен в капралы. В 1788 г. перешел в морскую пехоту.

К началу Французской революции (1789 г.) дослужился до чина старшего сержанта. Революцию Бернадотт принял восторженно, т. к. она открывала честолюбивому гасконцу возможности для военной карьеры. Во время первых народных волнений в Марселе Бернадотт спас своего командира полка от самосуда разъяренной толпы, за что был произведен в офицеры (1791 г.).

С началом Революционных войн Бернадотт – в рядах Северной армии (1792 г.). Выдающаяся личная храбрость, находчивость и решительность молодого офицера были замечены командованием уже в первых боях и способствовали его быстрому продвижению по службе.

В начале 1794 г. он был назначен командиром батальона, через 2 месяца произведен в полковники и выдвинут на должность командира полубригады. В этот период Бернадотт сражался под командованием генерала Клебера, являясь одним из его ближайших сподвижников. За отличие в сражении при Флерюсе (26 июня 1794 г.) произведен в бригадные генералы, а в октябре того же года – в дивизионные генералы (в ту пору высшее воинское звание в армии Французской республики).

Командуя дивизией в Самбро-Мааской армии (генерал Журдан), отличился при взятии Маастрихта. Успешно действовал и в кампаниях 1795 и 1796 гг. на Рейне. Проявил себя как один из выдающихся дивизионных командиров. В начале 1797 г. во главе 20-тысячного корпуса направлен с Рейна на подкрепление в Итальянскую армию генерала Бонапарта. Командуя дивизией, с отличием действовал в сражении на р. Тальяменто (16 марта 1797 г.), при штурме Градиска (19 марта 1797 г.), занял Триест.

Но уже в это время между своенравным гасконцем и амбициозным корсиканцем главнокомандующим Бонапартом возникают серьезные разногласия, вскоре переросшие во взаимную неприязнь, сохранившуюся на все последующие годы, особенно со стороны Бернадотта. После заключения перемирия с австрийцами (апрель 1797 г.) Бонапарт под благовидным предлогом (доставка в Париж трофейных знамен, что считалось почетным поручением) удалил Бернадотта из армии.

Во время пребывания Бернадотта в Париже на юге Франции, главным образом в Марселе, вспыхнули спровоцированные роялистами волнения. Усмирить их Директория поручила Бернадоту. Это поручение он выполнил успешно, не прибегая к вооруженной силе.

Затем Бернадотт вернулся в Итальянскую армию и снова вступил в командование своей дивизией. После заключения Кампоформийского мира (17 октября 1797 г.), завершившего войну республиканской Франции с Австрией, Бернадотт был переведен в армию, формировавшуюся на западном побережье Франции. Когда ее командующим был назначен Наполеон Бонапарт, то Бернадотт демонстративно отказался служить под его командованием и просил для себя другого назначения. Директория просьбу Бернадота удовлетворила: он был возвращен обратно в Итальянскую армию, а затем назначен послом в Австрию (1798 г.).

Дипломатическая деятельность Бернадотта была короткой. Уже через несколько месяцев за бестактность в проявлении своих республиканских убеждений в монархической Вене он был отозван во Францию и назначен командующим Обсервационной армией на Верхнем Рейне (1798 г.).

В ходе кампании 1799 г. Бернадотту удалось не только сдержать натиск превосходящих сил противника, но и нанести ему ряд поражений, в том числе овладеть крепостью Мангейм.

С июля по сентябрь 1799 г. Бернадотт занимал пост военного министра Французской республики, проявив незаурядные административные способности. Однако его тесные связи с якобинцами, отстраненными от власти летом 1794 г., отдельные группы которых он вместе с генералом Журданом пытался объединить в партию и возглавить ее, вызвали подозрение Директории. В результате Бернадотт был снят с должности и уволен в отставку.

Перевороту 18 брюмера (9 ноября 1799 г.) Бернадотт не сочувствовал, но и не осмелился открыто выступить против него, да и возможности такой он не имел, находясь не у дел. Тем не менее сторонники Наполеона Бонапарта, пришедшего в результате переворота к власти во Франции, учитывая нелояльность Бернадотта, включили его в список лиц, подлежащих изгнанию. Но Бонапарт, несмотря на свое негативное отношение к Бернадоту, все же вычеркнул его из этого списка. Такая странная, на первый взгляд, снисходительность первого консула к своему явному противнику объяснялась, видимо, прежде всего его уважением к корсиканским нравам и обычаям с их патриархально-родовым менталитетом. Поэтому немаловажную роль в судьбе Бернадота сыграла, по всей вероятности, его косвенная принадлежность к клану Бонапартов, заступничество свояка Жозефа Бонапарта и его жены (сестры жены Бернадотта), не угасшее чувство Наполеона к когда-то любимой им женщине, ставшей женой Бернадотта, а также тайный расчет Наполеона привлечь на свою сторону, хотя и строптивого, но талантливого генерала.

Таким образом, фортуна в очередной раз улыбнулась Бернадотту. Отставной генерал благодаря счастливому для него стечению обстоятельств сумел не только избежать жалкого удела изгнанника, но и вернуться на военную службу, продолжить свою так блистательно начатую военную карьеру.

Первый консул Наполеон Бонапарт назначил Бернадота командующим Западной армией и членом Государственного совета.

В 1800—01 гг. Бернадотт подавил последние очаги восстания в Вандее и восстановил мир и спокойствие в этой мятежной провинции, до предела опустошенной за несколько лет ожесточенной гражданской войны.

Заглушив свою былую неприязнь к Бернадотту, Наполеон предпринимает активные усилия для привлечения этого человека в число своих ближайших сподвижников. В 1804 г. он назначает Бернадота генерал-губернатором Ганновера, награждает Командорским крестом ордена Почетного легиона и производит в маршалы Империи.

В 1805 г. Бернадотт получает Большой крест ордена Почетного легиона (высшая награда в наполеоновской Франции). В 1806 г. Наполеон делает его владетельным князем Понтекорво.

Однако все эти почести и награды не изменили отношения Бернадотта к Наполеону. В начале 1805 г. до императора доходят слухи о враждебных высказываниях Бернадотта в его адрес. Он рассматривает возможность удаления неблагодарного родственника из Франции путем назначения его послом в США. Но начавшаяся вскоре война с Австрией заставила Наполеона отложить реализацию этого замысла. Бернадотт назначается командиром I-го корпуса Великой армии.

В кампанию 1805 г. Бернадот ничем особенным себя не проявил. Даже в решающем сражении под Аустерлицем он не участвовал в боевых действиях (? – знак вопроса – мой, Я.Н. – так ли это?), возглавляя армейский резерв, который так и не был полностью введен в сражение (? – знак вопроса – мой, Я.Н. – так ли это?).

В войне 1806—07 гг. Бернадотт снова командовал I-м корпусом. 14 октября 1806 г., в день, когда французская армия сражалась с пруссаками при Йене и Ауэрштедте, Бернадотт умудрился уклониться от участия в обоих этих сражениях (при Йене он никак не мог быть, так как шел на совсем другом фланге наполеоновского наступления – Я.Н.), за что подвергся гневу Наполеона, угрожавшего ему даже военным судом. Правда, затем Бернадотт приложил немало усилий, чтобы как-то реабилитировать себя. Он организовал стремительное преследование остатков разгромленной прусской армии, в ходе которого взял штурмом город Галле, захватил много пленных и большие трофеи, а под Любеком принудил к капитуляции крупный отряд прусского генерала Блюхера – удалого гусара, просто так в плен не сдававшегося.

В кампанию 1807 г. в Восточной Пруссии действия Бернадотта также отличались противоречивостью. Он храбро сражался при Морунгене [13 (25) января 1807 г.], но снова уклонился от участия в генеральном сражении с русскими войсками при Прейсиш-Эйлау [27 января (8 февраля) 1807 г.] (что не совсем так – Я.Н.). Во время этой кампании Бернадотт дважды был ранен (оба ранения пулевые – в голову и шею) и оставил армию еще до завершения боевых действий (в начале июня).

В 1807—09 гг. – генерал-губернатор Ганзейских городов в Германии. В войне с Австрией 1809 г. командовал IX-м (саксонским) корпусом Великой армии и снова проявил себя не лучшим образом, а в решающем сражении этой кампании – при Ваграме (5—6 июля 1809 г.) – вообще действовал крайне неудачно. Тем не менее это не помешало Бернадотту в целях саморекламы в приказе по корпусу объявить своих саксонцев, которые на одном из этапов сражения позорно бежали с поля боя, а заодно и себя, чуть ли не героями битвы. Узнав об этом, Наполеон пришел в ярость и публично отчитал Бернадотта за нескромность и очковтирательство, а его корпус приказал расформировать. Лишенный командования маршал покинул армию и уехал в Париж.

В конце лета 1809 г. Бернадотту было поручено сформировать и возглавить 30-тысячную Северную армию, предназначавшуюся для разгрома высаженного англичанами в Голландию крупного десанта. Однако Бернадотту (вступил в командование 15 августа 1809 г.) не довелось проявить себя и здесь: англичане начали эвакуацию еще до подхода возглавляемой им армии. Как только опасность миновала, Наполеон в сентябре 1809 года сместил Бернадотта с поста командующего армией и послал его генерал-губернатором в Рим (1810 г.).

Пробыв в Риме несколько месяцев, маршал подал в отставку, которая Наполеоном была сразу же принята. Этому событию предшествовали следующие обстоятельства. В 1806 г. войска Бернадота захватили в плен до 1,5 тыс. шведов. Рыцарское отношение к пленникам и их последующее быстрое освобождение Бернадоттом очаровали шведов и принесли последнему большую популярность в Швеции. Это сыграло решающую роль в решении шведского парламента об избрании Бернадота наследником шведского престола при бездетном и безнадежно больном шведском короле Карле XIII. Наполеон, хотя и не был доволен таким выбором шведов, тем не менее не стал препятствовать отъезду своего маршала в Швецию, но сначала он приказал ему оставить французскую службу.

Вообще-то это было довольно странное соглашение для обеих сторон. Оно было инициировано шведами, стремившимися таким образом угодить всемогущему Наполеону (истинные отношения между французским императором и его маршалом оказались вне поля зрения шведов) и в благодарность за это рассчитывавших избежать нависшей над Швецией угрозы присоединения к континентальной блокаде, грозившей ей разорением. Наполеон же надеялся, что, отпуская своего маршала в Швецию, он приобретет очередного послушного вассала. Ни одна из этих надежд не оправдалась. Хотя вызванный к императору перед отъездом в Швецию Бернадот и отказался дать ему обязательство никогда не поднимать оружия против Франции, но вынужден был подчиниться категоричному требованию Наполеона сразу же присоединиться к континентальной блокаде и объявить войну Англии, что шло вразрез с национальными интересами его нового отечества.

По прибытии в Стокгольм бывший якобинец перешел в лютеранство, был усыновлен шведским королем под именем Карла Юхана, назначен регентом королевства и фактически с этого времени (1810 г.) стал управлять страной.

В 1812 г. Наполеон, обвинив Швецию в нарушении условий континентальной блокады, захватил шведскую Померанию. В ответ на это Бернадотт 24 марта (5 апреля) 1812 г. заключил союз с Россией, направленный против Наполеона.

После оставления французами Москвы он разорвал с Наполеоном дипломатические отношения (октябрь 1812 г.), а весной 1813 г. присоединился к Шестой антифранцузской коалиции, образовавшейся после поражения Наполеона в России.

В мае 1813 г. 30-тысячная шведская армия в главе с Бернадоттом высадилась в Померании. После Плесвицкого перемирия Бернадотт возглавил Северную армию союзников численностью свыше 100 тыс. человек (июль 1813 г.).

Однако действия Бернадотта в кампании 1813 г. носили недостаточно решительный характер, он явно уклонялся от решительных столкновений с французами. Сражения при Гросс-Беерене [11 (23) августа 1813 г.] и Денневице [25 августа (6 сентября) 1813 г.], в которых войска Северной армии последовательно разгромили армии маршалов Удино и Нея, были выиграны не благодаря усилиям Бернадотта, а скорее вопреки. Главную роль в этом сыграли прусские войска, а также бегство с поля сражения саксонцев, не пожелавших сражаться против своего бывшего начальника, пользовавшегося среди них большой популярностью. То же самое произошло и в «битве народов» под Лейпцигом [4—7 (16—19) октября 1813 г.], когда саксонские войска в самый разгар сражения неожиданно изменили Наполеону и повернули оружие против французов.

После разгрома наполеоновской армии в Германии Бернадотт двинул свои войска против союзницы Франции – Дании и принудил ее к капитуляции (январь 1814 г.).

Основные силы Северной армии, действуя затем в Нидерландах, так и не перешли границы Франции. После взятия союзными войсками Парижа Бернадотт прибыл в поверженную французскую столицу, имея тайную надежду сменить Наполеона, когда тот отречется от престола (в 1812 г. на такую возможность ему намекал русский император Александр I). Но холодный прием, оказанный соотечественниками, считавшими его предателем, а также решительный отказ большинства европейских монархов поддержать претензии бывшего якобинца на французский трон, быстро рассеяли все иллюзии Бернадотта о французской короне. Будучи от природы человеком неглупым, он быстро уяснил сложившуюся ситуацию и покинул Францию.

В том же 1814 г. Бернадот присоединил к Швеции Норвегию, но на следующий год был вынужден уступить Пруссии последнее шведское владение в Германии – так называемую шведскую Померанию.

В 1818 г. Бернадотт вступил на шведский престол, который занимал 26 лет. За 3 года до его кончины Бернадотту сообщили из Франции, что 2 декабря 1840 г. в Париже состоится торжественная церемония перезахоронения доставленных с острова Св. Елены останков Наполеона I, и немногие дожившие до этого дня ветераны наполеоновских походов надеются увидеть на церемонии прощания с великим императором и его, бывшего маршала Империи Бернадотта. Но Бернадотт остался верен себе. Отклонив это приглашение, он заявил: «Передайте им, что я тот же, кто когда-то был маршалом Франции, а теперь всего лишь король Швеции…»

Франция не простила своего отступника. Уже в XX столетии на месте крепостных укреплений, когда-то защищавших Париж, французы проложили бесконечно бегущее кольцо бульваров. Их назвали в память героев великой эпопеи Первой империи – девятнадцати наполеоновских маршалов. Этот мемориал в честь ближайших сподвижников Наполеона на полях сражений уникален и не имеет аналогов нигде в мире. Имена еще четырех маршалов Империи и самого императора увековечены в названиях улиц и площадей французской столицы. В этом славном перечне не нашлось места только трем наполеоновским маршалам, запятнавших себя предательством перед императором, Францией и ее народом. Среди этих троих есть и Бернадотт.

Как и большинство наполеоновских маршалов, Бернадотт крупным полководческим талантом не обладал и за всю свою долгую боевую карьеру ни одной победы, имеющей стратегическое значение, самостоятельно не одержал. Но вместе с тем это был храбрый солдат, отважный офицер и способный генерал. Как военачальник Бернадотт не был лишен ярких военных дарований, хотя Наполеон, надо сказать, и невысоко оценивал военные способности своего маршала, считая, что тот в ходе сражений часто допускал чрезмерную осторожность и непозволительную медлительность. Однако столь суровая и категоричная оценка императора не совсем объективна, на ней в немалой степени лежит печать субъективизма, обусловленная целым рядом причин личностного порядка.

Выдающаяся личная храбрость и точный глазомер на поле боя, умение в решающую минуту вдохновить и увлечь за собой войска, завидное упорство в достижении поставленной цели и целеустремленность в действиях являлись отличительными чертами Бернадотта как военачальника.

Он пользовался большой популярностью среди своих подчиненных, проявлял о них неустанную заботу, старался по мере возможности не рисковать понапрасну их жизнями.

Бывший сержант, немало лет усердно тянувший солдатскую лямку, «дитя революции», как тогда называли ему подобных, разделял со своими солдатами все тяготы и лишения походно-боевой жизни, не чурался есть с ними пищу из одного котла.

Типичный гасконец, пылкий, отважный, неуживчивый, красноречивый, не упускавший случая лишний раз прихвастнуть и пустить пыль в глаза, Бернадот тем временем умел бывать скрытным и немногословным, и в целом как личность он обладал особым даром обаяния.

Бернадотт сделал блистательную военную карьеру еще в годы Революции, к которой примкнул с огромным воодушевлением и под знаменам которой долгие годы отважно сражался с ее многочисленными врагами.

В многочисленных боях и сражениях Революционных, а затем наполеоновских войн, Бернадот был неоднократно ранен. Первыми наставниками Бернадотта на боевом поприще или, как принято говорить теперь, его «крестными отцами» были знаменитые вожди революционной армии генералы Клебер и Журдан.

Когда шведский король Карл XIV умер, то его придворные, к своему величайшему изумлению увидели на груди своего усопшего монарха татуировку «Смерть королям!» (вопрос спорный – Я.Н.)

К вышеизложенному необходимо добавить еще один штрих, характеризующий личность Бернадота. Этот пылкий революционер, ярый якобинец, а затем строптивый сподвижник императора Наполеона I, нередко в своих действиях и поступках руководствовался узким, своекорыстным расчетом, преследовавшим прежде всего достижение собственной выгоды.

Кроме французских наград Бернадот был кавалером высших орденов Швеции, Австрии, Пруссии, Италии, Испании, Дании, Саксонии, а также высшей боевой награды Российской империи – ордена Св. Георгия 1-го класса, которым он был награжден осенью 1813 г. за победу в сражении при Денневице…

И наконец, «развернуто-оценочная» версия биографии одного из самых неоднозначных маршалов наполеоновской империи выглядит примерно так!

…Маршал Империи (с 19 мая 1804 г. по 21 августа 1810 г.), князь Понтекорво (с 1806 г. по 1810 г.), кавалер множества европейских военных орденов (в том числе, двух престижнейших орденов российской империи – Ор. Св. Андрея Первозванного от 30.08.1812 и Ор. Святого Георгия 1-го класса от 25.08.1813), но лишь двух степеней французского ор. Почётного легиона, король Швеции и Норвегии (с 1818 г.), основатель шведской королевской династии Бернадоттов Жан-Поль-Батист/Баптист (Жан-Батист-Жюль) Бернадотт (25/26.01.1763/64?, По, Беарн – 8.03.1844, Стокгольм), безусловно, один из наиболее колоритных военных как во времена революционных, так и в эпоху наполеоновских войн.

Этот амбициозный приятель и ровесник знаменитого революционного генерала Моро, обладал импозантной внешностью: высокий, стройный, с длинными локонами иссиня-черных волос, крупным орлиным носом, сверкающими глазами и очень красивыми… ногами. Недаром еще на заре его военной карьеры сослуживцы ехидно прозвали его «Сержант-красивая ножка»!

Вот уже два века о нем принято писать или саркастически, либо уважительно, поскольку его главный оппонент-«узник» о-ва Св. Елены генерал Бонапарт признавал, что «… я могу обвинять его лишь в неблагодарности, но не в измене». И это при том, что в ту пору бывший французский император уже предпочитал со всеми своими недругами (и тем более, «коллегами по ремеслу»! ) сводить счеты, выставляя их в самом неприглядном виде!

Так, кто же он на самом деле – Жан-Поль-Батист Бернадотт, единственный из всех своих французских «собратьев по оружию» той поры, ухитрившийся ухватить «жар-птицу» за хвост и стать королем Швеции и Норвегии Карлом XIV Юханом?

Так случилось, что один из самых знаменитых полководцев Франции появился на свет, когда его родина, «не солоно хлебавши», выходила из самого грандиозного военного «мероприятия» XVIII века – Семилетней войны (1757—1763). Несмотря на то, что первые упоминания о Бернадоттах относятся к XVI в. и семейство Бернадоттов было зажиточным и почтенным, но о дворянстве говорить не приходится. Хотя его мать, и была урожденной де Сен-Жан, но всего лишь дочерью фермера, впрочем, достаточно состоятельного и влиятельного в своем округе.

…Между прочим, современные историки полагают, что все предки Жана-Поля-Батиста по отцовской линии принадлежали к простому слою ремесленников, а приставка «де» у его матери, как впрочем, и у всех женщин, вступавших в брак с Бернадоттами (это всего лишь название дома, из которого они происходили), вряд ли говорила о ее дворянском происхождении, скорее, нося чисто декоративный характер. По сути дела, отец будущего маршала Франции был первым в роду, кто сумел если не «выбиться в люди», то, по крайней мере, стать уважаемым человеком в своем провинциальном городке…

Родившийся в г. По (Беарн, провинция Наварра, что на границе Франции и Испании) Жан-Поль-Батист – последний (пятый) ребенок в семье почтенного стряпчего или делопроизводителя (порой, в разноплановой литературе идет речь об адвокате) Анри Бернадотта (1711—1780), не имевшего дворянского звания и Жанны де Сен-Жан (Венсан) (1728—1809). К моменту его появления на свет двое из четырех появившихся ранее в этой семье детей уже умерли. Ребенок родился настолько хилым, что по настоянию родителей младенца крестили уже на следующее утро. Таким образом, супруги надеялись уберечь малыша от ранней смерти, что было не таким уж и редким явлением в то время, в том числе, и в их весьма обеспеченной семье.

У Жана-Поля-Батиста были еще старший брат Жан-Евангелист (1756 – 1813) и старшая сестра Мари (1759—1796?). Они не только не пережили своего знаменитого младшего братца, но и ничем особенным в историю не вошли. Зато его благосклонностью оба пользовались весьма активно. Брат в 1810 г. стал бароном Империи, «хранителем вод и лесов» (что-то типа лесничего?), получал приличную пенсию и оставил после себя пару дочерей и сына (Франсуа?), который в ходе ретирады из России Великой армии в 1812 г. вроде бы сгинул в плену на территории Лебедянского уезда Тамбовской губернии. Сегодня эта ветвь Бернадоттов вымерла.

Семья маленького и тщедушного в детстве Жана-Поля-Батиста (по прозвищу «Тит`у») жила на улице рю Тран. Нам очень мало известно о его детстве. Но вроде бы уже тогда благодаря буйному темпераменту и непокорному нраву Бернадотт-младший обзавелся парочкой заметных шрамов, украсивших его лоб. Не исключается, что он вместе с братом мог учиться в одном из лучших учебных заведений г. По – школе бенедектинских монахов. Мы не знаем, как будущей легенде французского оружия и «заодно» шведскому королю давались начальные «науки», зато рассказывали, что его любимым занятием в детстве и отрочестве было помогать кучерам (почтальонам) на почтовой станции распрягать и запрягать лошадей. В них он сызмальства знал толк и всю жизнь вплоть до старости сидел в седле, как влитой, мало уступая в этом таким признанным вольтижерам той поры, как его соплеменники-современники Мюрат, Монбренн, Лассаль, д`Опуль, Пажоль, Экзельманс и прочие «лихие клинки».

Известно, что его отец, будучи уважаемым (как судейский чиновник) в городе человеком, стремился направить сыновей, как и многие другие отцы, по своей профессии. Когда младшему исполнилось 15 лет он отправил того на обучение юристом практикантом к своему старому знакомому мэтру Жан-Пьеру Батсаллю (де Бассалю) в прокуратуру при Наваррском парламенте (т.е. высшем судебном органе). Но 31.3.1780 г. (либо 30.3.1781 г.) отец скоропостижно скончался. Семья очутилась в сложной ситуации. Любивший пожить «на широкую ногу» Анри Бернадотт вместо денег оставил после себя долги. Его вдове ничего другого не оставалось, как, продав большой и нарядный дом на улице Тран, перебраться в жилище поскромнее, правда, на той же самой улице. Старший сын вдовы и ее любимец Жан Евангелист, как мог, помогал матери и сестре. А младшенький Жан-Поль-Батист не стал сидеть на шее у матери и брата: из-за тяжёлого материального положения в семье он забросил учебу и выбрал себе профессию по душе. Неожиданно для всех он ушел в… солдаты, причем, вместе со своими закадычными друзьями детства Жаном-Пьером Гре и Луи-Мари де Каном (1765—1844), которые будут следовать за Жаном-Полем-Батистом почти везде.

…Между прочим, если Гре после 1814 г. останется во Франции и не поедет за Бернадоттом в Швецию, то де Кан, известный под прозвищем «двойняшка», которого многие из-за его невероятного внешнего сходства считали братом Жана-Поля-Батиста, отправится за другом в Стокгольм и поселится в королевском дворце. С ним наследник шведского престола будет обсуждать дела во Франции на беарнском диалекте. Де Кан будет вести в Швеции все денежные дела Бернадотта и прочие весьма щекотливые финансовые махинации. Впрочем, его пагубная привычка заниматься с многочисленными подружками любовью прямо на рабочем столем в кабинете во дворце будет раздражать Бернадотта, когда он станет королем Швеции. К тому же, «двойняшка» любил открыто критиковать своего благодетеля за кое-какие необдуманные и неудачные шаги и поступки, что тоже не будет вызывать у Его Королевского Величества особого признания. Со временем надобность в друге детства, как помощнике в разного рода «спецделах» отпадет. Его место займет более толковый и понятливый швед Магнус Брахе. Но Жан-Поль-Батист не забудет дружка на совсем: произведет его во дворянство, даст высокий военный чин, наградит всевозможными шведскими орденами, в том числе, самым престижным – ор. Меча, будет оплачивать все его долги. Кан уйдет в Мир Мрака и Теней всего лишь на несколько недель позже своего знаменитого патрона. Надо сказать, что став королем, Бернадотт никогда не забывал своих старых друзей и бывших подчиненных, часто приглашал их на свою новую родину, старался помочь им материально. Так, он окажет поддержку сыновьям расстрелянного Бурбонами маршала Нея, с которым он издавна приятельствовал, демонстративно пригласит их в Стокгольм, где они какое-то время проживут под его защитой. Весьма резко выскажется он и о расстреле маршала Мюрата, с которым он не дружил, но уважал за былинную отвагу. Будет он поддерживать и находившегося в эмиграции в Италии после реставрации Бурбонов, бывшего министра полиции Наполеона Жозефа Фуше, сыновья которого тоже некоторое время жили в Швеции. Правда, отношение шведов к французам будет настороженным, многие из них будут считать, что король злоупотребляет своим положением. Тот будет прекрасно это понимать и стараться сдерживать своей «души прекрасные порывы»…

В ту пору это было весьма распространенным поветрием среди юнцов, особенно наваррско-гасконского «разлива», в чьих жилах текла горячая смесь баско-кельтско-готско-арабской (мавританской) крови. (Все эти народы в разное время оставили свой «след» в генофонде пограничья Франции и Испании). Человек с оружием во все времена котировался как добившийся признания среди окружающих, в том числе, у сметливо-слабого пола с удовольствием становящегося «утехой воина», хотя бы… на часок-другой. А поскольку у бравых вояк всех времен и народов «звонкие монеты» водились, то зачастую, «не – за так».

Осенью (в августе?) 1780 г. наш юный герой обращается к капитану полка Рояль-ля-Марин (Королевский морской полк), де Лассю, тоже беарнцу, с просьбой записать его в полк и уже 3 сентября он стал рядовым с контрактом на целых 8 лет. (По другим данным свою военную карьеру он все же начал в Брассакском пехотном полку, но со временем перешел в вышеуказанную военную часть.) Полковое депо находилось в Коллиуре – древнем средиземноморском порту вблизи Пиренеев – поскольку сам полк предназначался для службы на островах, в морских портах, за океаном (отсюда и название – «морской»), т. е. был прообразом будущей морской пехоты – престижной армейской элиты.

Так началась военная карьера будущей гордости французского оружия.

Бернадотту повезло: его командиром был еще один беарнец и уроженец По маркиз де Лонс, знакомый с его отцом и по-отечески опекавший новобранца от… «дедовщины» и прочих «радостей» армейской службы. Жан-Поль-Батист попал в роту капитана Шалабри, потом к другому офицеру Брассю и за сметливость, опрятность и подтянутый вид получил прозвище «месьё».

После «учебки» он служит в Тулоне, Бастии и на Корсике – родине своего главного «визави» по жизни. 21 мая 1782 г. его переводят в элитное подразделение полка – роту грендеров капитана Бонневиля. На Корсике наш герой пробыл полтора года, прослужив несколько недель в родном городе Наполеона – Аяччо. Каких-либо замечательных происшествий с Жаном-Полем-Батистом в ту пору не случилось. Но гарнизонная служба не прошла для него даром. Здесь он очень быстро приобрел славу заправского фехтовальщика, и драться на дуэли с этим задирой желающих было мало. Впрочем, для продвижения по службе «это» не играло никакой роли, поскольку только дворяне в нескольких поколениях могли претендовать на офицерское звание.

Но именно на Корсике в июне 1782 г. он заболевает малярией и отголоски этого заболевания (кровохарканье) будут преследовать его всю оставшуюся жизнь, особо досаждая ему в холодной Швеции, где его свитские адъютанты будут вынуждены постоянно носить свежий носовой (для горлового откашливания) платок для своего короля. Ему дают отпуск по болезни на полгода. Наш герой отправился к родным в По, но вместо положенных шести месяцев «задержался» там… на полтора года, порой, задумываясь о необходимости прекратить службу в армии из-за проблем со здоровьем. Во время отпуска «морпех» Бернадотт занимается самообразованием, читает всю доступную ему литературу по военной тематике, в основном, биографического толка. Он с увлечением «проглотил» книгу о знаменитом испанском конкистадоре Эрнане Кортесе, а также жизнеописания известных французских полководцев XVII в. Фабера и Катина.

Заодно он шлифует своего ратное мастерство, в частности, в фехтовании: дерется на дуэли на шпагах в лесу с жандармским офицером Кастэном, серьезно ранит его. Молва гласила, что причиной дуэли могла стать ссора из-за «прелестей» некой любвеобильной дамочки – «утехи воинов». После той наглядной победы Жан-Поль-Батист стал котироваться среди земляков еще выше, чем прежде.

После «окончания отпуска» и возвращения в полк, начиная с 1784 г., Бернадот нес гарнизонную службу в Безансоне, потом в Гренобле (столице провинции Дофине). Здесь, как и до этого на Корсике, всегда энергичный и подтянутый беарнец был на хорошем счету у начальства. Но у него уже другой командир – Луи де Мерль, маркиз д’Амбер, который, несмотря на кличку «тиран», после отменных рекомендаций о Жане-Поле-Батисте от своего предшественника де Лонса благоволит к уроженцу По. Он дает ему ряд ответственных поручений: тренировать рекрутов, инструктировать новичков по фехтованию, организовывать рейды вдогонку за дезертирами. Более того, довольный его отменной службой, он начинает продвигать его по служебной лестнице: капрал, сержант (11 мая 1788 г.), фурьер, сержант-майор, полковой адъютант – и все это за четыре с небольшим года! Интересно и другое: статный и аккуратный честолюбец с хорошими манерами Бернадотт, обожавший красиво одеваться, получает от сослуживцев новое и весьма «пикантное» для мужчины-военного прозвище – «сержант бель-жамб» (по-фран. – Sergent Belle-Jambe) или «сержант с… красивыми ногами» либо «сержант – красивая ножка».

Осенью 1785 г. Жан-Батист снова серьезно заболевает – воспалением легких – дело дошло до того, что когда к нему, бледному и неподвижно лежавшему пришел на осмотр светило медицины Элизе, то его вердикт был однозначен: перед ним труп, который надлежит переправить в морг. Оказавшись там, труп «ожил» когда скальпель ассистента-«паталогоанатома» прикоснулся к нему для вскрытия. Оказалось что у «сержанта—красивая ножка» всего-навсего «приступ апатической усталости»!

В результате «сержант с… красивыми ногами» снова отправился на излечение домой в По. Но тут уже мать явно не пришла в восторг от появления своего младшенького-«больнушки», вновь покинувшего свои «флотские нары» ради домашних харчей. В общем, наш больной герой не задержался у маменьки и навсегда покинул По, вернувшись в в свою часть. Рассказывали, что больше они никогда не виделись, хотя «госпожа-матушка» Бернадотт скончается очень не скоро – почти через четверть века, в 1809 г. Очевидно, так бывает, даже между ближайшими родственниками.

В армии он по-прежнему муштрует новобранцев и… отлавливает дезертиров. Рассказывали, что после того как он умудрился вернуть в часть дезертира, успевшего удрать из нее за… 250 км, его крепко зауважали в офицерской среде за… рвение по службе при любых заданиях. К тому же, незадолго до революции, когда в стране стали все чаще и чаще вспыхивать народные выступления, Бернадотт отличился в своем «первом сражении»: 7 июня 1788 г. он принимал участие в утихомиривании вспышки народного гнева в Гренобле.

Рассказывали, что именно он приказал открыть, в ответ на публичную увесистую пощечину, полученную от подбежавшей к нему разъяренной властями женщины, огонь по безоружной толпе, обрушившей на солдат в ответ град камней. Тем самым, Жан-Поль-Батист показал всем, что, как человек военный, готов действовать быстро, решительно и… без сантиментов. Впрочем, не все согласны с этим фактом, поскольку у Жана-Батиста в ту пору еще не было поломочий на соответствующий (офицерский по своей категоричности!) приказ? Так или иначе, но Бернадотт по-прежнему остается на хорошем счету у полкового начальства. На всех смотрах именно он в первую очередь привлекает внимание высоких комиссий своей запоминающейся внешностью, отменной выправкой и превосходной выучкой.

В общем, почти за 10 лет (!) военной службы Ж. П. Б. Бернадотт, обойдя очень многих своих более старших товарищей по полку, оказался в «трех шагах» от офицерской карьеры. Но всерьез об этом думать, конечно, не приходилось: офицерские чины во французской королевской армии, как, впрочем, и во всех европейских королевских армиях, были зарезервированы в ту пору лишь для дворян.

…Между прочим, обходительный и галантный, отменно сложенный, темпераментный и неутомимый как павиан, Бернадотт очень рано стал пользоваться особым успехом у слабого (но весьма и весьма сметливого!) пола и не отказывал ему, когда та или иная «бедняжка» («молодуха» и не только) «слезно» намекала (просила!) «облагодетельствовать» ее в свободное от службы время. Так, известно, что в Гренобле у него дело дошло до очень «глубокого» романа с документальной фиксаций его у местного нотариуса с некой «девицей» по имени Катрин с говорящей фамилией «Лямур». Закрывая эту тему, скажем лишь, что лихой повеса и ловелас Бернадотт по молодости лет разбил ни одно женское сердце, а в случае со «старой девой» Катрин Лямур по слухам даже был отцом незаконнорожденного ребенка, но бедный малыш умер через несколько дней после рождения…

А потом в самом сердце Франции – в ее гламурно-галантной столице – случилась буржуазная революция, в чье громкое эхо стали напряженно вслушиваться все французы!

Не обошел своим вниманием текущие события и наш герой.

Высокий, красивый, с большим орлиным носом, эгоистичный до мозга костей выходец из Наварры не только выглядел очень импозантно, но и обладал весьма высоким интеллектом. Парадоксально, но историки долгое время предпочитали обходить стороной всестороннюю оценку личности Бернадота, тем более что о его причудливом характере встречаются совершенно противоречивые мнения. Большинство равных ему по званию ненавидело его, считая честолюбцем, приспособленцем сомнительных дарований, человеком, который ожидает исхода событий невдалеке так, чтобы в случае выгоды мгновенно оказаться «при делах», а если обстановка неблагоприятная: «выйти из воды сухим». Он никогда не бросался с головой в водоворот событий. Он вычислял и взвешивал для себя выгоды, которые несет то или иное событие. Вот и теперь Бернадотт по началу присматривался к революции, взвешивал шансы обеих сторон, чем он очень часто занимался на протяжении всей своей жизни, по крайней мере, сознательной.

Законченный карьерист, очень умный и столь же волевой Жан-Поль-Батист полагает, что именно революция даст ему возможность добиться того, о чем он мечтал со времен туманной юности. Очень хитрый, крайне изворотливый и невероятно оборотистый беарнец приложил все свои незаурядные дарования, чтобы вознестись как можно выше на гребнях мутных революционных волн. Своей невероятной работоспособностью, чрезвычайным красноречием (граничащим с краснобайством), природным умением увлекать за собой толпу Бернадотт очень напоминал знаменитого Дюмурье – такого же авантюриста, как и он, правда, не столь удачливого.

Тем более, что именно тогда (в начале 1790 г.) Жан-Поль-Батист совершил отчаянно смелый в эпоху революционной «мути» (когда беспощадное быдло бессмысленно и безнаказанно буйствует!) поступок: действуя решительно и стремительно, спас с несколькими солдатами полка Рояль-ля-Марин от повешения на фонарном столбе в Марселе из-за инцидента с национальными гвардейцами своего… полковника маркиза д`Амбера! Дело в том, что взбунтовавшаяся чернь, облюбовала в качестве виселиц для аристократии именно фонари. Дикие вопли «à la lanterne!!!» («На фонарь!!!») стали неотъемлемой частью французской революции. Правда, защищая своего офицера, Бернадотт чуть не пустил при этом кровь революционным собратьям.

…Впрочем, пройдут годы и над этим полковником вновь «зависнет топор палача» (вернее, нож гильотины): его обвинят в нелегальном возвращении из эмиграции! Бернадотт – в ту пору уже популярный в армии генерал – лично обратился к всесильному тогда «директору» Баррасу, но тот «умоет руки», заявив, что это не его прерогатива. Маркиза д`Амбера, который из-за своей аристократической гордости не захочет бежать по пути из тюрьмы в трибунал, как ему это предлагал Бернадотт, расстреляют в июне 1798 г…

Прибыв в Париж, спасенный тогда полковник сообщил военному министру и королю, как в Марселе его выручил полковой адъютант Бернадотт. Прибывший в Марсель с инспекцией маркиз де Бутилье потребовал, чтобы ему представили героя и высказался в том смысле, что таких служак надо повышать.

После Марселя полк Бернадотта перебрасывают в Ламбаз. Там произошел бунт и все офицеры оказались изгнаны, но Жан-Поль-Батист в этом демарше не участвовал. Затем был Рошфор, о-в Ре, где Бернадотт заработал еще одну серьезную болезнь – ревматизм, от которой он опять-таки будет страдать до конца жизни, особенно, когда поселится в холодной и морозной Швеции. Потом на фоне революционных событий в армии начались серьезные «внутренние маневры» и Бернадотта дважды «прокатили» на выборах в офицеры полка, переименованного весной 1791 г. из Рояль-ля-Марин в 60-й пехотный.

И все же, 7 февраля 1790 г. (?) Жан Бернадот получил свой первый офицерский чин младшего лейтенанта, а марте 1792 г. он уже – лейтенант и его тут же (в апреле) переводят в 36-й пехотный полк, расквартированный в Сен-Серване в Бретани (северо-запад Франции), а затем в Анжуйский пехполк. Ему 29 лет и он снова уходит в отпуск по болезни. Когда Жан-Поль-Батист возвращается в армию, то французы уже вовсю воюют по всему периметру своих восточных границ против монархических Пруссии и Австрии, жаждавших задушить мятежный Париж – колыбель смуты на Европейском континенте. Вот и лейтенанта Бернадотта с его полком, Отечество, оказавшееся в Опасности, направляет на северо-восток – в Страсбург, в Рейнскую армию генерала Адама де Кюстина – «кузницу» многих будущих легенд французского оружия эпохи Наполеона Бонапарта. Там он вскоре принимает присягу на верность революции и знакомится со многими революционными генералами.

…Между прочим, именно во время революции Жан-Поль-Батист Бернадот добавил себе ещё одно имя – Жюль (в честь Юлия Цезаря); такие «античные» переименования были тогда популярны…

Хотя тогда среди королевских офицеров-дворян началось повальное дезертирство, но сколь амбициозный, столь и осторожный лейтенант Бернадотт не спешит с этим «ретирадным маневром». Он дальновидно остается в войсках: благо появляется много свободных офицерских вакансий, способный и энергичный Жан-Поль-Батист готовится к рывку вверх по служебной лестнице на «мутной волне» революционных перемен. Он знает свое место среди солдат, умеет с ними ладить и держать их в повиновении. В пору революционных перемен многие сколь даровитые, столь и решительные военные, в том числе, и из низов, быстро пошли в гору. Для этого у Бернадотта было все необходимое – он был крепким профессионалом и смелым человеком.

Именно в составе Рейнской армии под сразу ставшую патриотически востребованной «Военную песню» (более известную широкой публике, как «Марсельеза» Клода Руже де Лиля) Ж. П. Б. Бернадотт принимает первое боевое крещение под Рюльцхеймом. Тогда он очень во время выводит свою пехоту из-под удара и командование отмечает его умелые действия, беря на заметку статного, способного воздействовать на других, хладнокровного и расторопного в воинской науке лейтенанта, с орлиным взором и смоляными локонами до плеч.

Дело в том, что если по началу массовый энтузиазм и патриотизм граждан позволял добиваться успеха против хорошо вооруженных и вымуштрованных австро-прусских войск, то вскоре стало ясно, что для ведения затяжных кампаний нужна жесткая дисциплина и субординация. Именно для этого в армии появились комиссары Конвента с неограниченными полномочиями, например, правая рука Максимилиана Робеспьера «великий и ужасный» Антуан Сен-Жюст, прозванный современниками «ангелом смерти». Критериями оценки военных стали только успех и победа. Поражение грозило военачальникам самым гуманным из всех способов казни – обезглавливание с помощью гильотины, как, например, это случилось с бывшим командующим Рейнской армией генералом Кюстином. (Рассказывали, что ее изобретатель Жозеф-Игнас Гильотен убеждал власти, что за всю историю человечества это самый совершенный инструмент для мгновенного и безболезненного отрубания головы!?) Дело дошло до того, что если тот или иной генерал к назначенному часу (!) не делал того, что ему предписывалось, то его ждал эшафот. Наиболее шустрые и прозорливые из генералов не дожидались когда за ними придут для ареста и стремительно «делали ноги» (на современном молодежном сленге – «ударяли по тапкам»), перебегая к врагам.

Несмотря на все усердие, которые проявляет Бернадотт в боях, находясь в рядах Рейнской армии, оно не приносят тех лавров, которых он так жаждал: череда неудач и поражений обрушиваются на «рейнцев». И если некоторые особо одаренные военные смогли даже в такой ситуации стяжать себе лавры, то Бернадотт, в котором все сильнее проглядывает неуемное честолюбие и тщеславие, считает, что он ничего не добьется, находясь в Рейнской армии. Вот он и пишет рапорт о своем переводе поближе к родным местам – в Пиренейскую армию, где положение на театре военных действий выглядело получше, нежели в Германии. Там, как он предполагал, ему удастся, наконец, возвыситься во весь рост. Пока идет бюрократическая волокита, его по волеизъявлении солдат в течение нескольких недель судьбоносного для революционной Франции лета 1793 г. избирают сначала капитаном, потом – подполковником, а затем и полковником. А потом просьбу Бернадотта отклоняют, и ему ничего не остается делать, как продолжать служить в Рейнской армии и в ее рядах ждать своего «звездного» часа.

Тем временем де Кюстина во главе «рейнцев» сменяет генерал Александр де Богарнэ, муж той самой Жозефины, что вскоре «очень быстро и правильно расстелет на кровати генерала Бонапарта» и спустя годы после этого сколь эффектного, столь и эффективного «секс-маневра» войдет в историю Франции, как ее императрица. Богарнэ был не чужд симпатии революции, относился к солдатам по человечески и быстро нашел в обожаемом солдатами Бернадотте того офицера, с которым можно было успешно сражаться с монархической Европой. Но вскоре Бернадотта переводят в… Северную армию, а муж Жозефины, как водилось в ту пору «искрометных решений», быстренько «чихнул в мешок», так тогда шутливо говорили о… гильотинированных.

На передний план выходит Комитет Общественного Спасения и его влиятельный представитель Лазарь Николас Маргерит Карно (1753—1823), который сумел в кратчайший срок выдвинуть на руководящие должности способных генералов, в частности, неполного тезку нашего героя, генерала Жана-Батиста Журдана (1762—1833). Под его началом Бернадотт руководит под Премоном авангардом в качестве бригадного командира, попадает под удар численно превосходящих сил, 7 часов держит круговую оборону и только ночью отходит к своим. Потом Сен-Жюст меняет Журдана на Шарля Пишегрю (1761—1804), на вояку не столь агрессивного и подготовленного, при котором бригадир Бернадотт командует уже целым армейским крылом. В жарком деле с австро-английскими войсками принца Кобурга (того самого, что ведомый «русским Марсом» – Суворовым, бивал турок под Фокшанами и Рымником, но самостоятельно «оконфузился» под Журжей во 2-й екатерининской войне русских с турками, 1787—91 гг.) под Ландреси именно он после убийства французскими солдатами своего генерала Гогэ, выравнивает ситуацию на поле боя. Он останавливает беспорядочно отступавших солдат весьма оригинальным способом: по его команде они вскрывают попавшиеся им по дороге бочки с бренди, «уничтожают» их путем распития и «разгоряченные» разворачивают брошенные пушки против наступающего врага. («Штыковые» 250—350 грамм водки либо иного крепчайшего зелья для поднятия солдат в контратаку применяли во все времена и у всех народов!) Пока ошарашенный неприятель решал, как ему быть при таком неожиданном повороте событий, Бернадотт не только перестроил свою разбитую бригаду, но и, по-львиному «громко огрызаясь» (бросая солдат в штыковые контратаки, из которых уже возвращались, конечно, не все!), отошел к своим, что под силу лишь военным от Бога.

По сути дела тогда своим недюжинным хладнокровием и воинской смекалкой он не только спас своих солдат, но и самого себя, поскольку за потерю бригады ему однозначно по революционным законам того времени грозила гильотина.

И, тем не менее, именно тогда с Жаном-Полем-Батистом Бернадоттом случился некий «казус»!

Рассказывали, что в начале мая 1794 г. в жарком деле близ Гиза расторопного и энергичного полковника Бернадотта заметил только что прибывший из Парижа Сен-Жюст, жесткий и непреклонный комиссар Конвента. Облаченный Комитетом Спасения огромной властью карать и миловать, возвышать и опускать, он высказал пожелание (в его устах равносильное приказу!) немедленно произвести Бернадотта в генералы, причем, минуя чин бригадного генерала, сразу в дивизионные генералы! Жан—Поль-Батист скромно отказывается от повышения через ступень: дескать, ему «недостает талантов для того, чтобы занимать столь высокий пост»!

Разумеется, он явно лукавил! Причина, скорее всего, была иная!

Дальновидный (это была чуть ли не основополагающая черта его извилистого характера!) Бернадотт предпочел быть повышенным в генеральское звание не штатским «в погонах», а вышестоящим «собратом по оружию»! Время показало, что Бернадотт не прогадал!

Во-первых, 9 термидора 1794 г. власть якобинцев была свергнута, а сам Робеспьер, Сен-Жюст и другие его ближайшие сподвижники были казнены и все, кого они стремительно возвысили, оказались под подозрением, за которым поблескивало… лезвие остро заточенной гильотины. Во-вторых, его недюжинная прозорливость не позволила потом никому из его завистливых коллег (среди военных она приобретает гипертрофированные формы поскольку за полководческую славу они платят морем солдатской крови!) упрекнуть Бернадотта за то, что он «паркетный шаркун», а не боевой генерал, заслуживший повышения по представлению людей, «знающих, почем фунт лиха-„пороха“» на поле боя.

Действительно, Бернадотт всегда оказывался в самых горячих точках боя, заслужив авторитет настоящего бойца Революции. Уже тогда подчиненные шутливо, а кое-кто и подобострастно прозвали его… «Богом Войны»! Жан-Поль-Батист умел быстро и жестко навести дисциплину и порядок среди подчиненных. По правде говоря, он не обладал ярко выраженными талантами тактика и стратега, как революционные генералы «первой шеренги» – Гош, Моро, Марсо, Клебер и Массена, а потом и такие наполеоновские маршалы как Ланн, Даву, Сульт, Сюше и Сен-Сир или с десяток генералов, так и не дослужившихся по ряду субъективных причин до маршальства, но вполне достойных этого. Он брал личным магнетизмом, побуждающим подчиненных следовать за ним, пренебрегая опасностью. Во многих случаях его спасал горячий наваррский темперамент.

Но в тоже время Жан-Поль-Батист не был «мясником», т. е. никогда понапрасну не жертвовал жизнями своих подчиненных, что очень ценилось в армейской среде (среди «пушечного мяса»: сержантов и младших офицеров, обязанных поднимать солдат в штыковую атаку или заставлять всех ложиться костьми, дабы не пропустить врага) всех времен и народов. Не исключено, что именно эта его черта – не кидать солдат в бой без всякого смысла, а беречь их – в гораздо большей мере, чем все иные грани военного дарования снискали ему неподдельную любовь и искреннее уважение со стороны тех, кто когда-либо сражался под его началом. Он и сам вовсе не спешит бросаться в осуществление операций, если не уверен в успехе задуманного дела. Возможно, именно эта черта в сочетании с сохранением солдатских жизней способствует особому отношению к нему со стороны простых солдат. Он учится хладнокровию и расчетливости. И вот уже явственно проявляется его главная полководческая черта: никогда не ввязываться в чересчур рискованное предприятие. В тоже время его никто не упрекнул бы в отсутствии мужества. В пылу сражения, он – всегда на виду, всегда – в самой гуще боя.

Война идет своим чередом.

Под началом Клебера (1753—1800) Бернадотт умело и бесстрашно сражается со своей 71-й полубригадой, в том числе, в судьбоносной для революционной Франции битве 29 июня 1794 г. с войсками австрийского принца Кобурга при Флёрюсе, когда тот пытался деблокировать своего соотечественника князя Каунитца в Шарлеруа. Действия Бернадотта настолько восхищают Клебера, что прибыв к нему с поздравлением с победой, он публично объявляет: «Полковник, я назначаю вас бригадным генералом здесь, на поле боя!» Естественно, что на этот раз отважный беарнец соглашается на повышение до генерала.

А к концу года (2 октября 1794 г.), после тяжелых затяжных боев под началом все того же Клебера (в составе Самбро-Маасской армии Журдана) с англо-голландцами герцога Йоркского и принца Оранского и взятия стратегически важного Маастрихта Клебер, рапортовал Журдану: «Я не могу нахвалиться генералом Бернадоттом и Неем, которые ежедневно доставляют мне все новые доказательства своих талантов и отваги… Я счастлив, что предоставил им посты, которые они занимают». В тот же день Журдан присваивает Бернадотту высший чин во французской революционной армии – дивизионного генерала.

Тогда за 15 месяцев Бернадотт пять раз повышался по службе. (Столь же быстро в ту пору двигался по служебной лестнице и его сослуживец по армии – еще одна будущая наполеоновская знаменитость – Мишель Ней, с которым у нашего героя были приятельско-уважительные отношения).

…Между прочим, чин дивизионного генерала Ж.-П.-Б. Бернадотт получил раньше, чем его будущий антагонист Наполеон Бонапарт, правда, тот был дипломированным военным, в отличие от нашего героя-самородка-самоучки. Символично, что это «неравенство» не мешало нашему герою смотреть на поле боя совершенно по-новому – под другим ракурсом! 11.10.1795 г. при сильном ветре он не побоялся совершить необычную разведывательную операцию: пролететь над местностью, где шли бои на… воздушном шаре! Правда, длился полет всего лишь 20 минут из-за опасений командования, что порывы сильного ветра могут привести к обрыву страховочного троса, но «воздушный почин» генералом Бернадоттом был положен…

Обессиленные противники разошлись в стороны: передохнуть, собраться с силами, перегруппироваться. Возникло то, что принято называть неофициальным перемирием, когда ни те, ни другие не готовы продолжать «неистово наматывать друг другу кишки на штыки». Всю зиму и весну французы и австрийцы простоят по разным сторонам Рейна в ожидании «гениальных» планов из своих столиц.

…Кстати сказать, с той самой поры Бернадотт тесно сближается с восходящими звездами французского военного небосклона Клебером и Марсо. Он многому учится у этих больших талантов, обладавших огромным личным обаянием (оба рано погибнут: первый в 1800 г. в Египте, а второй – еще раньше, в 1796 г., причем, принято считать, что ни один из революционных генералов не обещал так много, как погибший в 27 лет Марсо) и до конца своих дней будет с ностальгией вспоминать «грозные для его отчизны 1794—1796 гг.», что свели его тогда с этими подлинными «львами французской армии», так рано ушедшими в Бессмертие. Портрет Клебера будет висеть у него в королевском кабинете Стокгольмского дворца на самом видном месте. Истинных «братьев по оружию» Бернадотт потерял, когда все они еще были всего лишь республиканскими генералами. Среди наполеоновских маршалов у него таких уже не было. В маршалате не было принято дружить: там, в основном все были друг другу «коллегами по кровавому ремеслу». Особо у него не складывались отношения с такими выдающимися фигурами, как стратег Даву и незаменимый кавалерийский командир Мюрат (по началу они сойдутся, но затем разойдутся), а также Бертье, от которого немало зависело в использовании того или иного маршала в военных операциях из-за его близости к императору в вопросах военного планирования…

Именно в боях под Маастрихтом судьба свела Бернадотта с еще одной будущей легендой французского оружия редкостным смельчаком Мишелем Неем. Нельзя сказать, что они стали «братьями по оружию», но Бернадотт уважал былинную храбрость рыжего и «красномордого» гусара-эльзасца, а тот признавал заслуги заносчивого беарнца перед революционной Францией и вне поля боя у них не было конфронтаций. (Напомним, что спустя годы именно Бернадотт приютит сыновей расстрелянного Бурбонами Нея у себя в Стокгольме.) Тогда же в окружении Бернадотта появляются такие колоритные военные, как Морис-Этьенн Жерар, Мезон и Морен (не путать с генералом Шарлем-Антуаном-Луи-Алексисом Мораном из знаменитой троицы дивизионных генералов III-го корпуса маршала Даву – Фриан, Гюденн, Моран!) – все трое потом станут генералами, причем, первому предстоит сыграть совершенно особую роль в корпусе маршала Груши, когда спустя 20 лет будет решаться судьба «генерала Бонапарта» и Франции под Ватерлоо.

В Париже тем временем, как уже говорилось выше, случился термидорианский переворот и гильотина обезглавила самого непреклонного из якобинцев Максимилиана Робеспьера, а страной начинает «рулить» Директория, где на первых ролях волею случая оказался Жан-Поль-Франсуа-Николя де Баррас (1755—1829) и начался «наибодрейший распил» госбюджета по всем направлениям. Вскорости, он вынужден был прибегнуть к услугам «героя Тулона» бригадного генерала Бонапарта, который после свержения Робеспьера сам чуть не угодил на гильотину. Но вот теперь тот – по специальности артиллерист – оказался снова востребован и без лишних сантиментов ловко со знанием дела расстреливает пушками роялистскую толпу, уже пошедшую было вешать на фонарях «директоров». Бонапарт за свою решительность и стремительность получает прозвище «генерал Вандемьер», становится дивизионным генералом (как и Бернадотт), стремительно женится на влиятельной вдове генерала де Богарнэ – сексуальнораскрепощенной «баррасовской подстилке», креолке Жозефине и отправляется навстречу своей судьбе – командовать французскими войсками в Италии.

А в это время другой революционный дивизионный (получивший это звание за удаль на поле боя, а не за расстрел толпы картечью на городской площади Парижа!) генерал Бернадотт получает назначение комендантом в Маастрихт.

Вскоре во враждующих столицах решили возобновить военные действия.

Инициативный Лазарь Карно задумал «глобальную» операцию с привлечением сил всех трех республиканских армий. Если удачливый «генерал Вандемьер» (напомним, так в армейской среде ехидно окрестили Бонапарта его недоброжелатели) должен был со своими «итальянцами» наносить отвлекающий удар по австрийским владениям на севере Италии, а Рейнско-Мозельская армия Пишегрю – форсировав Рейн в районе Страсбурга – устремлялась бы через Швабию и Баварию вглубь австрийской империи, то Самбро-Мааская армия, где снова верховодил Журдан, в которой служил наш герой, также переправившись через Рейн в его нижнем течении, вытесняла бы врага в Богемию. После чего обе «германские» армии революционной Франции встречались бы в районе Регенсбурга, и с юго-запада их поддерживали бы войска Наполеона Бонапарта. Все три французские армии с разных сторон начали бы угрожать столице Габсбургов – Вене.

…Кстати, интересно, что с поставленной парижскими «стратегами» задачей смог справиться со своей хуже всего снабжаемой армией лишь… «генерал Вандемьер»! Причем так, что с той поры о нем заговорили как о самом блестящем даровании в «декарии» (по римской военной терминологии – «десяткой» или отделением бойцов) превосходных военачальников республиканской Франции, тем более что два других несомненных (по масштабам дарований) претендента на вершину полководческого Олимпа Западной Европы той поры – Марсо и Гош – уже вышли из борьбы: оба нелепо погибли – один чуть раньше, другой чуть позже. Так бывает или, каждому – свое…

Перемирие завершилось 1 июня 1796 г. И к этому моменту Пишегрю оказался сменен на одного из самых больших талантов Франции той поры – генерала Ж.-В. Моро (1763—1813). Военные действия для обеих сторон сразу приняли затяжной позиционный характер. Нашему герою Жану-Полю-Батисту с его дивизией сначала отчаянно смело вырвавшемуся вперед, пришлось потом в очередной раз демонстрировать свое недюжинное мастерство в арьергардных боях. А ведь они никогда не бывают легкими, поскольку одни получают приказ давить и рваться вперед, а другие – «всем лечь, но врага не пропустить»! Не раз и не два его любимая 71-я полубригада, бесстрашно становилась в последний заслон, спасать честь французского оружия, с каждым разом все сильнее редея. Впрочем, такова участь всех лучших из лучших – они всегда либо на острие главного удара или «стоят и умирают» пока соратники уходят в отрыв от наседавшего врага. А под Бендорфом он и вовсе смог «прыгнуть выше головы»: с восьмьюстами достойно противостоял 10 тыс. врагов. (Что это – то ли быль, то ли, все же, небыль!?) Тогда, в результате 4-х часового боя враг отступил.

Потом были жаркие дела под Лимбургом, Бург-Эрбахом, Нюрнбергом, Дейнингом, Ноймарктом, Бергом, где ему достойно противостоял лучший австрийский полководец эрцгерцог Карл. Верный своему принципу – быть всегда на виду, всегда в самой гуще боя Бернадотт проявляет храбрость, всегда находясь в самых опасных местах, не думая о своей собственной жизни. Так, 21 августа 1796 г., во время отступления Самбро-Маасской армии, в стычке под Дейнингом, Бернадотт оказывается на грани смерти: получает удар пикой в голову, но остается в строю. «Не будь у меня шляпы, – пишет он брату, – я бы погиб». Под Ноймарктом его снова ранят в голову – на этот раз саблей! (Или, это – одно и тоже ранение, но по-разному описываемое в источниках?) И хотя он по-прежнему в строю, но уже в неудачном для французов сражении под Вюрцбургом (в сентябре 1796 г.) из-за последствий этого ранения (или, все же, этих ранений?) он покинул свою дивизию, правда, лишь на время.

…Между прочим, Бернадотт умел указывать вышестоящим начальникам на их ошибки в прогнозировании военных операций. Так, он на пару с Клебером настойчиво убеждал своего командующего Самбро-Мааской армии генерала Журдана не ввязываться в бой с австрийцами под Вюрцбургом, предвидя всю невыгодность складывавшихся не в пользу французов обстоятельств. Журдан не послушался своих генералов, крупно проиграл австрийцам и вынужден был начать отход, что существенно обострило положение на фронте. Любопытно и то, что в отличие от Клебера, оставшегося с солдатами и участвовавшего в этом сражении, пусть и проигранном французами, как полагают некоторые исследователи, Жан-Поль-Батист счел за благо сослаться на последствия предыдущих болезненных ранений (?) и отсутствовать на поле боя, дабы не запятнать свою репутацию отменного дивизионного генерала! Примечательно и то, что солдаты с пониманием восприняли такой «ход конем», тогда как офицеры сочли этот лукавый демарш предательством! Если это – так, то здесь сказались отрицательные черты Бернадотта – личные амбиции, самомнение, честолюбие и тщеславие. Если какое-либо предприятие не несло реальной выгоды лично для Бернадотта, он – либо уклонялся под разными предлогами от участия в этом деле, либо командовал «спустя рукава». Это не только отталкивало от него многих сослуживцев, но и вызывало у них раздражение и даже ненависть. Правда, Бернадот был достаточно толстокожим, чтобы такие проявления чувств могли вызвать у него сожаления по поводу своих поступков…

Тем временем армии Журдана никак не удавалась закрепиться и она все откатывалась и откатывалась на запад.

Вернувшийся в строй Бернадотт со своей дивизией, сократившейся уже до 6 тыс. человек, прикрывал ретираду армии под Оффенхаймом до последней возможности. То же самое ему пришлось проделать под Нойвидом, причем, тогда Бернадотт, уже будучи генералом, бесстрашно ввязался в рукопашную схватку и едва не угодил в плен к венгерским гусарам.

И хотя этот год для Бернадотта закончился еще и печальным для него сообщением о смерти сестры Мари, но его невероятное умение «вырезать из любого свинства хороший кусок ветчины», т.е. «выгрызать» из любой позиции максимум, позволило ему войти в «обойму» генералов республиканской армии, на которых можно полагаться в самой безвыходной ситуации. Уже тогда стало понятно, что командование дивизией для него не предел.

Годы, проведенные Бернадоттом в рядах Самбро-Маасской армии (1794—1796), когда он участвует практически во всех мало-мальски серьезных военных операциях, делают его известной личностью в глазах начальства и еще больше способствуют его популярности в солдатской массе. Во многих случаях Жана-Батиста выручает его беарнский темперамент. Он как никто другой умеет заставить себя слушать и подчиняться своим приказам. Поток пламенного красноречия, который он обрушивает на головы своих солдат, когда того требуют обстоятельства, заставляет даже самых отъявленных смутьянов идти на попятную.

…Впрочем, некоторые историки склонны считать, что со временем неуемное честолюбие, амбициозность и тщеславие будут преобладать у Бернадотта над разумом, взаимовыручкой. Понятие чести и долга будут ставиться им в зависимость от чинов, титулов и денежных пожалований. Его упрямый, независимый характер приведет к тому, что он будет чисто формально выполнять приказы, а иногда и уклоняться от них, если они, повторимся, не несут какой-либо выгоды лично для него. Любопытно, но это почувствуют не только во французской армии, но и в армиях союзников, когда Бернадотт будет воевать на их стороне против Наполеона…

Конец года Бернадотт проводит в Кобленце в балах, приемах и… романах. И еще не известно, чем бы тогда закончились любовные похождения этого «сержанта с красивыми ногами», если бы «труба снова не позвала его в поход», к тому же, в совсем другом регионе. Директория перебрасывает его в Италию – под начало не менее амбициозного, чем он генерала Наполеона Бонапарта. С ним у Жан-Поля-Батиста отношения не сложатся: слишком они были похожи по… устремлениям! Причем, они будут все ухудшаться и ухудшаться. Дело в том, что на вершине Олимпа, как известно, нет места для двоих – примерно, так высказался спустя годы «нечаянно пригретый славой» победителя самого Наполеона Бонапарта – британский полководец сэр Артур Уэлсли, герцог Веллингтон.

Итак, один из самых видных генералов Самбро-Мааской армии – Бернадотт – повел подкрепление командующему Итальянской армией: 20-тысячный (?) корпус из двух дивизий – своей и генерала Дельма. А ведь сам Жан-Поль-Батист просился куда-нибудь в колонии с теплым климатом (в частности, в Индию?) для поправки уже весьма расшатанного здоровья.

…Кстати сказать, символично, что с генералом Дельма судьба еще сведет Бернадотта при очень драматических обстоятельствах! Смертельно раненный в трехдневной кровопролитной битве под Лейпцигом, Дельма публично пошлет к «Екатерине Матвевне», т.е. «той самой матери», пришедшего к нему в лазарет Бернадотта – уже ставшего тогда шведским крон-принцем и сражавшегося за союзников…

22 февраля 1797 г. войска Бернадотта прибыли в Милан, столицу Ломбардии, причем, беарнец сразу же не сошелся характером по какой-то пустяковой причине с начштаба Бонапарта – Бертье. С самого начала отношения генералов не задались и никогда уже не наладились.

При личной встрече 3 марта в местечке Ла Фаворита, близ Мантуи, Бонапарт и Бернадотт не понравились друг другу, по крайней мере, так принято считать. Действительно, слишком разные, это были люди, и (повторимся!) слишком… похожи, преследовали одни и те же цели: прославиться и подняться как можно выше, благо после революции это стало возможным независимо от происхождения. Известно, что после знакомства Наполеон глубокомысленно изрек: «у него французская голова с римским сердцем». Бернадотт оказался столь же немногословен, но более конкретен: «…Я видел небольшую фигуру, грубую и злую в поведении и манере держаться…» Скорее всего, Жан-Поль-Батист уже тогда разгадал «всю далеко идущую суть» своего нового начальника. У очевидцев создалось впечатление, что оба генерала восприняли друг друга с очень и очень большой предосторожностью: оба «хитроумца» почувствовали друг в друге соперника, причем, непримиримого. Это первое впечатление не обмануло ни извилисто-многогранного «корсиканского выскочку», ни изворотливого выжидалу беарнца.

Намечалось интереснейшее противостояние-противоборство: гений против крепкого характера или, наоборот!?

…Между прочим, тогда началось и наглядное противостояние между двумя французскими… армиями: за спиной у Бонапарта стояла его «итальянская» армия со всей ее «южной» спецификой местоприбывания (теплый климат, благодатная природа, богатые города, много красивых податливых женщин и т.п.), а Бернадотт и его войска – с рейнского театра военных действий – были представителями иной формации. Если первые были порывисты и экспансивны, то вторые – конкретны и подтянуты. «Рейнцы» считали себя выше всех, способнее всех других. Военные Рейнской армии полагали, что именно они выносят наибольшие тяготы войны и делают для победы больше других. «Рейнцы» были намного лучше укомплектованы, снаряжены и экипированы, что впрочем, не мешало «итальянцам» под началом Бонапарта бить врага гораздо эффективнее, чем их «северные» «братья по оружию»! Ко всему прочему, офицеры-«рейнцы» считали Бонапарта «паркетным» генералом, выскочкой, который получил генеральские «погоны», расстреливая сограждан на улицах Парижа (подавление бунта 13 вандемьера), а на выгодное назначение и вовсе через… дивные «врата рая» своей «видавшей виды» супруги-экс-«подстилки» Барраса и прочих парижских деляг. Недаром Бонапарта прозвали генерал Вандемьер! Солдаты же Итальянской армии считали Бонапарта своим кумиром и чуть ли не богом, к тому же относились к солдатам Рейнской армии с плохо скрываемым недовольством. И те и другие насмехались друг над другом: «наполеоновцы» обзывали «бернадоттовцев» – «роялистами», получая в ответ – прозвище «якобинцы». Дело доходило до драк и дуэлей. Жертвами не прекращавшихся дуэлей по слухам стали без мало 350 солдат и офицеров! (Посмотрите замечательный фильм о многолетней вражде двух гусар из той богатейшей на различные события эпохи «Дуэлянты» Ридли Скотта (1977 г.) – автора полуфантастического «Гладиатора» и средневековой притчи «Последняя дуэль», возможно, кое-что станет вам наглядно понятно. Впрочем, о вкусах не спорят.) По вполне понятной причине одним из наиболее рьяных дуэлянтов оказался и наш наваррский петух Бернадотт. Для начала он вызвал на дуэль правую руку Бонапарта Бертье! Потом по рассказам (уже тогда или несколько позже?) на очереди у него стоял сам классик фехтования той поры несравненный бретёр Ожеро! И еще неизвестно, как сложилась бы судьба нашего горбоносого бахвала и наглеца, если бы не Наполеон. Ему удалось развести бретеров по углам. Но с той поры никто из «итальянцев» терпеть не мог «рейнского выскочку» из Беарна. Ко всему прочему, Бернадотт добавляет масло в огонь, еще больше ожесточая непростые взаимоотношения, сложившиеся как между ним и Бонапартом, так и между солдатами. Так, накануне битвы при Тальяменто, Бернадотт обращается к солдатам своей 4-й дивизии со следующими словами: «Солдаты! Всегда помните о том, что вы пришли из Самбро-Маасской армии и что на вас взирает Итальянская армия». И, тем не менее, скупой на похвалу Бонапарт после осмотра частей Бернадотта отдал должное выучке и дисциплине приведенных к нему бернадоттовских солдат: «…они были превосходны, в отличном состоянии и безупречно вымуштрованы». Столь же объективен был и его старый приятель генерал О. Ф. Мармон (1774—1852): «… они, бесспорно, превосходили их (имеются в виду итальянские части Бонапарта – Я.Н.) в поведении, дисциплине и военной подготовке»…

В Италии Бернадотт встретит Мюрата и, как уже отмечалось, даже подружится с ним. Правда, потом судьба и военные «пути-дороги» разведут их, но отважный беарнец надолго сохранит теплые воспоминания о самом лихом командире всей наполеоновской кавалерии – наследнике славы принца Руперта английского короля Карла I Стюарта и прусского короля Фридриха II Великого – Зейдлица! А вот с Бертье, как уже говорилось, отношения не сложилось: слишком разными они были людьми. Один – незаменимая «тень» «генерала Бонапарта», другой – в некотором роде его «отражение» в «кривом зеркале».

Очень скоро (16 марта 1797 г.) война представляет Жану-Полю-Батисту («сержанту – красивая ножка») и его «рейнцам» прекрасный шанс показать заносчивому «коротышке-корсиканцу» (на самом деле Наполеон не был низкорослым: просто на фоне своего рослого и видного генералитета, а потом и маршалата он таковым казался!) каковы его люди в бою с самим эрцгерцогом Карлом – безусловно, лучшим австрийским полководцем той поры – под Тальяменто. Именно его стремительная атака под ураганным огнем австрийской артиллерии решила исход дела.

Бернадот продолжает выполнять поставленные перед ним задачи. 19 марта он атакует крепость Градиска и после упорного боя, потеряв 500 человек, захватил ее. Правда, Бонапарт в своем очерке об Итальянской кампании несколько по-другому описывает эти события. «Дивизия Бернадотта, – пишет он, – появилась перед Градиской для переправы через Изонцо. Она нашла городские ворота запертыми, была встречена пушечными выстрелами и попыталась вступить в переговоры с комендантом, но он от этого отказался. Тогда командующий (Наполеон в своем очерке пишет о себе в третьем лице) двинулся с Серюрье на левый берег Изонцо… Для сооружения моста пришлось бы потерять драгоценное время. Полковник Андреосси, начальник понтонных парков, первым бросился в Изонцо, чтобы измерить его глубину. Колонны последовали его примеру, солдаты переправлялись по пояс в воде под ружейным огнем двух хорватских батальонов, обращенных потом в бегство… Во время этого перехода на правом берегу велась оживленная ружейная перестрелка: там дрался Бернадотт. Этот генерал имел неосторожность штурмовать крепость, был оттеснен и потерял 400—500 человек. Эта чрезмерная храбрость оправдывалась желанием самбро-маасских войск проявить себя в бою и, благородно соревнуясь, прибыть к Градиску прежде старых частей Итальянской армии».

Поэтому нет ничего удивительного, что вместо похвалы Бернадотт получает выговор, смысл которого заключался в следующем: не стоило штурмовать небольшую крепость и терять при этом столько людей; вместо этого, достаточно было просто осадить ее, а поскольку гарнизон не имел достаточного количества продовольствия, то сдался бы очень быстро.

…Между прочим, не исключено, что именно с той поры Бонапарт стал «притормаживать» Бернадотта, явно почувствовав в нем скрытые до поры до времени неограниченные амбиции. В своих характеристиках он называет его «одним из выдающихся защитников Республики», но на деле старается не дать Бернадотту развернуться, а то и отправить с глаз долой! И такая «оказия» скоро подвернется. Се ля ви: человек – человеку волк! Убей его или он убьет тебя! Среди военных – это аксиома: они убивают или… их убивают – кто проворнее, тот и… молодец-удалец! Не так ли!? Впрочем, это всего лишь «оценочное суждение»…

Затем дела пошли столь хорошо для французов, что Массена двинулся на Леобен, Жубер – на Линц, сам Бонапарт – на Вену. В конце концов, австрийский император наглядно задумался о (Леобенском) перемирие, за которым на горизонте «замаячил» (Кампо-Формийский) мир.

Тем временем прозорливый Бернадотт все чаще приходит к мысли, что независимо от того, насколько хорошо или неудачно он будет действовать – все равно это вызовет неудовольствие Наполеона. Его отношение к Бонапарту становится еще более недоброжелательным.

Бернадотт размышляет о продолжении военной карьеры в каком-нибудь для него более приятном месте и не под началом «тормозящего» его Бонапарта. Он подает рапорт в Париж об отпуске и последующем переводе в Индию. Наполеон был совсем не против убрать слишком самостоятельного беарнца из своей армии куда-нибудь подальше. Он даже снабдил его «в дорогу» 50 тыс. франков из суммы в 5 млн. франков от продажи захваченного им «Ртутного рудника». (Себе он оставил 800 тыс. франков.) Но из Парижа пришло сообщение, что вакансий в Индию нет, и Бернадотту следует перейти на административную работу в одной из завоеванных провинций Италии. Жан-Поль-Батист всегда был «парень-непромах» и согласился на время сменить амплуа, приняв руководство над Фриаулем. Как показало время, это был бесценный опыт (для будущего короля Швеции) по администрированию, потом будут Ганновер, Ансбах и Гамбург (очень организованные в структурном плане богатые немецкие города, где всегда было чем «поправить» свой бюджет любому ухватистому «наместнику»).

Спустя какое-то время он, все же, энергично запросился в Париж, в котором никогда не был и был милостиво туда отпущен Наполеоном. Тем более, что «нарисовалась» оказия: должен же был кто-то из высоких офицерских чинов отвезти в Париж пять… захваченных у австрийцев знамен. Правда, в письме к Директории командующий Итальянской армией лестно именует Жана-Поля-Батиста «превосходным генералом, уже стяжавшим славу на берегах Рейна и… одним из тех командиров, которые в наибольшей степени содействовали славе Итальянской армии».

Впервые оказавшись в столице лишь в 34 года, Бернадот вместо нескольких дней, которые должна была длиться его миссия, находится там семь… недель. Он выяснил, что там вовсю идет «закулисная подготовка» к очередному государственному перевороту – так называемому перевороту 18 фрюктидора (4 сентября). Этот первый во Франции той поры военный переворот прошел быстро и бескровно. Карно успели предупредить и он, выражаясь современным молодежным слэнгом, стремительно «ударил по тапкам» – кинулся в бега. Благодаря поддержке Бонапарта Директория усидела у власти. Войсками руководил заранее посланный туда его ставленник генерал Ожеро, и Бернадотт решил не ввязываться в «мероприятие» (тем более, что на него никто не делал ставки), где его роль не была точно прописана и было не известно какие дивиденды он может получить, если все будет о`кей. Дальновидный Жан-Поль-Батист предпочел на три дня исчезнуть из столицы и в неизвестном месте переждать события.

Уже тогда наглядно проявится главная черта его характера: никогда не ввязываться в опасные дела (ни на поле боя, ни в дворцовых кабинетах), если он заранее не обговорил-прописал себе той роли, которая его устраивает по всем параметрам.

Так было и в только что прошедшем перевороте 18 фрюктидора – так будет… всегда!

Бернадотт, человек военный, проведший в сражениях и на бивуаках несколько лет, ошарашен той жизнью, которая кипит в Париже. Он не может отказать себя в удовольствии кинуться с головой в круговорот раздольной парижской жизни, где все тебе доступно, если в карманах у тебя есть «звонкая монета». Его можно увидеть не только на всевозможных увеселительных мероприятиях в салонах, на улицах, в театрах, но и на торжественном приеме, устроенном Директорией в стенах Законодательного корпуса, в Люксембургском дворце, где заседают сами директоры.

Естественно, Бернадот, не забывает и о своей миссии, и ежедневно отправляет Бонапарту донесения с подробнейшим отчетом о положении в Париже.

Практичный Бернадотт заводит ряд нужных знакомств в правительстве (в частности, с вышеупомянутым директором Полем Баррасом – человеком, игравшим определяющую роль в политике Франции той бурной поры) и «закидывает удочку» кому-надо в надежде получить достойный его амбиций и таланта пост, например… военного министра или командующего знаменитой Рейнско-Мозельской армией после того как внезапно скончался легендарный генерал Гош или о переводе на службу во всю ту же Индию либо на худой конец – в Канаду! Но, ни тут – ни там, нигде не сложилось. Потом ходили слухи, что и здесь не обошлось без «руки» Бонапарта! Якобы даже вдали он все время контролировал ситуацию с темпераментным и упрямым беарнцем, рвавшимся на первые роли в армии.

Максимум, что ему предлагают пока – удовольствоваться второстепенной должностью командующего так называемой армией Центра со штаб-квартирой в Марселе. Для такого амбициозного человека как Бернадот это предложение – почти оскорбление, однако, несмотря на гнев, бушующий в его груди, ему приходится проявить сдержанность и дипломатичность во время отказа принять данный пост. Свой отказ он облекает в стандартную для того времени форму, мол он не обладает еще теми качествами и способностями, которые необходимы для такого высокого поста.

Вот и пришлось тщеславному и честолюбивому Жану-Полю-Батисту возвращаться в Итальянскую армию под начало столь «обожавшего» его… Бонапарта!

История сохранила нам несколько любопытных версий их знаменательной после парижского «вояжа» Бернадотта встречи. Одна из наиболее популярных (по воспоминаниям генерала Сарразена) гласит, что когда Бернадотт прибыл к Наполеону в замок Пассериано, где располагалась резиденция главнокомандующего Итальянской армии, в точно назначенное ему время, то якобы Дюрок вежливо попросил его немного подождать в приемной, пока главнокомандующий разберется со срочными бумагами из Парижа. Импульсивный и самолюбивый беарнец (наваррец) Бернадотт очень громко возмутился, заявив, что такая фигура как он имеет полное право на немедленную аудиенцию и негоже держать его в передней ибо даже Директория не позволяла себе такого.

То, что случилось дальше, стало для заносчивого Жана-Поля-Батиста хорошим уроком и заставило его впредь опасаться столь же амбицозного, как и он, корсиканца – уже тогда не подпускавшего никого на пушечный выстрел на своей «Полководческий Олимп». Примечательно, что так поступали все великие полководцы от Александра Македонского до А. В. Суворова.

Одна из интерпретаций случившегося далее гласит, что услышав громогласно-гневную тираду Бернадотта сквозь двери своего кабинета, Бонапарт тут же сам открыл дверь и вышел к «дорогому гостю» с «ангельски-вкрадчивым» выражением лица и с плотно стиснутыми от раздражения губами. (Создалось впечатление будто он намеренно стоял за дверью и очень внимательно слушал реакцию не пускаемого внутрь адъютантом самолюбивого генерала-«рейнца»!? ) Генерал Бонапарт очень вежливо извинился перед генералом Бернадоттом, очень мягко и ласково заметив, что никогда и не помышлял затевать какие-либо церемонии со столь знаменитым соратником, тем более его Бонапарта «правой рукой»! После этой приторно-сладкой тирады, «корсиканский» главнокомандующий Итальянской армии, взял им же самим взвинченного «рейнского» «дружка-наглеца» под локоток и пригласил прогуляться в тиши соседнего парка, дабы посоветоваться о «важных делах в Париже».

Далее началась трагикомедия, если, конечно, брать на веру то, что чаще всего излагается в литературе!

Бонапарт интересовался мнением «правой руки» об их выдающихся соратниках по борьбе с врагами Революции: Массена, Клебере, Гоше и Серюрье. Затем последовала внезапная смена темы. Бонапарт с ученым видом знатока стал задавать «своей правой руке» вопросы, которыми ставил Бернадотта в неловкое положение по причине малого знания тем истории и политики, в частности, принялся обсуждать особенности построения македонской фаланги и римского легиона. Не слишком сведущий в военной теории, Бернадотт тут же сник. А выпускник двух военных учебных заведений (Бриеннского военучилища и одной из самых престижных в Европе – Парижской военшколы), кадровый военный (поцелованнный богом артиллерист по специальности) Наполеон Бонапарт, как бы, не замечая, созданной им самим неловкости, с упоением продолжал «копать вглубь» каверзной для собеседника темы. Никто не знает, сколько времени коварно-властный корсиканец «преподавал» высшую военную науку хвастливо-амбициозному беарнцу (наваррцу).

…Правда, по другой версии наполеоновский экскурс Бернадотту в историю военной тактики прошел в еще более унизительной для самолюбивого беарнца форме и с некоторыми нюансами! На офицерском (генеральском) обеде Наполеон принялся публично, но, как бы, между прочим, выяснять у беарнца-самоучки без классического военного образования, его «компетентное» мнение о структурно-организационных особенностях самых знаменитых тактических построений древности – греко-македонской фаланги и римского легиона. В тоже время, необразованный, но сметливый Бернадотт проглотил все публичные колкости корсиканского «всезнайки» и каждый раз ловко переводил разговоры на нюансы нынешних пехотных построений, где он с несомненным достоинством отстаивал свои «кровью оплаченные» взгляды на современный бой…

Но зато после того как Наполеон так «мягко и ласково» поставил Бернадотта на место, тот все понял. Он не только плотно засел за книги по военной истории, но после каждой прочитанной главы, обязательно обсуждал ее со своими адъютантами. Время покажет, что Бернадотт был способным учеником.

Другим результатом «непонятки» между Бернадоттом и Бонапартом, спровоцированной последним, стало письмо первого к Баррасу с просьбой немедленно отпустить его из Италии. Дело в том, что его «итальянские коллеги по ремеслу» с раздражением и даже с презрением воспринимали как его самого, так и его, порой, неадекватные в чужих глазах, поступки. В частности, по тем или иным причинам именно тогда (или, все же, раньше?) его вызвал на дуэль генерал Брюн, а того поддержал самый известный в армейской среде бретер и дуэлянт Ожеро – один из признанных классиков фехтования той поры. Правда, поединок так и не состоялся, поскольку Бонапарт, узнав об этом, запретил ее. Амбициозный беарнец просит назначить его на другие театры военных действий: на Корфу, в Реюньон и даже в Португалию, но только не в так называемую «Английскую армию» Бонапарта, который в ту пору планировал вторжение на Британские острова. Бернадотт умел скрывать свои обиды, но никогда их не забывал.

Так или иначе, но генералу Бонапарту генерал Бернадотт отправил дружеское письмо, полное благодарности за предоставленную честь сражаться под его началом. Так бывает или, вернее сказать, так принято поступать, когда люди не хотят иметь друг с другом дела, но и не хотят ссориться. Впрочем, истинные причины такого «маневра» остались «за семью печатями».

Бернадотт рассчитывал, что его назначат на Ионические острова, но не сложилось. Не получились и другие «комбинации», в частности, возглавить войска в… Италии, т.е. вместо генерала Бонапарта! И тогда Директория предложила Жану-Полю-Батисту совершенно иное амплуа: сменить острую шпагу военного на отточенное перо дипломата… в Вене!

…Между прочим, ходили слухи, что такому «реприманду неожиданному» в немалой степени опять-таки поспособствовал его… «старый недруг» Наполеон!? После всем памятной «встречи двух друзей» крайне амбициозный генерал Бонапарт предпочел убрать «наглого неуча» из армии с глаз долой. Невероятная напористость и повышенное честолюбие Бернадотта не на шутку его встревожили. Не хотел недавний триумфатор Итальянской кампании, чтобы на его месте в Италии оказался командующим генерал Бернадотт, что грозило бы непредсказуемостью для очень далеко идущих планов Наполеона – планов диктатора. Видя в нем своего соперника в борьбе за власть в Париже, Бонапарт вовсю расхвалил Директории… дипломатические способности Бернадотта. И с его подачи норовистого и самонадеянного вояку-самоучку отправили послом в побежденную Австрию…

Бернадот соблазнился перспективой прославиться теперь уже на политической арене, заняв один из ответственнейших дипломатических постов, ибо «Вена была в то время полюсом, вокруг которого вращалась вся европейская политика…». Помимо этого его могло привлечь и довольно солидное жалованье – 144 тыс. франков. Причем он сразу же получил половину ежегодной суммы плюс 12 тыс. франков на дорожные расходы.

Не исключено, что приложил свою руку к назначению популярного генерала неопытным послом в Вену и «хитрейший из хитрейших» в области интриги той поры епископ Отенский Шарль-Морис де Талейран-Перигор (1754—1838). Фигуру эту в истории Франции конца XVIII – первой четверти XIX вв. принято считать исключительно влиятельной, эдаким «серым кардиналом» подковерных комбинаций, которого сам Наполеон «величал» лучшим плутом среди всех министров того времени. Есть и несколько иные прозвища у этого «колченого дьявола в сутане», например Большой Подонок Большой Политики. Впрочем, в политике не бывает маленьких подонков. Правда, это всего лишь «оценочное» суждение.

Так вот, этот «плут из плутов» знал, что делал, когда назначил Бернадотту очень высокую зарплату – 144 тыс. франков в год «плюс» 72 тыс. франков «подъемных» (впрочем, есть и иные данные о «подсластилях» амбициозного беарнца), чем в определенной мере развеял некоторые сомнения наваррца в необходимости столь кардинальной трансформации. (А ведь узнав о том, что его отсылают на дипломатическую работу, Бернадот по началу отказался от этого поста, но, пораскинув мозгами, с учетом финансового содержания, согласился.) 1

1 января 1798 г. он уже полномочный посол Франции в Вене.

Получив свое назначение, он, даже не дожидаясь дипломатического паспорта, двинулся прямиком в Вену. Здесь явно сыграло в очередной раз его самомнение, нежели неопытность в дипломатических делах: на его взгляд, раз он получил назначение, то его должны были пропускать на всех пограничных пунктах. Естественно, без соответствующих документов, он был остановлен на границе австрийским патрулем. Бернадотт был разгневан таким неуважением к французскому послу и заявил, что если его не пропустят дальше, он расценит это как объявление войны Франции. Эти угрозы так подействовали на австрийских пограничников (напомним, что Австрия только-только проиграла Франции войну!), что, не желая осложнять ситуацию, они подняли пограничные шлагбаумы. Так безродный Бернадотт, «накачанный» хитроумнейшим Магистром Интриги аристократом Шарлем-Морисом де Талейраном, без паспорта и верительных грамот (!) прорвался через австрийские пограничные кордоны и его «диппоезд» из трех замызганных грязью карет с бешеной скоростью помчался по чистейшим мостовым австрийской столицы.

Прибыв в Вену 8 февраля 1798 г., он обосновался в бывшем дворце князя Лихтенштейна, находившемся в нескольких сотнях метров от резиденции австрийского императора. 27 февраля он вручил свои верительные грамоты канцлеру Францу Тугуту, а 2 марта был принят самим императором.

Интересно, что нашему беарнскому герою было рекомендовано проводить «наступательную» жесткую линию в отношении австрийцев. Директория требовала, чтобы Бернадот любыми средствами добивался отставки барона Тугута со своего поста и вел диалоги со всеми, особенно с политиками, исключительно с позиции силы. В общем, следовало особо с имперским двором не церемониться и всячески подчеркивать превосходство молодой французской республики над побежденной ею монархической, дряхлеющей час от часу, австрийской «старушкой-шлюшкой». Тем более, что совсем недавно французы гильотинировали одну из ее принцесс, правда, заодно с ее мужем – французским королем. Директория посчитала, что именно «солдат-генерал» жестко покажет венскому двору, что и в дипломатии можно и нужно уметь «наматывать на свои штыки… вражеские кишки»!

И вот отнюдь не аристократ по происхождению, уроженец провинциального городка из Наварры, всю жизнь до того проведший в казармах, походах, на биваках и полях сражений, оказался в самом центре чопорной великосветской Вены с «ее элитным кружевным дамским нижним бельем» и «всем остальным». Там он тут же стал ее настоящей «достопримечательностью», причем довольно скандальной.

Началось все с того, что республиканский Париж не стал делать традиционный в таких случаях запрос о желательности (или нет) для Вены именно этого посла. И, тем более, получать на него соответствующий общепринятым дипломатическим канонам агреман, а нагло – без спросу и без стука – вломился в «закрытую дверь». Так не было принято в старомодной и чопорной монархической Европе!

Бернадотта проинструктировали в ведомстве колченого (хромого) Перигора, что в случае каких-либо «трепыханий» со стороны австрийского двора (как по поводу, так и без повода) ему следует немедленно угрожать объявлением войны. Размахивать «дубинкой войны» и нагонять страх на побежденного врага, для него – всего лишь за четыре года войны прорвавшегося в полные генералы, причем, исключительно благодаря личным заслугам на полях сражений, было не трудно. Вот Бернадотт и принялся всячески показывать, что французам свойственно ставить Австрию «на счет раз-два» «в позу прачки» (литературно выражаясь, «миссионерскую позу»).

Сотрудники Бернадотта принялись вести себя крайне вызывающе. Они везде устраивали скандалы и своим поведением – в театре они, при словах «Да здравствует император!», могли зашикать, засвистеть или отпустить громкое неприличное замечание, презрительно отзываться об австрийском императоре и его армии – буянить в ресторанах, поносить католическую религию. Впрочем, «ребята» Бернадотта были его адъютантами (Виллат, Морен) или его офицерами (Жерар, Туссен) и не боялись ни черта, ни ладана, и от них можно было ждать чего угодно, тем более, что чуть что они угрожающе хватались за эфесы своих «изрядно зазубренных на австрийских хребтах» сабель, норовя тут же пустить их в ход, благо крепко знали свое кровавое ремесло.

Задавал тон в этом эпатаже, конечно, бахвал и наглец Жан-Поль-Батист, несомненно, исключительно импозантный с его смоляными локонами до плеч, небольшими черными бакенбардами, крупным орлиным носом, красивыми выразительными глазами, плавно льющейся речью, гордой осанкой, нервно подрагивающейся на эфесе шпаги рукой, в овеянной порохом кровавых боев шляпе с революционным трехцветным плюмажем. Так в нарушении дипломатического этикета Бернадотт повсюду требовал себе первого и самого почетного места, вызвав тем самым естественное раздражение у русского посла Андрея Разумовского, который был в дипломатическом корпусе Вены дуайеном и не собирался уступать пальму первенства «французскому бунтовщику». Кроме того, французский генерал, прибыв в Вену, не стал наносить протокольные визиты своим коллегам-послам (Австрия, кстати, ждала не посла, а всего лишь… посланника, потому что сама готовилась отправить в Париж только посланника!), но разослал всему дипкорпусу свои визитные карточки, в которых снисходительно указал, что сам он протокольные визиты принимать готов. Все это в дипломатическом этикете было неприемлемо и, естественно, что никто не собирался этого делать, поскольку первые протокольные визиты, независимо от национальности и возраста, должен наносить коллегам только что прибывший в столицу дипломат, а не наоборот. Не случилась у него встреча и с эрцгерцогом Карлом, с которым он совсем недавно с переменным успехом «фехтовал» на полях сражений. Хотя, по началу все к этому шло, но затем по ряду «субъективных» причин (со стороны австрийского полководца?) рандеву не состоялось. Исключение Бернадотт сделал лишь для послов Турции и Испании. Отношения с влиятельным главой гофкригсрата (придворного военного совета) бароном Тугутом у него не сложились вовсе, прямо как у «кошки с собакой».

Вполне понятно, что все эти «революционные выкрутасы» эпотажного французского генерала и его вечно «собачившихся» офицеров-«подручных» вызвали у австрийцев желание не… портить настроение французскому послу и предупреждать любые его желания. Дело в том, что уже тогда Австрия начала готовиться к новой войне с Францией и никак не хотела до поры до времени обострять отношений. С первого же дня пребывания Бернадотта в Вене за ним и его непотребными «удальцами» было установлено плотное наружное наблюдение, а тайная полиция приняла все меры к тому, чтобы завести в посольстве французов своего агента. Очень скоро император Франц II с большим интересом читал материалы слежки и разработки французских дипломатов.

Дело в том, что с именем порывистого и заносчивого «горе-дипломата» Бернадотта связана целая череда опасных с точки зрения политика (но не военного) казусов и досадных промашек.

Самый громкий конфуз случился 13 мая 1798 г., когда Вена праздновала годовщину выступления своего ополчения против войск Бонапарта в Штайермарке. Против всех дипломатических правил Жан-Поль-Батист приказал повесить на балконе посольского дома большой трехцветный флаг республиканской Франции с надписью «Французская республика. Посольство в Вене», чем вызвал взрыв народно-патриотического возмущения у австрийцев, только что позорно проигравших войну Бонапарту.

Этот знаменательно-занимательный эпизод в биографии будущего маршала Франции принято описывать очень объемно, порой, чрезмерно красочно. Ограничимся тем, что в ту пору вывешивание флагов на зданиях посольств было не принято, поскольку оно означало… завоевание города. Вполне понятно, что венцы восприняли этот «демарш», как наглый вызов. Собралась толпа, все время все увеличивавшаяся и увеличивавшаяся. Она принялась требовать немедленно снять флаг, полиция поддерживала это и советовала послу уступить и снять «предмет скандала» либо связаться с министерством иностранных дел и дать объяснение своему поступку. Но Бернадотт «полез в бутылку» и подлил масла в огонь, появившись перед заведенной публикой в парадном генеральском мундире, при всех республиканских регалиях и во все оружии, выкрикивая в адрес собравшихся недвусмысленные оскорбления, тем самым, показывая им, что готов защищать свой республиканский триколор на территории, проигравшего войну врага до последней капли крови.

В ответ полетели камни. Зазвенели разбитые стекла посольства. Кое-кто из самых решительных жителей Вены преодолел ограду и полез на балкон, французский флаг был сорван и… сожжен! Пепел от сожженного флага принесли к императорскому дворцу, где состоялась патриотическая манифестация с здравицами в честь императора Франца.

Австрийцы отомстили Франции, но возбуждение толпы было столь велико, что некоторые на этом не остановились, а при полном попустительстве местной полиции, а потом и высланного Тугутом военного отряда, вломились в здание посольства, разбив окна и сломав двери. Дело приняло дурной оборот: взвинченные горожане принялись крушить мебель и экипажи посольства.

Бернадотт отправил Тугуту ноту протеста, требуя немедленно выдать ему его паспорт, поскольку он не может больше оставаться на своем посту в государстве, чье правительство потворствует бесчинствам разбушевавшейся толпы. Секретаря посла отправившегося с нотой протеста перехватили, избили!

Тогда Бернадотт, как бы в подтверждение своей боевой репутации, приказал своим сотрудникам… открыть огонь. В его окружении, как известно, были сплошь офицеры – стреляли они профессионально и толпа отхлынула, утаскивая за собой раненных, тем более, что сам Бернадотт и его «братья по оружию» по команде обнажили сабли и приготовились «рубить врага в капусту»…

Не известно, чем бы все окончилось, если бы Тугут, до того явно тормозивший с принятием «охлаждающего» пыл своих сограждан решения, наконец не понял, что дальше может последовать резня («бернадоттовцы» – профессиональные вояки – явно продали бы свои жизни очень дорого)! Более того, никто не мог гарантировать, что французская Директория не ответила бы агрессией на агрессию, причем, по полной программе, а как умели сражаться революционные французы со своими генералами-сорвиголовами, Вена знала не понаслышке!

Наконец прибыла кавалерия, остановившая разъяренную толпу уже на главной лестнице посольства и очистившая его от посторонних. Только к часу ночи был восстановлен полный порядок. Но Бернадотт уже вошел в раж и в очередной раз потребовал от Тугута объяснений, попутно заявив о необходимости предоставления ему и его сотрудникам паспортов для немедленного возврата на родину. Прибывший с объяснениями по поводу многочасовых проволочек со стороны Тугута кандидат в посланники Австрии в Париж барон фон Дегельманн никак не мог уладить ситуацию: Тугут «тугутил», как потом про него говаривал Александр Васильевич Суворов, который вскоре столкнется с «оригинальной» манерой выстраивания взаимоотношений венского главы гофкригсрата. Бернадотт ни за что не хотел «спускать инцидент на тормозах» и продолжал «нажимать на все педали»: написал обо всем случившемся императору Францу II. Письмо с подробным описанием всего случившегося и поведением Тугута повез боевой офицер Бернадотта – Э. М. Жерар, очень известный в скором будущем генерал. Тот сумел прорваться сквозь разъяренную толпу и императору пришлось принимать решение.

…Между прочим, дивизионный генерал (23 сентября 1812 г.), барон империи (3 мая 1809 г.), граф империи (21.1.1813), к тому же, маршал Франции при Бурбонах (17 августа 1830 г.) Этьенн-Морис Жерар (4 апреля 1773 Дамвилье – 17 апреля 1852/55? Париж), вошел в историю, в первую очередь, очень энергичным требованием к своему начальнику маршалу Груши прекратить преследование отступающих частей после поражения от Наполеона при Линьи в начале Бельгийской кампании 1815 г. пруссаков Блюхера согласно ранее заданному маршруту и немедленно идти на орудийный гром разгоравшегося сражения Бонапарта с Веллингтоном у Ватерлоо. Категорично-высокомерный отказ Груши последовать совету своего назойливого подчиненного принято считать одной из причин случившейся тогда катастрофы Наполеона, не успевшего дожать-добить англичан до появления на поле сражения пруссаков Бюлова, Цитена и Пирха. Кроме того, для азартного Жерара это стало поводом всегда и везде обвинять в этом роковом поражении именно несговорчивого кавалерийского военачальника Груши, волею судеб ставшего маршалом и заодно… вершителем судеб!? По крайней мере, так принято считать, хотя на самом деле ситуация тогда была не столь однозначно прозрачной и отнюдь не все зависело от расторопности («гениального озарения»! ) Груши – крепкого профессионала, но и не более того…

Все очередные объяснения и заверения со стороны правительства Австрии Бернадотта никак не устроили. Он явно настроился завершать свою дипломатическую карьеру, вернувшись в столь любимую им армейскую среду, в которой он чувствовал себя «как рыба в воде». Для того, чтобы покинуть Вену он всячески настаивал не только на немедленной выдачи ему паспорта и наказания всех виновных, но и восстановлении на здании посольства флага республиканской Франции, ремонта здания и компенсации понесенного французской дипмиссией ущерба.

Наконец, вечером 14 мая «горе-дипломат» и его боевые сотрудники-военные получили паспорта и 15 мая с огромной помпой под сильным кавалерийским эскортом покинули Вену.

Поведение обеих сторон в этом конфликте вызывает немало вопросов: кому это было выгодно!? Бернадотт был твердо уверен, что на родине его даже не пожурят. И действительно, Директория официально высказала Вене свое возмущение и протест, хотя обострение отношений с Австрией на тот момент в ее планы не входило, но и Талейран, и Бонапарт, а после некоторых «раздумий» и «директоры» посчитали, что в разжигании конфликта в первую очередь виноват… генерал Бернадотт.

…Между прочим, по словам очевидцев, инцидент с французским флагом в Вене чуть было не сорвал готовившуюся экспедицию генерала Бонапарта в Египет. Международная обстановка накалилась, и французское правительство раздумывало о возможных ответных действиях. Но затем благоразумие политиков-прагматиков взяло вверх, и французская сторона спустила инцидент «на тормозах». В Париже не стали вешать на гоношистого генерала-беарнца/наварца всех собак, поскольку сами дали ему опрометчивое предписание выставить на здании французского посольства в Вене революционно-республиканские трехцветные эмблемы, тем самым, спровоцировав конфликт…

Всего генерал Жан-Поль-Батист Бернадотт пробыл на дипломатической работе в Вене 2 месяца и неделю (а в качестве признанного посла и того меньше – полтора месяца), но в историю дипломатических отношений этих двух стран вошел как генерал-провокатор.

И, все-таки, именно во времена Бернадотта в посольстве Франции у него в гостях побывал великий Л. Бетховен, с которым Жан-Поль-Батист по слухам познакомился в доме известного скрипача той поры Рудольфа Крейцера и якобы тогда легендарному композитору пришла идея написать Героическую симфонию в честь Наполеона!?

Вскоре после этого инцидента Бернадотт, ожидавший свою участь в Раштадте, получил новое назначение, а именно, – взять командование над 5-й дивизией, располагавшейся в окрестностях Страсбурга. Бернадотт отказался, что, в принципе, не было удивительным, поскольку для такого человека как Бернадотт эта должность показалась слишком незначительной. Как это бывало и раньше, свой отказ он облек в дипломатические рамки, чего ему совершенно не хватало в Вене; он заявил, что в виду того, что война закончилась, он решил отойти от дел и мечтает о «жизни простой и безмятежной».

Вернувшийся после некоторых проволочек во Францию, Бернадотт совершил совершенно неожиданный маневр, причем, отнюдь не военный! Он решил, что ему пора… жениться и вплотную занялся этим личным вопросом.

Обстановка к этому важному шагу явно благоприятствовала. Его соперник по полководческой славе, генерал Бонапарт отправлялся в свой Восточный поход (многие полагали, или, даже надеялись, что там он и сложит «свою буйную головушку»), война в Европе приутихла, а сам Бернадотт был в расцвете сил и мужской красоты. Где бы импозантный генерал Жан-Поль-Батист не появлялся, то тут же становился объектом повышенного внимания со стороны столь сметливого в столь жизненноважных со всех точек зрения интимных вопросах слабого пола. Надо отметить, что республиканская Франция в ту пору переживала своего рода бум на все виды чувственных наслажденией, особенно женщины, причем, не только детородного (но и очень глубокобальзаковского) возраста, словно с цепи сорвались, «пускаясь во все тяжкие» ради «океана любви» во всех его «ипостасях», безудержно «опорожняя бокалы любви со специфической мужской жидкостью» военных всех чинов и званий. Падение нравов было несусветным и это признавали сами французы, знавшие толк в изысканном сексе.

В Париже наш «предмет» женского грехопадения всех мастей и комплекций возобновляет старые знакомства, заводит новые, в том числе, из ближайшего круга своего главного «доброжелателя» Бонапарта.

Так, он оказывается на «короткой ноге» с самым умным из братьев Наполеона – Люсьеном. Более того, он часто бывал гостем у хлебосольного Жозефа Бонапарта, отнюдь не самого глупого брата прославленного «генерала Вандемьера», женатого на Жюли Клари. С ней и ее сестрой (свояченицами Наполеона!) он был знаком еще с мая 1789 г., когда полк Бернадотта был переведен из Гренобля в Марсель. Здесь волею случая Жан-Батист свел судьбоносное знакомство (разные ходили об этом слухи) с семьей зажиточного купца Франсуа Клари, торговавшего шелком и мылом. Рассказывали, что в его доме Бернадотт, в то время всего лишь адъютант полковника д’Амбера, снимал скромную комнатку. Конечно, тогда вряд ли кто, в том числе и сам беарнец, мог предположить, что постоялец г-на Клари станет членом его семьи, а его дочь, шаловливая малолетка Дезире, – супругой горбоносого брюнета из Наварры.

Все лето 1798 г. прошло для Бернадотта в интенсивных ухаживаниях за сестрой жены Жозефа Бонапарта, с которым он был хорошо знаком по Италии, 20-летней дочерью уже покойного на тот момент Франсуа Клари – Эугенией Бернардиной Дезире Клари (1777? – 1860; с датой ее рождения есть неясности, поскольку вечно молодящаяся «мадемуазель» до смерти скрывала ее, приуменьшая свой возраст примерно на 4 года).

Пикантность возобновления знакомства заключалась не только в том, что за прошедшие с той поры 10 лет Дезире из шаловливого ребенка превратилась в грациозную и сексуально привлекательную томную девицу с испытующе-многообещающим взором огромных бархатных глаз. Глаз, в которых даже наш бывалый наваррский петух-ловелас 35-летний Жан-Батист «увидел всю… свою оставшуюся жизнь»!

Романтическая и, как оказалось, очень темпераментная девица уже успела пережить две личные драмы. Сначала был пылкий (платонический?) роман с генералом… Бонапартом! Для которого Дезире стала первой юношеской любовью! Но их мимолетный роман закончился отнюдь не по ее вине! Бонапарт в самый последний момент предпочел ей брак с многоопытной в секс-утехах и обширными связями во властных кругах светской львицей-«горизонталкой» бальзаковского возраста Жозефиной де Богарнэ, чьего мужа генерала Александра де Богарнэ революционная Франция, как известно, уже гильотинировала. Затем последовало не состоявшееся замужество: ее суженного, уже обрученного с ней, генерала Дюфо убивают на улице – как пишут источники, прямо на глазах у шокированной невесты – во время антифранцузского восстания в Риме 27 декабря 1796 г.

Кое-кто из историков склонен считать Дезире Клари, которую Наполеон Бонапарт явно искренне любил, всего лишь «прелестной болонкой». Но тогда ей уже было за 20 лет (возраст в ту пору для невест весьма немалый!), правда, у нее было очень симпатичное приданное (100—150 тыс. франков; по тем времена отнюдь немало!) и она благоразумно позволила 35-летнему бравому генералу «сократить дистанцию» (до «огневого контакта», где тот был весьма эффективен?), а затем и приняла его предложение о замужестве.

Не исключено, что Дезире Клари решилась на этот «неравный брак» – разница между новобрачными была немалой, что-то типа 15 лет (?) – все же не из-за безумной любви к удачливому революционному генералу, а в «пику» своему прежнему воздыхателю Наполеону Бонапарту! Много лет спустя Дезире очень просто объясняла, почему она согласилась выйти замуж за Бернадотта: он единственный кто мог противостоять Наполеону!

Женская логика обезоруживает раз и навсегда.

На церемонии венчания 17 августа 1798 г. со стороны невесты присутствовали братья Наполеона Бонапарта – Жозеф и Люсьен, тогда как со стороны жениха – его «брат по оружию» Антуан Морен, уже давно следовавший за ним по «военным путям-дорогам».

Наполеон получил сообщение об этой свадьбе уже в Египте. Большой радости он от этого явно не испытал: его соперник вопреки его воле теперь стал его… родственником (свояком?), так как женился на родной сестре супруги его брата! И, тем не менее, своему брату он написал: «Желаю Дезире с Бернадоттом счастья, ибо она это заслужила». И уже через 11 месяцев (беарнец и здесь оказался весьма продуктивен!) – 4 июля 1799 г. у молодоженов родился их единственный сын – Франуса-Жозеф-Оскар. Свое третье имя – Оскар – он получил под влиянием модных тогда оссиановских баллад. Когда он со временем стал королём Швеции, то такое имя оказалось как нельзя более кстати. Крестным отцом отпрыска Бернадотта стал Жозеф Бонапарт, до конца своих дней сохранивший очень хорошие отношения с этой семьей, несмотря на то, что его знаменитый брат отнюдь это не приветствовал.

…Между прочим, пройдут годы, и Наполеон горько пожалеет о том, что бахвал-беарнец вошел в его корсиканскую семью Бонапартов. Так судьба еще теснее переплела пути-дороги двух революционных генералов, рвущихся на Олимп, где (в который уже раз повторимся!) место было только для одного. Ибо оно «покупается» «морем» крови (своей и чужой) и смертями бесчисла (с обеих сторон). Поэтому, когда Бонапарт отправился в 1799 г. в Египет, он не взял с собой Бернадотта, тот остался в Европе и женился на первой любви своего соперника, которую тот бросил ради многоопытной «горизонталки», правда, не первой свежести, но зато весьма и весьма влиятельной благодаря «членам своего кружка». Jedem das seine…

Завершая рассказ о женитьбе Бернадотта и Дезире Клари, нельзя не остановиться вкратце на некоторых нюансах их дальнейшей семейной жизни.

…Пережившая своего мужа на 16 лет, дожившая, очевидно, до 83 (?) лет, Эугения Бернардина Дезире Бернадотт, француженка-южанка по темпераменту, обожала Париж, так никогда и не выучила шведский язык после того как ее муж стал сначала крон-принцем Щвеции, а затем и ее королем. Она была 14 ребенком у своего отца (в первом браке у того было четверо детей) и последним во второй семье. Светская жизнь была ее единственным призванием. В юности и молодости она выделялась небольшим росточком, хрупкостью, обаянием, кокетливостью, повышенной жестикуляцией и резкими перепадами в настроении. Политика ее мало интересовала, она любила семью и, больше всего, общалась со своей старшей сестрой Жюли, которая достаточно рано ушла из жизни. Вместе с тем, именно она храбро отправилась спасать своего брата Этьенна, когда его арестовали в 1793 г. и смогла добиться у революционных комиссаров его освобождения.

После того как ее сестра – не слишком привлекательная, всего стесняющаяся, но очень покладистая – вышла замуж за Жозефа Бонапарта, на «горизонте» Дезире «нарисовался» бригадный генерал Наполеон Бонапарт. Принято считать, что кто-то из ее родителей счел: их семье хватит одного Бонапарта и ему дали «отвод». (Вряд ли тогда окружающие представляли сколь блестящая партия миновала Дезире, которая так и не стала императрицей Франции, а всего лишь королевой Швеции, чьи потомки, правда, правят ею до сих пор!?) Более того, в тот самый момент Наполеон все же больше был нацелен не на женитьбу, а на карьерный рост. Благоволивший к нему Огюстен Робеспьер отправил его тогда с дипломатической миссией в Геную, из которой он загремел в тюрьму и ему грозила гильотина. И если бы не антиякобинский переворот и приход к власти Директории, то еще не известно какова бы была судьба «генерала Бонапарта». Он оказался не у дел, вынужден был поехать в Париж, где в нем тоже не нуждались. Дезире туда ему писала, причем, это явно была пылкая любовь. Очень может быть, что на тот момент будущий вершитель судеб Европы – явно вычеркнутый из списка активных командиров – не был уверен в своем благополучном будущем и потому мог тянуть с женитьбой.

Но затем внезапно прилетел «черный лебедь» – произошло случайное событие!

Пока Наполеон был на перепутье и «на мели», ему повстречалась светская львица-«горизонталка» -вдова генерала Александра де Богарнэ – Жозефина де Богарнэ. После этого у юной Дезире просто не было шансов: «ласковая и пушистая кошечка» Жозефина – дамочка хоть уже и не первой свежести (чуть ли не вдвое старше, чем Дезире!) – зато знающая как при первой встрече правильно расстелить мужчину, чтобы потом всю оставшуюся жизнь ходить по нему ногами в обуви на… каблуках! Проще говоря, генерал Наполеон Бонапарт превратился в послушную «игрушку» сексуально-раскрепощенной креолки, специфическая мужская жидкость ударила ему в голову и он женился на объекте своего вожделения благо та ублажала его «по полной программе».

Дезире всю жизнь страшно ревновала Жозефину к Наполеону, она никак не могла простить ее за то, что та отняла у нее жениха и всегда презрительно называла ее… «старухой»! Более того, Дезире Клари посчитала себя оскорбленной, написала Наполеону соответствующее письмо и тот понял, что ему следует устроить ее замужество. Первым в его списке достойных Клари женихов оказался вышупомянутый генерал Дюфо и Наполеон вроде бы уже устроил свою «брошенную невесту», но тот внезапно погиб. Затем настал очередь близкого дружка Бонапарта генерала Мармона, чья кандидатура «все еще заплаканной» Дезире не глянулась: девушка закапризничала. Такая же участь ожидала и генерала Жюно – еще одного любимчика Бонапарта. Потом Дезире встретился генерал Бернадотт после его скандального дипломатического вояжа в Вену. О нем все говорили – все им восхищались – он был для всех дам «героем дня»! И с ним все сложилось так, как надо, причем, с Жаном-Полем-Батистом она заключила не только брак, но и брачный контракт. Когда генерал Бонапарт вернулся из своего неудачного Египетского вояжа, то Дезире встретила его так, как умеют встречать мужчин женщины, которым была нанесена ими глубокая сердечная рана, т.е. подчеркнуто прохладно.

Дезире редко следовала за своим супругом, куда того забрасывала служба и судьба.

Только после ранения Бернадотта в 1807 г. в Восточной Пруссии, а также во время ганноверского и гамбургского проконсульств она приезжала к нему. Все остальное время она проводила в своем парижском доме на улице д`Анжу или в имении Лягранж. Она и ее сестра почти не посещали Тюильри, к ним были вхожи Талейран, Фуше, маршал Сюше, женившийся потом на племяннице сестер Клари и некоторые не столь «шумные и модные имена» – что-то типа современных глэмурно-помпезных «федекбондарчуков или ксюшсобчаков» либо «даньмилохиных». Когда ее мужа – ярого республиканца (!) – выбрали в наследники шведского престола, то она поначалу не поняла, куда ей придется ехать вслед за ним – настолько скудные были представления Дезире по географии и капризно воздержалась от «экскурсии» в холодно-заснеженную скандинавскую даль, т.е. чуть ли не на Северный Полюс.

Лишь 22 декабря 1810 г. супруга Бернадотта высадилась в Швеции – там уже была зима (минус 24 градуса), шел снег и… теплолюбивая южанка хрупкая и нежная Дезире заплакала от жалости к себе любимой. Сына тут же отобрали – ему предстояло готовиться к высокой должности наследного принца. Оставшаяся одна (муж все время вникал в особенности своей нелегкой службы на своей новой родине), француженка-южанка промаялась в непривычной обстановке и неласковом климате, сколько смогла и попросилась у мужа «поехать на юг на воды в Пломбьер поправить пошатнувшееся здоровье».

Вернуться она смогла (или сочла нужным, либо так «сложились звезды»? ) только через… 12 лет!

Все это немалое время она жила как бы «предоставленная сама себе» (занималась нарядами, приемами и всякой «женской» чепухой), а муж работал наследником шведского престола – потом, уже королем Швеции. Дезире не покинула Париж, даже когда ее муж повел шведскую армию против Наполеона, а продолжала весело проводить время на приемах в столице Франции. В 1814 г. муж на пару недель приезжал «по своим делам в Париж», когда тот был уже оккупирован союзниками, но потом еще 9 лет они не виделись. В том самом 1814 г. между ними по слухам «пробежала черная кошка»: якобы ее супруг увлекся сексуальной шведкой Марианной Коскюлль (и даже имел от нее ребенка – девочку?). После прихода к власти Бурбонов, Дезире оставалась жить в Париже, очевидно, по секретному приказу своего супруга следить за внутриполитической жизнью правящих верхов в Париже. В 1818 г. Бернадотт взошел на шведский престол под именем Карла XIV Юхана, но и тогда, ставшая королевой Швеции, Дезире не покинула Франции, и все парижское общество продолжало именовать ее просто мадам Бернадотт. А потом к супруге Бернадотта, когда ей уже перевалило за… сорок (!), наконец, пришла настоящая любовь! Она буквально преследовала вернувшегося во Францию из российской эмиграции импозантного Армана-Эммануэля дю Плесси герцога де Ришельё (1766—1822; кстати, известного жителям Одессы, а потом и Новороссии, как просто Дюк). Возраст уже не позволял герцогу отвечать королеве столь же бурными чувствами. Карета Дезире по пятам следовала за его экипажем по… всей Франции. Этот бурный и в чем-то смешной (платонический) роман продолжался до самой смерти Ришелье в 1822 г. Когда супругу доложили в Стокгольме о «неблаговидном» поведении его королевы, то он тут же приказал ей вернуться в Стокгольм. Королева Швеции и Норвегии забастовала и отказалась ехать в страну викингов, ссылаясь на слабое здоровье, она продолжила порхать по Парижу, где все было так легко и беззаботно. Если до Швеции ей было далеко, то на свою родину в Марсель или в Швейцарию, либо в Брюссель она «заскакивала» с большой радостью и состояние здоровья ей в этих не близких вояжах не мешало.

Только в 1823 г. Париж, все такой же прекрасный, наконец, утратил для Дезире привлекательность. Королеве сообщили, что в Стокгольме ее единственный сын Жозеф-Франсуа Оскар (1799—1859) женится на дочери пасынка Наполеона Эжена де Богарнэ и Амалии Баварской – Жозефине, названной так в честь ее знаменитой бабушки. Королева вспомнила, наконец, о чувствах и правах матери. Она отправилась к мужу в Швецию и осталась в ней навсегда.

С той поры для нее началась монотонная и размеренная жизнь шведской королевы: поездки на природу, посещения дворцов и замков, вояжи в Норвегию, встречи с мужем дважды в день (обеды с ним и вечерние кофепития; правда, после 1828 г. и эти «супружеские мероприятия» «сошли на нет»). Отношения с невесткой у нее сложились не сразу, но потом та, все же, приручила свекровь и последняя старалась придерживаться навязанной ей юной Жозефиной линии поведения. Пару раз она порывалась покинуть Швецию, уже «закладывался» корабль в Европу, но… не сложилось.

Со смертью «дружка Жана» в 1844 г. их почти полувековой (!) и весьма странный (супруги долгое время прожили вдали друг от друга!) брак завершился. Жизнь ее стала еще более одинокой. Утешением ей стали ее внучка и четверо внуков, двое из которых со временем станут шведскими королями – Карлом XV и Оскаром II. Первого из них она любила больше остальных и он был очень популярным у шведов королем. Всех их она часто приглашала к себе и почтевала сочными грушами и яблоками, которые, как она утверждала, были выращены на ее чудесной «норманнской ферме». (Она действительно очень много лет назад приобрела дом с садом в Нормандии, но плодовых деревьев там по отзыву посетившего его Оскара II не было и в помине.)

Летели годы, а она, по-прежнему, сохраняла «темперамент и манеры маленькой девочки». К концу жизни у нее сдвинулось «восприятие» дня и ночи: она вставала в 3—4 часа дня, просила подать ей «утренний» кофе, потом ехала гулять по городу, очень любила вечерние прогулки в полной темноте. Ужинала она за полночь, после чего обязательно «угощала» своих фрейлин многочисленными «байками» из своей туманной юности и молодости, где находилось место и покойному французскому императору Наполеону, правда, в основном в пору его «генеральства». В плохую погоду она заказывала прогулку на карете по кругу внутри королевского двора. Полночи королевская карета грохотала по булыжнику и разбуженные внуки, ворочались в своих постелях, понимая, что это их любимая бабуля «нарезает» круги по двору.

Бабушка пережила не только свою сестру, мужа, единственного сына, вступившего на престол в 1844 г. после смерти Бернадотта, но и двух внуков. Она очень сильно похудела перед смертью, сгорбилась, временами заговаривалась.

17 декабря 1860 г. королеву Дезидерию (так она величалась в Швеции) отвезли в театр, но там она почувствовала себя плохо и ее повезли во дворец. Она уже не смогла сама подняться к себе: ее отнесли наверх, где она тихо отдала богу душу. Так прозаично ушла из жизни первая юношеская любовь Последнего Демона Войны, как порой, величают Наполеона Бонапарта «бонапартисты» всех времен и народов.

…Впрочем, есть и несколько иные интерпретации кончины супруги Бернадотта – короля Швеции Карла XIV Юхана (как-то поднимаясь в свои апартаменты, королева Дезире внезапно упала на ступени дворцовой лестницы и больше не смогла подняться), но все они сходятся в том, что смерть ее была легкой, благо жила она легко и беззаботно…

Рассказывали, что в старости она как-то небрежно бросила своим фрейлинам: «Такова уж была моя судьба, чтобы быть желанной для двух героев!» Не секрет, что это были император Франции Наполеон Бонапарт и шведский король (маршал Франции) Жан-Поль-Батист Бернадотт.

Зная, чем закончилось их не только мужское, но и человеческое противоборство, получается, что она была права…

Пришла пора вернуться к нашему молодожену Жан-Полю-Батисту Бернадотту, чей «медовый месяц» проходил в условиях нарастания угрозы новой войны в Европе между молодой французской республикой и старыми монархическими режимами. И это при том, что отборная французская армия во главе с генералом Бонапартом все глубже и глубже увязала в Египте.

Ситуация приобрела совершенно новый оттенок, поскольку в войну втянулась Русь-матушка с необъятными масштабами и громадными материально-людскими ресурсами. Ее неоднозначный (в том числе, весьма порывистый в кардинальных решениях!) правитель император Павел I отправил воевать в северную Италию свои войска под началом его, безусловно, лучшего полководца Александра Васильевича Суворова с многозначительным напутствие «Воюй, как умеешь!» Вот он в союзе с австрийцами и принялся громить доселе удачливых молодых республиканских генералов одного за другим, после чего они уважительно прозвали 69-летнего военачальника «неистовым стариком Souvaroff».

Возвратившийся в Париж, Бернадотт и не думает о спокойной и размеренной жизни. Его часто видят у Барраса, он проводит много времени в окружении «главного» директора, укрепляя старые и налаживая новые связи. Естественно, все это он делает исключительно с одной целью – заполучить наконец-то должность, о которой он мечтает и которая, по его мнению, должна соответствовать его большим талантам и уму.

И вот его отправляют сражаться во главе Обсервационной армии (под его началом оказались такие знаменитые генералы, как Ней и Гюденн) на германском фронте (на Рейне). Правда, ходили разговоры, что в какой-то момент он все же мог оказаться в Италии, но выдвинул ряд условий финансового, административного и военного характера по усилению тамошних войск, которые не были приняты военным министром Шерером. Вот ему и не довелось (посчастливилось?) встретиться на поле боя с победоносным «русским Марсом».

Война на Рейне шла ни шатко, ни валко – у Бернадотта не сложились отношения с командующим Швейцарской армией Массена и главой Майнцской, потом Дунайской армией Журданом. Более того, с Журданом у Бернадотта возникла распря, которую в Париже решили в пользу первого, но он дважды (под Острахом и Штоккахом) проиграл австрийцам и начал отступление. Из-за угрозы окружения вынужден был вернулся за Рейн и Бернадотт. Война в Германии была проиграна, вскоре тоже самое случится и в Италии, где Суворов уже двигался к границам Франции. После того, как Журдан подал в отставку, его примеру по причине обострения застарелой болезни (вновь открылось кровохарканье) последовал и дальновидный и осторожный Бернадотт, уехавший лечиться на воды в Симмерне.

Потом он оказывается в Париже, где по воспоминаниям «директора» Барраса поучаствовал в «корректировке» деятельности Директории 18 июня, порой, это называют военным переворотом. В число «директоров» вошел и Эммануэль-Жозеф Сьейес (1748—1836) – сын почтмейстера, выпускник духовной семинарии в Сен-Сюльплиссе, главный викарий Шартрского епископства – по профессии и политик – по призванию. (Фамилия последнего максимально приближенная в русской орфографии к ее подлинному французскому звучанию должна произноситься именно так – Сьейес, а не как это утвердилось в отечественной историографии – Сийес). Этот очень ловкий жирондист, тут же потеснившей (убравший?) на политической авансцене своего коллегу-«расстригу» Талейрана, в первую очередь, взялся за поднятие боевого духа в армии. Благодаря влиянию братьев Бонапартов (Жозефа и Люсьена – самого, кстати, толкового среди всех многочисленных родственников Наполеона) – членов Совета Пятисот и его вкладу в переворот Жану-Полю-Батисту Бернадотту, как одному из самых выдающихся генералов Французской республики, летом 1799 г. было предложено возглавить военное министерство. Он прекрасно знал обстановку в стране, пользовался авторитетом в армии, но, что было ему присуще, по началу предпочел выждать с ответом.

В конце концов, под воздействием свояков Бонапартов, генерала Жубера и супруги Дезире он, все же, дал согласие и 2 июля 1799 г. стал военным министром.

Обстановка в которой он решился на этот рискованный шаг была крайне неблагоприятной, если не сказать критической:

– французские армии терпели поражения повсюду (и в Италии от Суворова, и на

– Рейне от эрцгерцога Карла);

– внутри страны шла гражданская война;

– вражеские армии уже «топтались» на границах Франции (в Голландии высадился англо-русский десант под командованием герцога Йоркского);

– в ней царили беспорядок и отсутствие продовольствия;

– деградировала не только власть, но и армия;

– у населения налицо был полный упадок духа!

На плечи новоиспеченного военного министра легло тяжелое бремя, причем, в самое непростое время. Он должен был реорганизовать и снабдить всем необходимым войсковые соединения, наладить работу интендантства, изыскать средства на выплату жалованья, не выдававшегося уже семь месяцев и, самое главное, изменить обстановку на фронтах в пользу Франции. На этом посту Бернадотт проявляет большую энергию и административный талант.

Бернадотт пригласил к себе в сотрудники проверенных «братьев по оружию» (так он, кстати, делал всегда) – Жерара, Морена, Мезона, Сарразена. Более того, он постарался сохранить за собой максимальную свободу действий. На этом посту Бернадотт продержался всего лишь два с половиной месяца, но успел сделать немало, правда, результаты его деятельности сказались только спустя пару лет и пользоваться ими довелось его недругам, в первую очередь, ставленнику Наполеона – Бертье. В своей работе он весьма походил на Карно – был столь же динамичен и беспощаден (все работали с 7 утра и до 10 вечера; тогда как он сам – с 4 утра до 8 вечера). Начал он с того, что проворовавшихся интендантов отдал под трибунал и добивался для них жесточайшего наказания по законам военного времени. Египетскую армию «генерала Бонапарта» предложил немедленно отозвать во Францию. (Правда, уже отзывать оттуда было мало кого, да и весьма проблематично после Абукирского разгрома Горацио Нельсоном французского флота Франсуа-Поля де Брюэса!) Всех способных с оружием в руках защищать Отечество в Опасности он стремился обуть, одеть, накормить, снабдить амуницией и превратить в способные воевать части. Боеспособные линейные полки, которые Директория держала при себе на случай народного бунта, он тут же отправил на фронты – на Рейн и в Италию. Всего там оказалось порядка 100 тыс. готовых к бою свежих солдат и офицеров. Общая численность способных сражаться на этих приоритетных направлениях составила ок. 215 тыс. бойцов. Ими руководили одобренные Бернадоттом проверенные в сражениях одаренные генералы – Жубер (одна из ярчайших «звезд» на полководческом «небосклоне» Европы той поры), Моро (признанный самим Суворовым «генералом искусных ретирад»), Шампионнэ, Брюнн и др.

Не все складывалось ладно в его деятельности.

Порой, его «отвлекали» сторонники немедленного военного переворота (Журдан, Ожеро и Саличетти), но он стойко держался линии на немедленное разрешение первоначальной проблемы – отражение внешней угрозы. Рассказывали, что вроде бы (?) к нему мог приходить и скрывавшийся в ту пору в Париже в будущем печально памятный принц Энгиеннский (тот самый, которого Наполеон, обвинив в заговоре против него, казнит спустя пять лет!), прося о помощи от преследований со стороны Директории. Но осторожный Бернадотт и тут не пошел на обострение с властью. Он не хотел рисковать своей карьерой, тем более, считая, что момент для захвата военными власти еще не настал.

…Более того, он никогда не был игроком, готовым мгновенно пойти ва-банк, как это любил и умел делать его гениальный «визави» – амбициозный корсиканец-свояк Наполеон Бонапарт (вспомним его девиз: «Надо уметь дерзать!!!»). Бернадотту в решающие, порой, лично для него опасные, моменты, было свойственно колебаться, причем очень долго. А потом удобное для «мгновенного маневра», «стремительного штыкового броска» время уходило и он оставался на прежних позициях – «выжидалы». Jedem das seine!? Думается, что эта аксиома очень применительна к Жану-Полю-Батисту Бернадотту…

Аббат Сьейес попытался сделать генерала Бернадотта своим орудием для исполнения амбициозных планов, но тот, предпочел «включить задний ход» и уйти с поста военного министра Франции осенью (14 сентября) 1799 г. Не обошлось и без «ложки дегтя» со стороны Массены, в ту пору игравшего большую роль в обороне границ Франции, в первую очередь от посягательств со стороны «неистового старика Souvaroff», рвашегося в Швейцарию на соединение с русским корпусом генерала А. М. Римского-Корсакова. Массена везде «трубил», что не готов воевать с врагами республики пока ее военное министерство возглавляет «этот гасконский шарлатан» (правильнее сказать беарнский либо наваррский, поскольку Беарн, откуда родом был наш герой – не был частью Гаскони).

В силу ряда особенностей своего крайне амбициозного характера, Бернадотт, действительно, очень сильно акцентировал всеобщее внимание на своей решающей роли в отражении внешних угроз, в частности, в успехе Массена в Швейцарских Альпах против Римского-Коросакова, а затем и против «русского Марса» А. В. Суворова, которого именно Массена в первый и последний раз в его безупречной военной биографии по сути дела заставил ретироваться. В тоже время, сам Массена откровенно жаловался на противоречивость в распоряжениях Бернадотта по части снабжения и комплектации его армии и даже намекает на недоброжелательство военного министра, который не только не уделяет должного внимания армии в Швейцарии, но еще и с умыслом ослабляет ее, направляя столь необходимые ей подкрепления в Германию, в Рейнскую армию. Действительно, Бернадотт постоянно требовал от Массена наступательных действий, часто не сообразуясь с реальной обстановкой. 3 августа 1799 г. военный министр представил план, предусматривающий наступление в Швейцарии и на Рейне в одно время с наступательными действиями Итальянской армии. Историки потом аргументировано подвергали критике сугубо наступательную тактику Бернадотта, не владевшего в должной мере сведениями ни о ситуации на Швейцарском фронте, ни спецификой горной войны, в которой Массена был большим докой, а «русский Марс» и в непривычной для себя ситуации постоянно кидался в столь излюбленные им штыки, стремясь любой ценой прорваться к Римскому-Косакову, а затем («чем черт не шутит!») и на оперативный простор равнинной Франции – для марш-броска на Париж. Массена, не принимая во внимание «наскоки» своего военного министра, к которому он всегда относился весьма скептически, действовал исключительно согласно реалиям обстановки на его театре военных действий и, повторимся, (как это не прискорбно для отчественных «ура-патриотов») сумел-таки «поставить жирный крест» на блестящей до того полководческой биографии Суворова.

В общем, находясь на посту военного министра, Бернадотт немало сделал для спасения французской республики от монархической интервенции, но и другие французские генералы (тот же Массена и Брюнн на северо-востоке) тоже были не лыком шиты» и внесли свою весомую лепту в охрану ее рубежей.

Символично, что многочисленным недругам Бернадотта не за что было привлечь его к суду, поскольку за время своего краткосрочного пребывания на этом «доходном» посту он не прикарманил ни… су! Сьейес лично следил за этим¸ но так и не докопался до воровства. Пробыв на этой должности чуть более двух месяцев (с 2 июля по 14 сентября), он подает рапорт об отставке. По мнению большинства биографов маршала, основной причиной ухода Бернадота из военного министерства могли быть интриги, раздирающие Директорию осенью 1799 г. Впрочем, не исключено, что это был тактический ход хитрого беарнца, желавшего таким образом, чтобы его, так сказать, упрашивали остаться в военном ведомстве. Если это так, то Бернадот просчитался: никто не собирался уламывать и умолять его. Отставка была тотчас же принята. Военная пенсия ему не полагалась, поскольку Сьейес так обставил бернадоттовскую отставку, что «генерал Бернадотт якобы попросил уволить его с работы по сокращению штатов».

…Кстати сказать, за время своего очень краткого (повторимся, всего лишь два с половиной месяца!) пребывания на посту военного министра Франции в суровую для отчизны годину, когда непобедимый «русский Марс» уже угрожал границам Франции из северной Италии, а эрцгерцог Карл все настойчивее наседал на Рейне, Жан-Поль-Батист Бернадотт – так любивший красивую фразу и красивую позу (напомним: недаром ведь за свою изящную походку он получил от солдат ехидное прозвище Сержант Красивая Ножка, по-фран. – Sergent Belle-Jambe) – на деле доказывает, что он истинный патриот. В этот момент он – сама кипучая энергия, постоянная распорядительность и несомненный талант организатора. Франция спасена (правда, не им одним, как это он потом стал везде расписывать!) и ждет… возвращения своего главного героя, «корсиканского выскочки» Бонапарта из Египта…

Жан-Поль-Батист не стал «крысятничать и ссучиваться», а уехал с женой и сыном в деревню, продолжив там свое военное самообразование путем чтения книг по военному искусству. Изредка он наведывался в столицу к своему свояку Жозефу Бонапарту (отнюдь не глупому человеку) или его брату Люсьену (самому умному из братьев Наполеона), с которыми у него всегда были хорошие отношения. Встречался он в ту пору и такими знаменитостями, как эпатажная мадам Жермена де Сталь и «уходящий» секс-символ эпохи несравненная красавица мадам Жюли Рекамье, а так же «самое остроумное перо той поры» Рене де Шатобриан.

А потом показалось, что судьба предоставила Бернадотту уникальный шанс подняться на вершину политического Олимпа. Осенью 1799 г. Франция, явно уставшая от многолетних революционных потрясений, усугубленных «грохотом поражений» от «неистового старика Suvaroff», нуждалась в сильной руке – «шпаге-сабле», причем знаменитой и уважаемой народом! Сам Наполеон оставил по этому поводу очень емкое изречение: «Для того чтобы управлять, надо быть военным: ведь лошадью управляют в сапогах и со шпорами». Но не всякий генерал может быть пригоден для… гражданского управления! С падением якобинской диктатуры и вступлением во власть термидорианцев военная диктатура была уже неизбежна. Термидорианцы были карьеристами и собственные интересы (в отличие от якобинцев, все же опиравшихся на народ и выполнявших волю народа) ставили выше интересов Отчизны. Армия нужна была им не только для защиты отечества от внешнего врага, но и для защиты… их самих от врагов внутренних.

Между прочим, вспомним, что первая попытка французских правящих политиков использовать знаменитую «шпагу-саблю» в своих личных интересах относится к перевороту 18 фрюктидора 1797 г. Тогда не сразу подыскали нужного человека. Кандидатур было несколько: но Бонапарт находился в Италии, а Моро не любил политики и ловко от нее уклонялся. А вот амбициозный Гош явно был не прочь сыграть эту зловещую роль, но не сложилось, и Директория обошлась фигурой второго порядка, ею стал подконтрольный Бонапарту генерал Ожеро из его Итальянской армии, им, кстати, для этой цели и присланный. Тогда все прошло так, как того желали термидорианцы. Как до «фрюктидорского переворота», так и после него немало генералов подвергалось соблазну выступить в роли «шпаги-сабли» для наведения порядка в стране. Кстати, первыми попытались «пофехтовать» обладатели громких фамилий – Лафайет и Дюмурье. Потом на авансцену постарался выскочить не лишенный военных дарований (бездарь не смог бы разбить австрийцев 17 июня 1794 г. при Гоогледе) сын бургундского крестьянина Шарль Пишегрю (1761—1804). Но мужичка-хитрована сумели «обойти» сидевшие в Директории политики. Баррас и «компания» с помощью присланного из Италии Бонапартом генерала Ожеро, ликвидировали угрозу. Все остальные попытки оказались не ко времени. Революционная волна не докатилась еще до своего пика. Пока не был изжит революционный пафос – военная диктатура была невозможна. Народ еще не почувствовал, что завоевания революции (особенно социальные) прочны, и не допустил бы над собой никакого диктатора. Еще не наступило время, когда революционное воодушевление, идейный энтузиазм, двигавшие людьми, пошли на убыль. Было необходимо, чтобы появилась уверенность в том, что никто больше не сумеет расшатать тех новых устоев социального прогресса, который наметился благодаря революции. Лишь в этом случае возможно установление военной диктатуры. Осенью 1799 г. страна созрела до такого шага…

Положение правящей Францией Директории было очень непростым: пытаясь привлечь к решению своих проблем того или иного генерала, она сильно рисковала. Поверяя военному свои «темные планы», она с одной стороны делала его сообщником (он освобождался от обязанности подчиняться ей!), а с другой стороны, становилась его… заложником! Вероятность измены возрастала согласно его умственным способностям и амбициям. Ведь до конца было неизвестно, как такой человек поступит в отношении «себя любимого», когда поймет, что на самом деле, именно он – «вершитель судьбы всей страны»! На кого он повернет солдат и пушки? Не на Директорию ли? Вот почему она придирчиво искала именно ту «шпагу-саблю», которая не проткнет ее саму. Напомним еще раз, что переворот 18 фрюктидора 1797 г. прошел «на ура» с помощью хорошего генерала, но недалекого политика Ожеро. Он так и не сообразил, что в тот день в его руках были огромные возможности для личного возвышения. Но на этот раз обстоятельства несколько изменились, и одной лишь решительности было недостаточно. Нужен был человек не только отважный, но и по-настоящему умный.

Вопросом поисков «шпаги-сабли» в Директории ведали двое: виконт из провансальского мелкопоместного дворянства Поль-Жан-Франсуа-Никола де Баррас (1755 – 1829) и Эммануэль-Жозеф Сьейес (1748—1836). Каждый из них планировал государственный переворот по-своему и в собственных интересах. Последний, будучи человеком более радикальным, решил сокрушить республику. Он исходил из того, что пока во Франции сохраняется республика, соседние монархические страны будут пытаться ее уничтожить. Следовательно, нужно отказаться от республики самим!

Одно время Директория серьезно рассматривала кандидатуру Бернадотта. Казалось, все было за него – решителен, ловок, красноречив, умеет увлекать за собой толпу! Карьерист – каких поискать, Жан-Поль-Батист приучил «директоров» к мысли, что именно он им нужен! После отправки Ожеро в Рейнскую армию, «директоры» склонялись к мысли, что Бернадотт лучше всех подходит на роль «переворотчика». Как говорили потом, «он сам метил в „бонапарты“». Но было одно «но», причем – большое: хитроумный наваррский петух Бернадотт обладал уникальным даром выжидать до последнего! Он быстро согласился со всеми поступившими ему предложениями, и политикам уже казалось, что Бернадотт у них «в кармане», как вдруг «шпага-сабля»… исчезла и оказалась «временно недоступна»! Пришлось подбирать нового кандидата: им мог стать еще один генерал из Итальянской армии Бонапарта – Жубер, весьма заинтересованный послужить на благо Директории и ее «директоров»! Принято считать, что как военный, он, несомненно, стоял выше Бернадотта, а вот как политик, все же ему уступал в ловкости и изворотливости. Обе «шпаги-сабли» наперебой успокаивали Директорию, что наведут порядок одним махом. Но если Жубер говорил – «Дайте мне 20 гренадер, и я в любой момент покончу со всеми!» – то изворотливый беарнец-бахвал Бернадотт громко и убедительно возражал – «Ну, что Вы!? 20 гренадер – это слишком… много! Четырех солдат с капралом достаточно, чтобы выгнать всех этих адвокатишек из Совета пятисот!» Ярко выраженное хитроумие Берандотта вкупе с его непомерным бахвальством напрягло «дьявола-искусителя» Сьейеса. Переворот несколько отложили, а поиски адекватной кандидатуры продолжились. Соперники Бернадотта на этот «пост» отпадали один за другим – Жубер погиб в сражении с «русским Марсом» при Нови (!), Моро слишком долго колебался (!), и дело пахло его «самоотводом»! Казалось, цель Бернадотта близка!?

А потом в дело вмешался Его Величество… Случай! Словно «черт из табакерки» внезапно возник главный недруг генерала Бернадотта – его свояк, генерал Бонапарт, исключительно во время ретировавшийся (скорее, даже тайно дезертировавший! «Мне надо, срочно ПО ДЕЛАМ В ПАРИЖ»! ), из песчаных пустынь знойного Египта и благополучно высадившийся на юге Франции.

Судьба ему благоволила. Он проскочил все британские военно-морские заслоны в Средиземном море адмирала Нельсона, релаксировавшего меж пленительных чресел известной элитной «молли» (потаскушки) леди Гамильтон. Генерал Бонапарт нагрянул в Париж к моменту, когда там наглядно задумывались об острой необходимости военного переворота. Напомним, что вечно плетущий нити заговоров, Сьейес подыскивал для этого «самую популярную шпагу Франции». Повторимся еще раз, что кандидатура столь подходившего на эту роль генерала Жубера, как известно, уже отпала: он погиб в самом начале битвы с Суворовым при Нови. Нерешительный республиканец генерал Моро вот-вот откажется. Ярый якобинец генерал Бернадотт как всегда предпочел «повыжидать в сторонке» (как бы, сидя на заборе, пока внизу на улице идет кровавая драка). Оставался лишь «египетский авантюрист» (а теперь «дезертир») генерал Бонапарт. На него то и была сделана основная ставка в затеваемом военном перевороте.

Прекрасно понимавший, какой шикарный шанс представляет ему судьба для восхождения на вершину власти, «египетский дезертир» начал действовать. Через «колченого черта в сутане», «христопродавца в шелковых чулках», или, вернее, «дерьма в шелковых чулках» (так в гневе «величал» его потом сам Наполеон!), САМОГО БОЛЬШОГО ПОДОНКА В МИРОВОЙ ПОЛИТИКЕ Талейрана он быстро столковался с Сьейесом. Министр полиции Фуше – еще один «хитрован» той богатой на проходимцев эпохи – мгновенно сообразил, откуда дует ветер удачи и сделал вид, будто ничего противозаконного не видит. Военного губернатора Парижа генерала Лефевра Наполеон примитивно купил, подарив ему роскошную дамасскую саблю, и тот тут же «взял под козырек», громогласно рявкнув: «Давно пора перетопить в Сене всех этих жуликов-адвокатишек из правительства!».

Бонапарт прекрасно понимал, что у него два опасных соперника – Моро и Бернадотт. «Я полагаю, что Бернадотт и Моро будут против меня. Но я не боюсь Моро. Он предпочитает военную, а не политическую власть. Он будет с нами, если мы пообещаем ему командование. Но вот Бернадотт… В его жилах течет южная кровь. Он дерзкий и предприимчивый. Он не любит меня. И я уверен, он будет против. С его амбициями он способен на все. Кроме того, его ничем не соблазнишь. Он хитер и коварен…».

Бернадотт действительно никак не мог стать «бонапартистом», так как сам был… «бернадоттистом»!

Нам доподлинно неизвестно, как соперники (Бонапарт и Бернадотт) «вели переговоры» об участии последнего в перевороте. Ясно только, что, «самоустранившись», Жан-Поль-Батист сыграл на руку Наполеону. Разное рассказывали об их встречах предшествовавших перевороту 18 брюмера, свояки-«соперники» прощупывали друг друга колкостями.

Бонапарт считал, что если популярный в армии и у народа, но инертный генерал Моро у него почти-что «в кармане», то не менее известный и, к тому же, горячий беарнец Бернадотт будет играть «в свою игру» и не присоединится к… «египетскому дезертиру». Но его, как «свояка», следовало… «по-свойски» (!) нейтрализовать!!!

В «обработку-разработку» самостоятельного беарнца включились оба брата Наполеона, его супруга Жозефина, его сестра Полина. Но сколько все они его не обхаживали, пытаясь действовать даже через свою свояченицу Жюли Клари на его жену Дезире Клари, верткий словно угорь, Бернадотт постоянно ускользал из их хитро расставленных мелкоячеистых сетей. Тревожно следивший за всем происходящим вокруг, Бернадотт понял, что помимо генералов Журдана и Гаро мало кто из популярных офицеров может с ним встать на защиту республики и предпочел никаких телодвижений ни за – ни против Бонапарта не совершать, т.е. не рисковать и отойти на второй план.

…Впрочем, тогда и потом кое-кто посчитал, что Бернадотт то ли «проспал» момент, то ли «перехитрил» самого себя, то ли слишком долго выбирал, как ему поступить. Он не примкнул к Бонапарту, но и не торопился встать в ряды его противников, т.е. ничего не сделал для защиты Директории. В решительный момент захвата власти Бонапартом он, все же, явится в его дом на улице Шантерен, где собрались все заговорщики, но в отличие от других военных, не в мундире, а в штатском костюме. Более того, никакой конкретной помощи он не оказал, все также продолжая наблюдать со стороны. Эта двусмысленная позиция крайне раздражает Бонапарта и не прибавляет Бернадотту доверия со стороны будущего властителя Франции. Однако Наполеон также понимает, что его положение не столь прочно, чтобы открыто проявлять негодование в адрес человека, который как-никак имеет популярность в войсках и влияние в обществе. И, на словах выражая Жану-Полю-Батисту свое расположение, он сделает все, чтобы потом оставить его если не у дел, то, по крайней мере, на третьих ролях. Интересно, что чем выше продвигался Наполеон, тем больше он не любил Бернадотта. Чуял сильного соперника? Второго генерала-патриота Моро? Или самого себя, т.е. тоже метившего в «бонапарты»? Но двум «бонапартам» было «не ужиться в одной берлоге»…

Тем временем опасный из-за своей большой народной популярности генерал Моро сам явился к Бонапарту и заявил, что ему надоели эти мерзкие «адвокатишки», профукавшие Отечество. Два других пламенных республиканца – генералы Клебер и Брюнн – были далеко от Парижа. Если первый был предусмотрительно оставлен расчетливым корсиканцем в Египте «за главного» и там увяз, то второй сдерживал врага на северо-востоке Франции. Для наиболее влиятельных сторонников «сильной руки» был устроен ряд «деловых обедов» («с десертом» на любой вкус!); люди из ближайшего окружения Бонапарта активно сгоняли «заблудших овечек» в лагерь удачливого корсиканца, явно претендовавшего на роль капитана французского государственного корабля.

И ровно через месяц после возвращения во Францию 9—10 ноября 1799 г. (по революционному календарю, 18—19 брюмера 8-го года революции) наполеоновские генералы (кто-то из них был ему всем обязан, а кого-то примитивно купили) энергично выбросили на улицу «всю эту адвокатскую сволочь» и он взял власть во Франции в свои руки: ее, как известно, не дают, а БЕРУТ!

Нельзя сказать, что генерал Бернадотт не жаждал власти.

Просто генерал Бонапарт оказался в нужный момент более эгоцентричным и дерзким. Наполеон не побоялся рискнуть поставить все на одну карту («Надо уметь дерзать!») и 18 брюмера ему повезло – он стал первым консулом французской республики. (Спустя почти 15 лет азартный Наполеон снова рискнет в период «Ста дней», но Фортуна в ту пору ему уже давно не благоволила, повернулась не своим капризным личиком, а хоть и аппетиным, но «нижним бюстом» и все закончилось катастрофой!)

…Между прочим, в чем-то (но, конечно, не во всем) ситуация перед 18 брюмера во Франции была схожа с той, что очень много веков назад складывалась между Юлием Цезарем и Гнеем Помпеем перед тем как первый решился «перейти Рубикон». Тогда оба стремились к единоличной власти. Если первый рискнул взять ее в свои руки сам, то второй все ждал и ждал, когда же ее принесут ему «на блюдечке с золотой каемочкой». Как известно из истории, «власть берут!!!» те, кто понимает, что пришло время это сделать, причем, без всяких сантиментов. «Республиканцы» (или законники) Бернадотт и Помпей проиграли, а авантюристы (диктаторы) Цезарь и Бонапарт выиграли. «Каждому – свое»…

Три дня после переворота в пользу Наполеона Бонапарта Бернадотт отсиживался с супругой у своего верного товарища генерала Сарразена, пока тот не сообщил ему, что опасаться нечего: Бонапарт просил ему передать, что всегда продолжает считать его другом. Другое дело, что уже на следующий день после переворота Наполеон через ведомство Фуше знал, где скрывается его свояк, не пожелавший принять активное участие в перевороте 18 брюмера. Через пару дней Бонапарт еще раз через брата Жозефа дал понять Жану-Полю-Батисту, что он «по-прежнему, считает его своим другом». Только после этой «свойской» информации через свояка Жозефа Бернадотт посчитал возможным нанести визит вежливости своему свояку Наполеону. Тот, став первым консулом французской республики, явно собирался сплотить вокруг себя самых талантливых людей для решения назревших в государстве проблем, если они, конечно, захотят ему служить.

Между двумя генералами – Бонапартом и Бернадоттом (или, наборот, кому – как нравится) – началась бесконечная война.

Расправиться с тщеславным честолюбцем из Беарна дорвавшемуся до абсолютной власти «корсиканскому выскочке» (так окрестила Наполеона монархическая Европа после того как он стал первым консулом французской республики) было очень не просто.

Во-первых, очевидно, ему все еще «мешали» воспоминания о его первой юношеской любви Дезире Клари (теперь мадам Бернадотт). И, во-вторых, (и это главное!) Жан-Поль-Батист был слишком самостоятелен, чтобы всецело зависеть от воли Наполеона. Бернадотт пробился на вершину военного Олимпа Франции сам. Генералом (бригадным!) он стал (в июне 1794 г.), т.е. всего лишь на полгода позже Наполеона (декабрь 1793 г.). В общем, он ничем не обязан генералу Бонапарту и очень часто напоминает ему об этом. К тому же, он не только «служить» не умеет, но и фрондёр!

…Кстати, Бернадотт, как нарочно, заводил такие знакомства, которые раздражали могущественного первого консула, а потом и императора Франции Наполеона Бонапарта. Так, он энергично бравировал своими связями с такими одиозными в понимании строгого моралиста Бонапарта знаменитыми француженками той поры, как писательница мадам Жермена де Сталь и несравненная и очень дорогая жрица любви мадам Жюльетта Рекамье. Одна явно, другая завуалировано, критиковали режим консульства и его главу. Своенравная и не безталанная Жермена была в восторге от Жана-Поля-Батиста. Она даже именовала его «подлинным героем века». Не исключено, что, знаменитая в ту пору «дегустаторша» крутых мужиков прелестная Жюльетта могла подтвердить это по «женской части». Передавали, что как-то не в меру разоткровенничавшийся во время ее сеанса «терапии» Бернадотт, очевидно, сдуру (в ходе процедуры физиологического облегчения с мужчинами такое, порой, случается) ляпнул Рекамье про Бонапарта что-то типа: «Я не обещал ему любви, но я обещал ему лояльную поддержку и я сдержу свое слово». Таким фрондерством он мог лишь активизировать неприязнь со стороны Бонапарта…

Тем не менее, став во главе Франции, Бонапарт, а ныне Первый консул, не предпринимает никаких неприязненных действий по отношению к Бернадотту. Через два месяца после переворота, Бонапарт вводит Бернадота в состав Государственного совета. Правда, несмотря на это, Первый консул не слишком жаждет видеть его в Париже и предлагает тому командование армией в Дижоне. Но он от «дижонской» армии отказался, поскольку полагал, что подчиняться придется непосредственно первому консулу Бонапарту, а это ему – Генералу Бернадотту – не с руки! Вскоре станет ясно, что он был прав и именно эти войска вскоре отправятся в Италию, где под началом Бонапарта разгромят австрийцев Меласса в драматически складывавшемся сражении при Маренго.

…Между прочим, до сих пор никто не объяснил, что могла означать записка, оставленная Наполеоном Бернадотту перед отъездом на Итальянскую кампанию 1800 г. Говорили, что накануне судьбоносного Маренго Бонапарт написал: «Если я погибну, вы будете располагать 40 тысячами солдат у ворот Парижа, и судьба Республики будет в ваших руках». То ли Бонапарт отдавал себе отчет, что ярый якобинец Жан-Поль-Батист Бернадотт один из немногих, кто действительно сумеет удержать ситуацию в стране в рамках республиканских устоев и не допустит резких перемен, то ли… То ли все ЭТО просто – небыль???

Потом вновь обострились отношения между Францией и Англией и зашла речь об экспедиционном корпусе в Британию. Амбициозный Бернадотт тешит себя надеждой, что Наполеон поручит ему возглавить десант на Британские острова. Но вскоре выяснилось, что это мероприятие Франции не только не по карману, но и пока не актуально и, к тому же, с Англией был заключен Амьенский мир, то Жан-Поль-Батист остается без дела. В конце концов, свояки сторговались на посылке Бернадотта в Вандею, разбираться с несговорчивыми про-роялистки настроенными местными жителями, среди которых продолжали господствовать патриархально-феодальные порядки: Его Величество Король – наместник Бога на земле и никак не иначе…

Имея всего лишь 18 (а вовсе не 40, как было указано на бумаге!) тыс. штыков и сабель, Бернадотт 17 апреля 1800 г. принялся за дело, причем, действовал он не только «кнутом», а в основном, «пряником». Генерал ездил по деревням и лично терпеливо уговаривал крестьян добровольно сложить оружие, за которое им заплатят не «мятыми ассигнациями», а «звонкой монетой». Но только к концу года наметились позитивные изменения в настроениях местных крестьян, до этого готовых до последнего мстить за убийство их любимого короля. (Впрочем, у них все короли были любимыми по вышеуказанной причине!).

Интересно, что отправляя мужа во взрывоопасную Вандею (с ее фанатичным и жестоким вождем шуанов Жоржем Кадудалем), мадам Бернадотт взяла с его давно служивших ему адъютантов – слово офицеров – беречь ее супруга «как зеницу око». Жерар и Морен постоянно давали ей письменный отчет, как они денно и нощно охраняют ее благоверного и заодно своего командира. Так рядом с комнатой, где ночевал Бернадотт, постоянно находился один из адъютантов, который всегда бодрствовал; во время поездок вместе с генералом рядом неизменно спал верный Жерар, а на лестницах и под окнами непременно стояли часовые с однозначным приказом стрелять без предупреждения «во все что шевелится»; на прогулках генерала всегда сопровождали 5—6 самых верных людей, одетых в точно такие же мундиры, что и сам объект повышенной охраны – чтобы террористы и бандиты не сразу узнали, кто из них генерал Бернадотт; повышенные меры безопасности были везде одинаковы вплоть до… ванны – все помнили, как Шарлота Кордэ зарезала Марата!

Вскоре отношения между первым консулом и его свояком стали резко портиться: Бернадотт откровенно послал Карно «к екатерине марковне» (понятно к «какой маме»), заявив, что не ему – боевому генералу – прислушиваться к какому-то там кабинетному «стратегу». «Стратегу», никогда не нюхавшему пороху, не видевшему массовых смертей и не знавшему каково проявлять чудеса героизма, когда неприятелей в разы больше, чем твоих «братьев по оружию», а тебе отдали приказ «всем лечь – врага не пропустить!», ехидно присовокупив к этой сентенции еще кое-что личное – крайне обидное. В конце концов, первый консул убрал с глаз долой Карно. Правда, приближенные «шептуны» так много ему нашептывали о нелояльности строптивого беарнца, в частности, о якобы имевших место связях того с группой армейских офицеров, распространявших в Ренне, столице Бретани, антинаполеоновские памфлеты (Реннский заговор), что Бонапарт, решив подстраховаться, отозвал в Париж и нашего рьяного «правдолюбца» из Наварры.

Бернадотт попытался было получить назначение в Португалию, но туда уже приготовился отбыть муж Полины Бонапарт – генерал Леклерк (давно уже близкий к Наполеону). Тогда он «закинул удочку» по поводу всегда благодатной Италии, но и туда предпочли перевести еще одного родственника первого консула – генерала Мюрата. Затем возник вариант с экспедицией в Сан-Доминго, но именно туда (вместо обещанной Португалии) неожиданно послали Леклерка, где тот вскоре и помер от желтой лихорадки и вся вест-индская затея первого консула «приказала долго жить».

Были и другие крайне опасные для Бернадотта неприятности (донос на его причастность к очередному покушению на первого консула), разрешить которые удалось лишь после вмешательства свояка Жозефа Бонапарта. (Очевидно, Дезире очень во время пожаловалась сестре Жюли, а та очень своевременно устроила сугубо бабскую истерику супругу, который по-свойски нажал на брата!?) Первый консул пошел навстречу просьбе брата, но информацию о возможной неблагонадежности свояка Бернадотта не забыл. Недаром в армейских кругах поговаривали, что если вскоре, все же, состоится бросок через Ла-Манш, то во главе «смертников» обязательно поставят трех главных якобинцев среди военных – Массену, Ожеро и Бернадотта, чтобы все трое раз и навсегда сгинули, если не в морской пучине, потопленные британскими «боевыми повозками» (линейными кораблями), то в «туманных болотах» коварного Альбиона.

С той поры отношения между Бонапартом и Бернадоттом становились все хуже и хуже: взаимные недоверие и презрение лишь возрастали, словно снежный ком. Правда, до поры до времени Жозеф и Дезире, как могли, «лакировали» ситуацию…

Бернадотту все время предлагают варианты трудоустройства что-то типа «к черту на куличики»: генерал-капитаном – на о. Гваделупу, губернатором – в Луизиану (Северная Америка), послом – в Вашингтон. Правда, по тем или иным причинам (причем, помимо воли Жана-Поля-Батиста) они не складываются.

Вплоть до весны 1804 г. генерал Бернадотт, ожесточенный немилостью первого консула и подавленный бездельем, завуалировано фрондерствовал в Париже на глазах у откровенно недолюбливавшей его власти.

В это время на его старинного «брата по оружию» генерала Моро другой его давнишний неприятель генерал Даву (наделенный Бонапартом самыми широкими полномочиями шефа суперсекретной полиции с особым «прицелом» на армейскую среду) энергично собирает материал для последующей «депортации» «генерала искусных ретирад» за Атлантику в США. Жан-Поль-Батист – откровенно симпатизировавший консульскому врагу и «диссиденту» Моро – все это подмечает и делает для себя любимого надлежащие выводы. Он продает свой дом на ул. Цизальпин и покупает себе в предместьях столицы имение Лягранж. Все эти годы он ходил по «лезвию ножа»: после раскрытия заговора генерала Пишегрю с Кадудалем и ареста Моро, Наполеон вознамерился расставить все точки над «i» в вопросе с «революционерами» в генеральской среде (на свободе оставались Журдан, Ожеро, Макдональд, Лекурб, Ришпанс и другие популярные в армейской среде «рейнцы», в том числе, Жан-Поль-Батист Бернадотт). Ходили слухи, что только благодаря своей известности в армии, а также во многом из-за вмешательства своих влиятельных родственников по линии жены (снова сработала родственная связка Дезире-Жюли, подключившая к решению «проблемы» Жозефа Бонапарта?) Наполеон, скрепя зубами, не стал «активировать» тему участия своего импульсивного свояка в роялистском заговоре с английском душком с целью его свержения.

По крайней мере, пока…

Но неприязнь к беарнскому бахвалу и фрондёру не затухала и Фуше (полиция), Савари (тайная полиция) и Даву (суперсекретная военная полиция) была дана категоричная команда: строптивого наваррца «держать под микроскопом и… прицелом».

Бернадотт вынужденно бездельничал и по совету своего адъютанта полковника Жерара нанес визит к знаменитой гадалке мадам Ленорман. Последняя знала толк в визитерах и без тени сомнения по картам предсказала Бернадотту, что когда-нибудь он станет… королем в далекой северной стране. В общем, то ли очередная быль, то ли типичная небыль – последующий приукрас биографии знаменитого человека, когда уже известны многие факты его жизни!?

Тем временем, Бонапарт становится императором французов!

И вот что интересно – наш беарнский строптивец не только подписывает генеральскую петицию к Наполеону с просьбой стать императором, но и подобно другим фрондерствующим якобинцам Массена и Ожеро принимает участие в торжественной церемонии коронации Наполеона в соборе парижской Богоматери 2 декабря 1804 года. Более того, несет то ли бархатную подушку с орденами (с цепью ордена Почётного легиона?) новоиспеченного государя Франции, то ли украшенный драгоценностями воротник императорского облачения (сведения разнятся). Кроме того, на грандиозной картине Давида Бернадотта можно видеть, стоящим позади кардинала Феша – дяди Наполеона, что очень почетно: он – член «клана Бонапартов»!

Наполеон понимает, что нейтралитет строптивого генерала Бернадотта следует укрепить и делает его маршалом Империи (его имя стоит седьмым, что весьма престижно, по счету из 18 революционных генералов). Чтобы еще сильнее «привязать» его к своей особе, Наполеон награждает новоиспеченного маршала-свояка Большим крестом Почетного легиона, более того, дарит роскошный особняк опального Моро в предместье Сент-Оноре, кроме того, выделяет 200 тыс. франков из казны для меблировки нового жилья.

Злые языки потом долго судачили, что все это благополучие из-за… Дезире Клари, перед которой Наполеон якобы всегда испытывал чувство вины (»«не поматросил» и… бросил», что для любой девушки… оскорбительно), тем более, что с годами их «разлучница» Большая Мастерица Большого Секса супруга Наполеона Жозефина де Богарнэ все больше и больше старела и мало-помалу утрачивала свой особо пикантный шарм: «выглядеть недоступной, отдаваясь мужчине» (или, наоборот, это кому – как нравится)…

В конце концов, в июне 1804 г. безработного маршала Бернадотта назначают вместо маршала Мортье губернатором Ганновера и командующим расквартированными там войсками. Начальником штаба к нему приставили младшего брата его злейшего врага Александра Бертье – Леопольда Бертье. Готовя нападение на Англию, император французов приказал Бернадотту исследовать побережье северной Франции, Бельгии и Голландии. Именно в Ганновере через Талейрана ему было рекомендовано Наполеоном «поправить» свой бюджет. Осторожный Бернадотт проконсультировался с Жозефом Бонапартом (не подстава ли это!?) и, получив от него добро, сделал все как ему советовали знающие подобные «механизмы» обогащения люди. Правда, брал он «взятки» и принимал «подарки» через своих доверенных лиц, в первую очередь, здесь «отличился» полковник Жерар, не забывавший каждый раз положить и в свой карман какую-то часть «комиссионных». Покидая осенью 1805 г. Ганновер, Бернадотт увозил с собой порядка 300 тыс. франков «отступных». И это при том, что ганноверцам приходилось для этого занимать деньги на стороне, в частности, в Гамбруге, Бремене и Любеке – богатейших «ганзейских» городах.

Впрочем, Бонапарт не забывает про военные таланты Бернадотта и стремится использовать их по назначению.

Наполеон вновь готовится к войне с Англией, и, несмотря на всю свою антипатию, поручает Бернадотту начальство над I-м армейским корпусом (это его бывшие ганноверские войска) Великой армии, которая начала свое развертывание в так называемом Булонском лагере. Затем в силу ряда субъективно-объективных причин направление удара меняетcя и I-му корпусу надлежит вместе с баварскими частями воевать с союзниками (австрийцами и русскими). Бернадотт был недоволен качеством баварцев (как, впрочем, и переводимых к нему в корпус солдат Мармона) и потом всячески от них «отбояривался».

…Между прочим, недоверие Наполеона будет проявляться в том, что теперь под началом у Бернадотта всегда будут преимущественно не французы (либо вовсе не они!), а только сомнительные (или, откровенно ненадежные, загнанные насильно!) союзники французского императора: в 1806 г. – баварцы, в 1807 г. – поляки, в 1808 г. – голландцы и испанцы, в 1809 г. – вестфальцы и саксонцы. Фрондёрство и неумение повиноваться наказуемо, причем, у авторитарных правителей всех времен и народов…

В ходе Ульмской операции Бернадотт обеспечивал безопасность правого фланга французской армии. И в том, что окружение австрийцев Макка завершилось столь блестяще, есть немалая заслуга и I-го (сводного) корпуса Бернадотта. Покинув Ганновер, он совершил марш в Южную Германию, сумел отбросить австрийцев Кинмайера, захватить Ингольштадт, форсировать Дунай, выйти к Мюнхену и блокировать с востока армию генерала Макка.

После чего он повернул на северо-восток, поскольку получил новое задание – принять участие в окружении армии Кутузова, которая стремительно уходила на восток. «Старая лисица севера», так раздражительно-уважительно называл старого русского полководца Наполеон сумела оторваться от преследовавшего его аванграда Великой армии под началом маршала Мюрата. Бонапарт, утративший личный контакт с вырвавшимися вперед передовыми корпусами, стал искать «крайнего» в этой неудаче. По целому ряду объективных причин Бернадотт не справился с поставленной ему задачей: форсированным маршем из Зальцбурга к Мельку перерезать все пути отступления русской армии.

Во-первых, из-за размытых осенними дождями дорог и непрекращающихся снегопадов, превративших Дунай в настоящее море. И, во-вторых, ни понтонов, ни каких-либо других средств, необходимых для переправы (за исключением 14 небольших лодок) у него не было. Кроме того, в наличии было слишком мало сил для выступления напрямую наперерез кутузовской армии. Максимум возможного для него – было парировать маневры из Богемии остатков после ульмской катастрофы войск эрцгерцога Фердинанда. К тому же, Бертье постоянно менял свои указания и поздновато ставил Бернадотта в известность об их изменениях. К назначенному императором месту (из Зальцбурга к Мельку) I-й корпус прибыл то ли с двух, то ли даже с трехдневным опозданием. Поскольку на войне даже часовое опоздание бывает смерти подобно (недаром Наполеон так любил свою сентенцию «Война – это расчет часов!»), то столь огромная просрочка вызывала у императора невероятный гнев.

Если Мюрату, то же участвовавшему в облавно-загонной охоте на «старую лисицу севера», все же, удалось по-родственному (он был женат на сестре Бонапарта – Каролине) оправдаться, то на не успевшего перерезать путь русским, Бернадотта (то же родича, но не столь близкого), свояк «спустил всех собак». Все объяснения бесполезны, и патрон орал своему маршалу обидные слова: «Я все больше убеждаюсь, что самые лучшие люди – это те, которых я воспитал сам! Я доволен Мюратом, Ланном, Даву, Сультом и Мармоном, но не… Вами!» (На самом деле, ни Даву, ни Сульт никогда не были «воспитанниками» Бонапарта!)

Потом состоялась самая знаменитая (или, по крайней мере, наиболее превозносимая самим Бонапартом и его апологетами) из всех наполеоновских битв – битва под Аустерлицем.

Совершив многочасовой марш-бросок, Бернадотт, как впрочем, и Даву, успел со своим корпусом прийти на поле сражения. Рассказывали, что перед Аустерлицем Наполеон предельно высокомерно, ледяным тоном отдал приказы Бернадотту, как тому действовать на его месте во французской позиции. Тот не только стерпел, но сумел показать меру своего военного дарования.

Он отличился исключительно точными самостоятельными действиями в этом решающем для Бонапарта сражении.

Получив приказ идти к Сокольницу в сторону Даву, он увидел заминку в развитие решающей атаки Сульта на Праценские высоты: 800 русских кавалергардов внезапно обрушились на того и у солдат последнего возникли трудности. Именно Бернадотт, первым осознав всю опасность натиска русских лейб-гвардейцев, без приказа Наполеона, лично кинулся на помощь Сульту с одной из своих ганноверских пехотных дивизий (его кавдивизию Келлермана-младшего перебросили на другой участок фронта) и по сути дела спас положение. Только затем подоспела гвардейская кавалерия Бессьера из резерва Бонапарта и понесшая потери элита русской армии откатилась назад. Этот бросок-маневр поспособствовал закреплению решающего успеха Наполеона в центре русской позиции, а значит, и общей победе.

Нам не известно ничего о недовольстве Бонапарта самостоятельными действиями Бернадоттом после завершения аустрелицкой битвы. Более того, его заслуги не остались незамеченными: после окончания войны он управлял княжеством Ансбах в Баварии (там он по «ганноверской схеме» снова весомо поправил свой «бюджет») и чуть ли не первым среди маршалов получил в 1806 г. княжеский титул, став князем Понто-Корво (Понтекорво).

…Кстати, крохотное владение Понто-Корво входило в состав Неаполитанского королевства, и то, что именно Бернадотт превратился в его светлость герцога Понто-Корво, вряд ли может кого-либо удивить. Это «пожалование» лишний раз подчеркнуло: император наградил Бернадотта не за его заслуги, а за то, что он – член семьи Бонапартов…

К тому же, рассказывали, что Наполеон приказал выдать беарнскому горлопану столько денег, сколько тот пожелает, чтобы не вопил на всех перекрестках, что во времена Империи Наполеона ее маршал вынужден попрошайничать. В общем, для утоления все возрастающего аппетита маршала-свояка делалось все возможное.

…Между прочим, в отличие от других «титулованных» наполеоновских соратников, маршал Бернадотт никогда не подписывался своим новым титулом на официальных документах, а всего лишь… «Ж. Бернадотт»…

Все эти «префиренции», в том числе, и «золотой дождь», пролившийся на нашего беарнского горлопана-«попрошайку», вызвали немало кривых ухмылок со стороны других маршалов Империи, чьи заслуги перед Отечеством и лично Наполеоном, несомненно, были выше, чем у наваррского «выжидателя». Причем, последний не сделал ничего, чтобы помочь Наполеону овладеть престолом, но и явно демонстрировал неприязнь к нему. Более того, сам Бонапарт никогда не питал особого доверия к этому «члену клана Бонапартов» («пролезшему» в него через одно всем известное «сладкое женское место»), чьи военные заслуги в прошедшую кампанию были незначительны. Среди обиженных маршалов и генералов, а затем и в казармах, от ропота и глухого ворчания перешли к откровенным разговорам о… семейственности. Это были прямые намеки на Дезире Клари, кстати, так и… не дефлорированную Бонапартом.

Больше всех возмущался его старый «коллега по ремеслу»… желчный Даву, открыто говоривший об ошибках «жалкого Понто Корво» в этой кампании: опоздал захлопнуть в капкане Кутузова; не сумел организовать преследование русских после Аустерлица и т. п. С той поры оба маршала будут все более и более отдаляться друг от друга. А затем их отношения и вовсе очень сильно обострятся после знаменитого сражения при Ауэрштедте, ставшего «звездным часом» для бургундца Даву и… очень неоднозначным (и это еще очень мягко выражаясь!) с точки зрения армейской этики поступком/поведением для наваррского бахвала Бернадотта.

Менее чем через год после столь успешной для «генерала Бонапарта» франко-австро-русской кампании 1805 г. началась франко-прусская война 1806 г., плавно перетекшая во франко-прусско-русскую 1806—07 гг. В ходе первой из них Бернадотт вляпался в такое дерьмо, которого ему никогда не простила вся армия, а не только амбициозные маршалат и генералитет, где почти не было «братьев по оружию», а скорее лишь «коллеги по смертельно-кровавому ремеслу».

Дело в том, что в самом начале той стремительной кампании I-й корпус Бернадотта не пришел на помощь III-му корпусу Даву, который неожиданно столкнулся со значительно превосходящими его численно (почти в два раза!) войсками герцога Брауншвейгского. Отступать было поздно, да и не в правилах Даву: пришлось принять бой под Ауэрштадтом в невыгодных условиях. Даву все время ждал, что в любой момент подойдет параллельно двигавшийся I-й корпус Бернадотта и спасет положение, но атаки врага следовали одна за другой, а Бернадотт так и не появлялся. Так и не получив поддержки от явно не торопившегося Бернадотта, Даву не только устоял против огромных сил противника, но и разгромил их наголову, понеся, правда, при этом очень серьезные потери.

Историки разных стран до сих спорят: был ли строптивый беарнец Бернадотт виноват, что не прибыл на помощь истекавшему кровью высокомерному бургундцу Даву или, все же, нет!?

Найти истину в этом крайне запутанном вопросе, чьи «подковерные нюансы» со временем еще могут всплыть, вряд ли представляется возможным. Это как раз тот случай, когда все стороны (и обвиняющая, и обвиняемая, и, тем более, «третейский судья» в лице Наполеона, отдававшего приказы и Даву, и Бернадотту) изложили аргументы и контраргументы в ту или иную пользу, но особой ясности так и не внесли.

Так, ходили упорные слухи о том, что крайне самолюбивый и завистливый Бернадотт ревновал к очень высококотировавшемуся в армейской среде и у самого Бонапарта Даву и желал ему поражения. Рассказывали, что позднее Бернадотт вроде бы проговорился и по сути дела выдал себя: «Это мне-то получать приказы от… Даву!»

Врядли следует искать причину подобного «маневра» в профессиональной некомпетентности Бернадотта вплоть до отсутствия у него оперативного мышления. Остается профессиональная ревность!? На военном Олимпе, как известно, нет места для двоих: там слава достается самой дорогой ценой – морем крови (своей и чужой) и смертями «бесчисла» (с обеих сторон)!

Дело в том, что «по букве закона» Бернадотт с его I-м корпусом в точности выполнил приказ своего императора и двигался туда, куда ему было заранее указанно письменно. Бернадотт потом попытался было оправдаться, сославшись на трудности преодоления горного перевала и двух рек, протекавших по гористым ущельям, между ним и Даву, на нечеткие и запоздалые указания главного штабиста Великой армии Бертье, поскольку никакого приказа на присоединение к Даву он так и не получил. Не исключается, что Наполеон, дабы снять у потомков все «непонятки» с этой ситуации в отношении себя любимого (он не только все придумал, но и все координировал!!!) задним числом в армейском бюллетене указал, что Бернадотту еще накануне было четко приказано идти на помощь Даву.

В общем, формально были правы Наполеон и Бертье, но морально виноват оказался… Бернадотт. Он, умевший действовать по обстановке и для пользы дела иногда нарушавший приказы начальника (вспомним хотя бы его самостоятельное изменение маневра в ходе Аустерлица – не к Даву на Сокольниц, а – на Працены к Сульту!), в этой кампании предпочел действовать сугубо по субординации. Поскольку на момент движения корпусов никакого приказа поддержать Даву сам Наполеон Бернадотту не дал, то Бернадотт предпочел действовать не по неписанным правилам армейской этики и взаимовыручки, как того потребовала спонтанно изменившаяся оперативная ситуация, а согласно букве имевшегося у него первого приказа на раздельное стратегическое движение к намеченному пункту сбора. После того, как Даву выступил с утверждением о том, что он посылал к Бернадотту своих адъютантов с просьбой о помощи, но тот предпочел ее проигнорировать, причем, в самой оскорбительной форме, сторону Даву приняла не только армия, но потом и большинство французских историков.

…Кстати сказать, какой бы ни была причина бездействия Бернадотта, вся армия не только громко осуждала его, но и с нетерпением ждала самого сурового наказания для наполеоновского свояка. Повторимся, что среди большинства генералов, не говоря уж о маршалах, его никогда особенно не любили. Рассказывали, что взбешенный Наполеон потом дико орал на него: «Вас нужно отдать под трибунал и расстрелять!» В порыве гнева он вроде бы даже подписал приказ об этом, но затем передумал и разорвал его. Он даже признавался в этом, но уже много лет спустя – о-ве Святой Елены. Поговарили, что и на этот раз якобы не обошлось без заступничества… опять-таки Дезире Клари! Кое-кто потом был склонен объяснять непоследовательность Бонапарта не только его своячеством с Бернадоттом и светлыми воспоминаниями о первой юношеской любви, но расчетом на то, что князь Понто-Корво, все же, осознает всю тяжесть своего поступка и постарается загладить его. Будущее показало, что семейная снисходительность (или, просчет?) Наполеона была ошибкой, которая дорого обойдется ему. Мало того, что Бернадотт так и не осознал свой проступок, но позднее, в качестве кронпринца Швеции изменил своему императору и выступил против Франции. Правда, с тех пор Бонапарт окончательно убедился, что главная черта Бернадотта – умение отсутствовать в решающем месте в решительный момент. Очевидно, именно с той поры Наполеон стал открыто недолюбливать самоуверенного наваррца…

Резюмируя, повторимся, что история эта – темная, оставившая «мутный след» на и без того, порой, нечетком «рентгене» наполеоновского маршала Жана-Поля-Батиста Бернадотта. Более того, маршал Даву с этого времени относился к князю Понте-Корво с презрением, очень часто именуя его либо «этот жалкий Понта-Корво», либо «этот негодяй Понтакорво» и, судя по всему, имел на то право.

Полководческая репутация наваррского бахвала оказалась столь сильно подмочена, что он, всячески стремясь хоть как-то сгладить негативное впечатление от его «неджентльменского» поведения под Ауэрштадтом, полез из кожи вон в преследовании остатков панически отступавших прусских войск после двойного фиаско под Йеной-Ауэрштадтом.

Здесь Жан-Поль-Батист проявил энергию и решительность!

И под Халле и под Тресковым 12-тысячный I-ый корпус Бернадотта был на высоте, разбив в пух и прах последний прусский резерв под началом принца Фридриха Вюртембергского, двигавшийся для прикрытия отступления уже не существующей армии. Потом ему было приказано «сесть на хвост», ретирующихся на север 21-тысячных войск его старого знакомца по Ганноверу, гусара по призванию, Гебхарда Лебрехта Блюхера (1741—1819). Авангардно-арьергардные стычки (у Бернадотта впереди шел генерал Дюпон) следовали одна за другой. В лесах между Ябелем и Носсентином Блюхеру, прикрывшемуся вчетверо большей, чем у противника кавалерий, все же, удалось оторваться и уйти в ночную темноту.

В той схватке Бернадотт оказался в головном отряде и чуть не погиб под копытами своей собственной кавалерии: конь сбросил его на землю уже в темноте, когда его всадники ринулись в атаку. Князь Понте-Корво чудом остался жив и даже не помят. На следующий день судьбе снова было угодно уберечь маршала от невзгод: он попал в окружение и лишь резвость скакуна спасла его от плена (либо даже смерти!?): резким вольтижерским курбетом он смог вырваться и умчаться к своим из кольца вражеских всадников, жаждавших взять французского маршала живым.

Только после взятия Шверина, к вырвавшемуся вперед других наполеоновских частей Бернадотту, присоединились Ланн (Сульт?) с Мюратом и все они кинулись вдогонку за 14—15 тыс. все еще боеспособных беглецов упрямого вояки Блюхера, двигавшимися в Любек, где они рассчитывали укрыться от назойливых наполеоновских маршалов. Вскоре французы окружили этот старый ганзейский город и приступили к его осаде, поскольку Блюхер был полон решимости драться до последнего. Но Бернадотт после «неприятной заминки» под Ауэрштадтом «рвал и метал» и именно на его участке наполеоновские солдаты ворвались в город и начались городские бои, в ходе которых отчаянный смельчак Блюхер с 9 тыс. штыков и сабель успел-таки выскочить из города.

После чего в Любеке началась дикая вакханалия грабежей и насилия над горожанами. Остановить их долго не представлялось возможным, поскольку в городе перемешались подчиненные сразу трех маршалов. Депутация любекцев кинулась было к Бернадотту с просьбой прекратить разгул солдатни, но тот лишь развел руками: помимо его подчиненных в Любеке буйствовали солдаты еще двух маршалов и требовалось единодушие в приказах на отбой. В конце концов, «консенсус» среди маршалата был найден и благодарные любекцы положили «в карман» именно Бернадотта соответствующее «приношение».

Блюхеру не удалось прорваться к Травемюнде: его окружили полностью и предложили капитулировать при условии, что все пленные сохранят свое имущество. Старый гусарский рубака, «загнанный в угол», вынужден был признать безвыходность положения и сдаться.

Безжалостным преследованием пруссаков Бернадотт частично искупил свои грехи перед «коллегами по кровавому ремеслу» в Великой армии Наполеона. Впрочем, важнее – другое…

Проштрафившемуся в самом начале прусской кампании Бернадотту, в ходе преследования бегущих пруссаков удалось не только «набрать вистов» перед своим императором (захват Халле, Бранденбурга, Любека и других оплотов «прусского милитаризма»), но и получить козырную карту на будущее.

Дело в том, что именно ему под Травемюнде сдадутся в плен ок. тысячи шведских пехотинцев и кавалеристов с 6 пушками и несколькими сотнями лошадей. Их отправил в помощь пруссакам-союзникам шведский король Густав IV Адольф. Один из пленных шведских офицеров граф Густав Ф. Мёрнер потом отплатит сторицей князю Понте-Корво за предупредительное и внимательное (можно даже сказать, весьма ласковое!) отношение к нему и его соотечественникам не по своей воле вляпавшимся в беду. По словам хорошо знавших Бернадотта современников, наш беарнский горлопан, «когда хотел, имел очень приятные манеры. Особенно сильно он желал создать себе репутацию хорошо воспитанного человека в глазах иностранцев…». Вот и в этом судьбоносном в будущем случае для наваррского «выжидалы» он из кожи лез вон только бы оставить о себе самое наилучшее впечатление. Вскоре о благородном и любезном французском маршале заговорит вся… Швеция! И совершенно особое отношение Бернадотта к шведам обернется для него невероятной удачей – Подарком Судьбы!

Но это будет потом…

А пока с Пруссией было покончено (по крайней, мере, так по началу полагал французский император) и наполеоновские войска ушли дальше на восток, в сторону границ российской империи, поскольку там из своей «заснеженной берлоги вдруг начал вылезать разбуженный от зимней спячки грозный русский медведь, который не любит, когда кто-либо слишком близко приближается к его берлоге»: армии Беннигсена и Буксгевдена.

В общем, встать на зимние квартиры Великой армии после разгрома Пруссии не удалось.

Сам Бернадотт остался наводить порядок в Любеке, благо у него уже имелся немалый административный опыт по этой части. После чего он со своим корпусом пошел догонять остальных. Доверие Бонапарта после столь успешного преследования бегущих пруссаков к нему возросло настолько, что маршалам Нею и Бессьеру было жестко приказано координировать все свои действия с войсками именно князя Понто-Корво. Это, конечно, не вызвало у них большого энтузиазма, поскольку взаимоотношения в маршальской среде были крайне напряженными и это, еще мягко говоря.

Начиная свою наступательную кампанию в богатой Пруссии, Наполеон явно не собирался в очередной раз тягаться с русскими и, тем более, в условиях пустой и голодной Польши, граничившей с необъятными просторами «страны чудес, не пуганных медведей и всепобеждающего мата» царя Всея Руси Александра Павловича Гольштейн-Готторпа («Романова» лишь формально), поскольку русской крови в нем было крайней мало. Но сделать это пришлось, так как Александр I все еще не потерял надежд приструнить «корсиканского выскочку». Предстояло долго и нудно маневрировать, гоняясь за русскими по польскому бездорожью в условиях коротких дней наступающей зимы – суровой и снежной в Восточной Европе, столь непривычной для теплолюбивых французов.

18-тысячный корпус Бернадотта вошел в Польшу в декабре 1806 г. с задачей встать на левом фланге растянувшегося фронта Великой армии и прикрывать ее в нижнем течении реки Вислы. И вот тут-то и выяснилось, что Беннигсен навалился на сильно выдвинувшегося вперед Нея и того надо срочно выручать. Находившийся ближе всего к нему (с Нейем у Бернадотта, как известно, были чуть ли не с единственным из маршалата уважительные и даже приятельские – оба были «рейнцами» – отношения!), наполеоновский «свояк» пошел навстречу противнику и под Морунгеном столкнулся с казачьим авангардом, а потом и регулярными войсками русских. Тот бой отличался большим упорством с обеих сторон (9-й пехотный полк даже потерял на какой-то момент своего орла, но затем, все же, сумел его отбить) и лишь поздней ночью обессиленные противники разошлись, а под утро русские ушли, причем, как они это умели делать – бесшумно и быстро.

В общем, Бернадотту удалось одержать победу, спасти нейевский корпус и сохранить линию фронта.

…Между прочим, рассказывали, что тогда под Морунгеном русские захватили весь личный багаж Бернадотта, но русский командующий генерал Беннигсен – выходец из Ганновера (!) – памятуя о том, как совсем недавно французский маршал выдержанно (правда, за мзду) вел себя в качестве наместника его родного города, приказал все вернуть ему обратно…

А затем 7—8 февраля 1807 г. случилась знаменитая кровавейшая «замятня» на заснежено-морозном поле Прейсиш-Эйлау, когда отнюдь не все наполеоновские маршалы пришли со своими корпусами к началу битвы. И по началу Бонапарт заметно численно уступал хорошо подготовившемуся к сражению Беннигсену. Если Даву со своими войсками успел-таки во время подойти и внести свой весомый вклад в ход битвы, то Ней, пробиравшийся вдогонку за прусским корпусом генерала А. Лестока по бездорожью и снежным завалам, оказался в деле лишь поздно вечером, когда уже ничего нельзя было изменить.

Еще хуже обстояло дело с корпусом Бернадотта.

Приказ ему от Бертье с установкой на марш и подход к Прейсиш-Эйлау был захвачен казаками и информацию о сути событий князь Понто-Корво узнал лишь окольными путями и слишком поздно. Лишь 9 февраля он получил приказ на немедленное соединение с главной армией под Прейсиш-Эйлау, куда он смог прибыть по польскому бездорожью только спустя три дня после кровавого побоища.

Принято считать, что это была первая «ничья» (или «битва с нерешительным исходом»? ) для того исключительно победоносного «генерала Бонапарта» (по крайней мере, на европейских полях сражений: египетская авантюра – не в счет)! Крайне раздосадованный Наполеон, потерявший тогда ореол постоянного победителя, и особенно тем печальным резонансом, которое «ничья» имела в Европе, предпочел найти «крайнего» для объяснения своей неудачи в лице сильно припозднившегося не по своей вине маршала Бернадотта. Последний ссылался на то, что так и не получил через кавалерийского генерала д`Ополя (д`Опуля) повеления Наполеона (и Бертье) о направлении главного удара французов. Его на самом деле перехватили казаки, а д`Ополь погиб во время знаменитой атаки всей кавалерии Мюрата на русский центр и спросить было не с кого. Но Наполеон уже закусил удила и не хотел слушать князя Понто—Корво, получившего клеймо «злодея» еще со времен Ауэрштадта. «Если бы Бернадотт пришел в Эйлау, – твердил он на следующий день после сражения, – я бы выиграл битву!» Наполеону подпели личные враги беарнца Бертье и Даву. (Они и дальше будут использовать малейшие промахи князя Понте-Корво, чтобы выставить его перед повелителем в самом неприглядном свете). Крику и угроз со стороны свояка в адрес князя Понте Корво было много, но на деле так ничего и не последовало – «шершэ ля фамм» (известно, какую?), как говорят в таких случаях французы?

Всем оправданиям хвастливого беарнца теперь уже мало кто верил, а сам «виновник» «ничьей» при Эйлау настолько озлобился, что как только судьба предоставит ему шанс уйти в самостоятельное плавание, то тут же им воспользуется на все 100%.

Поскольку опрокинуть русских, Бонапарту под Прейсиш-Эйлау не удалось (и хорошо еще, что его самого в какой-то момент сражения не смяли-затоптали, разгоряченные двойной дозой водки, русские гренадеры!), а армия у него уже была не та, что раньше, то пришлось ему уходить на зимние квартиры, зализывать раны и готовиться к весенне-летним баталиям с такими неуступчивыми русскими в лесисто-заболоченной вечно полуголодной Польше.

Бернадотт, как и вся армия отдыхал, причем, в кампании с супругой Дезире, которая приехала к нему в замок Шлодиттен в Прейсиш-Холланд. Своим войскам маршал отдал приказ готовить плацдарм в Нойштадте для активных военных действий весной.

И действительно к маю передвижения на фронте возобновились: Беннигсен снова напал на опять слишком далеко выдвинувшегося на восток маршала Нея, а затем состоялось пресловутое (для русской стороны) Фридландское сражение, завершившееся очередным страшным разгромом русской армии вроде бы столь опытного вояки как генерал от кавалерии Леонтий Леонтьевич Беннигсена, допустившего непростительную тактическую ошибку в самом его начале. Правда, нашему герою активно в нем поучаствовать не удалось: он быстро получил пулевое ранение в шею и, передав руководство войсками своему начштабу генералу Мезону, отбыл к хирургу в Мариенбург, вынимать пулю. На этом для князя Понто-Корво война закончилась.

Как окажется это была предпоследняя военная кампания маршала Бернадотта под началом «генерала Бонапарта». Потом еще будет Варгамская операция, но в ней он по ряду обстоятельств отличится со знаком «минус» и его военная карьера в составе Великой армии закончится на минорной ноте…

Но все это будет потом, а пока он лечится, опекаемый своей Дезире и присутствует на церемонии подписания Тильзитского мира, после чего у французского императора явно «сорвало крышу» и он, «зазвездившись», потерял чувство реальности. Но это уже другая история – история взлета и падения «корсиканского выскочки»…

14 июля Бернадотта отправляют командовать наполеоновскими частями в ганзейских городах – Гамбурге, Бремене и Любеке. Именно здесь маршал, активно и оперативно действуя по «ганноверской схеме», сколачивает очень внушительное состояние. Под крылом у него «не забывали себя любимых» и его «понятые» – начштаба генерал Жерар и адъютантская свита, благо Жан-Поль-Батист «исповедовал» вековую мудрость «быть у воды и не дать другим (своим людям) напиться, это – хуже преступления, это – ошибка, зачастую, роковая!». При этом он действовал столь тонко и умно, что у «обобранных» им жителей этих городов остались после него самые уважительные воспоминания.

Поскольку в ту пору Наполеон сменил гнев на милость, то осенью 1807 г. он, как и многие другие маршалы, получил очень внушительную денежную премию за понесенные в последней кампании «военно-бытовые издержки» – 400 тыс франков (половину суммы – в облигациях и вторую часть – «звонкой монетой»). Больше оказалось лишь у маршальской «элиты» – Нея, Даву, Сульта, Бессьера и Бертье. Причем, последнего император «озолотил» 1 миллионом, чем, естественно, вызвал раздражение среди его крайне завистливых и корыстных «коллег по ремеслу». Поскольку затем весной 1808 г. князю Понте-Корво достались еще и многочисленные владения и имения в Ганновере, Вестфалии и Польше с общими доходами на сумму примерно в 270 тыс. франков в год, то с учетом гамбургско-бременско-любекских «подношений» у него набежал… все тот же миллион, что и у его врага Бертье.

…Кстати сказать, все время своего «ганзейского наместничества» наш беарнский «выжидала» находился как бы под колпаком у люто презиравшего его бургундского аристократа Даву! Все очень просто! После ауэрштедской и эйлаусской «непоняток» со стороны Бернадотта Наполеон оставил его под присмотром того, кого он не поддержал в смертельно опасной ситуации под Ауэрштедтом и превратил в непримиримого врага. Последнему было поручено начальство над всеми наполеоновскими войсками в по сути дела оккупированной Германии. Если в подчинении у Бернадота оказалось всего ок. 12 тыс. человек, то армия Даву насчитывала во много раз больше (данные разнятся). Вражда между двумя маршалами усиливалась не по дням, а по часам. Даву, никогда не забывавший как подло князь Понте-Корво поступил с ним под Ауэрштедтом, считая, что тот не по заслугам получает награды от императора, не упускал случая, чтобы не отправить донос на действия Бернадотта в Германии. В свою очередь, князь Понте-Корво заваливал Наполеона всевозможными жалобами на Даву, будто тот занимался перлюстрацией его корреспонденции.

Помимо непреклонного Даву, против Бернадотта плел интриги старый его недруг – маршал Бертье, князь Невшательский. Он выискивал малейшую оплошность Бернадота, чтобы выставить в самом неприглядном свете маршала-свояка самого Бонапарта…

Потом ему пришлось принять участие в многомесячной нудной «возне» вокруг своего рода «аннексии» Дании и предполагавшемся, но так и не состоявшемся вторжении в Швецию. И надо сказать, что Бернадотт ухитрился «выйти сухим» из этой передряги, в отличие от большинства наполеоновских маршалов и генералов, сильно подмочивших в те годы свою репутацию в войне на Пиренейском п-ве.

…Кстати сказать, в середине февраля к Бернадотту пришло скорбное известие из По, что на 85 году жизни его матушка, с которой он не виделся почти 25 лет, мадам Бернадотт 7 января 1809 г. ушла в Царство Теней и Безмолвия – испустила дух. Как отреагировал сын на это известие, нам осталось неизвестно. Известно только, что еще был жив его старший брат – Жан-Евангелист…

Потом в жизни Бернадотта наступила весьма напряженная пора неудач, обид и испытаний. Началось все с его участия с объективно говоря, очень плохо подготовленным IX Саксонским корпусом в очередной войне Бонапарта против Австрии в 1809 г. Перед началом кампании он успел написать Наполеону письмо, в котором прямо указывал, что как самостоятельная единица саксонский корпус небоеспособен и имеет смысл «раскассировать» всех саксонцев в состав французских дивизий. Причем, повторил это свое веское профессиональное мнение в четырех письмах подряд.

Но императору Франции в тот момент было не до советов его норовистого свояка: он увяз в войне на Пиренейском п-ве, а тут Австрия попыталась «лягнуть» его в спину. Война на два фронта не удавалась никому даже среди великих полководцев – вот и он стремился поскорее «закруглить» внезапно вспыхнувшую войну с Австрией быстрой и сокрушительной победой. В общем, компетентный совет князя Понто-Корво был проигнорирован и очень скоро беранец вляпается в очередное «дерьмо» (причем, не по своей воле и вине) в ходе судьбоносной битвы при Ваграме.

У Бернадотта снова открылось застарелое кровохарканье и он даже попросился в отставку. Но Наполеон на тот момент испытывал дефицит не только в «пушечном мясе», но и в опытных военачальниках (многих из них вместе с войсками пришлось оставить на Пиренеях) и отказал князю Понто-Корво.

Вот и пришлось Бернадотту с его хоть как-то «подтянутым» за несколько недель форсированной военной переподготовки IX Саксонским корпусом из двух дивизий (16 302 чел. и 26 пушек) идти на войну против Австрии. (Хотя Бертье рапортовал Бонапарту, что под началом у Бернадотта якобы состоит чуть ли не 50 тыс. штыков и сабель: к 20 тыс. саксонцев на бумаге, он лихо приписал еще две «мифические» польские дивизии, гарнизонных солдат Данцига и Глогау, а также две французских дивизии Дюпа и Брюйера.)

Бернадотту и его саксонцам пришлось немало поколесить вокруг Богемии, а потом и внутри нее из-за целой череды не последовательных приказов Бертье, который на той войне по началу явно был «не на коне». После поражения Наполеона при Асперне и Эсслинге Бернадотт довольно долго в ожидании приказа простоял под Линцем, а потом у Санкт-Пельтена, пока 6 июня (за месяц до Ваграма) Наполеон не вызвал его к себе в ставку в Шенбруннский замок и не обсудил с ним положение дел в его корпуса, лишь на бумаге насчитывавшем 32 тыс. чел., а на деле вдвое меньшем. Бонапарт прислушался к мнению своего маршала и отдал приказ о его реорганизации по французскому образцу, поскольку, по словам Бернадотта, в организационном и тактическом отношении саксонские солдаты отстали от ведущих армий Европы лет на сто. Правда, при высоком боевом духе и выносливости солдат результат обещал быть приличным. Саксонцев свели в усиленные батальоны, избавившись от непригодных старых и больных солдат и офицеров, комиссовав их, а для усиления корпуса им была придана сильно потрепанная в предыдущих боях французская дивизия генерала Дюпа, которую Бернадотт укрепил тремя саксонскими батальонам.

Пока все это время саксонцы стояли без действия к ним на родину вторглись австрийцы и, естественно, что боевой дух подчиненных князя Понто-Корво от этой новости сильно пострадал и к решающему сражению 5—6 июля под Ваграмом они подошли не в лучшем состоянии.

Перед битвой, переправляясь с острова Лобау на северный (вражеский) берег Дуная, Бернадотт вынужден был оставить позади себя два батальона и половину своих артиллеристов. По диспозиции он вместе с итальянским корпусом наполеоновского пасынка Эжена де Богранэ занял место во второй линии за корпусами Массена, Удино и Даву. По мере продвижения вперед по равнине корпуса стали расходится в стороны веером. В результате войска Бернадотта оказались впереди людей Массена, образовавших левый фланг всей армии. Между Удино и Бернадоттом втиснулись корпуса Богарнэ и Макдональда. К этому моменту корпус Бернадотта заметно «похудел»: у него осталось лишь 12 батальонов пехоты (Дюпа уже направили на другой участок) и 16 эскадронов кавалерии (4 перешли к Удино). Вот в таком составе его саксонцы шли в свой первый бой.

И, тем не менее, они лихо прогнали австрийский заслон у Раасдорфа и двинулись на Адерклаа. Тут на них слева навалилась австрийская кавалерия, но Жерар смог ее отбросить. Потом приказом Наполеона Бернадотту пришлось во фронтальной атаке брать Ваграм и с этой задачей он справился, несмотря на немалые потери. Но и противник «оказался не промах» и сильным контрударом вернул деревню назад. Имея категоричный приказ овладеть Варгамом любой ценой, Бернадотт снова бросил своих немецких солдат вперед и опять ему сопутствовал успех, но неприятель подтянул резервы и выбил-таки бернадоттовских саксонцев из деревни. Отошли назад и понесшие большие потери соседи – Удино с Макдональдом.

Всю ночь саксонцы князя Понто-Корво простояли в Адерклаа, готовясь к продолжению сражения на следующий день.

…Между прочим, потом рассказывали, что раздосадованный неудачей гонористый наваррец Бернадотт, сильно обозленный тем, что его давний недруг наполеоновский начштаба Бертье ослабил его, отобрав у него солдат Дюпа для усиления Удино, вроде бы необдуманно брякнул, что дескать Наполеон из рук вон плохо руководил сражением и что, «будь он командующим, уж он-то точно перестал бы бросать во фронтальную атаку огромные, неповоротливые колонны, а заставил бы австрийского эрцгерцога Карла ловким маневром сложить оружие почти без боя». (И хотя известны и несколько иные интерпетации «болтливости» беарнского бахвала, но суть высказывания примерно одинакова: «генерал Бонапарт» – лох, а маршал Бернадотт -… полководец Милостью Божьей!) Так или иначе, «но слово – не воробей, вылетет – не поймаешь!» и уже на следующий день ему придется держать ответ за наглые высказывания по поводу полководческого искусства императора: бдительные доброхоты тому тут же сообщили о «словоохотливости» его «свояка». А Наполеон тут же найдет повод, если не свести с ним счеты, то, по крайней мере, подвергнуть говорливого свояка-князя Понто-Корво публичной унизительной порке. Впрочем, не все историки склонны так жестко трактовать ход участия Бернадотта в варгамском побоище, в том числе, весь этот эпизод. Тем более¸ что историю, как известно, пишут победители, а под Варгамом победа осталась за французским императором со всеми соответствующими последствиями…

Бернадотт понимал, что для решения столь сложной задачи – а он со своими войсками оказался на острие удара наполеоновских войск (соседи слева и справа были заметно сзади и на удалении от него) – его саксонцев явно не хватало, а ему ведь опять прикажут брать Ваграм. «От греха подальше» Бернадотт на свой страх и риск приказывает оставить Адерклаа и отойти назад, выровняв, таким образом, линию фронта и не позволяя врагу атаковать его с открытых флангов (в оголенные «стыки» с соседями).

На следующий день эрцгерцог Карл решил нанести свой главный удар по левому флангу Бонапарта, причем, именно в стык между войсками Массена и Бернадотта.

Австрийцы быстро заняли опустевший Адерклаа и обрушились на ослабленный IX-й саксонский корпус. Бернадотт попытался было при помощи Массена отразить врага и вернуть Адерклаа, но силы были слишком неравны, и контратака наполеоновских маршалов захлебнулась. Более того, расстроенные ряды саксонцев Бернадотта покатались назад – к Дунаю. В этот критический момент на их пути оказался… Наполеон Бонапарт, который только-только прибыл на левый фланг для выправления ситуации. Император гневно обрушился на Бернадотта не справившегося не только с поставленной ему задачей, но и со своими войсками.

…Впрочем, некоторые историки склонны описывать ретираду саксонцев Бернадотта, против которых после шквального артобстрела были брошены отборные австрийские гренадеры вместе с резервной кавалерией под началом самого эрцгерцога Карла, весьма конкретно и жестко. (Ведь «на войне – как на войне!») Вплоть до того, что якобы маршал-беарнец попытался было обогнать своих солдат, чтобы повернуть и собрать. Он галопом помчался перед ними, и во время этого маневра налетел… на самого Наполеона. Французский император (вроде бы?) не мог упустить такой шанс отомстить хвастуну Бернадотту за вчерашнее наглое высказывание в его адрес, которое услужливые офицеры, естественно, донесли Бонапарту. Он устроил Бернадотту унизительную публичную выволочку: «Это и есть ваш „ловкий маневр“, которым вы заставите Карла сложить оружие?» – съязвил он под дружный гогот своей свиты. Никогда переживавший столь большого унижения Бернадотт, якобы лишился дара речи. А безжалостный император продолжил «разгром» «опозоренного и ошеломленного» маршала: «Я отстраняю вас от командования корпусом, которое вам не по силам! Уйдите с поля боя! Я даю вам сутки на то, чтобы навсегда покинуть ряды французской армии!»…

Обессиленные саксонские части отвели назад – к деревне Раасдорф, где им поручили прикрывать Массену, а на Адерклаа отправили корпус Макдональда. К моменту завершения битвы саксонцы находились уже в деревне Леопольдау.

А дальше, если, конечно, верить дошедшим до нас сведениям, амбициозный и хвастливый беарнец, явно огорченный неудачами его корпуса, сам продолжил провоцировать развитее конфликта с императором. Наполеон не счел нужным отметить участие саксонского корпуса в битве при Ваграме в официальном бюллетене по армии. Тогда – явно в противовес наполеоновскому бюллетеню – «опальный» маршал с чисто беарнским самомнением по своей инициативе выпустил собственный приказ по своему корпусу, в котором высокопарно подчеркивал (восхвалял!) … его героизм в ходе Ваграмского побоища и его вклад в победу наполеоновской армии в кровавом двухдневном побоище! По сути дела это было «громким» ответом Бонапарту и Бертье на все их несправедливые упреки и унижения за два дня Ваграмской битвы. Более того, перед подчиненными ему саксонскими генералами Бернадотт выразил пожелание опубликовать приказ в… саксонских газетах, что они немедленно проделали. Дальше – больше: «скандальный приказ» был опубликован без ведома Бонапарта не только в дрезденских, но и в парижских газетах, вызвав резонанс среди широкой общественности.

Подобное самоуправство Бонапарт не прощал никому, даже… свояку. Император отреагировал сугубо по-военному: отдал приказ расформировать IX-й саксонский корпус, чьи остатки перегруппировали в дивизию, которая под началом генерала Рейнье перешла в распоряжение Эжена де Богарнэ.

Следует отметить, что Бернадотт никогда не был трусом, но его неистребимое хвастовство, все же, зачастую играло с ним злую шутку, в частности, так случилось и после Ваграмской битвы. Кое-кто полагает, что тогда он, считая себе не менее великим полководцем, чем Наполеон, но в последнее время слишком мало делая для его побед, позволил себе «немного лишнего», весьма лишнего. Некоторые исследователи склонны считать, что Бонапарт все это прекрасно понимал и, давно чувствуя его ненадежность (возможно, даже измену!?), воспользовался случаем, чтобы окончательно убрать Бернадотта от себя подальше, попутно унизив как военачальника.

Не все историки согласны с тем, что Бонапарт выслал Бернадотта из армии в Париж сразу же после «конфуза» саксонцев последнего во второй день варгамского побоища, приказав при этом Фуше с Даву не спускать с него глаз. Скорее всего это случилось после того как французские газеты перепечатали из немецкой публикации берандоттовский приказ по его саксонскому корпусу, где он отдавал должное своим солдатам и офицерам за два дня грандиозного сражения. Вот тогда разъяренный французский император и издал по своей армии приказ, в котором говорилось, что только он один имеет право судить о степени славы каждого солдата и офицера. Впрочем, возможны временн`ые варианты этого решения Бонапарта.

Казалось, после Ваграма военная карьера в наполеоновской армии одного из ее самых самобытных военачальников – маршала Жана-Поля-Батиста Бернадотта завершилась и он уже окончательно не у дел!? Но вскоре случилось так, что князь Понто-Корво остро понадобился на бельгийском побережье.

Дело в том, что пока Наполеон праздновал свою тяжелейшую победу в очередной войне с австрийцами, «нация лавочников» (так Бонапарт презрительно называл англичан) или «океанократов», пользуясь тем, что после Трафальгара Франция фактически осталась без флота, организовала высадку своего британского экспедиционного корпуса старшего брата покойного премьера Питта-младшего на прибрежном острове Вальхерен в дельте реки Шельды. Поскольку регулярных частей во Франции было слишком мало, чтобы оказать достойное сопротивление внешним и внутренним (например, главный пройдоха в окружении Бонапарта министр полиции Фуше всегда был готов на подвох, тем более, что у него под рукой была Национальная гвардия – между прочим, тоже солдаты!) врагам, особенно если они выступят одновременно. Цель десанта – завоевание Антверпена, на верфях которого французы уже строили свой новый флот. Во главе обороны города Наполеон поставил генерала Фоконнэ. Адмиралу Миссиесси чудом удалось спасти зачатки флота и привести его под защиту крепостных орудий Антверпена.

А потом на горизонте возникла импозантная фигура «временно безработного» маршала Бернадотта – безусловно, хорошого организатора и опытного военачальника. Под Антверпеном требовался именно такой человек, но военный министр А.-Ж.-Г. Кларк (1765—1818) и вице-канцлер империи Жан-Жак-Режи де Камбасерас (1753—1824) размышляли над тем – как быть (?) – если император только-только по сути дела выгнал его из армии. Лишь после того как пришло письмо от Наполеона, где им напрямую указывалось, что для разрешения проблем с английским десантом следует отправить князя Понто-Корво, тот 29 июля был тут же командирован на бельгийское побережье, правда, по приказу Бонапарта под надзором маршала Монсея.

15 августа 1809 г. Бернадотт прибыл в Антверпен.

Помимо ищеек Фуше, Даву и маршала Монсея за ним следил специально отправленный Бонапартом верный императорский адъютант Рейлль с поручением докладывать обо всех «телодвижениях» строптивого маршала.

…Кстати сказать, почему за Бернадоттом столь плотно следили!? Может быть потому, что тогда ходило очень много разговоров о желании министра полиции Фуше совершить государственный переворот!? И вроде бы именно Бернадотт должен быть взять на себя верховное главнокомандование французской армией и идти на Париж, где его уже будет ждать Фуше, подготовивший к тому моменту почву для свержения Бонапарта!? Хотя, для крайне осторожного князя Понто-Корво, предпочитавшего в сложных ситуациях оставаться на «запасной позиции», такой «маневр» всегда был очень сложен. Впрочем, такие закулисные «игры» вокруг беарнца возникали очень часто. Другое дело, что он всегда действовал «очень наверняка»…

Бернадотт, под началом которого оказалось 15—26 тыс. чел. (данные сильно разнятся), очень быстро показал свои организаторские и командирские задатки, понудив англичан уже 21 сентября сесть на свои корабли и отплыть к себе на остров.

Правда, затем маршал снова «наступил на грабли»: он не учел, что Бонапарт был в ярости от его «демарша» с поздравлениями саксонцев после Ваграма и 30 августа необдуманно (?) издал приказ, в котором «ретираду» англичан отнес исключительно на свой счет. Хотя тогда не обошлось и без везения: у врага за короткое время заболели польдерской лихорадкой 14 тыс. из 40 тыс. имевшихся в строю и 3 тыс. из них умерли. Тем самым моральное состояние англичан было крайне подавленным.

Поскольку Рейлль регулярно пересылал свои подробные отчеты о поведении своего подопечного императору, то тот, памятуя о чрезмерном честолюбии беарнца (после постваграмского «эпизода» Бонапарт насторожился очень сильно!), предпочел побыстрее убрать Бернадотта из антверпенской группировки, отправив туда преданного ему Бессьера. Бонапарта напрягло, что хвастливый наваррец раструбил на весь свет, как он, чуть ли не вдвое уступая врагу, смог заставить того убраться восвояси «не солоно – хлебавши», тем более, разгласив военную тайну – численность антверпенской группировки Бернадотта. Еще больше его взбесило бернадоттовское обращение к жителям пятнадцати северных французских (в том числе и бельгийских) департаментов с призывом взяться за оружие для отражения нависшей над родиной опасности. Данное воззвание, имевшее невероятное сходство с лозунгами времен революции – Отечество в Опасности! – понудило императора, по-скорее, «задвинуть непредсказуемого свояка за Можай»!

Символично, что сама процедура отставки Бернадотта прошла очень оскорбительно для него: Бессьер сначала предъявил свои полномочия всем командирам дивизий и, только убедившись в их лояльности, приехал к Бернадотту, который не был оповещен о своем смещении и сообщил ему приказ императора.

В общем, «мавр сделал свое дело – он может уходить».

Рассказывали, что Бонапарт вызывает Бернадотта к себе в Вену, где во дворце Шёнбрунн между ними состоялся серьезный разговор. Впрочем, был ли он на самом деле – точно неизвестно, поскольку о нем сообщает только сам князь Понто-Корво. Так или иначе, но неприязнь между «коллегами по ремеслу» лишь нарастала и все последние «демарши» чрезмерно нахрапистого и гоношистого беарнца лишь усугубили ситуацию.

Для 47-летнего маршала Жана-Поля-Батиста Бернадотта, оказавшегося не у дел с убийственной для военного такого масштаба и дарования формулировкой «Не годится для командования крупными воинскими контингентами» наступал 8-месячный период неопределенности…

Казалось, у князя Потне-Корво уже не было никаких шансов во Франции пока ею правил Наполеон. Но Его Величество Случай дал ему – одному из ярых вождей умершего якобинства – возможность протянуть руку к… европейской короне!

Заступивший на шведский трон в 1792 г. после убийства его отца амбициозного короля Густава III (ехидная российская императрица Екатерина II звала его «наш братец Гу») заговорщиками во время карнавала, король Густав IV Адольф слыл человеком странным, мрачным и… мечтательным. В юности он какое-то время считался женихом одной из дочерей великого князя Павла Петровича Гольштейн-Готторпа (стыдливо величаемого российскими историками «Романовым»), причем, женихом, искренне влюбленным в свою невесту, что в принципе было редкостью в династических браках. Но брак расстроился из-за жесткого требования Екатерины II сохранить за своей внучкой православную веру. На это впечатлительный и приверженный своей лютеранской вере шведский принц не мог согласиться никак. Очевидно, это был еще один удар по нездоровой психике принца. И, тем не менее, в 19 лет он женился по настоянию риксдага на красивой 16-летней принцессе Фредерике Баденской – сестре супруги царя Александра I. В том же 1809 г., когда Наполеон разбил австрийцев под Ваграмом, а Бернадотт в его глазах «оконфузился», шведы в очередной раз проиграли войну России.

К 1809 г. стало очевидно, что Густав IV Адольф не способен руководить страной и 13 марта 1809 г. государственный совет Швеции принял решение о смещении короля с трона, его арестовали, вынудили отречься от престола, а в конце года выслали из страны со всеми членами семьи, в том числе, наследником принцем Густавом.

Дядя Густава IV Адольфа, герцог Карл Сёдерманландский, собрал риксдаг, который избрал его в качестве своего председателя, а затем и королем Швеции. 29 июня он вместе со своей супругой на 62-м году жизни был коронован как Карл XIII. Королем (правителем) – этот большой знаток особенностей эрогенных зон слабого пола – был… слабым, а военачальником и вовсе посредственным. Поскольку новый правитель был уже в преклонном возрасте и бездетен, то нужно было немедленно решать вопрос с наследником. Карл XIII уже пережил пару инсультов и конец его правления был явно не за горами.

Большинство шведских политиков было категорически настроено не только против свергнутого Густава IV Адольфа, но и его сына. В риксдаге заговорили о кандидатуре принца Карла Августа Аугустенбургского – родственника датского короля Фредерика VI – из младшей ветви Гольштейн-Готторпов. Казалось, все идет к тому, что быть ему наследником шведской короны, но тут внезапно прилетел «черный лебедь», т.е. вмешалось случайное событие! 28 мая 1810 г. во время смотра войск принц внезапно почувствовал себя плохо, упал с коня и тут же скончался.

Будущее Швеции оказалось неопределенно!

Стране грозила смута!

В риксдаге начались бурные дебаты относительно новых кандидатов в наследники…

В конце концов, многим показалось перспективным предложение противников датско-гольштинских «вариантов» (их лоббировал влиятельный в армии генерал Г. Адлерспарре и его свитские офицеры) ориентироваться на французского императора. Они (в основном, это были высшие государственные чиновники) считали возможным просить его порекомендовать им в наследники одного из его маршалов, в частности, зашла речь об Эжене де Богарнэ и… князе Понто-Корво, запомнившимся всем шведам столь любезным обхождением под Любеком со своими шведскими военнопленными графа Густава Ф. Мёрнера.

Пока в риксдаге все еще «судили да рядили», перебирая кандидатуры претендентов, про-французская партия быстренько снарядила спецделегацию к императору французов с поздравительным письмо к нему по поводу его женитьбы на австрийской принцессе. В ее составе не без помощи весьма оборотистых высокопоставленных чиновников – госсоветника и гофмаршала графа Густава Веттерстедта и министра иностранных дел Ларса фон Энгестрёма (в будущем очень влиятельных фигур в шведском правительстве Бернадотта) – оказался некий 29-летний лейтенант Уппландского пехотного полка Карл Отто Мёрнер (1781—1868) – кузен того самого Г. Ф. Мёрнера, что побывал в плену у Бернадотта. В его секретную миссию входило оповестить Наполеона о ситуации вокруг шведского трона и «заодно» попросить «назначить» кого-то из своих маршалов на «должность» наследника престола.

Разное рассказывали о ходе этой спецоперации, чьи нюансы так и остались для всех тайной за семью печатями. Вроде бы Эжену де Богарнэ и Массена предлагали стать шведским крон-принцем, но те от такой чести якобы решительно отказались. В конце концов, решено было настаивать на фигуре все того же… князя Понто-Корво, который на тот момент был не удел, и что самое главное, так «глянулся» шведам несколько лет назад.

Правда, для начала Карл Отто Мёрнер, заручившись рекомендацией близкого к Бернадотту французского генерала Филиппа-Анри де Гримуара, пошел знакомиться к будущему наследному принцу Швеции.

Как уже говорилось, в этой «операции-комбинации» с привлечением опального наполеоновского маршала на шведский престол – много «белых пятен», «черных дыр» и прочих «шероховатостей с непонятками».

Известно только, что будучи очень осторожным и опытным в хитросплетениях царивших во властных структурах человеком, Жан-Поль-Батист предпочел отнестись к крайне заманчивому предложению со стороны ранее ему неизвестного, неказистого лейтенанта из весьма далекой Швеции – ему прославленному французскому маршалу… со временем возглавить настоящее королевство – крайне осторожно. Но в тоже время, учитывая, что он попал в такую серьезную опалу у всесильного в ту пору императора Франции, из которой ему предстояло выпутываться самому, он предпочел по-тихоньку начать свою игру. Только после углубленных консультаций с людьми знающими «внутришведские» расклады, «выжидала» из Беарна счел необходимым сообщить о поступившем ему предложении… Наполеону и не получил от него… никаких возражений.

…Между прочим, французский император раздумывал предложить шведам своего пасынка в качестве наследного принца. Но тот тогда уже очень конкретно готовился к женитьбе на баварской принцессе, чьи родители по слухам вовсе не были согласны с переходом их дочери из католической в протестантскую веру. И наконец, сам Эжен де Богарнэ не хотел перебираться в «далекую и холодную страну на задворках Европы» и предпочел сразу же отказаться от предложения отчима…

28 июня новоиспеченный «делатель короля» Карл Отто Мёрнер, с положительным ответом маршала Бернадотта «в кармане» отбыл на родину.

Сам князь Понто-Корво, предпочел взять «тайм-аут» и на целых три недели уехал с супругой в Пломбьер на минеральные воды. Там с ней и ее сестрой Жюли он в спокойной обстановке принялся детально обсуждать «все – за и против» по истине королевского предложения из северной страны, причем, обе сестры весьма активно уговаривали его использовать на все 100% случайно подвернувшуюся уникальную возможность войти в историю королем Швеции.

Не будем вникать во все тонкости «возни и шумихи» вокруг шведского престола как в Париже, куда вскоре вернулся маршал-претендент, так и в Стокгольме, куда вернулись все «фигуранты» шведского посольства.

Думается, что по началу Наполеон недооценил всю серьезность возможного превращения его опального маршала в крон-принца Швеции. Он рассчитывал, что, будучи французом, Бернадотт будет с удовольствием «таскать каштаны» для французского императора.

И это после всех многочисленных «тёрок-непоняток», что давно уже имели место между ними!? Неужели он предполагал, что такая самобытная личность как Жан-Поль-Батист, останется марионеткой Бонапарта!? И, приняв со временем (после всеми ожидаемой смерти короля Карла XIII) королевский титул, будет игнорировать национальные интересы его «новой родины»!?

Более того, «генерал Бонапарт» явно недооценивал роль русского царя в маневрах вокруг шведского престола. Отнюдь «непрозрачный» Александр I всегда и везде «играл свою игру»: прекрасно понимая, что «генерал Бонапарт» в скором времени нападет на него, российский монарх предпочитал «расставлять» «своих людей» вокруг границ своей необъятной империи. Когда «нарисовалась» перспектива «насолить» дорогому другу-«корсиканскому выскочке» – подружиться с его опальным маршалом, он, естественно, не упустил такой замечательной возможности и внес свою посильную лепту в приглашении именно Бернадотта в наследные принцы Швеции. Тем самым, он выводил из игры против себя любимого в будущей войне возможного союзника Наполеона – Швецию.

Ходили же упорные слухи, что один из главных зарубежных резидентов русской разведки в Европе, полковник, флигель-адъютант царя, красавец и «секс-мустанг», граф Александр Иванович Чернышев (1785—1857) имел секретные встречи с Бернадоттом. На них последний намекал на возможность своей кандидатуры на трон в Швеции и, что Россия могла бы на него в будущем рассчитывать, т.е. в случае избрания его на престол он будет проводить дружественную по отношению к России политику и даже попросил Александра I о поддержке его кандидатуры. Царь был искушенным дипломатом и пообещал поддержать амбициозного беарнца. Можно ли говорить, что и здесь «любимый бабушкин внучек Сашенька» переиграл «корсиканского выскочку»?

Ясно только одно, что «отпуская Бернадотта в Швецию», Наполеон явно полагал, что Швеция у него уже в кармане или, по крайней мере, не ожидал подвохов со стороны своего не самого любимого маршала-свояка.

…Между прочим, французскому императору, отпуская своего нелюбимого маршала, не следовало забывать, что для Бернадотта, немало повоевавшего под началом Бонапарта, не было секретов ни в стратегии, ни в тактике непобедимого полководца. Взбешенный его напористостью в решении своих карьерных задач, Наполеон обозвал Бернадотта «самым бездарным из моих маршалов», что было отнюдь не так. Просто князь Понто-Корво родом из Беарна, оказался самым гибким и самостоятельным среди наполеоновских военачальников. Став наследным принцем Швеции Карлом-Юханом, Бернадотт, не только не пойдет войной против России в 1812 г., но в трудную для Наполеона годину – в 1813 г. – сделает все, чтобы войдя в союз с Англией, Пруссией, Россией и Австрией, «насолить» своему обидчику. Более того, он будет вынашивать крайне честолюбивые планы, рассчитывая с помощью благоволившего к нему (правда, до поры до времени, поскольку крайне «непрозрачный» «наш ангел» никогда не ставил на одну фигуру в «шахматной дипломатии») российского императора Александра I «забраться» на… французский престол, когда падет Наполеон. Другое дело, что для самих французов он уже станет… не просто чужим, а изменником…

Если, конечно, верить многочисленным разнообразным источникам о развитии событий вокруг «назначения» наполеоновского маршала королем Швеции, то главными «инициаторами» спецмиссии К.-О. Мёрнера были не только Веттерстедт с Энгестрёмом, но за ними стояли и другие весьма влиятельные фигуры в шведском обществе, пожелавшие не афишироваться. В пользу этого может говорить и тот факт, что обо всех обстоятельствах на эту тему в шведских архивах не осталось даже и «ряби на воде»: такие дела обычно решаются при закрытых дверях и в устной форме. И Мёрнера могли использовать «втемную», в том числе, и те, кто имел контакты с весьма «непрозрачным» русским царем, любившим «закулисные тихие омуты», чьими информированными «ушами» в Стокгольме был его посол генерал и барон Й.-П. фон Сухтелен.

Интересно другое: помимо Бернадотта на голосование риксдагу были предложены еще три кандидатуры: Кристиан Август принц Аугустенбургский (брат умершего Карла Августа Аугустенбургского), король Дании Фредерик VI и родственник русского царя – принц Петер Ольденбургский, причем, наполеоновский маршал среди членов тайного собрания котировался ниже всех!

И, тем не менее, очень влиятельный член правительства Ларс фон Энгестрём ухитрился «всё очень правильно обставить»: кого нужно щедро угощали, к кому-то прислали «десерт» виде «валютных ночных бабочек», кому-то «дали в лапу» наличными, не забыли «подкормить» и прессу! В общем, как утверждает современная продвинутая молодежь – «ну, очень большое бабло решает всё»! В результате очень скоро госсовет уже видел «на посту» наследного принца Швеции только и исключительно князя Понто-Корво, которого они совсем недавно «величали» всего лишь «французским капралом».

И неважно, что потом наследник престола не внес в шведскую казну обещанных 8 млн. франков, не списал долги шведских купцов в Париже, не поменял своих наследственных земель во Франции и Ганновере на соответствующие имения в Шведской Померании, не вернул шведам Финляндии. Более того, он – не оказался креатурой Наполеона!

Но лучшего кандидата в короли в то время для шведов просто не было.

Народу было сказано, что наполеоновский маршал Бернадотт – это то, что надо! Это – символ порядка, власти, силы и спокойствия, т.е. все то, что так обожает инертное большинство всех народов, т.е. пресловутое быдло…

Итак, 21 августа 1810 г. по решению риксдага уроженец Беарна (Наварра) в возрасте 47 лет 6 месяцев 3 недель и 5 дней стал наследным крон-принцем Швеции, 20 октября он принял лютеранство, 31 октября был представлен собранию государственных чинов в Стокгольме, а 5 ноября усыновлён королём. С этого времени Жан-Батист-Жюль Бернадотт стал регентом, а фактически – правителем Швеции, на престол которой официально он вступит только в 1818 г. под именем Карла XIV Юхана.

Правда, для этого ему пришлось освободиться от французского гражданства, отречься от католического вероисповедания и сложить княжеский титул. Все это осталось в его прошлом, в общем-то – Славном Боевом Прошлом!

…Между прочим, перед отбытием Бернадотта в Швецию он «попрощался» со своим «благодетелем» -императором Франции, причем, дважды: 23 сентября на обеде в Тюильри и 24 сентября – без свидетелей, наедине! О чем они тогда толковали доподлинно нам неизвестно. Якобы Бонапарт попытался напоследок связать по рукам и ногам этого вечного фрондера и оппозиционера обещанием никогда не поднимать оружие против Франции! Более того, подписать специальную грамоту, по которой кронпринц Швеции гарантировал Франции, что не будет вступать в антифранцузские союзы и, тем более, воевать против своей родины! Но Бернадотт уже почувствовал свою силу и наотрез отказал свояку в его попытке закабалить себя! Якобы он сказал, что все это не обсуждается, поскольку у Швеции должны быть свои национальные интересы, пренебрегать которыми он – будущий король шведский – не вправе. Получалось, что «своего человека» в лице Бернадотта под боком у русских Наполеон не получил! Пришлось Бонапарту ограничиться весьма провидческой фразой что-то типа: «Ну что же, идите, и пусть с нами случиться то, что случится». Бернадотт ушел в самостоятельное плавание без гарантий лояльности к бывшему патрону. Потом князь Понто-Корво попрощался с «коллегами по цеху», т.е. с маршалатом. И опять-таки неизвестно, как это прошло. Фантазировать на эту тему вряд ли имеет смысл. Интересно другое! Отправляя своего маршала принцем в Швецию, французский император обещал ему выдать «подъемными» 4 млн. франков, но потом предпочел ограничиться всего лишь 1 млн. В результате, чтобы хоть как-то соответствовать своему новому статусу, Жану-Полю-Батисту пришлось взять в долг полмиллиона франков у своего адъютанта (видного, между прочим, генерала!) Жерара, не забывавшего брать «комиссионные» при оформлении тех или иных «сделок» его патрона…

Отправляясь в Швецию, Бернадотт взял с собой свиту из 39 французов, в основном прошедших с ним «огонь, воду и медные трубы» еще со времен его службы в армии французского короля, большинство которых осядет с ним и уже не вернется на родину.

А вот его благоверная Дезире Клари-Бернадотт отнюдь не сразу прибыла в Стокгольм! От католичества она не отказалась и шведам в целом не глянулась! А через через пять месяцев она вобще покинула Швецию и вернулась в нее лишь… спустя 12 лет! Не исключено, что ее супругу надо было иметь в Париже «ее любопытные женские глазки и ушки»…

Зато их с Жан-Поль-Батистом сын Оскар всех очаровал и очень быстро овладел шведским языком в совершенстве, что для его 47-летнего отца оказалось непосильной задачей и он так до конца жизни не научился сносно изъясняться по-шведски. А ведь с первых дней своего пребывания в Швеции Бернадотт попытался было освоить язык своих подданных. Правда, терпение будущего шведского короля быстро иссякало. Если в начале он выкраивал целый час для изучения языка, то к весне 1811 г. уже только 15 минут, а потом и вовсе посчитал такое дело необязательным и бесперспективным. Тем более, что по сути дела ему это и не надо было – короли той поры предпочитали говорить по-французски. Но иногда он, как, будщий король должен был произносить речи перед парламентом. Делать это надо было по-шведски. Лингвистическая проблема решалась просто и незатейливо – для монарха готовили шпаргалку, где произношение шведских слов было написано по-французски. Таким способом пользуются нерадивые школьники, изучающие иностранный язык. Бернадот зачитывал текст, плохо понимая его смысл.

…Кстати сказать, Бернадотт не забыл роли лейтенанта Карла Отто Мёрнера в эпопее своего превращения в крон-принца Швеции. Он сделал его своим адъютантом, потом полковником, но дальше этого у них дело не пошло, поскольку «делатель короля» имел взбалмошный характер и дурные наклонности. Бывшему князю Понто-Корво, а теперь крон-принцу Карлу-Юхану вскоре надоело вытаскивать его из долговой тюрьмы и он посчитал, что он с Мёрнером в расчете. А фавориту свергнутого короля Густава IV Адольфа – барону Густаву Моритцу Армфельту (1757—1814) и вовсе не повезло. Про него его недруги напели Карл-Юхану столь гадостей, что тот предпочел поскорее выгнать экс-фаворита за рубеж. Тот оказался в России, вошел в доверие к русскому царю и стал у него русско-финском графом, а потом и генерал-губернатором Финляндии. Так бывает или «каждому – свое»…

Нет смысла подробно «растекаться мыслью по древу» о всех «телодвижениях» новоиспеченного наследного принца Швеции, отметим лишь один из его первых шагов по укреплению своего собственного положения на новоявленной «родине». Он, как и его свояк в статусе французского императора, опасался заговоров против него и учредил специальную службу – личную тайную полицию, призванную выслеживать его врагов, невзирая на их официальное или социальное положение, и отслеживать настроение подданных – от аристократов до простолюдинов. Причем, слежка стала вестись и за членами правительства, и за королевской… тайной полицией! Особо активен был на этом «доходном» поприще… все тот же К.-О. Мёрнер.

Были у него и секретные торги с британским представителем Эдуардом Торнтоном по поводу «отступных» за его отход от Наполеона. Потом вдруг выяснилось, что Лондон выдавать ему субсидии на вооружение армии, но поддерживать его далеко идущие планы по присоединению к Швеции Норвегии пока не готов. Карл-Юхан все понял и сделал вывод, что разрывать отношения с Францией ему тоже… пока рановато.

Зато развитие отношений с восточным соседом его только радовало: Александр I через своего посла Сухтелена не скупился на обещания, в том числе, по поводу возможного усиления Швеции за счет присоединения («аннексии») соседней Норвегии. Особенно русский царь «помягчал» после того, как стало известно, что Пруссия (24 февраля) и Австрия (14 марта) 1812 г. вступили в союз с Францией. Когда Наполеон узнал об успехах Карла-Юхана в «торге» с российским императором, то попытался пойти с «козырной карты». Он пообещал тому отвоевать у России для него Финляндию, потерянную шведами в войне с русскими в 1808—1809 гг. Для этой цели он постралася использовать… Дезире Клари. Но если супруга не вникла в суть предложений и принялась уговаривать супруга согласиться на предложение могущественного французского императора, то Бернадотт, уже сделал свой выбор. Он понимал, что Бонапарт просто блефует, поскольку не имеет никакой возможности оперировать на море и высадить войска в Финляндии, где господствовал британский флот! По мере того, как Наполеон собирал свою очередную Великую армию на этот раз для похода на Россию, шведский крон-принц все активнее контактировал с русским царем. В результате в канун нашествия Бонапарта на Россию Карл-Юхан подписал договор с русским царем, в котором предусматривались совместные действия русско-шведской армии против Франции в Северной Германии и поддержка России в присоединении Норвегии к Швеции. Правда, не изменяя своей дальновидной практике выжидать до последнего, Бернадотт, пока Наполеон не вторгся в Россию, не сжигал последних мостов, связывавших его с французским императором. Он не исключал, что главные игроки на европейской сцене вполне могут договориться между собой, как это было в Тильзите и Швеция останется один на один со своими проблемами.

А потом «нация лавочников-океанократов» решила, что, все же, ей будет выгоднее «прикупить» шведского крон-принца. Тем более, что тот через своих доверенных спецпосланцев откровенно намекал, что изрядно «поиздержался», поскольку лишился всей своей недвижимости во Франции и не получил за нее никакой компенсации от Наполеона (положенных ему по статусу шведских денег явно не хватало). В общем, он желал бы, чтобы из английских субсидий предусмотренных на содержание шведской армии, отдельной нигде не отмеченной строкой выделялось бы 8—10 тыс. фунтов в месяц на… личные расходы (!) наследного принца Швеции. Англичане прекрасно знали, что правильно вложенные очень большие деньги решают всё («ну, очень большое бабло решает всё»! ) и предпочли в данном случае не экономить и «на поддержание штанов» «в конец обнищавшего крон-принца» из особо секретного фонда стала незамедлительно выплачиваться оговоренная сумма в самой твердой валюте той поры – в фунтах стерлингов! Всего с апреля/мая 1812 г. по февраль 1813 г. Бернадотт получил от «нации лавочников» ок. 60 тыс. фунтов, правда, под… его личную расписку! Знал «Туманный Альбион», как прихватить клиента за».. ца»!

Вторая Польская кампания Наполеона (Отечественная война 1812 года) была уже в полном разгаре – Великая армия стояла под Смоленском, когда Бернадотт встретился в Обу с российским императором. Достоверных сведений о том, что тогда обсуждалось за «закрытыми дверьми» нет. Рассказывали, что за спиной шведского крон-принца «стоял» весьма влиятельный в британских высших кругах генерал, лорд Уильям Кэткарт, а у Александра I – шведский… «беглец» Армфельд и Бернадотту пришлось изрядно попотеть, чтобы «залакировать» печально неприятную ситуацию с памятливым шведом. Не исключено, что именно тогда союзники могли переговорить о будущей судьбе… Франции!? Карл-Юхан несколько раз пытался тогда добиться для себя максимума: получить за свое участие в войне против Бонапарта Финляндию либо на худой конец Аландские острова. Правда, «лукавый» («фальшивый как морская пена») русский царь никогда никому не давал больших обещаний, предпочитая конкретные вопросы откладывать на завтра, т.е. любезно кормил партнеров «завтраками». Вот и настырного беарнца ожидала такая участь: так и осталось непонятно – каково мнение российского императора и по Финляндии, и по Аландским островам, и по Норвегии, что очень устраивало Александра I. Зато он исключительно ловко внушил своему шведскому «партнеру» по борьбе с «корсиканским выскочкой» (неуёмным в своих геополитических амбициях генералом Бонапартом), что после падения последнего шведский крон-принц мог бы сыграть определенную роль в судьбе Франции. Это была именно та «фишка», которая была очень привлекательна для крайне амбициозного выходца из Наварры. Этот намек он понял, так как хотел понять и был очень удовлетворен, что эту «желанную» тему русский царь обозначил сам. Правда, для ее дальнейшего развития Швеция должна была внести свою лепту в победу над Бонапартом, т.е. принять участие в войне против него. Попутно шведский крон-принц, отменно знавший полководческую манеру Бонапарта как бы изнутри, всячески утешал царя в те неудачные для него и его армии дни.

Он советовал ему продолжать отступать в необъятные просторы его империи, тем самым заманивая как можно дальше вглубь страны. «Наполеон может выиграть первую, вторую и даже третью битву, – писал он царю, но четвертая может оказаться нерешенной. Но если Ваше Величество проявит стойкость, то неизбежно выиграете пятую». Когда потом Бернадотту – уже в Стокгольме в самый разгар бала в королевском дворце – сообщат, что Наполеон вошел в Москву, то он с радостью сообщит всем об этом, как о том, что это конец для… Наполеона!!! Он попросит австрийского посла в Стокгольме графа Адама Нейперга (того самого, который через пару-тройку лет станет любовником супруги Наполеона Марии-Луизы после как того оправят на о. Эльбу) сообщить в Вену, что с зятем австрийского императора покончено.

А тогда помимо некоего финансового заёма от России для Швеции, царь и крон-принц заключили между собой совершенно секретное соглашение, так называемый фамильный пакт (союз между династиями). Подразумевалось, что в случае появления угрозы для безопасности и спокойствия одной из сторон предусматривалась взаимная военная помощь. Получалось, что династия Бернадоттов, еще не родилась, а всесильный царь Всея Руси уже определился в своем отношении к ней, т.е. сделал аванс крон-принцу Карлу-Юхану, наградив его к тому же самым престижным российским орденом – ор. Св. Андрея Первозванного. Умел Александр Павлович Гольштейн-Готторп («Романов») подобно своей премудрой бабке смотреть в будущее!

Когда французскому императору сообщили об успехах его бывшего маршала в Обу, то, он, как это с ним бывало при получении крайне неприятного донесения, взбесился так, что окружение предпочло «временно оказаться вне зоны доступа», по крайней мере, те, кто мог позволить себе подобный «маневр-демарш». Все отношения с Швецией были разорваны.

Впрочем, Бернадотт уже выбрал себе направление движения в сторону противников генерала Бонапарта и ему все эти истеричные «телодвижения» его соперника по военной славе были «по барабану». Тем более, что после катастрофы в России французский император все же уже был не тот: его ждала череда трудных («пирровых») побед и скорый крах. Последовали взаимные отзывы своих временных поверенных в столицах Франции и Швеции, причем, первыми это проделали шведы.

В целом развитие событий для шведского крон-принца шло весьма неплохо. Ему, конечно, приходилось за британские субсидии обязаться выставить против Бонапарта 30-тысячную армию, но он сумел так обставить «сделку» по французскому острову Гваделупа, что получил от нее максимальную выгоду для «себя любимого». Хотя проницательный британский министр иностранных дел лорд Роберт Генри Кастлри (1769—1822) и просчитал все возможные дивиденды для Бернадотта лично по этому вест-индскому острову, но стратегически мысля, он предпочел не заострять внимания, что по договору остров Гваделупа отходит не шведскому государству, а его получает в подарок лично король Швеции Карл XIII. В результате Бернадотт так «запудрил мозг» членам правительства и парламенту Швеции, что они «пропустили мимо ушей», весьма конкретную информацию в уже принятой ими резолюции: все короли Швеции, начиная с первого Бернадотта, будут получать и продолжат получать – кроме ежегодного апанажа (денег от государства на содержание «себя любимых») – еще и годовую «гваделупскую» ренту в размере 300 тыс. крон. Правда, потом кое-кто из «левых» поднял крик о «мутных телодвижениях» вокруг гваделупской ренты, но Карл-Юхан очень во время включил на полную мощь государственный репрессивный аппарат и проявил нужную степень личной «щедрости» и благоразумия, подарив госказне половину суммы, полученной потом Швецией от компенсации за возвращение острова Франции. Но половину он оставил себе, положил ее в банк и его потомки до сих пор получают с нее ренту, причем, по нынешнему курсу шведской валюты. Умел недоучившийся адвокат правильно провести сделку в свою пользу. (В общем, как это водится, среди «сильных мира сего» – «быть у воды и не напиться!?» или «на то и власть, чтобы жить всласть…») Помогли ему провернуть эту «махинацию» люди, поставившие на него, когда решался вопрос о наследнике шведского престола – Энгестрём и Веттерстедт. Карл-Юхан умел быть благодарным и перевел им не только значительные суммы денег, но всегда был к ним благосклонен. (Как говориться в одной всем известной «аксиоме»: «друзьям – все, остальным – закон». ) Карл-Юхан так крепко зацепился за «гваделупскую» ренту по одной очень понятной причине: у свергнутого короля Густава IV Адольфа и его сына были еще весьма сильные позиции в определенных кругах Швеции и не факт, что сын Карла-Юхана принц Оскар сможет уверенно претендовать на папин трон после смерти последнего. Вопрос о личном благосостоянии на долгие годы вперед надо было решать тогда раз и навсегда, что сын стряпчего и провернул на редкость мастерски.

А потом для Бернадотта настало время «платить по счетам».

Дело в том, что русский царь был очень недоволен пассивностью шведской армии в самый ответственный для России момент: он ожидал от шведского крон-принца диверсий в тылу французской армии, а их не последовало. Бернадотт вовсе не намеревался «спуститься с того самого забора, на котором сидел с тех пор, как начал бриться». Российский посол в Стокгольме Сухтелен высказал все претензии своего государя к Бернадотту, то пытался юлить, изворачиваться. Потом вспомнив, что «лучшая оборона – это нападение», сам перешел в «контратаку» со всякими не вполне обоснованными обвинениями в адрес России вплоть до того, что экс-маршал позволил себе очень запальчивое высказывание в том плане, что не для того он сбросил с себя иго французского императора, чтобы тут же одеть ярмо… другого!

Не обошлось и без трений с Англией по поводу Норвегии, которую шведский крон-принц так стремился присоединить к своей новой родине, а «нацию лавочников» по большому счету это не устраивало. В конце концов, обе стороны «понудили» друг друга к более или менее компромиссному решению: властные британцы помогут шведам с приобретением Норвегии, а упрямый шведский крон-принц из Беарна вынужден был все-таки выставить в северной Германии 30 тыс. солдат против французского императора.

Вот и пришлось Бернадотту, прихватив с собой друга детства Ж. Р. Гре, весной 1813 г. отбыть из Швеции к штральзундскому берегу. Провожая его в порту, министр юстиции Энгестрём всячески упрашивал Его Высочество Карла-Юхана не гробить понапрасну немногочисленные шведские войска (три пехотные дивизии и одна кавдивизия), поскольку эта война не популярна в шведском народе и до того как Карл XIII не отдаст богу душу, а Карл-Юхан не станет Карлом ХIV, не стоит гневить простой люд непонятными ему смертями соплеменников за морем на чужбине за вовсе не шведские интересы. Впрочем, экс-маршал и сам не собирался «всамделишно» воевать в Восточной Европе против пошедшего ва-банк «корсиканского чудовища» (так давно уже окрестили в монархической Европе генерала Бонапарта), клавшего теперь солдат направо и налево десятками тысяч в каждом очередном сражении (Лютцен и Баутцен), в том числе, и свою до того столь оберегаемую, Старую гвардию, вернее, то, что от нее осталось после катастрофы в России в 1812 г. Так что зря шведы страшились больших потерь: их не было совсем. Экс-маршал принял «соломоново решение»: он будет воевать со своими соплеменниками силами своих недавно обретенных подданных по-св`оему – исключительно по схеме «шаг вперед – два назад»! Тем более, что после того как русские и пруссаки дважды крупно проиграли генералу Бонапарту под Лютценом и Баутценом и заключили с ним перемирие не посоветовавшись с Бернадоттом, то он всерьез задумался о новом Тильзите. Получалось, что крупные игроки вот-вот пренебрегут интересами маленькой Швеции и «аннексия» Норвегии к ней не состоится. В Стокгольме и экспедиционном корпусе шведов заговорили о предательстве, но делать поспешные шаги в отношении союзников Карл-Юхан дальновидно делать не стал. Он и раньше-то всегда в отношении союзников «держал ушки топориком», а теперь и вовсе принялся «выжидать, сидя на заборе», на котором – повторимся – он так удобно устроился с тех пор, как начал бриться.

…Кстати сказать, Наполеон был разгневан неблаговидным поведением (или даже, предательством!?) бывшего подчиненного и стремился с ним поквитаться. Хотя маршалы Мармон и Сен-Сир, хорошо знавшие возможности Бернадотта, поскольку не единожды сражались с ним по соседству, предупреждали Бонапарта, что с Бернадоттом следует считаться всем без исключения. Но французский император в запале перестал учитывать, что Бернадотт был совсем не последним среди маршалов Франции. Другое дело, что и в 1813 г. он действовал в своей традиционной манере: никогда не спешил ввязываться в бой, а все маневрировал, маневрировал и маневрировал. Заставить его вступить в сражение было крайне сложно, потому что он всегда находил массу весомых отговорок. Тем более, что проливать кровь своих «новоподданных» ему было явно не с руки…

Если раньше Бернадотт напрягал своей сугубо «выжидательной» тактикой Бонапарта и своих «коллег по ремеслу», то теперь его «сидение на заборе», медлительность и нерешительность, ожидание личных выгод стали сильно раздражать союзных ему европейских (между прочим, наследственных!) монархов. Правда, в преддверии судьбоносной Лейпцигской битвы ему все же довелось (или, пришлось?) дважды опрокинуть наполеоновских маршалов: сначала – под Гросс-Беерном (южнее Берлина) корпус Удино, а потом и под Денневицем войска Нея. В результате после Денневица монархи-союзники, чтобы «подстегнуть» кронпринца Швеции действовать быстрее и решительнее жалуют его высшими орденами своих стран: Александр I – ор. Св. Георгия, причем, его самого престижного 1-го класса (наградой полководческого уровня!), Франц II – орден Марии Терезии и Фридрих-Вильгельм III – Железный крест.

Казалось, эти две победы стали его наглядным «ответом» на все нападки его многочисленных злопыхателей среди маршалов Франции. Правда, в обоих случаях его шведы особо на рожон не лезли, а проливали кровь (против Удино) пруссаки Д. Г. Бюлова и русские графа М. С. Воронцова (против Нея). Пруссаки и русские потом долго негодовали на намеренную медлительность шведского крон-принца и сдержанность по отношению к противнику и особое не желание пускать в бой своих шведов. Бюлов даже порывался покинуть ряды Северной армии, которой руководил Бернадотт и уйти к Блюхеру в Силезскую армию, но экс-маршал очень вовремя применил контрманевр: нажаловался на Бюлова его королю. Союзники были правы по поводу не желания Карла-Юхана серьезно воевать: пруссаки под Денневицем лишились 10 тыс. чел., тогда как шведы всего лишь 12 раненными. В основном у них сражалась издалека их артиллерия. Против Нея, с которым у него в целом были хорошие отношения, Бернадотт и вовсе не стремился нападать и даже придержал атаку шведской кавалерии, не допустив тем самым полного разгрома своего бывшего «коллеги по ремеслу» (или даже армейского товарища?). Все это не могло не раздражать союзников Карла-Юхана.

А тот по-прежнему старался всячески решить вопрос о Норвегии в свою пользу. Такое намеренное концентрирование исключительно на своих территориальных претензиях к своему скандинавскому соседу понуждало Александра I, Фридриха Вильгельма III и примкнувшего к ним после перемирия австрийского императора Франца, заставить крон-принца шведов активно воевать против французов. На все их потуги он истерично восклицал: «Если я проиграю, никто в Европе не даст мне и шести франков!!!» Более того, после нелепой смерти прибывшего из Америки по приглашению российского императора генерала Моро под Дрезденом, Бернадотт именно себя считал одним единственным пртендентом на пост главного правителя Франции. Причем, он настолько уверовал в это свое предназначение, что нисколько не скрывал этих своих мыслей от посторонних. Именно поэтому он соврешенно не приветствовал вступления союзников на территорию Франции, предлагая всего лишь «отделить Наполеона от французов».

А потом случилась историческая «битва народов» под Лейпцигом, по сути дела положившая конец наполеоновской империи. Примечательно, что и тогда Бернадотт был верен своей неизменной тактике: поменьше усердия, по больше – осторожности! Все уговоры и увещевания – бесполезны! Он проявляет чудеса изобретательности, чтобы не слишком утруждать себя участием в боевых действиях.

Северная армия Бернадотта прибыла лишь к предпоследнему дню сражения и то лишь после того как британский представитель при союзниках генерал Чарльз Стюарт резко напомнил ему о секретных английских субсидиях «напрямую» в его карман и… его расписках о полученных суммах. Рассказывали, что за такую «неспешную» манеру вступления в сражение его критиковали даже шведские генералы. Только под резким нажимом исключительно агрессивного «цепного пса» – прусского фельдмаршала Блюхера, командовавшего соседней Силезской армией союзников, Северная армия медленно «потопала» вперед – в бой. Причем, шведы, скорее демонстрировали порядок и дисциплину, чем боевой пыл, потеряв в результате всего лишь несколько сот человек, тогда как все остальные союзники десятки тысяч солдат

А затем случился «печальнознаменитый» для Наполеона переход во время сражения из его стана саксонских частей на сторону союзников. Вот тут-то Карл-Юхан показал себя во всей красе: в великолепном парадном мундире на роскошном скакуне он выехал на передовую и «под аплодисменты» привел изменников в свой лагерь. Рассказывали, что весь этот демарш был очень умело срежиссирован представителями командования Северной армии, поскольку две саксонские батареи, перешедшие к союзникам, в битве при Ваграме сражались против австрийцев под началом маршала Бернадотта.

Лейпциг, в который он, кстати, вошел первым из союзных руководителей «… верхом на белом коне, одетый в шубу из лилового бархата, отделанную золотыми петлицами, с шляпой на голове, украшенной белыми перьями и громадным развевающимся султаном шведских цветов, с жезлом с руках, обтянутым лиловым бархатом, с золотой короной на обоих концах» стал наивысшей точкой взлета Карла-Юхана как политика и как полководца европейского уровня. После чего начнется его закат или переход на уровень правителя страной «провинциального масштаба». Без него союзники уже могли обойтись.

К тому же, наследный принц Швеции уже изрядно всем надоел своими «нудными завываниями» о Норвегии. Неспроста, умевшая считать деньги, «нация лавочников» после лейпцигской победы над Наполеоном заметно сократила ежемесячные субсидии Швеции – с 150 тыс. до 100 тыс. фунтов стерлингов.

Смертельно раненный в Лейпцигском сражении французский генерал Антуан Дельма в госпитале, где его увидел Бернадотт, открыто бросил в лицо своему бывшему «коллеге по ремеслу» обвинение в предательстве и послал его на весьма доходчивом армейском сленге «куда по-дальше». Рассказывали, что бывший французский маршал впал в шок после такого «реприманда неожиданного» со стороны соплеменника. Он наглядно понял, что французы вовсе не жаждут видеть его на месте… генерала Бонапарта во главе Франции!

Более того, Россия, Австрия и Пруссия постарались не допустить более Швеции к решению участи постнаполеоновской Франции. Слишком мизерен (потери шведов на той войне оценивали в 180 чел. – тогда как у вышеуказанных государств – десятками тысяч бойцов!) оказался вклад шведских войск в победу над Наполеоном в кровавой Саксонской кампании 1813 г. Хитрость, уклончивость и намеренная медлительность крон-принца Швеции была наказана.

Карл-Юхан вовсе не рвался воевать на территории своей родины. Он выступал за сохранение Франции в ее «естественных границах 1792 г.». С середины октября 1813 г. и по февраль 1814 г. его Северная армия практически против наполеоновских войск уже не сражалась. После инцидента с Дельма Бернадотт воевать против своих соотечественников не хотел ни при каких обстоятельствах.

Он очень умело топтался на месте, «маневрируя» в пользу того, чтобы понудить Данию уступить ему столь лакомую для Швеции Норвегию. Он просто наплевал на союзников и энергично решал «свой норвежский вопрос» пока у него под началом еще были русские (Винцингероде с Воронцовым) и пруссаки (Бюлов). Не вдаваясь во все нюансы хитросплетений военных действий (бои с датчанами) и дипломатических маневров (секретные сношения с Даву в Гамбурге) Карла-Юхана, скажем лишь, что ему удалось не без помощи русского царя (у которого возникли свои «тёрки» со слишком «себе на уме» австрийцами) понудить датского короля Фредерика VI 14—15 января 1814 г. подписать Кильский мирный договор, по которому Дания, с 1380 г. владевшая Норвегией, была вынуждена уступить ее Швеции. Карл-Юхан добился своего, причем, малой кровью своих подданных, поскольку и на этой войне в основном использовал русских с пруссаками и… британские деньги.

Впрочем, это очень мутная история, поскольку ходили упорные слухи, что хорошо знакомого ему английского эмиссара Торнтона через которого шло финансирование шведов, шведский крон-принц просто «купил» и тот до поры до времени «закрывал глаза» на какую войну идут деньги «Туманного Альбиона». («Быть у воды и не дать другим напиться – это хуже чем преступление, это – ошибка, порой, роковая!» – эту аксиому сын беарнского стряпчего знал хорошо и всегда ей следовал.)

Заветная мечта Карла-Юхана свершилась, после приобретения Норвегии его популярность на новой родине подскочила до небес (бескровная «аннексия» всегда нравится живущему одним днем простонародью, т.е. быдлу!)

И вот теперь он вознамерился замахнуться на трон Франции, который вот-вот должен был освободиться из-под «корсиканского выскочки». Но своими «мутными телодвижениями», приведшими к «приобретению» им Норвегии у Дании, Бернадотт слишком «насолил» австрийцам (Меттерних) и англичанам (Кастлри) и они решили убрать его с политической авансцены Еропы той поры. В общем, победа над Данией обошлась наследному принцу Швеции не просто дорого, а очень дорого. Хофбург (Вена) и Сент-Джеймский дворец (Лондон) вовсе не собирались допустить экс-наполеоновского маршала Бернадотта до решения судеб Франции после окончательной победы над «корсиканским чудовищем». Но поскольку вокруг все было очень зыбко и не стабильно (у русского царя с самой сильной среди союзников армией было на этот счет свое мнение), то амбициозный беарнец Карл-Юхан попытался и здесь «поймать „золотую рыбку“ в мутной воде».

Но у него ничего не получилось…

Дело в том, что крайне лукавый русской самодержец, как всегда, играл в свою игру, используя излишне амбициозного Карла Юхана, как средство давления на англичан и австрийцев. Он прекрасно знал, что экс-маршал мало популярен у себя на родине и для успеха царской политики в Европе его как можно дольше следует оставлять в неведении относительно взглядов французов на своего соплеменника, ухитрившегося стать наследным принцем Швеции. Бернадотт мечтал занять во Франции трон Бонапарта, и конечно, расстался бы со Швецией. В связи с этим, русскому царю, безусловно, следовало играть на амбициозности беарнца из Наварры.

Не вникая во все «тихие омуты» той ситуации, что складывалась вокруг шведского крон-принца (его секретные контакты и с рвавшим и метавшим напоследок Бонапартом, и с Бурбонами, «сиротливо сидевшими в самом дальнем обозе союзников») и его претензий на французский трон, скажем лишь, что «сильным мира сего» в первую очередь, Британии, в лице Кастлри, беарнский адвокат-недоучка на престоле Франции был не нужен. Капитал доверия к нему среди союзников иссяк окончательно и бесповоротно. Спорить с Британией – владычицей морей – тогда было невыгодно никому. Вот и Бернадотт во время понял, что его карта будет тут же бита и может всплыть, что он находится на секретном содержании у «нации лавочников», а потому предпочел выждать. К тому же, Норвегию еще предстояло «проглотить», а в силах коварного Альбиона было сделать так, что этот лакомый для Швеции «кусок европейского пирога» мог стать «комом в горле» (или «поперек горла», впрочем – это «кому как нравиться, тот тем и… давится!?»).

А потом Бернадотту пришло сообщение о падении Парижа и отречении Наполеона от престола. И только после этого Бернадотт проявил невиданную прыть. «Бесхозная» корона Франции неудержимо манила к себе Его Королевское Высочество (Величеством он еще не стал!). Он попытался было собрать побежденные французские части, поставить их под белые знамена Бурбонов и вместе со своими шведами (Бюлова и Воронцова с Винцингероде у него уже отобрали) двинуть их на Париж. Но лавинообразные события во Франции опережали всех, в том числе, и его, и все его поспешные «трепыхания» были уже бесполезны. Запоздалая попытка найти себе достойное место на родине погасла, не успев разгореться.

Родина не простила ему его «побега» в Швецию ради тамошнего престола. Французское общество, по крайней мере, парижане, восприняло претензии наследного принца Швеции на освободившийся престол Франции с нескрываемой враждебностью. Под окнами дома (в котором под охраной русских казаков, выделенных ему его венценосным протеже Александром I остановился крон-принц шведский), были слышны крики: «Прочь, изменник! Прочь, вероломный!»

Слишком дорого стоило ему и приобретение Норвегии. Главные победители генерала Бонапарта (Англия, Пруссия и Австрия) его уже просто игнорировали. Тогда как могущественный, влиятельный и отнюдь «непрозрачный» (так звали лукавого русского царя, отменно знавшие его характер царские приближенные!) российский император, верховодивший весной 1814 г. процессом назначения в Париже нового короля Франции, как всегда играл в свою игру. Обосновавшись в Париже во дворце Талейрана (наимудрейший «хромоногий черт в сутане знал что делал!) на улице Сен-Флорантен, политеса ради Александр I поинтересовался у всезнающего хозяина дома относительно перспектив установления во Франции конституционной монархии во главе с бывшим маршалом Бернадоттом, а на тот момент шведским крон-принцем Карлом-Юханом. В ответ царь Всея Руси услышал абсолютно отрезвляющие слова. «Бернадот, – не задумываясь, отрезал Талейран, – не может быть ничем иным, как только новой фазой революции, – и с презрением добавил: – Сир, к чему же выбирать солдата, когда вы только что низвергли величайшего из всех солдат?» И как бы это не раздражало адвоката-недоучку, но Талейран был прав, тем более, что «фальшивый как морская пена» Александр тогда многозначительно промолчал…

В Париже крон-принц шведский встречался и с Неем, и с Мармоном, и с Ожером, но скорее не по их инициативе, а по воле случая. Все-таки, для всех его «коллег по ремеслу» («братьев по оружию» у него среди генералитета почти не было, а в маршалате на тот момент и подавно!) он так и остался «предателем». Повидавшись с супругой, сыном Оскаром, золовкой Жюли Бонапарт, экс-императрицей Жозефиной и новым французским королем Людовиком XVIII, он, несколько озадаченный столь «теплым приемом» соотечественников, предпочел отбыть на свою новую отчизну. Возможно, это решение ему помогла принять жена маршала Лефевра – простая парижская портомоя, в глаза – по свойски – назвавшая его изменником.

Всего в Париже Бернадотт пробыл лишь 18 дней – с 12 по 30 апреля. Никогда более на «старой» родине он уже не был. Впрочем, она об этом никогда не сожалела.

И только французские солдаты мимо, которых он проходил, привествовали его возгласами: «Да здравствует генерал Бернадотт!» Им он и остался в истории Франции, поскольку потом в его жизни была Швеция, где он основал династию, правящую страной до сих пор…

Правда, эта часть биографии Жана-Поля-Батиста Бернадотта уже лежит на предалами моего эссе о нем. Очень многое я предпочту оставить «за кадром», ограничусь лишь тем, что во внутренней политике Карл XIV Юхан проводил реформы для развития образования, сельского хозяйства, укрепления финансов, а так же отдельными весьма любопытными «деталями» из дошедших до нас сведений о некоторых занятных сторонах быта, поведения, привычках и манерах бывшего маршала Франции, амбициозного соперника и одновременно свояка генерала Бонапарта.

Так Карл XIV Юхан раз в неделю в комнате перед спальней в порядке живой очереди, без всякой предварительной записи и проверки людей, принимал посетителей. Если беседа с просителем заканчивалась удачно, король дарил ему медаль со своим изображением. Поскольку король не выносил грязи, запаха табака и спирта, то всегда опрыскивал одеколоном не только себя, но и посетителя из бутылки, которая всегда была у него под рукой.

Так же раз в неделю проходило заседание правительства. Поскольку король зачастую на него опаздывал, то чтобы министры в ожидании не оголодали, для них в зале заседания накрывали стол с холодными закусками и графинами с разнообразными винами. Любой мог «поправить здоровье» в ожидании Е. К. В., но не настолько чтобы не быть в состоянии адекватно докладывать королю и реагировать на его вопросы. Если доклад заканчивался удачно, то король обычно рассказывал какой-то познавательный (полуанедотический) случай из его богатой биографии, если – нет, то над головой провинившегося начинали «летать громы и молнии». Его назвали «постельным монархом», так как Бернадот любил поспать и очень часто отдавал приказы, не вылезая из кровати.

Очень популярны были у Карла XIV Юхана интимные «камерные перекусоны» в его королевских апартаментах в «узком кругу ограниченных лиц». Начинались они не ранее 20.00. Причем, всегда накрывался на четыре персоны – максимум на пять – в той же комнате перед спальней короля, в которой он принимал просителей. Королю подавались особые кушания, как только он съедал одно из них, то перед ним ставилось другое. Кроме дежурных 12 блюд, повару приказывалось держать наготове еще штук 6 других, если король «забракует» еду и попросит ее заменить новым блюдом. Среди вин на столе всегда были мадера, портвейн, шерри и только для гостей – водка. Могло подаваться шампанское двух видов и разнообразные вина, коньяки и ликеры, но только по приказу короля. Из шведской национальной кухни он употреблял только бульоны и печеные яблоки. В основном он питался омлетами, цыплятами, телятиной, рыбой, зеленью и белыми грибами, при этом шведы тогда не ели грибы вовсе. Король употреблял белый французский хлеб и к каждому блюду отламывал кусок от длинного багета. При индивидуальном потреблении пищи перед Карлом Юханом всегда ставили варёное яйцо в подставке – на случай, если заказанные блюда оказывались для него несъедобными. Именно после «перекусона» король принимал министра… полиции, причем, «за закрытыми дверьми».

…Между прочим, последний «камерный перекусон» случился 21 января 1844 г., т.е. за полтора месяца до смерти короля. В меню значились лобстер, куриная колбаса, телячьи котлеты, фрикандо из телятины, солёная отварная треска, зелень, яйца в смятку с трюфелями, зеленый горошек в масле с яйцом, телячьи отбивные, десерт из яблок под соусом, пирожные и печеные яблоки, красное и белое вино Жюрансон из По, кофе «мокка», в заключении – коньяк, ликер, фрукты и конфеты…

Единственно доподлинный роман у короля – всегда пользовавшегося повышенным вниманием со стороны слабо-сметливого пола (вспомним, что в молодости его прозвали «сержантом с красивыми ногами») и, к тому же, его жена Дезире очень долго проживала отдельно от него в Париаже – был с прекрасной баронессой Марианной Коскюлль (1785—1841) – фрейлиной двора короля Карла XIII и супругой генерал-адъютанта и министра в правительстве короля Карла XIV Юхана.

О финансах короля ходили самые разные слухи. Он не был ни бочагом, ни бедняком. Его расходы всегда превышали доходы и это при том, что расточительным он не был никогда, а просто – щедрым. Так он любил при поездках по стране в каждом городе оставлять по 100 и более риксталеров в так называемых кассах для бедных. Если случались неурожаи и эпидемии, то он обязательно посылал туда свои личные средства. Если он узнавал, что кто-то нуждается, то всегда направлял ему деньги, например, погорельцам или молодоженам – на хозяйство. Много рассказывали о его меценатстве и покровительстве ученым, писателям, актерам (драматическим и оперным певцам), скульпторам и архитекторам, университетам и библиотекам (у него была очень солидная библиотека – от Корнеля, которого он любил цитировать наизусть, до Вальтер Скотта). И это при том, что свой парижский дом Бернадотт долго продать не мог, так как в нем, пока он осваивался в Швеции на посту крон-принца, а потом и короля, жила его супруга Дезире. Имение Лягранж перешло к брату Дезире. Доходы от княжества Понто-Корво шли его брату Жану-Евангелисту и его потомкам. Ренты с владений и земельных участков в Швеции и Норвегии королю не хватало. В результате после его смерти, его сыну Оскару, после рассчета со всеми долгами отца-короля досталось примерно чуть более 1 млн. риксталеров.

…Между прочим, именно Бернадотт стал создателем знаменитого впоследствии у шведов стокгольмского парка Юргорден: в 1817 г. он купил участок земли, ставший со временем доступным для всех ухоженным парком отдыха с нетронутым куском сельской природы. Интересно и то, что для отдыха монарха от придворной жизни архитектором Фредриком Бломом в центре Стокгольма был построен дворец Русендаль – уникальный образец европейского ампира, известного в Швеции как «стиль Карла Юхана»…

Мистиком Бернадотт не был, но рассказывали, что в мае 1821 г. он неожиданно произнес фразу: «Я чувствую по себе, что Наполеон умер». И действительно, чуть позже в Швецию пришло сообщение о смерти на о. Св. Елены Бонапарта 5 мая того года. На что его бывший маршал ответил: «Это был самый великий полководец со времен Юлия Цезаря!»

Рассказывали, что незадолго до смерти, узнав, что останки его непримиримого визави и… свояка Бонапарта, наконец, будут погребены в Париже, он вроде бы горестно воскликнул что-то типа: «Когда-то я был маршалом Франции, теперь… всего лишь король Швеции».

Бернадотт не обладал крепким здоровьем (вспомним, что у него часто открывалось кровохарканье) и в последние годы жизни часто простужался, у него была плохая циркуляция крови в ногах и сильное слюноотделение. Последний военный парад бывший маршал Франции принял в 80 лет на коне.

26 января 1844 г. с 81-летним Бернадоттом случился инсульт, после кровопускания сознание частично к нему вернулось, но через три дня состояние его ухудшилось, затем снова ухудшилось и 5 марта он уже не приходил в сознание, 8 марта он в последний раз тихо позвал сына и в 15.30 знаменитый наполеоновский маршал, кавалер орденов девяти разных стран (в том числе, Высший офицер – 1804 и Кавалер Большого Креста ордена Почётного легиона – 02.02.1805) и трех самых престижных российских, полученных им от расщердившегося Александра I!), ставший волею судьбы во второй половине своей богатой на крутые повороты судьбы королем Швеции Карлом XIV Юханом, ушел в свой Последний Солдатский Переход – в Бессмертие.

…Между прочим, вот уже полтора века в исторической литературе определенного толка в ходу исторический анекдот о том, что якобы шведский монарх Карл XIV Юхан Бернадотт всячески избегал людских глаз, когда купался. Даже слуги ни разу не видели его обнаженным. И только когда он скончался, все узнали о причине такого поведения: на груди у короля удрученные подданные обнаружили, большую зловещую наколку, сделанную им в годы революционной молодости – «Смерть королям и тиранам!» В то же время, на самом деле никто эту татуировку на теле Бернадотта не видел. Поводом для разговоров о ее наличии могла послужить постановка в парижском театре «Пале-Рояль» двухактного водевиля «Le camarade de lit», в котором главными действующими лицами выступали бывшие революционные генералы. По ходу действия герой водевиля показывал старому «брату по оружию» татуировку на теле: «Свобода или смерть!». Впрочем, есть и иные трактовки «татуировки» на теле Бернадотта (в том числе, и на руке?), что, в частности, могло быть вытатуировано и… «Vive la République», т.е. «Да здравствует республика». В общем, «пища» для размышлений есть и, всяк желающий, вправе порассуждать на эту тему…

Правивший Швецией в качестве регента до вступления на престол 18 февраля 1818 г., Жан-Поль-Батист-Карл-XIV-Юхан пережил многих из своих коллег-маршалов и надел на свою голову одну из самых старых европейских корон. Ни у одного из революционных генералов и наполеоновских маршалов не было карьеры столь благополучной, как у Бернадотта. Судьба многих была, конечно, блестяща, но до конца безмятежно, без всяких помех воспользовался добытым положением только наш беарнский выжидала.

Бывший республиканец и революционный генерал Бернадотт стал королем Швеции Карлом XIV Юханом и сделал все от него зависящее для восстановления престижа страны и мирного сосуществования. Он компенсировал потерю Швеции в 1809 г. после войны с Россией Финляндии, приобретя взамен Норвегию. Он стабилизировал внутреннее и внешнее положение Швеции и заставил Европу с нею считаться. Он успешно решил на Венском конгрессе стоявшие перед страной задачи и обеспечил поступление в казну серьезных сумм денег. Его внешняя политика была направлена на поддержание хороших отношений с Великобританией и Россией.

Шведам этот «нечистокровный» шведский король оставил свое самое главное наследие – политику нейтралитета, им сформулированную так «нейтралитет в мирное и неучастие в альянсах в военное время». Эта политика дожила до наших дней и в конечном итоге стала краеугольным камнем благосостояния Швеции, т.е. он сделал то, что не удавалось другим популярным шведским королям-викингам…

Недаром его популярность среди шведов была очень высока. Его любили, хвалили, им гордились!

…Между прочим, у шведов было принято, чтобы после смерти монарха и его похорон по улицам столицы разъезжал казначей и разбрасывал мелкие серебряные монеты. Так вот после похорон Карла XIV Юхана это случилось в последний раз в истории Швеции. Больше такого уже никогда не было, даже при похоронах его невероятно популярного внука Карла XV…

По сложившейся двухвековой традиции, личность Бернадотта порядком недооценивалась. В первую очередь в нем видели записного беарнца: горлопана, задавалу и примитивного вояку. Вместе с тем его причудливый характер был весьма неоднозначен, или как о нем выразился его главный недоброжелатель и одновременно… благодетель (или, наоборот?) Наполеон Бонапарт: «… им владели личные соображения, глупое тщеславие, всевозможные низкие страсти». Большинство коллег по кровавому ремеслу его недолюбливали, порой, открыто: в основном за его весьма специфическую особенность – ожидать развязки событий как бы «сидя на заборе»! Среди маршалата это считалось моветоном! Во многом, поэтому в армейской среде гуляло мнение о сомнительности военного дарования наваррского петуха. В действительности Бернадотт был cколь умным, столь и волевом и одаренным человеком. Он не был откровенным лгуном и до конца вероломным. Просто умел подстраивать свой неординарный характер под изменяющиеся обстоятельства или под натуру того человека, с которым ему на данный момент приходилось иметь дело. Так он управлял своей судьбой. К тому же он обладал особым даром: счастливо оправдывать свои порой малопонятные поступки, а вернее «топтание на месте». Бернадотт прекрасно схватывал положение, понимал, где нужно ждать и где следует торопиться, вносил железное самообладание во все то, что он предпринимал и добился, в конце концов, своего. Так французский сержант стал шведским королем. Недаром, уже на острове Святой Елены Наполеон так резюмировал отношение к бывшему соратнику: «Я могу его обвинить в неблагодарности, но не в измене». Это сказал человек, который слишком поздно понял, что вовсе не обязательно, безусловно, доверять человеку только потому, что тому удалось жениться на близкой ему когда-то женщине – прелестной миниатюрной брюнеточке Дезире Клари…