Читать книгу Темное время суток - Ян Бадевский - Страница 4
Ночь
ОглавлениеПолину он встретил год назад. На вечеринке, организованной общими знакомыми. Разумеется, тогда Рамон и не догадывался, что оба они принадлежат профсоюзу. Собрались на даче в Зеленом Бору. Двухэтажный деревянный коттедж, природа, шашлыки… Два десятка пьяных обормотов, орущих что-то под гитару, непонятные, ненужные разговоры… Рамону было плохо. Он переживал свой первый развод и систематично, день за днем, напивался. В его алкогольном марафоне не нужны были попутчики. Он почти ни с кем не общался. Одиночество – он наконец-то понял, что это такое. Ты просыпаешься на надувной кровати в пустой квартире и грустно улыбаешься утру. Вокруг тебя голые стены. Окна распахнуты в неумолимо надвигающуюся осень. Ты идешь на кухню и пытаешься сварганить что-нибудь из останков вчерашней закуски. Твой телефон отключен, никто не позвонит и не нарушит покой. В какой-то момент это начинает нравиться. Рамон покупал банку пива и бродил по иероглифам улиц. Сидел в полупустых кинотеатрах и смотрел экспериментальное европейское кино. Курил марихуану на задворках мегаполиса… У них не было детей. Существенно облегчает процесс, сказал юрист.
В тот день Никита поступил как обычно – забился в дальний угол с бутылкой водки и начал приобщаться к истине. Он не понимал, зачем приехал сюда. «Познакомишься с девчонкой. Расслабишься. Хватит грузиться, Рамон».
– Скучно?
Он перевел взгляд на девушку. MP3-плеер вгонял в уши атмосферу дарквэйва.
– Нормально.
Средний рост, безупречная фигура, стильная прическа. Голубые глаза. Во что она была одета? Что-то брэндовое.
– Ничего, если я посижу рядом?
– Пожалуйста.
– Меня зовут Полина.
– Никита.
– Бывал тут раньше?
– Нет.
– Я тоже.
Рамон понял, что углубиться в себя не выйдет.
Они проговорили чуть ли не до рассвета. О всякой всячине. Сейчас и не вспомнишь. Пересекающиеся интересы, парочка общих друзей… Потом компания переместилась во двор, к костру. Возникли гитара, пиво и жареные колбаски. Сколько лет прошло, все о том же гудят провода…
Девочка с глазами из самого синего льда.
На следующий день компания разъехалась. Он часто вспоминал тот вечер. Ни позвонить, ни написать. Некуда. Не спросил.
В мире Рамона угроза перевертов серьезно не воспринималась. Общество эпохи глобализма не думало о параллельных слоях. Поэтому профсоюз не спешил афишировать себя. Очень давно ведуны, умеющие чувствовать и открывать порталы, объединились с охотниками в мощную организацию, имеющую целью заработать на чужой проблеме. Профсоюз набирал и обучал охотников, брал с них клятву о неразглашении и засылал в срезы, кишащие всякой пакостью. Высшее профсоюзное руководство наладило контакты более чем с полусотней миров. В некоторых слоях имелись аналогичные структуры. Рамон не знал, как производятся расчеты. Он получал в конверте аванс, позже, по возвращении – основную часть гонорара. Детали его не волновали.
Очень скоро профсоюз преобразовался в нечто, напоминающее комитет безопасности. Государственную контору. Потому что переверты были опасны. Они пожирали миры, словно саранча. Стихийное бедствие, биологическая оккупация.
Те, кто знал – боялись.
И правильно делали.
Рамону рассказывали, что повсюду набирают рекрутов. Что где-то существуют тренировочные лагеря с содержащимися в клетках оборотнями и опустевшие города-полигоны. Байки из склепа.
Однажды, в сентябре, Рамон проснулся. В квартире было холодно. Ветер, врываясь в форточку, трепал шторы. Шел дождь.
Он приготовил себе яичницу, поел и спустился на второй этаж. В почтовом ящике лежал конверт. В конверте – деньги.
Ржавчина.
Его отправили туда.
Мир, переживший техногенную катастрофу в середине двадцатого столетия. Глобальная пустыня, разобщенные человеческие племена, пытающиеся выжить. Постиндустриальный коллапс. Конечно, то была Земля, но ведь каждый срез имеет сленговое название. И это подходило великолепно. К рваному, багровому небу, барханам, истошному вою самума, руинам городов и отчаявшимся, отдаленно напоминающим людей существам. Слой безысходности.
Платить им было нечем. К профсоюзу обратилась зародившаяся поколение назад империя, Азиатский Конфедерат. Подобие государственной системы связало воедино территории, известные прежде как Монголия, Корея, Китай и северные регионы Индостана. Оказалось, что перевертов прельстила даже эта израненная помойка. Конфедерат возродил промышленность, наладил оранжерейное сельское хозяйство, создал регулярную армию. Метрополия нового порядка базировалась в Бангкоке, куда и открыли портал для наемников. Вторгшийся авангард оборотней едва не вверг формацию в хаос. Беженцы из приграничья хлынули вглубь страны. Рамону и дюжине его соратников предстояло подготовить и возглавить карательный отряд. Чтобы дать бой «агрессору» в пустошах Великой Красной Равнины. В теории. Но переверты – они как раковая опухоль. Стоит появиться нескольким выродкам, и пойдут метастазы. Большинство тварей перебили, но это ничего не решило. Война стала партизанской. Бесконечные зачистки, ночные вылеты. Запросы в профсоюз, партии новобранцев.
На одной из первых зачисток Рамону довелось работать с Полиной. Высаживались с вертушек. Разбивались на пары, прочесывали каждое здание, каждую хибару, подвалы и чердаки. Пилот терпеливо ждал, пока они закончат.
Тяжелое вооружение нельзя использовать в войне с оборотнями. Эффект, как если бы вы гонялись за тараканами с кувалдой или взрывали квартиру, где поселились клопы. Неоправданно. Именно поэтому индустриальные и высокотехнологичные слои оказываются бессильными против вторжений. Необходимы люди, многочисленная и хорошо подготовленная армия. Антитела. Элитные подразделения спецназа идут в бой, и никто не возвращается. Ведь обычные пули, хоть и разрывные, не годятся. Обычная тактика, основанная на допущении, что противник не лазает по стенам и потолкам, не действует. Рукопашная схватка, пусть и с холодным оружием – заведомый проигрыш. Переверт – зверь. Он силен и быстр. Он хищник, неуязвимый для простого оружия. Он мыслит, даже в шкуре животного. Он превращается, но это не зависит от полнолуний. Каждую ночь. Едва стемнеет. И центральный стержень политики оборотней – ассимиляция. Приобщение все новых и новых особей. Проходят годы, и люди обнаруживают себя в меньшинстве. Вчерашний сосед приходит во тьме, чтобы загрызть. Ты вымираешь. А переверты идеально вписываются в освободившуюся нишу. Они питаются мясом, замыкая собой пищевую цепочку, но низкий уровень рождаемости служит естественным ограничителем. Благостный пасторальный мирок… Царство нежити.
Переучить регулярную армию сложно. Время на стороне оппонента.
Но Ржавчину отбили.
Рамон вспоминал те ночи в трущобах монгольских городков. Было не до любви. Они почти не отдыхали. Изнурительный марафон, где главный приз – биологическое господство. Рамон редко спал. В смысле, после захода солнца. Днем удавалось прикорнуть в отсеке транспортера или на привале. Самое мерзкое – выродки трансформируются лишь в темное время суток. Утро – и перед тобой мужчины, женщины, дети. Живут, работают, покупают в магазине хлеб…
Принято считать, что переверты – исключительно волколаки. Это не так. Их превращения разнообразны, но скованы неким принципом. Никто не брался этот принцип четко сформулировать. Известно, что белый медведь не появится в тропиках, а пума – в тайге. Среда обитания диктует свои условия.
В монгольских пустошах они дрались преимущественно с песчаными котами. Изредка – с варанами-переростками. И почему-то с койотами.
Рамон часто выходил на зачистки с Полиной.
Именно там, на Ржавчине, он обзавелся татуировкой, замысловатым узором на левой лопатке, а Полина – своим мотоциклом. Байк ей собрали под заказ в одной из мастерских Бангкока, и Полина забрала механического зверя с собой. А теперь притащила сюда. Мощный четырехцилиндровый двигатель, приземистая посадка, обилие никелированных деталей. Зачатки навигационной системы. Игрушка, способная разогнаться до трехсот километров за четыре секунды…
Обменявшись адресами, охотники вновь расстались. Контракт Рамона закончился. Как и война. Полине предстояли месяцы «ограниченного контроля». Плюс инструкторская практика.
А он ушел.
Запущенная квартира, неоплаченные счета. Ноябрьские ветры за окном. Установленный на двери подъезда домофон (код он, разумеется, не знал, пришлось звонить соседям с первого этажа). На лестничной площадке кого-то убили – цементный пол украшала меловая фигура, гротескно раскинувшая конечности.
Осенняя тоска сменилась зимней меланхолией. Рамон нашел тихий, сумрачный бар на западной окраине и стал забредать туда все чаще. Три столика, пара посетителей, обычная деревянная стойка. Бармен – небритый парень с острыми, даже хищными, скулами. Тихо поскуливающие блюзом колонки, скрытые в кедровых панелях. Идеально.
Наступила весна.
Порывшись в блокноте, он наткнулся на телефон Полины. Подрубил свой «АОН» к сети и позвонил. Трубку не взяли. Ни в тот день, ни на следующий вечер. Мобильный оператор утверждал, что абонент временно недоступен. Зато Серега пригласил Рамона в Зеленый Бор. На шашлыки. И Рамон поехал.
Ее там не было.
Правда, нарисовался какой-то выродок, отсидевший срок за грабеж. Попытался развести Рамона «по понятиям». Дело замяли. Дурака увезли со сломанной в двух местах рукой, свернутой челюстью и треснувшим ребром. Рамон, извинившись, заплатил за ущерб. И распрощался с хозяевами дачи. Навсегда.
Июнь. Спустившись на второй этаж, он открыл почтовый ящик. Достал конверт. С авансом.
И приглашением сюда.
В оккупированный слой.
…Рамон думал обо всем этом, плутая на «чероки» по окрестностям Ильинска. Проезжая мимо покинутых деревень и хуторов, ветшающих комбинатов и лесопилок. Останавливаясь, чтобы свериться с безнадежно устаревшей картой.
Леа спал, Ефимыч читал Библию.
– Ефимыч!
– А?
– Не надоело?
– Давай рули.
– Мы забрались, твою мать, хрен знает куда. К вечеру не управимся.
– Господь поможет.
Рамон скривился. Если Кадилов грузится «святым текстом» – лучше с ним не общаться.
По зеленке кружили до заката.
В сгустившихся сумерках выбрались с заросшего травой проселка на относительно приличное шоссе.
В замедленном сне горизонт выдвигал заводские корпуса и трубы, ряды металлических цистерн, однотипные коробки микрорайона. Вдоль шоссе тянулись догнивающие столбы с провисшими и кое-где оборванными проводами. На них гнездилось воронье – истинные владыки любого мира. Мимо проплыла автобусная остановка: выложенный плиткой фрагмент земли, спрятавшийся от непогоды под дырявой шиферной крышей. В окнах отдельных многоэтажек горел свет. Но не тот, прежний, электрический, теплый и привычный. Новый свет новой реальности – питающийся керосином и воском. Справа потянулся унылый железобетонный забор. На отдельных секциях выцветали, таяли год за годом урбанистические фрески. Граффити. Ржавел у обочины помятый, с выбитыми стеклами, троллейбус. Шорох шин, казалось, разносился на многие кварталы окрест, заглушая неразборчивые бытовые звуки квартир, чердаков и подвалов. Где-то, лязгнув, сдвинулась заглушка канализационного люка… Рамону почудился человеческий силуэт, юркнувший в парадную. Он сбавил скорость до сорока – привычка дисциплинированного горожанина.
– Не советую, – бросил Кадилов. – До заправки еще минут двадцать.
Бросив взгляд на карту, Рамон свернул на широкий проспект, ощеренный десятками потухших фонарей, облезлой рекламой и пыльными манекенами в разваливающейся одежде. Сквозь треснувшую мостовую тротуаров пробивалась трава. Заходящее солнце расстелило длинные тени, и среди них Рамон вновь заметил фигуры.
Поворот.
Шевельнулся Леа.
– Что, приехали?
– Почти, – ответил Рамон.
– Мужики, – спохватился Ефимыч. – А ведь жрать хочется.
– Вот доберемся до станции… – начал Леа.
Кадилов хмыкнул.
– Держи карман. Хоть бы там бензин остался.
Бульвар, чернеющие кроны лип и каштанов.
Поворот.
– Давайте отрежем Сусанину ногу, – предложил Ефимыч.
– Не надо, не надо…
Рамон включил фары.
Вырулив на окраины, он расслабился. Кольцевая, затем выезд на шестьдесят четвертое шоссе, мост и та самая укромная заправочка. Все.
Он прибавил газу.
Кадилов закурил.
– Достал ты, Ефимыч.
– Спокойно, Никита. Со мной не пропадешь.
Справа тянулся частный сектор и гаражи, слева – недостроенные коттеджи с прилегающими огородами. Еще дальше – зубчатая стена леса. Солнце, залив напоследок расплавленным металлом пыльные стекла деревянных изб, ухнуло в небытие.
– Здравствуй, ночь, – сказал Рамон.
Выглянула луна.
Полная.
Тени срастались, захватывали пространство и время. Отгрызали его у дня кусок за куском.
Облупившийся жестяной прямоугольник с перечеркнутой надписью «Ильинск». На русском языке.
Поворот.
Мост: впечатанные в вечернее небо конструкции, чугунные перила, отрезок двухполосной автострады…
– Вот она, – Кадилов толкнул Рамона в плечо.
«Чероки» сбавил скорость и плавно подкатил к заправочной станции.
Ряд автоматов с притороченными щупальцами шлангов и атавистическими указателями цен, будочка заправщика, а чуть поодаль – отделанный сайдингом магазин. И уж совсем непривычное для славянских мест явление – мотель. Длинная приземистая постройка в виде буквы «Г», имеющая ряд окон и дверей, вплотную примыкающая к магазину. С плоской крышей.
Первое, что бросалось в глаза – яркие квадраты витрин.
Электрический свет.
Рамон заглушил мотор. Посигналил. Истошный вопль клаксона промчался над безлюдной парковочной площадкой и умер в крепчающих сумерках.
Никто не вышел.
Ноль реакции.
– Заправляйся, – предложил Леа, – и вали отсюда.
Рамон улыбнулся.
– Через город?
Ефимыч молча взял обрез и выбрался из машины. Прибор ночного видения делал его похожим на странное рогатое животное. Вдалеке, на пределе слышимости, громыхнуло.
– Туча, – констатировал Леа.
– Может стороной пройдет.
Китаец пожал плечами.
Кадилов, повозившись с заправочным автоматом, безнадежно махнул рукой. Отвернулся от налетевшего ветра, чиркнул спичкой. Обрез был зажат у него под мышкой.
Рамон опустил боковое стекло, и в салон пахнуло свежестью. Затем Ефимыч раскурил «беломор».
– Ну? – спросил Рамон.
– Заблокирован. Из будки.
Рамон посигналил еще раз. Внутри копилось раздражение.
– С востока идет, – сказал Кадилов, имея в виду фронт. – Прямо на нас.
Рамон включил фары.
– Аккумулятор посадишь.
– Твою мать, Ефимыч.
Снова – сумрак. И противостоящий ему магазин.
Затянувшаяся пауза.
– Никита прав, – раздался вдруг голос Ефимыча. Хриплый, надтреснутый. – Ехать нам некуда. Шоссе перекопано, а возвращаться в город – верный каюк. Здесь заночуем.
Рамон вздохнул.
Любит Ефимыч озвучивать невысказанное.
Небо утробно заурчало, словно репетируя, и вдруг разразилось оглушительным раскатом.
Секунду назад Рамон сидел за рулем, и вот он снаружи, с помповым ружьем, закинутым на плечо. Леа дернулся было следом, но Ефимыч покачал головой: кому-то надо остаться.
Магазин заливал светом край ночи. Льдистым пламенем полыхала неоновая вывеска. «КАФЕ». Рамон толкнул стеклянную дверь и вошел первым. Снял помпу с плеча, поводил стволом. Вытянутое помещение, три ряда стеллажей и настенные полки, уставленные консервами, трехлитровыми банками с компотом, минеральной водой, спичками, хлебом, молоком, ящиками с гвоздями и шурупами.
Рамон двинулся вдоль ближайшего ряда. Силуэт Кадилова, слившийся с вечерней мглой, скользил за гранью витрины. Впереди показались пластиковые столики, стулья, морозильники для пива и «кока-колы», касса. За кассовым аппаратом – человек.
– Эй! – окликнул Рамон.
Человек поднял глаза. Лысеющий, лет сорока, мужик в серой спецовке с множеством карманов. Узкие плечи, длинные руки. Правая – под стойкой. Рамон ухмыльнулся. Помпа смотрела точно в грудь чувака.
– Бабки считаешь?
– Работа.
– И как?
– Неплохо.
– Бумажки еще в ходу.
– Как видишь.
Отвечает спокойно. Чувствует себя хозяином положения.
– Где Матей?
Их разделяла дистанция в десять шагов. Промахнуться сложно. И одному, и второму. Но рядом, за стеклом, стоял Ефимыч. И держал обрез. Приличный аргумент в споре.
– Я Матей.
– Почему я должен тебе верить?
Узкие губы заправщика растянулись.
– Потому что на дворе послезакатье. А я не обернулся. Единственный в городе.
– Тогда покажи руки.
– Что?
– Достань правую руку из-под стойки. И покажи мне.
– И ты загонишь в меня пулю.
– Нет.
– Почему?
– Потому что я иду в Форт. И мне не нужна твоя смерть.
Заправщик поморщился.
– Не годится. Опусти ружье.
– Опущу, – согласился Рамон. – Но в случае чего мой друг продырявит тебя.
– Где он?
– На улице.
* * *
В будке вспыхнул свет.
Со своей позиции на крыше Рамон видел, как Ефимыч берет шланг и подходит к машине. Леа обходил станцию по периметру. Он почти сливался с окружающим ландшафтом. Клубящаяся мгла, подсвеченная луной, загромоздила все небо. Вновь громыхнуло.
Рамон опустился на одно колено.
Станция, как он и предполагал, была оборудована мощным дизельным генератором армейского образца, спрятанным в подвале. Матей нашел сей агрегат на складе военной базы в пятнадцати километрах к юго-востоку отсюда. Достопримечательностей там хватало: побелевшие кости солдат, зачехленная бронетехника, консервы. Артезианская скважина, бункер, система спутниковой связи… Впрочем, устанавливать эту связь уже некому. Да и сами спутники вряд ли функционируют.
Движение.
На площадку выбежал четырехлетний Игорек. Сын Матея. Рамон расслабился, отвел пушку.
– Порядок! – крикнул Кадилов.
Заправщик потушил свет и вышел из будки. Запер ее на ключ. Багажник «чероки» под завязку набили запасными канистрами, консервами и пластиковыми бутылями с водой. В бардачке лежала пачка ксерокопий – карты района, подъезды к Форту. Патроны с серебряной картечью – для кадиловского дробовика.
– Папа!
Игорек вприпрыжку помчался к отцу. Вцепился в штанину. Матей поднял малыша и отшлепал по заднице. Поставил на асфальт.
Мальчик заныл.
– Папа…
– Что я тебе говорил?
– Не выходить…
– Верно. Не выходить наружу после заката. Марш домой.
Ребенок подчинился насилию.
Матей повернулся к Кадилову.
– Тачку отгони в гараж. Целее будет.
В воздухе блеснули ключи. Ефимыч, поймав связку, сел в машину. Из-за будки вынырнул Леа, кивнул Рамону: чисто.
Джип медленно покатил к дальней оконечности мотеля. Туда, где торчало неказистое жестяное сооружение. Гараж.
Рамон, громыхая кроссовками по жестяной крыше, зашагал к распахнутому люку. Нащупав ногами верхнюю ступеньку деревянной лестницы, спустился в тускло освещенную утробу подсобки. Из-за напластований ящиков, мешков, картонных коробок и сломанных стульев было достаточно сложно развернуться. Рамон стал пробираться к зарешеченному красному огоньку лампы и смутно прорисованному прямоугольнику двери. Дальше – узкий коридор, ведущий к черному ходу и занавешенный куском выцветшей тряпки проем. Рамон отодвинул тряпку и оказался в магазине, позади кассы.
– Бабай! – Игорек ткнул в него пальчиком.
– Нет, – улыбнулся Матей. – Это дядя Никита.
– Никитя.
– Никита.
Леа и малыш сидели за пластиковым столом. Матей приводил в движение хитрый механизм, закрывающий витрину гофрированным стальным листом.
Рамон потянулся, хрустнув суставами. Устало прислонился к стене.
Хлопнула дверь, и на пороге возник Кадилов.
– Запри, – бросил Матей.
Ефимыч забренчал ключами, искривившись вопросительным знаком.
– И так… каждую ночь? – спросил Рамон.
– Нет, – заправщик перешел к следующему окну. – У меня с ними паритет. Я не вмешиваюсь в их дела, они – в мои. Днем ведь всякий нуждается в керосине, спичках, соли. Только я знаю, где их достать.
– База, – догадался Рамон.
– В том числе.
– Но ты из Форта.
– Никто про это не знает.
Ефимыч, наконец, справился с замком и присоединился к компании. У стены, под необъятным зеркалом, пристроилась электроплита, на ней – закипающий чайник. Зеркало дробило и расширяло реальность, сталкивало фрагменты бытия. Лицом к лицу.
– Сегодня не так, – сказал Рамон.
– Верно, – голос заправщика доносился из-за стеллажа. – Здесь вы. Бойня в Родевиниуме, живые мертвецы… Вы же из тех краев?
– Да, – Рамон похолодел.
– И с вами был некромант.
– Да.
Удаляющиеся шаги.
– Понимаешь, Никита, в среде перевертов слухи распространяются быстро. Невероятно быстро. Есть, к примеру, птицы. Оборотни-птицы. Как правило, они не воины. Переносчики информации.
Брови Рамона поползли вверх.
– Ты не знал?
Леа поднялся и выключил свистящий чайник. Игорек пытался раскурочить пластмассового робота с лампочками вместо ушей. К разговору он интереса не проявлял.
– Сделай кофе, – попросил Ефимыч.
– Пакет под стойкой! – крикнул Матей. – И банка с сахаром.
Леа побрел к стойке.
Спустя четверть часа они сидели за столом и пили обжигающий, крепкий кофе. Малыш скрылся за стеллажами.
– Вы ехали через город, – продолжил Матей.
– Шоссе перекопано, – сказал Рамон.
– Они это сделали. Еще вчера. Вас ждали.
Рамон поставил чашку на стол.
Память услужливо подсунула картинку: еврейское кладбище, воскрешенные твари, немая сцена истребления…
Птицы. У древних скандинавов – кабан, у японцев – лиса, у валлийцев – заяц. А они превращаются во всё. Презирая логику, законы сохранения, вековые представления о себе. Диаблеро… И царь природы оказывается не таким уж и царем, схлестнувшись с думающей природой. С природой двойственной. Вот что писал о диаблеро Кастанеда: «…термин, используемый только соноракскими индейцами. Он относится к злому человеку, который практикует черную магию и способен превращаться в животных – птицу, собаку, койота или любое другое существо». И еще: «Говорят, что диаблеро – это брухо, который может принимать любую форму, какую он хочет принять». В свою очередь брухо – некий аналог шамана. Колдун. Ключевой момент: способен принимать любую форму по собственному усмотрению. Переверт, обладающий сверспособностями. Вот почему цитата прочно засела в памяти Рамона. Мог ли автор этих строк встречаться с иерархами? Пусть даже не с ними – с теми, кто свободно меняет формы? Где правда, а где миф?
Кастанеда в «Разговорах с Доном Хуаном» описывает такой случай. Женщина, умевшая превращаться в суку, забежала в дом белого человека, чтобы украсть сыр. Тот застрелил ее. Собака подыхает в доме белого, и в ту же секунду умирает женщина в своей хижине. Далее. Родственники требуют выкуп, и белый человек расплачивается за убийство. Что из всего этого следует? Во-первых, сущность диаблеро в корне отличается от сущности оборотня. Колдун находится как бы в двух местах сразу. Не оборачивается, а раздваивается. Во-вторых, преследуя определенные, зачастую корыстные цели, в то же время мирно сосуществует с простыми смертными. Людьми.
Никакого конфликта.
Вражда начинается с переходом качества в количество. Диаблеро размножаются и уже представляют угрозу. Допустим, веками существовал кодекс, ограничивающий их численность. И в одном из миров кодекс был нарушен. Началась экспансия. Вот только деградирует раса завоевателей. Генофонд ухудшается. Идет вырождение. Почему – другой вопрос… Логика подсказывает, что прародители, иерархи, должны остаться. Переверты живут долго. Веками, если их не истреблять.
Рамона мучил страх. Каковы цели мифических иерархов? Каковы их реальные силы? И что будет, если они решат вмешаться в ход войны? Например, здесь… «Есть ли диаблеро теперь, донья Лус?». – «Подобные вещи очень секретны. Говорят, что больше диаблеро нет, но я сомневаюсь в этом, потому что кто-нибудь из семейства диаблеро обязан изучить то, что знает о диаблеро. У диаблеро есть свои законы, и один из них состоит в том, что диаблеро должен обучить своим секретам одного из своего рода». Вот так. Знание – сила.
Течение мыслей нарушил Кадилов, успевший за это время совершить обход магазина.
– Вход не закрываешь? – спросил он, усаживаясь на прежнее место.
– Там стекло бронированное, – пояснил Матей.
Ефимыч кивнул.
– А люк на крышу?
– Обычно – нет.
Рамон махнул рукой, и Леа поднялся.
– В подсобке, – сказал Матей. – Прямо по коридору.
Китаец скользнул за стойку.
* * *
Лес полнился живыми звуками. Пульсировал, подчиняясь внутреннему, извечному ритму. Рождение, смерть, прием пищи, сон. Ничего, кроме этого. Никаких искусственных мотивов, свойственных разуму. Он двигался сквозь чащу, прекрасно ориентируясь во тьме. Его кошачье зрение позволяло рассмотреть мельчайшие детали: листву на деревьях, заросшие мхом пни, пугливого зайца… Он не отвлекался. Шел напрямик, к жилью неизменных. Его могли опередить. Дети, слабые и предсказуемые дети. Он чувствовал их ярость, их страсть. Он проникся их ненавистью, агрессией. Бежал, и город скалился вслед.
Но это не вызов.
Это бессилие.
Ведь он быстрее. Он – тот, кто опережает. Он – в стороне. И он давно не встречал подобных себе. Около двухсот лет. Но его призвали. Попросили о помощи.
Не смог отказать.
* * *
Стук.
В дверь.
Рамон подобрался, ладонь легла на холодный металл «аграма». Кадилов отставил чашку с остывающим кофе. Остальные спали, растянувшись на матрасах и укрывшись клетчатыми пледами из запасников Матея. Игорек раскрылся и перевернулся на живот.
Дежурить решили попарно. Сейчас было далеко за полночь, в три их сменят Матей и Леа. Ефимыч разгадывал пожелтевший кроссворд, ожесточенно черкая карандашом, Рамон раскладывал пасьянс.
– Слышал? – Кадилов поднял указующий перст.
Рамон кивнул.
Бесконечный шум ливня скрадывал, нивелировал все звуки. Порой воздух сотрясали громовые раскаты.
Стук повторился.
Лампы притушены, за исключением той, что над столом. В магазине полумрак. За стеной тишина.
Кадилов осторожно двинулся по мрачному тоннелю, образованному «зашторенными» витринами и длинным стеллажом. Рамон, пригнувшись, – вдоль противоположной стороны стеллажа. Входа он достиг первым.
За стеклом смутно вырисовывалась человеческая фигура.
– Кто?
– Откройте.
– Ты кто такой, мать твою? – сорвался Рамон.
– Свой.
Рамон шагнул к двери. Щелкнул выключателем – галогенный светильник выхватил среднего роста индивидуума, короткую стрижку, выдающиеся скулы, неопределенного цвета глаза. Странную хламиду наподобие пальто, расшитую забавным орнаментом. Мокрую хламиду. Сверху обрушивались подсвеченные галогенкой белесые потоки воды, площадка перед мотелем представляла собой бурлящую жидкую среду. С подбородка незнакомца падали капли.
По кафельной плитке, звякнув, поехали ключи.
– Я один, ребята.
Рамон нагнулся, поднял связку. Нашел нужный ключ, левой рукой вставил в скважину. Провернул два раза.
Дверь открылась.
Незнакомец вошел.
– Стой здесь, – бросил Рамон. И высунулся в проем. Проверить обстановку. События не заставили себя долго ждать: от заправочных автоматов отделись две смазанные тени, метнулись к магазину. Волки. Авангард.
Рамон нажал на спуск и провел стволом слева направо. Очередь скосила гостей почище стального клинка. Гигантская лужа порозовела.
Ночь закричала.
Ну, сперва взвизгнула. Рев десятков звериных глоток, вопль злобы и ненависти. Кто-то с силой втащил Рамона внутрь и захлопнул дверь. Ефимыч. Закрыться он не успел – мощный удар буквально отшвырнул его к дальней стене. В помещение ворвалась непогода. А еще – нечто быстрое и упитанное. Кабан. Обрез вылетел из руки Кадилова и теперь был далеко. Рамон начал поднимать «аграм» – но медленно, слишком медленно. Кабан задержался на секунду – именно столько времени ему потребовалось, чтобы сориентироваться. Хватило. В причинно-следственную цепочку врубился Леа. Сверкнул клинок, украшенный иероглифами, вычерчивая смертоносную окружность. Кабан развалился. На равные половинки. Взгляду Рамона предстала тошнотворная мешанина вывалившихся внутренностей.
Опомнившийся незнакомец рывком закрыл дверь. Ключ заворочался в скважине.
Вовремя. Бронированное стекло затрещало под градом ударов, но выдержало. Устояла и коробка.
Рамон повернулся к пришельцу.
– Ты сказал, что один.
В его словах и голосе отчетливо звучало недоверие. Парень в хламиде попятился. И уперся в дверь. Лишь тонкий пласт бронированного стекла отделял его от скребущих когтей, жадного урчания и клацающих клыков. Некое растянувшееся мгновение звуки беспрепятственно сверлили тишину магазина. Затем – как отрезало. Тут же раздался сонный детский плач. Успокаивающий шепот Матея…
Взгляд незнакомца что-то выражал, и Рамон пытался это уловить. Наверное, страх. Нормальное чувство – для войны.
Губы человека разлепились:
– Я был один.
– Нет! – рявкнул Рамон. – Тебе чудилось, что ты один. Существенная разница.
– Не трожь его, Никита, – Ефимыч шарил по кафелю, разыскивая обрез. Ствол обнаружился под стеллажом. – Он не виноват.
– Они могли влезть сюда. – В горле у Рамона пересохло. – К нам. К ребенку.
– Могли, – Ефимыч поднялся. – Но не сделали. Он успел закрыть дверь. Он человек.
Рамон пожал плечами.
– Это еще требуется доказать.
– Мужики… – начал незнакомец.
– Ефимыч, – Рамон не обращал на него внимания. – Дай ножик.
Кадилов фыркнул.
– Я сказал – ДАЙ НОЖ.
Со стальными нотками. С угрозой. Потому что он – лидер. Он принимает решения. И он опасается.
– Вы еще подеритесь, – встрял Леа. – Из-за этого урода.
– Я иду в Форт, – сказал чужак.
– Ничего не доказывает, – Рамон поймал за ручку стилет. – Где твое оружие? Ты ходишь в мире, оккупированном перевертами. Все кишит ими. Без оружия и шагу ступить нельзя.
– Я недавно выпал.
– Откуда?
– Из врат.
– И что?
– Меня не тронули.
– Откуда ты знаешь про Форт?
– Ниоткуда.
– Руку.
Мужик в хламиде не стал спорить. Протянул ладонь. Рамон полоснул по ней граненым лезвием. Выступила кровь. Прошла напряженная минута, а рана не затягивалась.
– Ты человек, – признал Рамон. – Извини.
Незнакомец кивнул. Сдвинулся, освобождая обзор. На улице по-прежнему шумел ливень. Площадка опустела, но где-то на периферии мелькнуло черное пятно. Чернее ночи.
Ты слишком недоверчив, Никита. Вспомни Азарода. Он спас тебя и группу, а ты… Хватит. Диаблеро нет. Иерархов нет.
Все это чушь собачья.
* * *
Половина третьего.
Все спят.
В том числе Лайет, человек с дождем в ботинке. Матраса ему не нашлось – дрыхнет прямо на полу, подстелив замысловатую накидку. Пальто, плащ… Интересный крой, не разберешь. Вышивка эта… Может, для отпугивания? Формулы там, или заговор.
Звери рыскают где-то, но не атакуют. Готовят штурм.
– Ефимыч!
Кадилов открыл глаза.
– Чего тебе?
– Не спать.
Ветеран зевнул. Помял пальцами неразгаданный кроссворд. И пошел ставить чайник.
Дождь барабанил по крыше.
А в коридоре, за стойкой, кто-то храпел.
Нет. Сопел.
Рамон вскочил, отшвырнув пластиковый стул. Ствол «аграма» взметнулся, отслеживая цель – взмывшее над кассой лохматое тело. Поджарый молодой вервольф. Никита расстрелял его одиночными. Два в грудь, один в голову. Шагнул в сторону. Тело шмякнулось на стол, разломив столешницу и раскидав фарфоровые кружки. Прокатилось еще с метр и врезалось в угол стеллажа. Упало несколько бутылок с минералкой.
Звон бьющегося стекла. Закатки.
– Твою…
Кадилов разнес голову сунувшемуся в проем медведю. Леа, скатившись с матраса, обнажил меч. Снова выстрелы – Матей палит из «Макарова» по влетевшей в зал птице. Ворон-переросток с небывалым размахом крыльев. И небывалой аэродинамикой. Переверт легко уклонялся от огня, меняя углы и высоту с проворством мухи. Леа, выполнив сальто, оказался на стойке. Взмах – и левое крыло твари отсечено. Еще взмах – красные брызги и перья. Крушение аппарата.
Рамон навел пушку на проем. Теперь – черную дыру в стене (падая, медведь сорвал занавеску). Рядом стояли Кадилов и Матей. Три ствола – в одну точку. Леа, застывший в боевой стойке, с занесенным над головой мечом. Истошно орущий Игорек…
Безмятежный Лайет.
Сидит на полу, скрестив ноги. Статуя пофигиста. Никакой он не наемник, подумал Рамон. Вообще не солдат. На кой ему Форт? Для чего он здесь, в оккупированном срезе?
– Лайет, – обратился он к новичку. – Останешься с ребенком. Попробуй успокоить.
Чужак кивнул.
– Матей, Леа – со мной. Ефимыч – держи проход.
Втроем они медленно двинулись по темному коридору. Рамон чертыхнулся, споткнувшись о медвежий труп.
– Я свет включу, – предложил заправщик.
– Не надо, – Рамон прищелкнул к «аграму» подствольный фонарик. Узкий луч всверлился в черноту. – Глаза привыкли.
Рамон свернул к черному ходу. Тщательно обследовал дверь. Переверты явно пробовали ее на прочность, но дерево, обитое листами из нержавейки и укрепленное арматурной решеткой, выдержало.
Выстрел.
Крик.
Подсобка.
Рамон бегом преодолел отрезок, отделявший его от провала в загроможденное ящиками помещение. Луч заметался, выхватывая то пластиковый контейнер, то корчившуюся в предсмертных судорогах рысь, то зажимающего горло бледного Матея. Леа с мечом у стремянки. Распахнутый в ночь люк. На крышу. Вот откуда они лезли. Шатались над головой, гремели жестью, а Никита не мог взять в толк – что за звуки. Гадство.
Он склонился над заправщиком. Тот что-то пробулькал. Не жилец…
Рамон шагнул к стремянке. Под подошвами неприятно хлюпало.
Переглянулся с Леа.
Два прыжка – и китаец на крыше. Рык. Глухие удары. Возня. Рамон не ждет – взбирается по стремянке, подтягивается, не выпуская оружия, перекатывается на колено. Занимает позицию.
Дыхание.
Развернуться – выстрелить. Трое слева. Очередь. Перезарядить обойму. Отрезки, фрагменты, куски действительности.
Моменты боя.
Рамон осознал, что стоит посреди крыши, мокрый, под унылым косым дождем, сжимая обеими руками пистолет. В пятнадцати шагах от него – припавший на одно колено силуэт Леа с изогнутым отростком, торчащим из спины – мечом. Запоздалое понимание – напарник держит клинок обратным хватом… Мертвенные, синюшные отблески неоновой вывески. Бесформенные тела – иные уже обретают человеческую форму.
Рамон осторожно, чтобы не поскользнуться, побрел к китайцу.
– Ты как?
Леа выпрямился.
– Ничего. Отбились.
Рамон приблизился к краю крыши.
Бассейн перед магазином пуст. Влажно поблескивают стойки, поддерживающие навес над заправочными автоматами.
– Ну, вы, блин, даете, – в дыре люка нарисовалась голова Кадилова.
– Тебе чего, Ефимыч? – Рамон вглядывался во тьму. Оборотни либо отступили, либо затаились.
– Сваливать надо.
– Рехнулся?
– Генератор сдыхает, мужики. Топлива в доме нет.
Рамон рефлекторно выключил фонарь.
– И что?
– Как что – без света останемся.
– Ефимыч, не дури. Мы держим крышу. По-другому внутрь не влезть. Подождем до утра.
– А патронов у тебя хватит?
Рамон прикинул. И помрачнел. Основной боезапас хранился в багажнике джипа. «Чероки» в гараже. С собой у него коробка двенадцатого калибра (для помпы) и ни одной обоймы для пистолета. За исключением той, что он недавно вогнал. И почти на половину расстрелял. Вот же Ефимыч… Тактик хренов.
– Ладно, – Рамон сдался. – Твой план?
– Берем всех и дуем к гаражу. Дальше – по проселку, лесом. К военной базе. Тачку им не догнать.
– Почему к базе?
– Сам посуди. Шоссе перерыто, а через город – гиблая затея.
Рамон подумал.
– Согласен.
* * *
Дождь едва моросил.
Шум водопада в канализационной решетке…
Они идут к гаражу. Авангард – Ефимыч, надвинувший на глаза тепловизор, в одной руке обрез, в другой стилет; губы шевелятся, читая охранную молитву. За ним – Лайет, держащий за руку Игорька. Замыкает Леа. Рамон чуть в стороне, в каждой руке по стволу. Наемники… Кучка испуганных беженцев. По крайней мере, так они выглядят со стороны.
Стороны ночи.
Генератор давно умер. Неоновое «КАФЕ» потускнело. А далеко на востоке брезжили проблески зари…
Они огибают будку и приближаются к покосившейся коробке гаража. Ребенок тихо всхлипывает.
Кадилов делает шаг.
Звенят ключи.
И тьма срывается с привязи. Скрежет когтей по асфальту. Утробный рык. Зверье прыгает с крыши мотеля, выныривает, словно из ниоткуда, и атакует. Без предупреждения. Слепо и яростно. Как всегда.
Тишина отшатнулась, раздираемая выстрелами и криками. Ефимыч, необоримая сила света, прокладывал себе путь, убрав бесполезный, разряженный обрез. В его правой руке появилось сияющее, остро отточенное распятие, которым он разил визжащих волков и лисиц. Сейчас Кадилов был похож на жнеца. Или жреца, служителя креста и кинжала, мерно взлетающих над его головой. После каждого взмаха – кровавая радуга, раздробленные кости, размозженные черепа. Ангел Смерти… Леа в смазанном вихре клинков, предутренний танец стали… Сам Рамон, жмущий на спусковые крючки, серебряные пули, прошивающие тела врагов. Страх отступил, им нечего терять. Ружейные патроны кончаются, Рамон использует ствол в качестве дубины: сворачивает челюсти, ломает суставы и коленные чашечки, добивает выстрелами из «аграма».
Чуть поодаль стоит ребенок.
На его глазах оживает ад. Вываливаются внутренности, проминаются оскаленные морды, летят черные брызги. Он видит срубленные головы и отсеченные лапы. Он наблюдает, как странный дядя в разрисованном плаще голыми руками сворачивает шеи и вынимает сердца. Порой ему кажется, что дядя неотличим от тех, с кем дерется, что он покрывается шерстью и у него отрастают когти-клыки, и движется он с невероятной нечеловеческой скоростью, недоступной даже тому мужику с мечом… А в следующий момент странный дядя возникает рядом, лицо у него скучное, будто это не он, кто-то другой, крушил секунду назад потусторонних монстров. Холодная ладонь касается плеча Игорька.
Игорек смотрит.
Как Никита, друг папы, валяется в черной луже, выставив пистолет, а над ним нависает огромный, ужасный медведь. Никита знает, он считал, серебряные пули кончились. Осталась одна. Заговоренная Азародом. Он жмет спуск. Потому что выхода нет. Механизм вгоняет пулю в глаз переверта. Тот падает. Не обманул некромант…
Из черного зева гаража выкатывается обтекаемый танк. Вспыхивают зарешеченные фары. От танка пахнет мощью.
Игорек не может сдвинуться.
Он смотрит.
На кладбище, бывшее некогда его домом.
Смотрит до тех пор, пока кто-то сильный не хватает его за шиворот и не втаскивает в машину.
