Читать книгу Сердце, которое помнит - Ян-Филипп Зендкер - Страница 13

Из гостиной до меня донесся голос отца. Говорил он тихо, почти шепотом. Я подумал, что У Ба вернулся раньше срока, и выбрался из постели, желая поздороваться с дядей.

Отец сидел на кушетке, спиной ко мне. Меня он не видел. На столе горела свеча. Отец курил чируту. Никакого У Ба рядом не было.

Отец говорил по телефону. Голос его звучал напряженно. Он как будто задыхался. Разговор не предназначался для моих ушей. Целую минуту я боролся с искушением подслушать, и оно победило. Я ловил обрывки фраз, но этого оказалось достаточно, чтобы понять: там, в Янгоне, что-то произошло. На цыпочках я вернулся в постель.

Я лежал, представляя маму. Я часто так делал, когда не мог уснуть. Как говорил У Ба, она высокая, стройная и движется с изяществом. Волосы у нее черные и слегка вьющиеся. Они покрывают ей спину и тянутся почти до пояса. А иногда она закручивает их в узел, скрепляя палочкой для еды. И еще она втыкает в волосы цветок, как делают многие женщины на базаре. Иногда это белая плюмерия, иногда – гибискус.

Когда она меня зовет, ее голос звучит звонко и молодо, словно она моя старшая сестра.

Я вижу ее лицо. Ее глаза лучатся. Таких лучащихся глаз я не встречал ни у кого. А от ее улыбки на сердце становится тепло.

По ее левой щеке тянется шрам: темно-красный, толщиной со спичку. Длинный: от уголка рта почти до уха. И все равно я считаю свою маму красивой.

Мы очень похожи. Настолько похожи, что, когда мы стоим рядом, все говорят, что я – ее копия.

Мне это нравится.

Через какое-то время отец вернулся в постель. Дышал он учащенно и неглубоко. Как всегда, я повернулся к нему и взял за руку. Он тоже повернулся ко мне. Наши носы почти соприкасались. Его волосы пахли сигарным дымом. Я кожей ощущал его теплое дыхание, но и в дыхании тоже что-то изменилось. Оно стало резче, кислее, с примесью горечи.

– Папа… – позвал я, словно мне требовалось подтверждение, что он лежит рядом, но отец молчал. – Папа! – повторил я.

– Чего тебе?

Мне хотелось спросить: «Это ты с мамой говорил по телефону? Почему твой голос звучал так странно? Она заболела? Она спрашивала про меня?»

Но спросить я не решился. Слишком боялся услышать его ответ. Я знал, что мама неважно себя чувствует. Может, ей стало хуже? А вдруг она не спрашивала про меня, поскольку я стал ей безразличен? Больше всего я боялся, что отец говорил совсем не с мамой, а с другой женщиной. У него появилась новая жена. А что, если он и не мог говорить с мамой, потому что она умерла? Это меня особенно пугало, и я не мог вымолвить ни слова.

– Чего тебе? – снова спросил отец.

– Я… я… я чего-то спать не хочу. Выспался.

– Не выдумывай. Ночь на дворе. Давай спи.

Отец ворочался с боку на бок. Ему не спалось, как и мне. Мало-помалу его дыхание выровнялось, и вскоре он уже храпел.

Обождав еще немного, я вылез из постели и пробрался в гостиную. Телефон отец оставил на столе. Я не успел задуматься над своим поступком: рука сама потянулась к телефону. Я просмотрел список входящих и исходящих звонков. Два звонка отец сделал незадолго до полуночи и еще один в 12:37. Все – на один и то же номер, который был мне неизвестен. Правда, это еще ни о чем не говорило, поскольку я знал всего два номера: Ко Айе Мина и дядин.

Почти без колебаний я нажал кнопку повторного вызова. Из динамика донеслось потрескивание, потом раздались сигналы вызова. У меня закружилась голова. Стало зябко. Сердце гулко колотилось. Биение сердца заполняло всю грудь, и я едва мог дышать.

Я поднес телефон к уху и ждал. Паузы между гудками становились все длиннее.

Я уже собирался сбросить вызов, когда в динамике послышался угрюмый и усталый женский голос:

– Алло.

В недоумении я смотрел на отцовский телефон. Неужели мне ответила мама?

Мне отчаянно хотелось что-то сказать, но я не находил слов.

– Кто это? – спросила женщина.

Ее голос был совсем не похож на голос мамы. Он напоминал рычание.

Собрав все свое мужество, я прошептал:

– Бо Бо. Это Бо Бо говорит.

Молчание.

Женщина на другом конце линии тяжело дышала. Не знаю, сколько времени успело пройти, прежде чем она спросила:

– Кто?

– Бо Бо.

Опять молчание. У меня начало звенеть в ушах.

– Бо Бо? – переспросила женщина.

– Да.

Я затаил дыхание, не смея шевельнуться.

– Я… я… не знаю.

В ее голосе ощущался вопрос, будто она пыталась что-то вспомнить.

– Из Кало! – крикнул я. – Бо Бо и У Ба.

Женщина отключилась.

Я обеими руками сжал отцовский телефон. Может, она забыла, кто я такой? Может, она стала, как бабушка До Хнин Айе? Та совсем ничего не помнит. Наливает воду в огонь, не может найти дорогу домой и каждое утро спрашивает внуков, кто они такие и что им здесь надо.

Нет, это был голос другой женщины. Не моей мамы.

Это был голос старой больной женщины.

Голос чужого, незнакомого человека.

А потом телефон зазвонил.

Один раз.

Второй.

Я не хотел, чтобы отец проснулся, и отключил звук.

Телефон умолк, но вибровызов оставался включенным. Вибрации отдавались во всем моем теле. С каждым новым сигналом они становились все настойчивее.

Через какое-то время они прекратились и тут же начались снова.

Я в оцепенении сидел на кушетке, не зная, как мне быть. Когда телефон опять завибрировал, я просто вернулся в постель.

Вскоре я уснул.

В тот день отец ждал меня перед школой. Я не сразу его заметил. К концу уроков там всегда столпотворение. Полицейский со свистком регулировал уличное движение. Джипы, приехавшие за офицерскими детьми, перегородили улицу. Между ними лавировали родители, ехавшие на мопедах. Матери с зонтиками в руках ждали своих детей из младших классов.

Отец стоял на другой стороне улицы, в тени бугенвиллеи. Он помахал мне. Наши глаза встретились. Я протиснулся через толпу ребят и побежал к нему.

– Хочешь полакомиться свежим тростниковым соком? – спросил он, зная, как я люблю этот сок. – Или мороженым?

Мы пошли к лотку с мороженым. Там было всего два сорта: со вкусом зеленого чая и папайи. Как раз те, что мне не нравились.

Отец взял меня за руку и мы отправились в закусочную близ рынка, где сели под пластиковым навесом. По небу неслись тучи, предвещая дождь.

Сок был вкусным: прохладным и не слишком сладким. Я пил его маленькими глоточками, стараясь подольше растянуть удовольствие.

Отец закурил чируту и, глядя на меня, вдруг сказал:

– Я говорил с мамой по телефону.

У меня свело живот, словно кто-то из мальчишек на игровой площадке заехал туда локтем. Боль оказалась настолько сильной, что я наклонился вперед и тихо застонал.

Может, та женщина сообщила отцу, что кто-то звонил с его телефона?

Я не хотел ничего слышать об этой женщине. Ни слова.

– Что с тобой? – встревожился отец.

– Живот чуть-чуть болит, – соврал я. – Ничего страшного.

– Она передает тебе свою любовь.

– Кто?

– Твоя мама.

Я пристально смотрел на отца и пытался прочитать у него по глазам. Казалось, достаточно подольше всмотреться в них – и я увижу, что́ у него в душе. С моей стороны это было невежливо, но я не мог удержаться. Отец не отводил глаз. И вдруг во взгляде его что-то дрогнуло. Отец поднял брови и наморщил лоб.

– Что с тобой? – спросил он.

В его голосе слышалось удивление. Или то было замешательство? Может, шаткость, поскольку он врал?

Раскаты грома заставили меня вздрогнуть. Следом хлынул дождь.

– Я спросил, что с тобой?

– Ничего.

– Тогда почему ты на меня так смотришь?

– Как… как я на тебя смотрю? – спросил я, опуская голову.

– Будто я чужой человек, которого ты боишься.

Я не знал, что́ на это ответить.

Отец ждал ответа.

– Бо Бо… – Он взял меня за подбородок и слегка приподнял, чтобы наши глаза снова оказались на одном уровне. – Бо Бо, – повторил он. – Новости не из приятных. Маме нужна моя помощь. Вечером я вынужден уехать в Янгон. Поеду на автобусе. Мне очень жаль, что так получилось.

Я дернул головой. Отец опустил руку.

Меня уже не интересовало, что́ там происходило у него в душе; было ли ему действительно жаль, или он просто так говорил. Меня уже не волновало, говорит он правду или врет, и тяжело ли ему уезжать. Все это меня не интересовало.

Больше всего мне хотелось кричать.

Лягаться.

Ударить его.

Отец не пробыл здесь и трех недель. Мы хотели вместе достроить второй бак для воды. Хотели заниматься музыкой. Выстругивать фигурки из дерева. Готовить еду. Мы собирались побродить по окрестностям и поплавать.

– Хочешь еще сока? – тихо спросил он.

– Нет! – громко и грубо ответил я.

Такой ответ не вязался с моим состоянием. А может, как раз вязался.

– Можно мне поехать с тобой?

Раньше я бы не осмелился задать этот вопрос.

Отец удивленно посмотрел на меня:

– Об этом не может быть и речи.

– Ну пожалуйста!

– Это невозможно.

– Почему я не могу поехать?

– Потому что не можешь. Слишком рано…

– Но почему…

– Потому что я так сказал! – резко перебил меня отец.

– Всего на несколько дней.

– Нет. Это не обсуждается. И довольно скулить. Больше не хочу слышать ни слова об этом. Понял?

Отец никогда не говорил со мной в таком тоне.

Дождь стоял стеной. Вода ручьями стекала с навеса, но меня это не волновало. Я встал и двинулся по улице к железнодорожной станции. Через несколько шагов рубашка, лоунджи и рюкзак промокли насквозь. Мои вьетнамки вязли в глинистой жиже. Я продолжал идти.

– Бо Бо, подожди! – окликнул меня отец, и я прибавил шагу. – Да постой ты!

Мопед, проезжавший мимо, угодил в лужу, отчего вся моя белая рубашка покрылась комьями грязи.

– Подожди меня!

Хватит с меня ожиданий. Отец не имел права уезжать так рано.

Слезы на моих щеках смешивались с каплями дождя. Я не обращал внимания.

Отец почти догнал меня. И тогда я побежал. Я бежал изо всех сил. Мимо станции. Через пути. Вверх по склону. Мне было плевать на дождь, боль в груди и кровоточащие царапины на ногах.

Добравшись до дому, я вынес из своей комнаты губную гармошку и положил на стол.

Через несколько минут появился запыхавшийся, насквозь промокший отец. В руке он держал потерянную мной вьетнамку.

– Можешь забирать и гармошку! – Я ткнул пальцем в его подарок. – Мне она больше не нужна.