Читать книгу Лихо. Медь и мёд - Яна Лехчина - Страница 2

Догорела одна из лучин, и в землянке стало ещё темнее, чем было.

Раздался тихий вздох – нет, мол, так никуда не годится. Не хватало ещё ворожить, подслеповато щурясь.

Пальцы нашарили другую лучину. Подожгли её, вставили в светец, но перед этим поднесли огонёк к лицу мужчины. Это был молодой дружинник из Стоегоста. Веки его дрогнули, но не поднялись – хорошо, значит, чары одурманили на славу.

Лицо дружинника до сих пор выглядело растерянным и хмурым. Оно было красиво, это лицо, – совестно портить то, над чем корпела природа, но что поделать? Легче было бы работать над тем, кто, ударившись в разгул, давно утратил человеческий облик, но такого ещё попробуй найди. Да не простого, а с раскроенной душой – чтобы проще распарывать. Не срослось. Как получилось, так получилось. Что теперь размышлять?

Рука метнулась выше, и лучина осветила стол целиком. Пожалуй, затащить сюда дружинника оказалось сложнейшим из всех дел. Стоегостский господарь не держал при себе хлипких юношей, а жаль – сослужил бы добрую службу тем, кто подыскивал себе жертву для тёмной ворожбы.

Снова – вздох.

Ах, ворожба.

Скажешь «Вольные господарства», и люди представят себе соборы и терема, пёстрые базары и разудалых воинов, что борются на поясах в ярмарочный день, – подходите ближе, румяные зеваки, да полюбуйтесь, каких силачей рождает эта страна!.. Люди вспомнят о хитрых бравых господарях, которые то воюют с соседями, то сватают за них своих дочерей. Вспомнят и об их господарынях: пока одна кротко прячется в глубине расписных хоромин, другая подаёт послам чаши с ядом.

Все знают, что Вольные господарства – богатые, дикие земли. Их леса раскидисты. Их реки полноводны. Их полям не видать конца и края – чёрная почва благодатна для любых семян, но лучше прочего здесь всходят семена колдовства.

По лицу дружинника скользнула полоска света. Огонёк перекинулся с лучины на маковку восковой свечи. Одна свеча, вторая: фитили распускались колыхающимися цветами, совсем как в златоглавых соборах.

Это становилось почти смешно. Нет уж, сейчас не до соборов, и думать хотелось совсем не о них, а о колдовском ремесле.

Если скажешь «колдуны Вольных господарств», люди – и чужаки, и сами господарцы – скорее переиначат сплетни о чародейских дворах пана Авро и госпожи Кажимеры, словно и нет других дворов. Охотно расскажут о тысячеликом старике, который учит своих подопечных менять внешность, точно одежды, и вспомнят о женщине, в чьём тереме живёт множество чародеек-птиц – эти девушки распутывают ниточки человеческого разума и ловко свивают их заново. Они играют чувствами и воспоминаниями так же, как двор пана Авро – телами. Но эта волшба – для дворцовой борьбы и шёлкового наушничества, а Вольные господарства – больше, чем стольные города.

Не правда ли, дружинник?

Скрипнул стул. На стол поменьше высыпались ножи и иглы, причудливые щипцы и исписанные листы пергамента и жёлтой бумаги. На одних виднелись только крючковатые буквы, на других – ещё и чернильные рисунки. Это было грозное существо – получеловек-полуволк, нарисованный с одного бока и другого, по грудь и в полный рост.

Волчьи шкуры лежали тут же, на полу. А рядом – череп, скалящийся пустой хищной пастью.

Это была славная задумка: страх неведомого зверья у господарцев в крови. Узнаешь, где оно рыскает, если выглянешь за городские стены и посмотришь на север – туда, где туманные боры и бездонные реки. Здесь между соседними деревнями – долгие, долгие вёрсты да перекошенные избы, огороженные частоколом. На дверях – охранительные знаки, ибо никогда не знаешь, кто попросится на твой порог. Живой или мёртвый? А может, то принесло чародеев из лесных чертогов?

Все в господарствах суеверны, но никто не блюдёт древние обычаи ревностнее, чем жители далёких селений. Они-то знают – промашка дорого обойдётся. Так и следуют старым заветам: не ходи проверять, если ночью услышишь, как кто-то скребётся в твои ворота. Не купайся в цветущем озере. Не позволяй человеку, которому не доверяешь так же, как самому себе, увести тебя в чащу – даже если твой проводник выглядит безобидным.

Или особенно, если твой проводник выглядит безобидным. Из тех, что дружинников на стол играючи не закидывают.

Уголок рта оттянулся, насмешливо прищёлкнул: да уж, этому воину следовало быть осмотрительнее! Если он и покидал родной Стоегост, то наверняка по поручению своего господаря – собирать дань и усмирять непокорных. Едва ли няньки пели ему о зимних ночах и волках-оборотнях, воющих на белолицую луну. Скорее баяли о ратных подвигах, но где они сейчас, эти подвиги? Помогут ли дружиннику его кинжал или лук? Выручат ли крепкие кулаки?

Не помогут. Не выручат. Потому что в этих землях есть сила куда страшнее.

Стул заскрипел снова – довольно рассиживаться. На стену, медовую в отблеске свечей, легла тень.

Руки ощупали скулы, челюсть и подбородок – крепки ли у дружинника кости, толста ли кожа? Перед тем как начать, следовало оценить гибкость суставов, измерить частоту дыхания и сердечного стука… А потом – стянуть с тела одежду и обтереть его тряпицей, смоченной в крепкой настойке.

Тень на стене удлинилась, сгорбилась.

Пальцы продолжили скользящий бег, но теперь под подушечками заклубилась чёрная волшба. Прикосновения оставляли на дружиннике следы, похожие на сажевые росчерки. Метки на лице и шее, животе и рёбрах, конечностях – словно портной подготавливал ткань к раскрою.

Из инструментов на столе выбрать тонкий нож, прокалить его над свечным огнём… Лезвие не успело проложить первую линию вдоль грудины, когда дружинник встрепенулся и приподнял веки. Глаза его были шалыми, невидящими.

Зрачки тревожно забегали и с трудом остановились на чужом лице.

– Ты? – Дружинник облизнул губы. Ему не было больно, только страшно. – Что… где…

В глазах – ни единой целой мысли.

– Всё хорошо. – Голос успокаивающий и почти ласковый, будто дружинника не удерживали здесь силой. – Не тревожься.

Рука подхватила чистую тряпицу и промокнула начатый разрез.

Дружинник мотнул головой, но не сумел завершить движение – на него с новой силой навалилась дурманная колдовская тяжесть.

– Отпусти, – прохрипел только. – Пожалуйста.

– Обязательно отпущу. – Это даже не ложь, а изящная полуправда. – Чуть позже.

Взгляд дружинника снова дёрнулся, остекленел. Слепо скользнул по заколоченному оконцу и низенькому потолку.

– Сейчас, – повторил упрямо. Волшба не оставила в нём ярости, и по его щеке, едва не смазав росчерк, скользнула бессильная злая слеза.

В этот раз ему не ответили – чары окрепли, и дружинник вновь провалился в сон. А тонкий нож продолжил своё дело – сместился и замер над дружинниковым сердцем. Оно билось ровно, но медленно, и сквозило от него грубым чародейством: точно хотели осторожно поддеть жилку, но вместо острого инструмента использовали тупой – вот и пробили, расковыряли… Обыкновенно ученицам госпожи Кажимеры ничего не стоило приворожить такого молодого воина, как этот, но, видно, над беднягой орудовала совсем неумелая девица. Вот и истаскала душу так, что теперь та сама расслаивалась и отходила от тела, как переваренное мясо – от костей. Удобное сырьё для ворожбы, ничего не скажешь. Режь и шей как вздумается.

Вот и оставалось резать и шить – кожу и связки, жилы и мышцы… Отчаяние и жажду мести. Переворачивать, полосовать и накладывать ровные стежки. Сплавлять человеческое тело с чёрными дымными чарами и приваривать его к волчьим шкурам. Крошить душу и лепить из неё новую, поизмученнее.

Свечи таяли и капали воском. Тень на стене то устало распрямлялась, то сутулилась ещё сильнее.

В корыто на полу падали намокшие тряпицы и иглы с затупленными ножами: кровь на них была уже не красная, а вязко-чёрная, словно смола. Такая принадлежала не человеку и не зверю – чудовищу.

Обе руки были заняты. Правая шила, левая придерживала края раны – оттого упавшую прядь волос пришлось убирать неловко, движением предплечья. Но лоб взмок, и прядь никак не убиралась.

Тяжело, конечно, но лишь потому, что долго – наверняка займёт не один день. Работа эта была кропотливая, требующая сноровки и особой внимательности, а что о колдовстве… Если умение ляжет на характер – нет, совсем не тяжело. Напротив, не сыскалось бы дела легче, чем превращать человека в чудовище.

Иногда для этого даже не требовалось плести чары.