Читать книгу Утро вечера - Янга Акулова - Страница 10

Утро было не сказать чтобы добрым. На неразложенном диване, он слегка кособочил, лежать – калечиться. На полу веером пластинки без пакетов, там же пуанты, как два заморённых сурка. Чулки приклеились к пальцам ног – они были сбиты на выступающих суставах и кровили.

Хуже того – утром состоялся разговор. Мамы с дочерью. Папа, счастливый, уже сбежал на работу. Аня, сидя всё на том же диване, сосредоточенно пыталась отодрать довольно толстый хэбэшный чулок от пальцев ступни.

Вошла мама – грозовой тучей, из которой вот-вот полыхнёт. Волосы не накручены, брови сдвинуты в наконечник копья. Голос и тон – барабаны войны. Она и не зашла даже, а переступила через порог и остановилась в дверях, уперев руки в бока, в одной скрученный в трубку журнал. Так и застыла, не проходя, будто брезгуя комнатой, где находится дочь.

– Что ты тут ещё устраиваешь? Соседи снизу звонили, возмущались – музыка гремела, топот. Кто у тебя тут был?

То ли Аня не совсем проснулась, чтобы безо всяких ответить на напор, то ли подвёл рефлекс – молчи, когда мама говорит. Голос не включался.

– Отмолчаться хочешь? – наступала мама.

– Никого тут не было… Музыка играла, да, – еле слышно произнесла дочь.

– Да чего ради? Чего это она вдруг играла ни с того ни с сего? Как за пианино сесть, так тебя не допросишься. Ты уроки сделала? – голос мамы всё накалялся. – И открывай рот пошире, не мямли!

– Там особо делать нечего было. По английскому позавчера ещё сделала…

– Да что мне твой английский! Других что, нет предметов? Алгебры, геометрии?

– Так не задано было, нету их сегодня.

– Где дневник? – маме пришлось подойти к дочери.

Бросив чулок, Аня полезла в портфель.

– Что за обложка?! – дневник маме не понравился.

– Из «Огонька» гора Фудзи.

– Я знаю, что это Фудзи. Чего ради она здесь?

– Красивая.

Чулок никак не отклеивался. Мама недовольно опустилась на диван, полистала дневник, без слов вернула его Ане.

– Ну, так что за дикие пляски?

– Да какие дикие? – Аня подняла на маму глаза и проснулась наконец. – Я под «Щелкунчика»… Что плохого в танцах? Вы почему-то танцевали раньше, когда гости приходили, – сказала она уже вполне внятно.

– Вот именно, когда гости приходили, когда был праздник какой-нибудь.

– У меня тоже был праздник… – Аня запнулась.

– Какой это, интересно?

– У меня… я Новый год отмечала.

Мама помолчала, но, видно, оттаивать и не думала.

– И что, обязательно, чтобы соседи звонили? И откуда только у тебя эти кошмарные… тапки?

– Тапки? Это пуанты! Ты что, пуанты не знаешь? Мне… балерина их дала, настоящая.

– Ну, наверно, не дома надо в них танцевать, раз они так стучат? Да перестань ты теребить этот чулок!

– А где?! Где мне танцевать? Я просила, чтобы меня отдали в балет, – глаза вмиг наполнились слезами.

– Вот оно что! На музыку у тебя сил нет – сидеть за фортепьяно и нажимать на клавиши у тебя сил нет, а скакать и прыгать, как табун лошадей, значит, есть?

– Значит, есть! Потому что я люблю это! Не скакать и прыгать, а танцевать. А когда сажусь за пианино, у меня сразу начинает колоть в шее и в плечах, – Аня рукавом утёрла нос и глаза.

– Что ты городишь! Только сейчас додумалась до такого?

– Я не придумываю. Это могло быть после того… Почему-то вспомнила только сейчас. А это было ещё до школы…

– Интересно, что ещё сочинишь?

– Сочиню? Ладно. Не было ничего.

– Нет уж, сказала «а»… Продолжай.

– Когда мы ещё жили возле нефтекомбината, там рядом какая-то стройка была… гора песка. И мы прыгали в эту гору с недостроенного этажа. Один раз я спрыгнула, и мне сверху ударило что-то вот сюда. В верх спины, в шею почти. Это был лом. Чугунный такой лом.

– О господи! И говоришь только сейчас?

«Вот сейчас мама бросится ко мне, прижмёт к груди…»

– И ты хочешь, чтобы тебе ещё верили? Молчала, молчала десять лет, надумала!

– Да я же забыла, сразу же забыла про это. Больно было, только когда ударило. А потом перестало, и я побежала дальше… Я же маленькая была.

Мама поднялась. Горько поджала губы, как делала бабушка, её мама.

– У всех наших знакомых, кого знаю, дети играют на пианино по два часа в день, никто их не заставляет. Потому что трудолюбивые и ответственные. А тебе лишь бы оправдания своей лени придумать. Тебе не стыдно? Ты хотя бы знаешь, сколько денег истрачено на твоё обучение? Мы с отцом в чём-то себе отказывали. А моих нервов сколько? И всё зря! Вы меня в гроб вгоните…

Горечь в голосе, глаза покраснели. Мама прикрыла их ладонью и, горестно согнувшись, вышла из комнаты.

«Нет, ну…» Аня опустила руки. А потом рывком дёрнула за чулок и отодрала его вместе с запёкшейся уже коростой. Ссадина закровила вновь.

«Я для неё вот такая вот ссадина. Незаживающая. И зачем? Я не просила. Зачем всё это надо было… тратить?»

Мама вернулась. Вытирая нос, она…ступила на ленту Мёбиуса и привычно пошла по ней. Никто её не ценит. Работает на двух-трёх работах, того, что отец зарабатывает, не хватает, дом на ней, воспитание на ней, научная работа пущена под откос – из-за вас (Ани и папы). Всё посвятила семье. И никто, никто этого не ценит.

Против Мёбиуса лекарств нет. Подойти к ней, обнять Аня не могла – ей было давно запрещено. Что-то возражать – бесполезно.

– …вечно у тебя всё разбросано, хоть бы пластинки свои собрала! И это я должна?

Аня, безуспешно пытавшаяся найти зелёнку, принялась собирать пластинки. Из ранки капала на пол кровь. Обвинительная речь продолжалась. Анин слух перешёл в мини режим – слов не разобрать, только шум. Сама она становилась глубоководной кистепёрой рыбой с самой непроницаемой чешуёй. Все думали, что она вымерла, эта рыба, оказалось – нет. До сих пор есть экземпляры.

– Мне зелёнка нужна или йод, – решительно объявила Аня и пошла вон из комнаты.

Мама, сгорбившись, без уюта, снова присела на диван. Не замечая, что в комнате уже никого нет, кроме неё, продолжала свою речь. Она текла ровно, без каких-либо отчаянных всплесков, полная горечи и безысходности.