Читать книгу Раздвигая границы. Воспоминания дипломата, журналиста, историка в записи и литературной редакции Татьяны Ждановой - Яннис Николопулос - Страница 9
Глава вторая
Мое детство в зеркале войн 1940-х годов
2. Каритена. Сельская школа и продолжение учебы в Психико
ОглавлениеКак и все греки, наша семья в годы войны тоже хлебнула лиха. Я уже упоминал, что либеральная и антифашистская газета моего отца «Неос Космос» была закрыта, а собственность семьи – типография и остальное оборудование – захвачены немцами. Маме с двумя маленькими детьми пришлось спасаться в горах Аркадии на Пелопоннесе. Первый и очень трудный год оккупации мы провели в Каритене, откуда ведет свой род наша семья Николопулосов, в доме у сестры отца тети Элени.
Я точно знаю, что, если бы мы остались у себя дома в Психико, мы бы не выжили. Город был блокирован немцами, и еду не подвозили. Германские оккупационные власти сразу же начали тотальную реквизицию продовольствия. Кроме того, британцы заблокировали все средиземноморские порты, в результате чего Греция, до войны ввозившая по 500 000 тонн пшеницы в год (или 40 % всего потребляемого зерна), оказалась полностью отрезанной от импорта продуктов питания. В один момент греки оказались заложниками «черного рынка», и вскоре на улицах Афин и других городов люди начали умирать от голода. В нашем районе Психико сьели всех птиц, очень быстро с улиц пропали также кошки с собаками. Особенно тяжелой в столице была холодная зима 1941/1942 года, когда от голода ежедневно умирали по триста человек. Всего в семимиллионной Греции за время оккупации умерли по этой причине, по разным оценкам, от трехсот до пятисот тысяч человек[29]. Эта трагедия получила у нас в стране название «Большого голода».
Помогать людям пытались греческая православная церковь и международные организации. При некоторых церковных приходах организовывались благотворительные кухни для детей и взрослых. Международный Красный Крест, который нехотя терпело в городе немецкое командование, время от времени продавал голодающим продукты питания с большими скидками, но эта помощь была ограниченной и совершенно неадекватной тогдашним потребностям. В самом начале оккупации в городе работал Американский комитет помощи на Ближнем Востоке («Ниар ист релиф»), созданный в целях оказания помощи сиротам, пострадавшим от геноцида армян и греков в Турции. Комитет раздавал людям еду бесплатно, но его очень быстро выгнали немцы. Пока организация действовала, там работала мама моего близкого друга Насоса Христидиса.
В общем, от голода многие горожане пытались спасаться в деревне. Вот и мы поехали в Каритену, к родственникам.
Каритена образовалась в центре Аркадии вокруг средневекового франкского замка («кастро»), выстроенного в XI–XII веках над ущельем реки Алфей. Эта полноводная река спускается с крутых Аркадских гор, огибает великолепный античный храм Аполлона, – близнец афинского Парфенона, – и направляет свои чистейшие воды в сторону Олимпии, родины Олимпийских игр. Греческие мифы рассказывают нам о прекрасных музах, живших в древнем Алфее. Одним словом, идиллические места. Туда мы и отправились с мамой и сестрой в апреле 1941 г. при приближении немцев к Афинам. Отец категорически отказался покидать город, не желая оставлять без присмотра дом и типографию.
Я помню, что в Каритену мы ехали на такси в колонне беженцев, перемещавшихся пешим ходом и на автомобилях. Параллельно с колонной двигались колоритные остатки британских войск, состоявших главным образом из австралийцев и новозеландцев, в последний момент направленных союзниками в помощь погибающей Греции и теперь направлявшихся в порт Каламата для переброски на остров Крит.
Эти войска были дислоцированы у нас в Психико под прикрытием вековых деревьев с конца 1940 года. Весной 1941 года они были посланы воевать вместе с греками на север в Македонию, где в ущелье Темби, недалеко от горы Олимп, располагался в тот момент важный участок линии греческой обороны против немецкого блицкрига. Однако войска союзников вынуждены были скоро вернуться ввиду опережающего продвижения немецких дивизий в Югославии и связанного с этим решения британского командования о выводе своего экспедиционного корпуса из Греции.
Из-за этих войск наша колонна подверглась интенсивной бомбежке немецкими штурмовиками. Две волны воздушной атаки прошли над нами, когда мы пересекали автодорожный мост через Коринфский канал. Немцы готовили захват моста и планировали блокировать канал кораблями с моря, чтобы затруднить эвакуацию британских войск. Однако мы успели перебраться на другую сторону канала и пережили бомбежку[30].
От бомб и снарядов беженцам пришлось укрываться в нишах, выкопанных в качестве укрытий в стенах канала, – высота этих стен около восьмидесяти метров. Помню, как небритые греческие солдаты, стоя на небольших земляных платформах, передавали нас, детей, сверху вниз, с одного уровня укрытий на другой, а вокруг падали бомбы, поднимая вверх столбы воды. В итоге, пройдя через это первое и весьма жуткое военное испытание, мы к вечеру доехали до города Триполиса, а с наступлением ночи добрались и до Каритены.
Приближалась Пасха, шла Страстная седмица. Насколько я помню, в Каритену мы прибыли 17 апреля, в ночь с Великого четверга на Великую пятницу. Пока наше такси медленно поднималось по извилистым улочкам селения, за нами следовала целая толпа любопытствующих местных детей. По дороге также двигались греческие солдаты, пешком возвращавшиеся домой от северной границы.
Пасха для греков – самый великий праздник года, поэтому солдаты пели грустные предпасхальные песни. В Каритене не было ни электричества, ни водопровода. Сотни лет жители возили воду на осликах по горным тропинкам. Это означало, что мы не просто оставили Афины и переехали в деревню, а переместились в другой век. В ту ночь, при свете керосиновых ламп, мы сидели за столом с нашими родственниками в доме тети Элени. Картина была совершенно средневековая. Там были только женщины и дети, ибо все мужчины, в том числе трое сыновей моей тети, были на войне.
Потом начали приходить местные мужчины, возвращавшиеся после боев в горах Албании. Их вид также напоминал о Средневековье: рваные полевые формы, заросшие щетиной и измученные, исхудалые лица. При первом их появлении близкие бросались к ним навстречу, но мужчины делали знак рукой – не приближаться, так как их одежда кишела вшами. Помню как в каждом дворе горели костры. Над кострами были подвешены огромные чаны с горячей водой, где кипела полная насекомых одежда воинов. Детей отправляли прочь, мужчины раздевались, бросали одежду в котлы и мылись. Так было в каждом дворе…
Мне в это время было шесть лет, а моей сестре – четыре, и мы осваивали наше «родовое гнездо». Мама бегала за нами и старалась объяснять все, что вокруг нас происходило. Ведь мама в первую очередь была профессиональным педагогом и только потом уже журналисткой. Она стремилась помочь нам воспринять две тысячи лет местной истории. Иногда история, мифология и местные порядки причудливо переплетались между собой в нашем сознании. Так, например, у моей сестры в Каритене неожиданно возник интерес к образу Пегаса. В горной Каритене люди столетиями использовали ослов и мулов для передвижения и перевозки грузов. Так вот, Элви решила, что в каждом подвале, где жили местные ослики, непременно должен был обитать Пегас. Наверно, именно тогда в ее душе поселилась мечта о будущем коннозаводческом бизнесе.
Выше я уже упоминал, что, живя в Америке, моя сестра занималась коневодством. На своем ранчо в штате Индиана она выращивала самых быстроходных лошадей в мире – арабских скакунов, которых мечтала внедрить на местные ипподромы. После смерти Элви – она умерла от рака в 1997 г., – дети моей сестры получили в наследство целый табун таких скакунов. Однако, будучи не в состоянии уплатить огромный налог на это наследство, мои племянники были вынуждены от него отказаться и передать все имущество американскому государству. Красавцы арабских кровей так и не попали на бега в США. Такая вот печальная история.
Но вернемся к военным событиям в Каритене. Вскоре там появился итальянский патруль. Надо сказать, что немцы, захватив Грецию, разделили ее на три зоны оккупации и сами непосредственно заняли только Афины, Салоники, Крит и несколько больших островов в Эгейском море. В греческих деревнях они не появлялись и контролировали их через итальянцев, которые, находясь под началом у немцев, должны были периодически инспектировать завоеванные последними территории. Даже в Афинах немцы, не располагавшие лишними войсками, держали в своих руках только пункты, имевшие военное значение. Всеми административными вопросами, как я помню, занимались итальянцы. Греческие территории во Фракии и Восточной Македонии, аннексированные болгарами, контролировались болгарской армией[31].
Разбитые греками в албанских горах итальянцы выполняли свою задачу с очевидной неловкостью и сильно не усердствовали. В Каритене итальянский патруль встретили погребальными песнями, стоя на крышах своих домов, вдовы и матери греческих солдат, погибших в Албании. В их числе была и наша тетя Элени, не дождавшаяся своего сына Василиса. Зрелище было душераздирающее. По итальянцам было видно, что они чувствуют себя весьма неудобно, но при этом не упустят случая чем-то поживиться.
Когда они вошли в наш дом, появившийся первым итальянский сержант быстро обнаружил упаковку с несколькими банками сгущенного молока, отправленную нам, детям, из Афин отцом. Свою находку он с торжествующим видом продемонстрировал командиру, молодому лейтенанту. Наша мама, выросшая в триестинской семье, свободно говорила по-итальянски и тут же обрушила на голову лейтенанта такой поток брани, что он, покраснев, приказал сержанту вернуть коробку, что тот и сделал с большим неудовольствием. Лейтенант извинился перед моей матерью и удалился. После этого инцидента престиж Розы Протекдикос, одержавшей победу над представителями войск Муссолини, необычайно возрос в глазах всех каритенцев.
В конце концов, итальянцы ушли и больше мы их не видели. Таким образом, во время Второй мировой войны моя вторая малая родина Каритена так и осталась не оккупированной неприятельскими войсками. Вообще, если говорить о Пелопоннесе в целом, то надо признать, что итальянские войска не оставили после себя больших разрушений. Те греческие деревни и городки, которые сгорели, в большинстве своем были сожжены немцами. А что касается Каритены, то ее сожгли сами местные жители уже позже, в ходе гражданской войны.
В Каритене мы прожили год. Именно там я начал ходить в школу.
Кстати, эта школа была построена на выхлопотанные моим отцом государственные средства, и отношение ко мне было самым благожелательным. Надо сказать, что вне школы существовали свои нравы, достаточно дикие, на мой взгляд. Так, например, любимым занятием школьников было метание камней друг в друга по правилам настоящей войны. Эти правила, например, гласили, что, если твой камень, описав определенную траекторию, заденет «противника», тебе засчитывается победа.
Узнав об этом, я однажды так удачно метнул свой камень, что попал прямо в голову деревенскому парню по имени Фриксос, укрывавшемуся за большим камнем неподалеку. Полагая, что я убил этого Фриксоса, носившего, кстати, имя мифологического героя, я направился в горы, решив последовать примеру моего предка Туркандониса и стать «абреком». Если учесть, что отец мальчика был начальником местной полиции, я не на шутку испугался. В результате «абреком» мне пришлось пробыть всего один день, так как меня искали всей деревней и кричали, что Фриксос жив и что я могу выходить из укрытия. Ну, я и вышел.
Надо сказать, что мы вовремя уехали из Каритены. Если бы мы остались еще на год, не знаю, чем бы это для нас закончилось. В конце 1942 года на Пелопоннесе замелькали первые вспышки грядущей гражданской войны. На контролируемых партизанами территориях начались конфликты между ΕΛΑΣ и теми местными крестьянами, которые не хотели вступать в ΕΑΜ. К политическим и иным разногласиям примешивались и старые деревенские и межклановые счеты, так что дома в деревнях горели часто. Позже в тех же местах появились вооруженные отряды правых, известные как «батальоны безопасности» и состоявшие на службе у правительства коллаборационистов. Эти отряды приходили из Патраса и Каламаты и сжигали уже дома тех, кто пошел в ΕΑМ. Такие столкновения происходили в горных районах Греции на протяжении всей оккупации.
Когда я в 1955 году первый раз после войны приехал в Каритену, я увидел, что половина домов сожжены. Я задал тете Элени вопрос: «Это сделали немцы?» Тетя ответила мне: «Нет, дорогой. Это сделали греки». К счастью, оба выживших на войне в Албании сына тети Элени успели вовремя сбежать в Афины. В Каритену они больше никогда не вернулись. Позже, в 1943 году, зачистку на Северо-Восточном Пелопоннесе делали уже немцы – вернее, австрийские альпийские стрелки. После свержения Муссолини и выхода Италии из войны германское командование ожидало там наступления со стороны британцев. Последние смогли обмануть германское командование относительно своих намерений и в итоге наступали в Сицилии. А за британскую военную хитрость заплатили несколько десятков греческих деревень. Но все это было еще впереди.
Вернувшись в Афины весной 1942 года, я начал ходить в школу. При этом моя мама приложила максимум усилий, чтобы мы с Элви забыли бесшабашные порядки Каритены и всерьез занялись учебой. Первой школой, которую я посещал, была начальная школа в Психико. Занимались мы, однако, не в самой школе, где при немцах был устроен госпиталь для немецких раненых, а в здании церкви Cв. Димитрия Солунского. Атмосфера этой церкви, ее мозаики и фрески так сильно повлияли на мой духовный мир и общий настрой, что я помнил о них всю жизнь. Именно они помогли мне открыть для себя Византию, о которой многие мои современники, увлекшиеся Западом, старались забыть, демонстрируя безразличие или даже некоторое пренебрежение к православной культуре.
Ничего удивительного в этом не было. В моей социальной среде в образовании и воспитании безраздельно властвовали европейские языки и европейская культура. Я, к примеру, по аналогии с героем «Евгения Онегина», раньше начал читать по-французски, нежели по-гречески.
После ухода немцев в октябре 1944 года, когда мы начали учиться уже в здании школы, обнаружилось, что стены там обильно разрисованы примитивными баварскими ландшафтами – творениями рук немецких раненых. Контраст между этими картинками и византийскими фресками был настолько разителен, что мы, школьники, ощущали явный диссонанс между духом византийской культуры и современной нам западной атмосферой. Я думаю, этот диссонанс ощущали еще наши предки со времен Возрождения. По счастью, наша строгая директриса Элени Параскева распорядилась забелить весь этот настенный «новодел», и мы сразу почувствовали облегчение. Подобные процедуры впоследствии были проведены практически во всех школах и лицеях района.
При всем том в детстве моими любимыми писателями были все-таки писатели Европы: Сервантес, Кнут Гамсун, Киплинг и особенно Артюр Гобино, которого я читал, разумеется, на французском языке. Последний просто завораживал меня своими историями о Среднем Востоке. (О его расистских взглядах я узнал много позже.) Разумеется, как все греческие подростки, я прочел увлекательные и патриотичные исторические романы Пенелопы Делта. Делта, известная греческая писательница и, кстати, дочь уже упоминавшегося мной греческого миллионера и мецената Бенакиса, родилась в Египте и с 1916 года жила и работала в Греции. Обращаясь в своих произведениях к великой истории греков и богатейшим традициям греческого народа, она фактически формировала мировоззрение молодого поколения в период становления греческого государства, начиная от балканских войн до Второй мировой войны[32].
В Греции были и другие писатели, создававшие книги для детей и подростков, но их читали гораздо меньше, чем иностранных авторов, так как все эти писатели пользовались архаичной «кафаревусой» (одним из двух современных вариантов новогреческого языка – упрощенной версией «койнэ», афинского диалекта древнегреческого языка эллинистического периода)[33].
Делта справедливо считала «кафаревусу» – язык государства, политической жизни и высокой литературы – сложной и неудобной для детского восприятия и писала на «димотики», разговорном народном греческом языке, используемом в повседневном общении. Яркий историко-литературный талант, человечность и простой, но образный язык, понятный и удобный для читательской аудитории, сделали Пенелопу Делта классиком национальной греческой литературы и одним из самых любимых детских авторов. Я читал ее запоем.
Читал я, конечно, и других классиков новогреческой литературы – Григориоса Ксенопулоса, прозаика и одного из создателей Общества греческих литераторов, и Александроса Пападиамандиса. Последнего называют «отцом» новогреческого романа и «греческим Достоевским». Тогда же я прочел и первые в моей читательской жизни биографические книги. Мне, например, особенно понравился роман Димитриоса Викеласа «Лукис Ларас», где на примере героя была показана судьба обычного человека, попавшего в необычные условия[34].
Интересно, что форму романа Викелас выбрал для описания событий своей собственной жизни. Автор происходил из хорошей хиотской семьи, все члены которой погибли в 1923 году от рук малоазиатских турок. Дополнительный драматизм этой истории придавал тот факт, что резня случилась в нарушение установлений самих османов – остров Хиос считался собственностью матери султана (и, соответственно, частью султанского гарема) и как таковой был неприкосновенным.
Что касается русской литературы, то в Греции в это время она ко мне в руки не попала, за исключением «Рассказа о семи повешенных» Леонида Андреева, в котором я тогда мало что понял. С Достоевским, Толстым, Чеховым и другими русскими писателями я познакомился уже позже, в Америке, где читал их в английском переводе.
Библиотеки в Психико в то время не было. Она появилась только много позже, в 1970-х годах, когда местный муниципалитет приспособил под библиотеку заброшенный дом писателя Космаса Политиса. После войны в среде школьников царила культура «нечитающих». Да и какое могло быть чтение, когда на улицах валялись горы брошенной амуниции и можно было хвастаться перед друзьями своими находками? О литературе мы не говорили, книгами не обменивались, читали втайне друг от друга то, что имелось дома на иностранных языках.
В начальной школе Психико я проучился до десяти лет и, окончив ее в 1945 году, перешел на следующую ступень – в лицей. Лицейское образование я получал в уже упоминавшемся мной «Афинском колледже», созданном с помощью семей Бенакис и Делта. «Афинский колледж» был и остается для греков их собственным «Итоном». Мальчиков записывали туда с рождения. Из «Афинского колледжа» вышли несколько греческих премьер-министров и многие министры, а также большинство греческой профессуры, осевшей в европейских и американских университетах.
В «Афинском колледже» я учился в течение пяти лет, вплоть до 1950 года. Там все же поддерживался определенный баланс между греческой и западной культурами, поскольку мы сочетали освоение греческих классиков с подготовкой к жизни в современном мире с помощью углубленного изучения английского языка. Колледж придерживался американских подходов к образованию. Тогда считалось, что американская система образования более прогрессивная, нежели греческая, не в последнюю очередь благодаря интенсивным занятиям командными видами спорта, формирующими характер и гражданский дух. Должен, кстати, признаться, что к этим занятиям я относился без большого энтузиазма, предпочитая им более древнюю греческую традицию спортивного единоборства. Помню, что особенных успехов я добился в греко-римской борьбе и считался чемпионом школы в своем возрасте и весе.
Кроме того, в организации школьной жизни в «Афинском колледже» использовались некоторые американские практики, призванные формировать у учащихся навыки социального общения и демократического участия. Поэтому в каждом классе был избранный ученик-«президент», который вел тематические обсуждения и координировал разные внеклассные мероприятия. Я был таким «президентом» в своем классе в течение трех лет.
За время учебы в школе и лицее у меня, конечно, появились друзья. Надо сказать, что в Психико я и моя сестра были окружены детьми из очень пестрых в социальном смысле семей. С одной стороны, в нашем районе было много детей беженцев из Малой Азии. Их родители жили и работали в магазинчиках и мастерских, находившихся в помещениях закрытого старого рынка неподалеку от нашего дома.
Так, я помню, что дружил с сыновьями владельца химчистки братьями Михаилиди, а также с сыном смотрителя каменоломни Йоргосом Пицинасом.
С другой стороны, в округе было и немало отпрысков богатых семей, которые купили или построили дома в Психико. К этой среде принадлежал, например, мой друг Танасис Герцос, с которым я дружу и по сей день. Кстати, в школе у моего друга был русский наставник, Михаил Манко, заинтересовавший Танасиса Россией. Мой друг потом много лет работал в России и стал меценатом греко-российских культурных связей.
Значительную часть нашего послевоенного детского и подросткового контингента составляли дети греков диаспоры, а также дети от смешанных международных браков. Самым близким моим другом в то время был Питер Монти, сын атташе канадского посольства в Афинах и англизированной левантийки голландского происхождения. После войны Питер уехал в Канаду, учился там в иезуитском колледже, стал священником-иезуитом и уже много лет работает со слабослышащими людьми в качестве капеллана католической церкви в Оттаве. Кроме Питера, я близко дружил с Яном Хасиотисом и Алекосом Сикиотисом. Ян был сыном греческого морского офицера и матери-норвежки. Семья Сикиотис была из Южной Африки. С Алекосом мы после войны прочесывали остатки британских военных складов в поисках интересных находок. Однажды я нашел немецкий пулемет и мы с друзьями его осматривали. Во время этого осмотра Ян Хасиотис нажал на гашетку и чуть не потерял большой палец на правой руке, потому что пулемет выстрелил по-настоящему. Что стало впоследствии с Яном и Алекосом, я не знаю.
Самой яркой девочкой в нашей компании была Ксения Калагеропулу, дочь русской художницы-эмигрантки. Мама Ксении старалась организовать из нас детский театр. Не уверен, что из этого что-то получилось, зато ее дочь стала одной из самых известных в Греции актрис театра и кино.
Все мы, местные и приезжие, общались, играли в футбол или «воевали», используя в наших «боях» найденное оружие, иногда кидались камнями, как в Каритене. Мы дружили, не ощущая социальных различий. Именно тогда я впервые открыл для себя эти черты – демократизм и отсутствие чувства принадлежности к социальному классу, – свойственные грекам. Странным образом, мы воспроизвели в Психико атмосферу греческой деревни, где все равны. Нашей общей малой родиной был район Турковунья. Позже, когда я случайно встречался с членами нашего маленького сообщества, меня всегда поражали возникавшие между нами почти что родственные чувства.
Уже позже в Психико приехали американские подростки – дети военных и работников различных организаций, связанных с осуществлением объявленной в 1947 году доктрины Трумэна[35]. Они как будто перенесли в Грецию атмосферу американских предмес тий. Юные американцы ездили на велосипедах и играли в американские игры. Тогда я узнал, что такое комикс, супермен и Микки-Маус. Американские родители часто отмечали дни рождения своих чад детскими праздниками и приглашали на них юных соседей-греков. Когда мне исполнилось двенадцать лет, такой праздник устроила для меня и моя мама. Но самое главное – мы много говорили по-английски, что в итоге оказалось для меня очень полезным.
Помню смешное: уже тогда все мои американские друзья носили джинсы.
В Греции никаких джинсов и в помине не было, и мальчики-подростки до 18 лет носили шорты с длинными гольфами. Конечно, зимой, когда было холодно, все ходили с красными коленками. С 18 лет дозволялось иметь взрослый костюм, как у отца, обычно из тяжелого сукна и, как правило, один-единственный.
В общем, в 1947 году я возмечтал о джинсах. Мама нашла более-менее подходящий синий хлопчатобумажный материал, и мы обратились к госпоже Виктории – портнихе, обшивавшей нашу семью, беженке из Константинополя.
Разумеется, то, что в итоге получилось у госпожи Виктории, довольно слабо напоминало джинсы – портниха еще восприняла необходимость делать накладные карманы и молнию, но категорически отказалась использовать оранжевые нитки. Однако, несмотря ни на что, я был уверен, что являюсь единственным обладателем джинсов в Греции, и был совершенно счастлив! Через два года та же Виктория сшила мне настоящий мужской костюм, который позже пропутешествовал со мной в Америку и обратно в чемодане, где и по сей день хранится мой первый архив.
Стоит добавить, что наша портниха знала о моем увлечении оружием и как-то принесла мне из пригорода Пирея Кокинья, где она жила, кусок обшивки транспорта боеприпасов, взорванного в Пирейской гавани во время войны. Много позже я отнес его в Музей военной истории, где он стал одним из ценных экспонатов.
Лето 1947 года мы с мамой и Айви провели на Родосе, где в то время работал один из маминых кузенов, Георгиос Протекдикос. Додеканесские острова были захвачены у турок итальянцами в 1911 году, поэтому после Второй мировой войны они вошли в состав Греции. Наш родственник занимался восстановлением первых современных отелей Родоса, построенных итальянцами в период между двумя мировыми войнами. Позже он же получил заказ на электрификацию королевского дворца в Афинах. Так что на острове мы жили в хорошем номере и провели там все три летних месяца.
Кстати, в то лето нашим гостем и в Афинах, и на Родосе был представитель триестинской части семьи, 15-летний Пауло, правнук Марии Протекдикос, сестры моего деда. Один из его дядей воевал во время войны в итальянской армии и был захвачен союзниками в Северной Африке. Он два года провел в качестве военнопленного в Америке, о которой сохранил самые теплые воспоминания. При этом сам Пауло американцев ненавидел и, решив, что я слишком увлекаюсь ими, однажды жестоко избил меня. Это, кстати, послужило мне уроком и в дальнейшем я посвятил немало времени физическим упражнениям и заметно улучшил свою спортивную форму.
В 1950 году в возрасте пятидесяти четырех лет умер от лейкоза крови мой отец. Это заболевание часто встречается среди типографских работников и связано с отравлением организма свинцом и другими тяжелыми металлами. Папа много времени проводил в типографии и, к сожалению, не избежал этой участи. Он болел три года и долго лежал в больницах. Мама делала для отца все, что могла.
В этот период ему очень помогала солидная медицинская страховка Союза редакторов ежедневных афинских газет. Но, к сожалению, чуда не произошло.
Таким образом, мне пришлось определяться в жизни раньше, чем многим моим однокашникам. И хотя лицей я окончить не успел, учился я там неплохо и смог получить стипендию для продолжения образования в американском колледже. После войны наша семья осталась с весьма скудными средствами к существованию, поэтому платное обучение в Греции нам было не по карману. Однако другого в то время в стране не было, и идея продолжить образование в Америке казалась разумной. Мой свободный английский язык – продукт велосипедных прогулок с американскими друзьями – тоже помог делу, поэтому к 1950 году, когда я отбыл на учебу в США, я был полностью готов к школьной и студенческой жизни и вообще к жизни в этой стране – так, как если бы я там вырос.
29
Great Famine (Greece) – Wikipedia; Procopis Papastratis. British Policy Towards.
30
Основная битва за Коринфский мост и канал развернулась спустя несколько дней – 26 апреля 1941 года. Немцы обозначили ее как «Операция Ганнибал» и рассчитывали в результате этой операции остановить запланированную эвакуацию контингентов греческих и британских войск на Крит или в Египет. Битва закончилась разгромом сил союзников и пленением большинства солдат и офицеров, защищавших мост. Но по случайности мост был не захвачен, а разрушен, и части союзных частей удалось избежать преследования и отойти к запланированным местам эвакуации. В дальнейшем, после расчистки немцами, Коринфский канал играл важную роль в снабжении Германии и Италии нефтью из Румынии, а также в переброске немецких морских подкреплений в Северную Африку.
31
На оккупированных территориях в Северной Греции болгары поддерживали по отношению к местному населению уровень жестокости, сопоставимый с немецкой оккупационной политикой на территориях советской Белоруссии. Из-за зверств оккупантов, ко всему прочему расстреливавших людей в Македонии за употребление греческого языка, эти территории за первые восемь месяцев оккупации (апрель-декабрь 1941 года) покинуло около 100 000 чел. (т. н. «исход» местного греческого населения в немецкую и итальянскую зоны оккупации).
32
Наиболее известные произведения Пенелопы Делта – «Мангас» («Μαγκας»), «Безумный Антонис» («Τρελλαντωνης»), «Сказка без названия» («Παραμυθι χωρις ονομα»), «За Родину» («Για την Πατριδα»), «Секреты болота» («Στα μυστικα του βαλτου»). В 1927–1939 годах Делта написала трилогию «Юные гречанки» («Ρωμιοπουλες»), в которой в форме романа представила свою собственную биографию. Произведения писательницы переведены на многие языки мира, к сожалению, кроме русского. Жизнь Пенелопы Делта оборвалась трагически: она сама и ее муж Стефанос Делтас покончили самоубийством, приняв яд в день входа немецких войск в Афины. «Богиня» греческого национализма и ирредентизма не стала дожидаться, пока немецкие офицеры выгонят ее и ее семью из семейного особняка в Кифисии. В настоящее время в доме семьи Делта располагается исторический архив музея Бенаки.
33
Кафаревуса, по сути древнегреческий язык с включением элементов простонародного языка XIX века, была принята после получения Грецией независимости в 1830 году как способ для греков вернуться к своим древним истокам. До недавнего времени она господствовала во всех коммуникациях между гражданами и государственными чиновниками, а также внутри различных ветвей власти. Требования к владению кафаревусой были крайне жесткими: если человек не мог писать и выражаться на кафаревусе, его перспективы получить работу в государственном секторе были равны нулю. Исключений не делали. Я помню, что, когда я служил в армии, мы, солдаты, должны были использовать кафаревусу в служебном общении. Это было не так легко – разница между кафаревусой и димотики напоминает разницу между разговорным русским и церковнославянским языками. После падения хунты «черных полковников» кафаревусу отменили и всю официальную коммуникацию перевели на димотики. Кстати, еще в 1823 году вышла написанная на димотики Д. Соломосом поэма «Гимн свободе», первые 24 четверостишия которой в 1865 году были объявлены государственным гимном Греции. Кроме Соломоса, на димотики писали также К. Паламас и другие поэты. В XX веке выдающиеся греческие поэты Й. Сеферис, О. Элитис, К. Кавафис, А. Сикелианос и Я. Рицос дали мощный импульс развитию литературного новогреческого языка, обогатив димотики яркими заимствованиями из кафаревусы.
34
Δημητριος Βικελας. Λουκης Λαρας. Μυθιστορημα. Εκδοσεις Ηλιοτροπιο, 1998. 175 σελ.
35
Доктрина Трумэна была объявлена 12 марта 1947 года в связи с обращением правительства Греции к США за срочной финансовой и экономической помощью ввиду тотальной хозяйственной разрухи и отсутствия средств для закупки необходимых для выживания нации товаров – продуктов питания, одежды, топлива и семян сельскохозяйственных растений. В рамках этой доктрины выделялась экстренная помощь Греции в размере 400 миллионов долларов как элемент политики поддержки «свободных народов, сопротивляющихся попыткам угнетения вооруженными меньшинствами и внешним давлением». (Из обращения президента США Гарри Трумэна к американскому конгрессу 12 марта 1947 года. Цит. по: Greece 1940–1949. Occupation, Resistance, Civil War. A Documentary History. Edited and Translated by Richard Clogg. Palgrave Macmillan, Basingstoke, Hampshire, and New York, 2002. P. 198.)