Читать книгу 188 дней и ночей - Януш Вишневский - Страница 12

Что может произойти во время встречи проститутки с монахиней за бокалом шампанского? Ничего особенного. Во всяком случае, для меня. Как это часто бывает с женщинами, они разговаривают о мужчинах и о любви. Монахиня Мария Борджиа (75 лет) говорит о том, насколько важен в ее жизни мужчина по имени Иисус, в то время как Ванесса (23 года) из ночного клуба «Бель Ами» в Берлине рассказывает, как важны для нее те мужчины, которых она встречает, и как важно для нее то «счастье, которое она им дает».

Их встреча организована высокотиражной бульварной немецкой газетой. На фотографии, запечатлевшей эту встречу, Ванесса и Мария чокаются бокалами с шампанским. Блондинка Ванесса в прозрачном боди, у нее длинные пальцы с французским маникюром, ее лица практически не видно за пышными волосами. Волосы монашки собраны под черной шляпкой без полей, ее пальцы худые и морщинистые, а улыбка – как у женщин с картин Тулуз-Лотрека. Именно это и поразило меня в той фотографии. Анри де Тулуз-Лотрек очень часто рисовал парижских проституток. Впрочем, не только рисовал. Его биографы насчитали по крайней мере пять парижских борделей, в которых он снимал комнаты и жил. Своими картинами он часто расплачивался за крышу над головой, за секс и за вино – короче, за все то, чем его угощали эти дамы. Благодаря этому он прекрасно знал атмосферу публичных домов и с непревзойденным мастерством, шокируя и вызывая скандалы, увековечивал ее на своих полотнах. Его картина под названием «В салоне»[9], на которой изображены проститутки в ожидании клиентов, вошла в канон живописи конца XIX века, а Лотрека окрестили «социологом проституции».

Монахиня Мария Борджиа на той фотографии восхитительно прекрасна. Если бы передо мною встал выбор, провести вечер при свечах с Ванессой или с Марией, я бы без колебаний выбрал Марию. И чтобы это были свечи в ее монастыре.

Сам факт встречи и разговора обеих женщин свидетельствует о том, что экуменизм возможен. И если уж он мог состояться в – будем называть вещи своими именами – борделе, то что уж говорить о конференциях епископов, архиепископов или кардиналов!

ВАНЕССА: Я занимаюсь любимым делом. Секс доставляет мне много радости. А ты… неужели тебе никогда не хотелось секса?

МАРИЯ (спокойно): Когда мне исполнилось двадцать лет, я выбрала себе в спутники жизни Иисуса. Он никогда меня не подводил. Теперь я стараюсь помочь другим людям.

МАРИЯ: Сколько времени длится… ну, такое свидание двух людей друг с другом?

ВАНЕССА: Некоторым мужчинам нужен не секс. Часто бывает, сижу с ним всю ночь и разговариваю. И ничего за это не беру. Они платят только за то, что происходит в постели.

МАРИЯ: Может ли от такой встречи возникнуть… союз?

ВАНЕССА: Нет, в моем конкретном случае нет. Я не влюбляюсь в клиентов. Но с моими подругами такое случалось.

МАРИЯ: Что для тебя значит Бог?

ВАНЕССА: Я верю в Бога. Хожу в церковь. По воскресеньям не работаю здесь.

МАРИЯ: Но ты грешишь. Ты совершаешь тяжкий грех.

ВАНЕССА: Не может быть, чтобы то, что я делаю, было только злом. Я несу радость многим людям.

МАРИЯ (после недолгого раздумья, спокойно): Я не могу так воспринимать твою работу. Я бы предпочла, чтобы ты пошла другим путем.

Чем не экуменизм? Католичка с католичкой! За шампанским! Вы так не считаете? Я, например, считаю. Это, по-моему, именно тот самый путь, которым должна идти Церковь. В ногу с Марией Борджиа, которая без колебаний вошла в бордель и выпила с Ванессой шампанского. Потому что она полагала, что нет таких мест, в которых слова: «Я бы предпочла, чтобы ты пошла другим путем», были бы некстати.

Мария Борджиа, 75-летняя немецкая монахиня с лицом как на картинах Тулуз-Лотрека, восхитила меня. Тем, что она вошла в публичный дом, она доказала убедительнее, чем тысячами проповеднических поучений, слетающих с амвонов каждое воскресенье, что для разговора о любви все места хороши. Потому что, в сущности, все дело в любви. У всех любовь на первом месте. И у монахини, и у проститутки, и у клиентов этой последней. Из исследований датских социологов, недавно опубликованных в американском научном журнале «Psychology Today», однозначно следует, что проститутками становятся те, которые в детстве были обделены любовью. То же самое касается и мужчин, подсевших на посещение борделей. И только очень немногим из них нужно, чтобы любовь пришла к ним в шапке Санта-Клауса, с полиэтиленовым мешком на голове или в сапогах со звенящими шпорами.

Кроме того, эта монахиня, возможно интуитивно, знала, что в публичном доме она обязательно встретит… верующего человека. По результатам исследований (первых подобного рода), проведенных студентами и научными работниками Силезской медицинской академии, более половины проституток (в Силезии!) считают себя верующими. Каждая пятая ходит в костел по воскресеньям, регулярно исповедуется, получает отпущение грехов и допускается к церковному причастию. Такой привилегии лишены сотни тысяч женщин, которые наверняка не являются проститутками. Их грех, который нельзя отпустить ни в какой исповедальне, состоит в том, что они продолжают пребывать в ритуальной нечистоте. Впрочем, чаще всего он, этот грех, не является порождением греховной природы этих женщин. Он скорее результат страха одиночества. Одиночество на земле им показалось страшнее, чем вечный огонь в аду, и мало того что среди них есть разведенки, так они еще вступают в неосвященный союз с другим мужчиной. Таким образом, совершенно отличаясь от проституток, они автоматически стали незаконнорожденными детьми менее престижного Бога. Я знаю, что значит испытать чувство такого незаконнорожденного.

В жизни моей мамы, Ирены Вишневской, в девичестве Щигельской, было четыре фамилии (считая девичью) и три большие любви. С каждой из этих Любовей ей посчастливилось вступить в брак. Плодом последней любви стал я. Мама прибивала на стену над кроватками для нас (для меня и брата) деревянные крестики и учила молитвам. Я знал все молитвы и все их читал перед сном, стоя на коленях в кроватке перед крестиком, что мама прибила к стене слишком большим гвоздем (отец не захотел помочь вешать крест, потому что после трех лет, проведенных в лагере в Штутгофе, он перестал верить в Бога). Каждое воскресенье она отправляла нас с братом в костел и давала с собой деньги на пожертвования. (Иногда, но только иногда, мой брат на эти деньги покупал сигареты. Я же предпочитал сладости.) Однако, несмотря на то что мы были, в общем-то, образцовыми прихожанами, к нам в квартиру ни разу не пришел ни один ксендз для сбора традиционных рождественских пожертвований. Мать покрестила нас, послала к первому причастию, в школе мы лучше остальных знали молитвы. А ксендз так ни разу и не пришел к нам за рождественскими пожертвованиями. Он обходил дверь нашей торуньской квартиры так, как будто за нею жили прокаженные иноверцы. Никогда не забуду слезы в глазах моей мамы, когда после очередного рождественского обхода ксендзом прихожан, всех, кроме нас, со стола, покрытого лучшей скатертью, мама убрала посеребренное распятие и кропильницу. Убрала их в специальную коробочку в шкаф, где все это должно было ждать целый год очередного обхода. Последний раз она со слезами на глазах проделала это в декабре 1977 года, за десять месяцев до своей смерти.

Моя мать была самой прекрасной и самой праведной разведенной католичкой, какую только я видел в своей жизни…

Всего,

ЯЛВ