Читать книгу Нулевой пациент - Ярон Юхансон - Страница 3

Почти четыре десятка лет назад я, волею судьбы, познакомился с главным героем данного произведения. Знакомство это в дальнейшем имело большое значение для меня и, спустя годы, побудило выучиться сценарному искусству и написать полномасштабный сценарий для художественного фильма. А еще через годы я решил написать военно-исторический остросюжетный роман на документальной основе. Вот что тогда произошло, во время той важной и поистине судьбоносной для меня встречи…

В октябре 1981 года я, солдат израильской армии, стоял у Западной Стены в Иерусалиме. Я не молился, а просто пребывал на месте, облокотившись одной рукой о древние камни, и молча возносил прошения небу о здоровье близких и родных. Для меня простое пребывание у святыни означало все: и молитву, и духовную связь с историей, возможность понять прошлое и почувствовать будущее. В какой-то момент я посмотрел в сторону и увидел в нескольких шагах от себя пожилого человека в такой же позе, как и я. Голова его была покрыта ермолкой, рубашка расстегнута, а с шеи свисала золотая цепочка с крестом. Это странное сочетание было не совсем обычным явлением у самой важной еврейской святыни. Он был высокий, худой и показался мне погруженным в свои мысли аскетом. Я вернулся к тому, ради чего приехал в Иерусалим, закрыл глаза и простоял так еще какое-то время. А через несколько минут моего странного соседа уже не было, и я направился к выходу.

Я пошел вверх по Via Dolorosa[1], дошел до конца улицы и вышел на небольшую площадь к Лютеранской церкви. Приезжая в Иерусалим, я иногда приходил сюда послушать органную музыку; чаще всего играли Баха во многих импровизациях. Солдат, охранявший территорию, проверил мои документы, велел вынуть магазин из автомата, и пропустил меня в церковь. Я сел в последнем ряду и, вдруг, увидел знакомую голову; он сидел в десяти метрах передо мной, и также, слушал концерт. Музыка закончилась, к трибуне вышел священник и начал что-то рассказывать по-немецки.

Я вышел на площадь перед церковью, сел в кафе, заказал кофе по-турецки и закурил. Личное оружие я положил рядом на землю, продев, для безопасности, ремень через ногу. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд и услышал реплику о чистоте оружия. Повернувшись, я увидел «своего знакомого».

– Позвольте мне пригласить вас на чашку кофе, – сказал я.

– С удовольствием!

Мы обменялись любезностями и познакомились. Он сел за мой столик, и я знаками показал официанту, чтобы тот удвоил заказ. Моего нового знакомого звали Питер Стоун. Между нами состоялся самый удивительный разговор из всех, что были у меня когда-либо до сих пор. Мы пили кофе, курили и общались.

– Что вы сказали насчет оружия? – Спросил я.

– Я сказал, что неуважительно, когда ваше личное оружие лежит у ваших ног.

– У нас воюющая армия, и на такие формальности мы не обращаем внимания… Вы англичанин, а говорите на иврите…

– А может я Ole Hadash[2]…

– Я ценю ваше чувство юмора, но вы не Ole Hadash. Что вы делали у Стены плача?

– Молился, также, как и вы.

– С крестом на шее…

– Бог один для всех.

– А такой хороший иврит?

– Я учил иврит специально для того, чтобы читать Библию в оригинале. Все переводы – это не то, не отражают истинную суть и оттенки написанного.

– Библией вы называете Тору, то есть, Пятикнижие Моисея, Книгу пророков и Писания. Так?

– Совершенно верно! Я читаю и изучаю весь Танах.

– А арамейский?

– В арамейском нет необходимости, иврита вполне достаточно – ведь все тайны именно в нём.

– Сложно осваивать языки до такого высокого уровня!?

– Сложно! Но если хочешь докопаться до истины, путь один – читать все в оригинале, что я и стараюсь делать.

– Много ошибок нашли? – Спросил я, невольно заинтересовавшись этим странным человеком. Я еще не предполагал, какое воздействие это знакомство окажет на моё мышление и порядок принятия решений.

– Вот, например, самая наглядная из всех… В классическом искусстве Моисей олицетворяет Закон и его изображают старцем с каменными скрижалями. От его головы исходят два луча света, но иногда это самые настоящие рога. В эпоху Возрождения художники стали изображать Моисея не с сиянием, а с небольшими рожками на голове. Их можно видеть и на знаменитой статуе работы Микеланджело в церкви Сан Петро ин Винколи в Риме. Ошибка объясняется неточным переводом фразы текста из книги Исход: «Когда сходил Моисей с горы Синай, лицо его сияло лучами от того, что Бог говорил с ним». Тора была переведена на греческий и латинский с ошибками и вот одна из них. В латинском переводе Вульгаты вместо «сиять лучами» ошибочно применили слово “cornutam”, то есть не лучезарный, а рогатый. Дело в том, что слово “keren” на иврите имеет, как минимум, два значения: рог и луч. Переводчики, наверное, знали только одно значение; так и перевели. Однако подобная традиция изображения сохранилась. В дальнейшем рога на голове вождя еврейского народа трактовали, как символ мудрости и божественной силы, а позже их заменили на нимб.

– И именно это привело вас в Иерусалим?

– Еще Ньютон. Его работы хранятся здесь, а в них много интересного.

– Что же именно? – Спросил я с любопытством.

– Перед Второй мировой войной архив Ньютона был продан на аукционе Сотбис. Одну его часть приобрёл лорд Джон Кейнс, другую, большую – живший в Египте еврейский учёный Авраам Шалом Иегуда. Через некоторое время стало понятно, почему потенциальные покупатели шарахались от этих рукописей. Вскоре Кейнс опубликовал скандальную статью под названием «Другой Ньютон», в которой утверждал, что великий физик отрицал доктрину о Святой Троице. Он верил в Бога, но как-то по-своему, был христианином, но еще и мистиком, что порождало множество конфликтов с богословами, хотя сам он тоже был теологом. И потому отказался дать традиционную клятву на Библии при принятии в Кембридж. Ученого Авраама Иегуду интересовали новые идеи для изучения Библии. Он был знаком с работой Ньютона «Хронология древних царств» и надеялся найти в приобретённых рукописях материал для своих исследований. Он переехал в США, показал архив Альберту Эйнштейну, а потом решил, что архив великого учёного должен быть достоянием всех людей и попытался передать его Гарвардскому или Йельскому университету, но те ответили отказом. Даже авторитет великого физика не помог. Много лет спустя Авраам Шалом Иегуда передал скандальную монографию Израилю. Так, в конце 1960-х годов рукописи оказались в Национальной библиотеке в Иерусалиме.

– Что там такого интересного и магического, от чего одни со страхом отворачивались, а других это привлекало, как некая колдовская сила?

– Я полагаю, что Концепция абсолютного пространства и времени – это местопребывание Бога, форма существования его вселенского Духа. Благодаря божественному устройству Вселенной, любое воздействие мгновенно передаётся в любую её точку без участия материи. Такую форму передачи информации не исключают и современные физики, работающие с вакуумом и квантовыми механизмами.

Я был заинтригован общением со своим новым знакомым и осторожно спросил:

– Что еще интересного поведал нам ваш ученый?

– Ньютон считал, что в Священном Писании зашифровано послание о будущем мира и мечтал раскрыть тайны этих предсказаний. Этим он занимался всю жизнь, считая, что на него возложена миссия расшифровки. И на каком-то этапе вычислил дату конца света – 2060 год.

– Думаете, доживем!? – Попытался я пошутить.

– Увидим обязательно, если не в этой жизни, то в следующей. И так как я приезжаю сюда часто, то в назначенный срок непременно буду здесь! – Сказал он с некоторой долей пафоса, – вы ведь верите в бессмертие души!?

– С тех пор, как ознакомился с некоторыми трудами Филиппа Берга, жить стало спокойней и веселее.

– Простите!?

– Историк, раввин и каббалист, живет в США, один из немногих, кто популяризует Каббалу.

– И в чём его основная идея?

– Каббала для всех, именно в одной из его книг я прочёл о реинкарнации. Попробуйте посетить хоть одно занятие, возможно и в Лондоне есть филиалы.

– Вернусь домой и разузнаю – мне это интересно, особенно в каком ракурсе это пересекается с теорией Ньютона.

– Вы меня заинтриговали, – сказал я через минутную паузу, – непременно запишу в своем дневнике, чтобы на это время ничего не планировать. В какой гостинице вы обычно останавливаетесь?

– Кинг Дэвид.

– Значит, договорились! 31 декабря 2059 года вместе встретим наступление судьбоносной даты.

Мы обменялись рукопожатием и рассмеялись. Передо мной сидел увлеченный человек, и мне стало даже немного завидно, что можно с такой легкостью путешествовать по миру в поисках ответов на интересующие вопросы, искать и находить решения, удовлетворяя свое любопытство.

– Недавно я прочел книгу «Сердце мира», автор Ганс Урс фон Бальтазар, сказал он после паузы, – это швейцарский кардинал-иезуит, и в этой книге он пишет о плене ограниченности… Что человек рождается в плену: тело, душа, сознание, мышление. Все ограниченно. Окружающий мир делится на некое «то» и некое «это»; они отделены друг от друга и друг с другом не сочетаются.

– А в чем вопрос? – мое любопытство стало вновь разгораться.

Подумав немного, он ответил:

– Много лет назад я уже слышал нечто подобное от отца Оливера, настоятеля церкви, куда мы ходили всей семьей. Он говорил тоже самое, но это было пятьдесят лет назад, когда я был школьником.

– И вы ищите ответы у Стены плача!? В чем разница между тем, что говорил ваш настоятель, и тем, что спустя полвека вы прочитали у швейцарского теолога?

– Практически никакой. Оба они рассуждали о том, что всё находится в плену: душа, тело, мысли, даже одежда. Кругом границы, заслоны; окна, двери, ворота, все за решеткой. И в этом мире мы живем, пробивая свой путь, через брешь раз за разом.

– И вы в это верите? – Спросил я с удивлением.

– Я ищу ответ.

– Я не знаком с работой этого теолога, господин Стоун, – сказал я. – Боюсь, что вы ошибаетесь. Нет никакого плена, не было и быть не может. Посмотрите на этих детей.

Мимо нас с шумом проходили школьники лет восьми-девяти: они весело общались, смеялись, две девочки гоняли по брусчатке небольшой камень, играя в разновидность классической игры. Я подождал, когда шум стихнет и спросил:

– Вы хотите сказать, что эти дети в плену? Кто их туда заведет, если не мы с вами, кто может иметь над ними власть, если не родители, кто повлияет на их судьбу, если не школа и улица? Мир принадлежит взрослым, старикам, это они владеют им и управляют теми, кто ниже рангом. Пьют особые вина, едят особые блюда, живут в огороженных усадьбах, куда не могут даже заглянуть те, кем они управляют. Нет никакого плена, это все иллюзии, которые создали те, кто хочет держать в плену нас.

– Меня нет, я свободный человек. Абсолютно!

– А кем тогда это придумано: «Смотри, но не трогай! Трогай, но не клади в рот! Клади в рот, но не разжевывай! Разжевывай, но не глотай!?» Одними, кому нужно иметь власть над другими, кого они загнали в плен. Теми, которые потом, имея власть, освобождают из плена и отпускают грехи, продавая индульгенции! Нет плена, мы сами его создаем.

Мой визави на минуту задумался и, как мне показалось, даже погрустнел. Но, спустя некоторое время, произнес:

– И как видите, я всегда нахожу здесь ответ!

– За год до армии я был в Лондоне и где-то в центре города случайно встретил на улице своего соседа: он, его супруга – англичанка и маленькая дочь стояли в очереди в Макдональдс. Мы разговорились. Было дневное время, и клерки из ближайших офисов вышли на ланч. Цепочка людей выходила на улицу и выстроилась вереницей вдоль тротуара метров на двадцать. Ожидающие своей очереди, стояли тихо, как и подобает истинным британцам, кроме дочери моих друзей. Она стояла рядом с родителями и играла с мячом; подбрасывала вверх, ловила и вновь побрасывала. На каком-то этапе поймать мяч не удалось, он упал на землю, покатился по тротуару, а потом и на мостовую. Девочка с возгласами: «Мами, мами, мой мяч!» бросилась ловить свою резиновую игрушку.

Мой собеседник ждал развязки обычной истории и посмотрел на меня с некоторым удивлением:

– В чем необычность этой истории?

– А в том, господин Стоун, что безмолвная очередь из двадцати или тридцати человек, которая до этого тихо и медленно продвигалась к входу в ресторан, вдруг встрепенулась в одном звуке «УУУ!». Вы понимаете, произошла сенсация! Почти абсолютную тишину лондонской улицы нарушила шестилетняя девочка, которой чужд тот самый плен! Плен отца Оливера и преподобного Бальтазара, которые придумали этот плен, это рабство, это отсутствие свободы, чтобы освобождать из него, спрятавшись за «божественным умыслом». Очередь по мановению дирижёрской палочки, как единый оркестр дружно повернулась влево и перевела свое внимание на нарушительницу покоя. Невероятно! Скандал! Маленькая девочка нарушила спокойствие чопорной улицы – опустошила переполненные сейфы Сити!

Моя откровенность создала некое напряжение. Мы помолчали, и Питер Стоун спросил через минуту.

– А вы русский!

Спросил он по-русски. И после этого мы стали говорить на двух языках, как того требовал мой беседчик. Я не возражал.

– Акцент! Он как предатель, всегда выдает.

– Не расстраивайтесь, – сказал мой собеседник, – ваш акцент почти не заметный.

– Вы меня удивляете! Иврит, чтобы читать Библию в оригинале, а русский для Пушкина и Достоевского? – Спросил я с удивлением.

– Нет! У меня, наверное, расположенность к языкам. Стоит услышать один раз и понять смысл, как я все запоминаю.

– И что вас вынудило слышать и понимать русский язык?

– Учеба и лагерь для немецких военнопленных в Москве… я там был с конца войны до середины сентября 1946. Вы были в Москве?

– Конечно! – И неплохо знаю город.

– Знаете, там есть памятник Гагарину, русские его называют Железный Юра. Так вот, там был наш лагерь, к югу от этого места. Там же мы и строили… Памятника Гагарину тогда не было, а лагерь был. Теперь есть памятник, а лагеря нет!

Я был поражен; рядом со мной сидел англичанин с кипой на голове, крестом на шее, который 40 лет назад воевал на стороне немцев и провёл, почти полтора года, в лагере для немецких военнопленных в Москве.

– Вы воевали на стороне немцев? – Спросил я осторожно.

– Нет, я воевал на стороне армии Его Величества, я воевал на стороне Англии, Великобритании.

– И что же случилось? – Спросил я осторожно.

– Vicissitudes of fate, – ответил он по-английски.

– Что это такое?

– Tricks of fortune, vicissitudes of life.

Я понял! Превратности судьбы. Мы долго сидели и беседовали, курили, пили кофе, и этот удивительный человек рассказал мне историю, предшествовавшую его пленению и заключению в лагере для немецких военнопленных в Москве в конце Второй мировой войны, радикальном выходе из драматической ситуации и о его дальнейшей судьбе. Позже, двадцать лет спустя, я побывал в этих местах и воочию увидел этот лагерь в десяти километрах от Москвы, который русские превратили в музей, и узнал, какой была в них жизнь…