Читать книгу Хайди - Йоханна Спири - Страница 6

Наутро опять взошло ясное солнце, а там и Петер подоспел со своими козами, и снова они все вместе двинулись на пастбища. Так и пошло изо дня в день, и Хайди от такой жизни на приволье загорела и окрепла так, что не знала нехватки ни в чём, жила себе счастливо и радостно, как живут беззаботные птички в зелёном лесу. А когда приблизилась осень и ветер начал свистать в горах всё громче, дедушка однажды сказал:

– Сегодня останешься дома, Хайди: такую малышку, как ты, ветер в одночасье понесёт по скалам и сдует в долину.

Но когда об этом услышал Петер, сильно опечалился: без Хайди он не знал, куда деваться от скуки; кроме того, пастушок лишился своего обильного обеда; вдобавок ко́зы в эти дни стали такими строптивыми, что требовали от него двойного внимания: ведь они тоже привыкли к обществу Хайди и не хотели идти без неё на пастбище, разбегаясь во все стороны. Хайди никогда не унывала, потому что всегда находила причину для радости. Больше всего она любила подниматься с козами и пастушком на горные луга к цветам и орлам, где всегда случалось много приключений с козами из-за их разных характеров. Но и около деда Хайди находила немало интересного, ведь он беспрестанно что-нибудь пилил, стучал молотком и плотничал; а когда ей выпадало оставаться дома в те дни, когда дедушка готовил круглые козьи сыры, для неё особым удовольствием было смотреть на эту примечательную работу, при которой дедушка закатывал рукава и орудовал голыми руками в большом котле.

Но притягательнее всего в такие ветреные дни для Хайди было волнение и шум трёх старых елей позади хижины. Время от времени она не выдерживала и убегала посмотреть, что там творится, потому что не было ничего прекраснее этого таинственного гула в макушках деревьев. Хайди стояла внизу, задрав голову, и не могла наглядеться и наслушаться, как ветер гудел, с размахом раскачивая ветки. Солнце уже не пекло так, как летом, и Хайди достала свои чулки и башмаки, а ещё кацавейку, потому что становилось всё свеже́й, и, когда Хайди стояла под елями, её продувало, как тонкий листочек, но она всё равно бежала туда, едва заслышав шум ветра, не в силах усидеть дома.

Потом стало холодно, и Петер согревал руки дыханием, поднимаясь по утрам из долины. Но холода продлились недолго. Однажды за ночь выпал снег, и наутро весь альм побелел, не стало видно ни листа, ни зелёной травинки. Петер-козопас больше не появлялся со своим стадом, и Хайди удивлённо выглядывала в оконце, потому что снова пошёл снег, и густые хлопья валились и валились, пока не завалили землю так, что окна уже не открывались и люди оказались взаперти. Это развеселило Хайди, и она бегала от одного окошка к другому, чтобы посмотреть, что будет дальше и не укроет ли снегом всю хижину так, что придётся зажигать свет средь бела дня. Но до этого дело не дошло, и на следующий день дедушка вышел на улицу – поскольку снег перестал идти – и откопал хижину, откидывая снег в высокие сугробы, которые теперь громоздились вокруг дома. Зато окна и дверь снова освободились, и это было хорошо, потому что, когда под вечер Хайди с дедушкой сидели у огня, вдруг что-то застучало о деревянный порог, и дверь отворилась. То был Петер-козопас; это он стучал о порожек, отряхивая снег с башмаков. Вообще-то Петер был весь в снегу, потому что пробирался сквозь высокие сугробы. Но он не сдавался – так рвался к Хайди, которую не видел уже восемь дней.

– Добрый вечер, – сказал Петер, войдя, и тут же направился к огню; всё его лицо сияло довольством оттого, что он наконец добрался.

Хайди смотрела на него удивлённо, потому что он стоял к огню так близко, что снег на нём начал таять и Петер весь превратился в небольшой водопад.

– Ну, полководец, как дела? – спросил дедушка. – Остался без армии, приходится грызть карандаш?

– Почему он должен грызть карандаш, дед? – тут же спросила любознательная Хайди.

– Зимой он должен ходить в школу, – объяснил дедушка. – Поскольку там учатся читать и писать, а это порой бывает трудно, немножко помогает, если погрызть карандаш. Не правда ли, полководец?

– Да, это верно, – подтвердил Петер.

У Хайди мгновенно родилось очень много вопросов к Петеру про школу и про всё, что там бывает, что там видно и что слышно, а поскольку беседа, в которой принимал участие Петер, всегда требовала много времени, он успел высохнуть с ног до головы. Ему всегда было очень трудно облечь в слова то, что он хотел передать; а на сей раз это давалось ему особенно тяжело, потому что едва он успевал подобрать нужные слова для одного ответа, как Хайди уже забрасывала его двумя или тремя новыми вопросами, да ещё такими, которые требовали ответа в целую фразу.

Дедушка не участвовал в беседе, но улыбка всё чаще появлялась в уголках его рта, и это означало, что он слушает.

– Так, полководец, ты вышел из огня, и тебе необходимо подкрепление, идём! – С этими словами дедушка поднялся и достал из шкафа ужин, а Хайди пододвинула стулья к столу.

К этому времени дед уже давно приладил к стене лавку; раз уж он был теперь не один, он тут и там соорудил сиденья для двоих, поскольку Хайди имела привычку всюду следовать за дедом, куда бы он ни шёл, где бы ни стоял, где бы ни сидел. Они втроём удобно устроились за столом, и Петер выпучил глаза, увидев, какой изрядный кусок вяленого мяса Дядя Альм положил на его ломоть хлеба. Петеру давно такого не перепадало. Когда приятный ужин подошёл к концу, уже стало темнеть, и Петер собрался в обратный путь. Уже стоя в дверях и сказав «доброй ночи» и «спаси вас Бог», он добавил:

– В воскресенье я опять приду, это будет ровно через неделю, а ещё бабушка велела сказать, чтобы ты к ней зашла.

Для Хайди было совершенным открытием, что её где-то ждут, но эта мысль в ней укоренилась, и уже на следующее утро она первым делом заявила:

– Дед, мне же надо вниз, к бабушке, она меня ждёт.

– Снег слишком глубокий, – отговорился дедушка.

Но намерение прочно засело в голове Хайди: раз уж бабушка велела ей прийти, то так тому и быть. И не проходило дня, чтобы ребёнок не напомнил по нескольку раз:

– Дед, мне же надо идти, ведь бабушка там меня ждёт не дождётся.

На четвёртый день, когда на улице всё трещало и скрипело от мороза, а снежный покров застыл прочным настом, но солнце при этом весело заглядывало в окно, Хайди вновь завела свою шарманку:

– Дед, мне надо идти к бабушке, а то она устала, наверное, ждать.

Тут дед встал из-за стола, принёс с сеновала рядно, которое служило Хайди одеялом, и сказал:

– Идём.

Радостный ребёнок поскакал за ним вслед из дома. В старых елях на сей раз было тихо, на еловых лапах лежал снег, и солнце сверкало и вспыхивало в деревьях с таким великолепием, что Хайди от восторга прыгала, то и дело выкрикивая:

– Иди сюда, дед, иди сюда! Сплошное серебро и золото на ёлках!

А дед тем временем достал из сарая широкие салазки с приделанной впереди штангой. Направлять движение таких салазок приходилось ногами, опустив их и скользя по земле. Дед, оглядев ёлки по настоянию Хайди, сел на салазки, взял ребёнка к себе на колени, укутал его в рядно и крепко прижал к себе одной рукой, чтоб не выпал при спуске с горы. Потом ухватился другой рукой за штангу и оттолкнулся обеими ногами. Санки понеслись по склону вниз с такой быстротой, что Хайди почудилось, будто она летит по воздуху, словно птица, и ликующе завопила.

Санки остановились прямо перед лачугой Петера-козопаса. Дедушка поставил девочку на землю, выпростал её из рядна и сказал:

– Ну, теперь иди в дом, а как начнёт темнеть, поторопись в обратный путь.

И он развернул свои салазки и повёз их в гору.

Хайди вошла в тесную комнатку, где ей всё показалось чёрным. Там был очаг, на полке стояло несколько чашек. «Это кухонька», – догадалась Хайди. Дальше снова была дверь, Хайди открыла её и вошла в комнату. Эта лачуга не походила на горную пастушью хижину, как у деда, с одним просторным помещением и сеновалом наверху, а представляла собой старый домишко, низенький, тесный и скудный. Войдя в комнатку, она сразу очутилась перед столом, у которого сидела женщина и латала фуфайку Петера; эту фуфайку Хайди сразу узнала. В углу сидела старая, согбенная бабулька и пряла шерсть.

Хайди сразу разобралась, кто есть кто; она прямиком двинулась к пряхе и сказала:

– Добрый день, бабушка, вот я и пришла к тебе. А ты думала, я не скоро приду?

Бабушка подняла голову и на ощупь стала искать руку, протянутую ей для приветствия, а наткнувшись на неё, некоторое время задумчиво ощупывала в своей ладони, потом сказала:

– Никак, это дитятко сверху, от Дяди Альма. Ты Хайди?

– Да-да, – подтвердил ребёнок, – я только что приехала с дедом оттуда на санках.

– Как такое может быть? У тебя такая тёплая ладошка! Что, Бригитта, Дядя Альм сам привёз ребёнка?

Мать Петера, Бригитта, латавшая фуфайку, встала из-за стола и с любопытством оглядела ребёнка с головы до ног, потом сказала:

– Не знаю, мать, приехал ли с ней сам Дядя Альм. Это вряд ли. А ребёнку почём знать?

Но Хайди с недоумением посмотрела на женщину и уверенно произнесла:

– Очень даже хорошо знаю, кто завернул меня в одеяло и привёз на санках вниз, – это дед.

– Видать, правду говорил всё лето Петер про Дядю Альма, а мы-то думали, он сам не знает, что несёт, – сказала бабушка. – Кто бы мог поверить, что такое возможно. Я-то боялась, что ребёнок там и трёх недель не протянет. Как она выглядит, Бригитта?

Та уже успела рассмотреть Хайди со всех сторон.

– Она такая же изящная, как была Адельхайд, – ответила Бригитта. – Но у неё чёрные глаза и курчавые волосы, какие были у Тобиаса и какие у старика наверху. Я думаю, она похожа на обоих.

Между тем Хайди стояла без дела. Она крутила головой по сторонам, всё как следует разглядывая, и наконец сказала:

– Смотри, бабушка, у вас там ставня болтается туда-сюда и стучит. Дед бы мигом забил гвоздь и всё закрепил, а то ещё разобьёт вам стекло. Смотри, смотри, что делается!

– Ах, деточка, – вздохнула бабушка, – видеть-то я не могу, а вот слышу хорошо, и слышу не только ставню. Всё у нас расшаталось и стучит-скрипит, когда подует ветер. А он поддувает отовсюду, всё так и ходит ходуном. Ночью мои-то оба спят, а я лежу и боюсь, что однажды всё обрушится и придавит нас всех насмерть. Ах, и некому починить избушку, Петер пока ничего не умеет.

– А почему ты не можешь посмотреть, что делает ставня? Посмотри-ка туда, вон туда. – И Хайди показала пальцем.

– Ах, деточка, я ведь ничего не вижу, не только ставню, – пожаловалась бабушка.

– А если я выйду наружу и открою ставню, тогда будет светло – и ты увидишь?

– Нет-нет, я и тогда не увижу, светло мне уже никто не сделает.

– А если ты сама выйдешь наружу, на белый снег, тогда ведь тебе будет светло. Пойдём со мной, бабушка, я тебе покажу. – Хайди взяла бабушку за руку и хотела вывести её из избушки, испугавшись, что старушке нигде нет света.

– Лучше я посижу, деточка. Мне всё равно будет темно, хоть на снегу, хоть на свету, свет уже не пробивается в мои глаза.

– Тогда, может, летом, бабушка, – Хайди лихорадочно искала выход, – знаешь, когда солнце припекает целый день, а потом говорит «спокойной ночи», и горы начинают гореть огнём, и все жёлтые цветы сверкают, тогда-то тебе будет опять светло?

– Ах, детка, я больше никогда не увижу ни огненных гор, ни золотых цветочков наверху, мне уже не будет света на земле, нигде.

Тут Хайди горько расплакалась. Сквозь рыдания она то и дело повторяла:

– Кто может сделать тебе светло? Неужели никто? Совсем никто?

Бабушка пыталась утешить ребёнка, но это удалось ей не так скоро. Хайди почти никогда не плакала, но если уж начинала, то долго не могла остановиться. У бабушки от её рыданий разрывалось сердце, и она пробовала и так и этак успокоить дитя. Наконец сказала:

– Иди сюда, моя славная Хайди, подойди ко мне, я хочу тебе что-то сказать. Видишь ли, когда человек не видит, то он очень рад слышать всякое доброе слово, и мне так приятно слышать, когда ты не плачешь, а говоришь. Иди сюда, сядь рядом и расскажи мне, как ты живёшь там, наверху, что делаешь и что делает дедушка. Раньше я его хорошо знала, но вот уже много лет я о нём ничего не слышала, разве что от Петера, но Петер у нас не очень-то разговорчив.

Тут в голову Хайди пришла новая мысль. Она быстро вытерла слёзы и сказала:

– Погоди, бабушка, я всё расскажу деду, он тебе сделает светло и починит избушку, чтобы она не развалилась, – он всё умеет.

Бабушка молчала, и Хайди принялась с живостью рассказывать ей о своей жизни у дедушки, и о днях, проведённых на пастбищах, и о том, сколько всего он умеет изготовить из дерева: табуретки, скамейки, красивые ясли, в которые можно задавать сено Лебедушке и Медведушке, и новый большой ушат для купания летом, и новую кружку для молока, и ложки. Хайди всё оживлённее пускалась в описание тех красивых предметов, которые так неожиданно возникают в руках деда из обыкновенного полена, и как она стоит рядом с ним и смотрит, и как ей самой хочется уметь всё это делать. Бабушка слушала с большим вниманием и время от времени вставляла:

– Ты слышишь, Бригитта? Слышишь, что она про Дядю говорит?

Внезапно рассказ был прерван громким топотом у двери, и в избушку ввалился Петер, но тут же остановился, вытаращив на Хайди свои округлившиеся от удивления глаза.

Она крикнула ему:

– Добрый вечер, Петер!

И он радостно расплылся до ушей.

– Надо же, и этот уже из школы вернулся! – изумлённо воскликнула бабушка. – Давно день не пролетал у меня так быстро, уже много лет! Добрый вечер, Петерли! Как там у тебя продвигаются дела с чтением?

– Всё так же, – ответил Петер.

– Ну-ну. – Бабушка вздохнула. – А я-то надеялась, наступят перемены, когда тебе стукнет двенадцать лет в феврале.

– А почему должны наступить перемены, бабушка? – тут же с интересом спросила Хайди.

– Я всё надеюсь, что он хоть чему-то научится, – сказала бабушка, – читать то есть. У меня на полке лежит старая псалтирь, там такие красивые псалмы, а я их уже так давно не слышала, на память не помню. Вот я и ждала, когда Петерли научится читать, чтоб прочитал мне иной раз какой-нибудь псалом, а он никак не выучится, ему не по силам.

– Зажечь, что ли, свет, уже темнеет, – сказала мать Петера, которая всё это время латала фуфайку. – Я тоже не заметила, как день пролетел.

Тут Хайди спрыгнула со своего стульчика, торопливо протянула бабушке руку и сказала:

– Доброй ночи, бабушка, мне дед велел идти домой, как только стемнеет.

Она протянула руку по очереди Петеру и его матери и побежала к двери. Но бабушка озабоченно воскликнула:

– Постой, постой, Хайди, одна-то не ходи, пусть Петер тебя проводит, слышишь? Смотри за ребёнком, Петерли, чтобы она не упала, да не останавливайтесь нигде, чтоб она не замёрзла, слышишь? На ней хотя бы тёплый платок есть?

– У меня нет платка, – крикнула в ответ Хайди, – но я не замёрзну! – С этими словами она юркнула за дверь и так проворно побежала, что Петер едва поспевал за ней.

Но бабушка взволнованно воскликнула:

– Беги за ней, Бригитта, беги, замёрзнет ведь, уже ночь на дворе, прихвати мою шаль, беги скорее!

Бригитта подхватилась и бросилась вдогонку. Но дети не сделали и нескольких шагов в гору, как увидели, что сверху к ним спускается дедушка.

– Молодчина, Хайди, слово держишь! – похвалил он, снова укутал ребёнка в дерюжку, взял на руки и пошёл с ней в гору.

Бригитта только и успела увидеть удаляющуюся спину старика с ребёнком на руках. Она вместе с Петером вернулась в хижину и с изумлением рассказала бабушке о том, что видела. Та тоже принялась удивлённо охать, через слово повторяя:

– Слава Богу, что он так с ребёнком, слава Богу! Хоть бы он ещё раз отпустил её ко мне, такая радость от девчушки! Доброе сердечко, а как складно она умеет рассказывать!

Бабушка ещё долго восхищалась новой знакомой, пока не легла спать, и всё повторяла:

– Хоть бы она снова заглянула к нам! Нашлась и для меня на свете радость!

А Бригитта всякий раз соглашалась с ней, и Петер, растягивая в улыбке рот до ушей, удовлетворённо говорил:

– Я так и знал.

Между тем Хайди, укутанная в дерюжку, пыталась что-то сказать дедушке, но тот шумно дышал, поднимаясь со своей ношей в гору, а голосок ребёнка плохо пробивался сквозь толстую мешковину, и он окоротил её:

– Погоди немного, вот придём домой, тогда всё расскажешь.

Как только он наконец вошёл в хижину и высвободил ребёнка из дерюжки, девочка заявила:

– Дед, завтра мы должны взять молоток и большие гвозди и прибить у бабушки ставню и ещё много куда забить гвозди, а то у неё всё стучит и хлопает.

– Мы должны? Ага, мы, значит, должны. И кто тебе это сказал? – насторожённо спросил дедушка.

– Никто мне не сказал, я и так знаю, – ответила Хайди, – ведь там ничего не держится крепко, а бабушке страшно, когда стучит и гремит, она не может заснуть и думает: «Вот сейчас всё рухнет прямо нам на голову». И ещё бабушке никогда не бывает светло, она не знает, как это сделать, но ты-то ведь знаешь, дед! Сам подумай, как грустно, когда всё время сидишь в темноте да ещё боишься, что обрушится дом, и ведь тут никто не поможет, кроме тебя. Давай пойдём завтра и поможем ей. Ведь правда же, дед, мы пойдём?

Хайди вцепилась в дедушку, взглядывая на него снизу с непоколебимой верой. Старик некоторое время смотрел на неё, потом вздохнул:

– Хорошо, Хайди, давай сделаем так, чтобы у бабушки больше ничего не громыхало, это мы можем. Завтра, так и быть.

Тут девочка принялась от радости прыгать по всему дому, раз за разом повторяя:

– Завтра, так и быть! Завтра, так и быть!

Дедушка слово сдержал. На следующий день после обеда состоялся такой же спуск на салазках. Как и накануне, старик высадил ребёнка у входа в хижину Петера-козопаса и сказал:

– Иди в дом, а когда стемнеет, выходи. – А сам пошёл вокруг избушки.

Едва Хайди появилась в дверях, как бабушка воскликнула из своего угла:

– Никак ребёнок пришёл! Это Хайди! – И на радостях даже выпустила из рук нить и остановила колесо прялки, чтобы протянуть навстречу ребёнку обе руки.

Хайди подбежала к ней, уселась на низенькую скамеечку и принялась рассказывать бабушке обо всём, что приходило на ум, не забывая и её расспрашивать. Вдруг весь дом задрожал от мощных ударов. Бабушка в испуге вздрогнула, чуть не опрокинув прялку, и вскричала:

– Ах ты, Господи, вот и конец пришёл, всё рушится!

Но Хайди стиснула её руку и успокоила:

– Нет-нет, бабушка, не бойся, это мой дед с молотком, он сейчас всё накрепко прибьёт, чтобы ты больше не боялась.

– Неужто такое может быть? Неужто? Знать, не совсем забыл нас Господь! – воскликнула бабушка. – Ты слышала, Бригитта, что делается, ты слышала? И впрямь это молоток! Выйди, Бригитта, и если это Дядя Альм, то скажи ему, чтоб потом зашёл на минутку, спасибо ему скажу.

Бригитта выбежала за дверь. Дядя Альм как раз вгонял в стену новые крючья. Женщина подошла к нему:

– Добрый вечер, Дядя, и мать тоже вам кланяется. Мы вас хотим поблагодарить, что вы нам оказываете такую милость, а мать просит вас зайти, она хочет лично сказать спасибо. Конечно, кто бы нам ещё это сделал, мы вам этого не забудем, потому что, конечно…

– Закругляйся уже, – перебил её старик, – я и так знаю, что вы про Дядю Альма думаете. Иди уж. Что мне будет нужно, сам найду.

Бригитта мигом подчинилась, потому что у Дяди была такая манера – говорить строго, в приказном тоне, не так-то просто это было выдержать.

Дед стучал и гремел, обходя домик со всех сторон, потом поднялся по узкой лесенке под самую крышу и продолжал стучать там, пока не вбил последний гвоздь из тех, что принёс с собой.

Между тем уже спускались сумерки, и едва он сошёл с лестницы и приготовил свои салазки, как в дверях показалась Хайди. Он, как и вчера, укутал её в дерюжку и взял на руки, а салазки повёз за собой, потому что, посади он Хайди в санки одну, дерюжка бы на ней не удержалась и она бы замёрзла.

Так продолжалась зима. В безрадостную жизнь слепой бабушки впервые после многих лет вошла нечаянная радость, и дни её стали не такими долгими и тёмными, похожими один на другой. Она уже с раннего утра прислушивалась, не зачастят ли по снегу быстрые шаги, не откроется ли дверь, и, когда девочка действительно вприпрыжку вбегала, бабушка всякий раз восклицала:

– Слава Богу! Опять пришла!

Хайди подсаживалась к ней и болтала без умолку, рассказывая обо всём, что знала, да так весело, что у бабушки радовалось сердце, а часы пробегали незаметно, и она уже больше не спрашивала, как раньше: «Бригитта, день ещё не кончился?», а, наоборот, когда за Хайди закрывалась дверь, говорила: «Как же быстро вечер пролетел! Правда же, Бригитта?» Та отвечала: «Ещё бы, вроде бы только что пообедали». И бабушка продолжала: «Сохрани Господь мне это дитя, а Дяде Альму доброго здоровья! Как он на вид, Бригитта, крепок ли?» И та всякий раз обнадёживала: «Да как яблоко наливное!»

Хайди тоже привязалась к старушке, и, когда вспоминала, что той уже никто, даже дед, не сможет сделать светло, её опять охватывала кручина. Но бабушка ей говорила, что это не такая большая беда, когда она рядом, и Хайди прибегала всякий погожий зимний день. Дедушка без лишних слов продолжал приходить сюда, прихватив ящик с инструментами, и порой по полдня обстукивал домишко Петера-козопаса. Это возымело действие: больше здесь ничего не хлопало и не скрипело по ночам, и бабушка говорила, что давно так крепко не спала и что этого она Дяде вовек не забудет.