Читать книгу Вокруг пальца - Йон Колфер - Страница 5

Как только дверь за мной захлопывается, я чувствую себя слабым, как котенок в мешке. Праведный адреналин уходит в пятки, и мне приходится упереться лбом в стену, чтобы меня не стошнило. Ощущение тазера так печет грудь, будто она дымится, а мысли вдруг бурным водоворотом сливаются в канализационную трубу коры моего запутавшегося мозга.

Во всяком случае, ощущение именно такое.

Может, мне следует туда вернуться и пришить этих мусоров, потому что они первым делом ринутся за мной? У них ведь просто нет выбора.

На сугубо практическом уровне это хороший аргумент. Просто порешить Кригера с Фортцем – и дело с концом, но убийство «фараонов» – практически верная гарантия, что до суда мое дело не дойдет, даже несмотря на приятельские отношения кое с кем в департаменте.

Пару месяцев назад я провел ночь в городе в компании Дикон и ее капитана, и кончилась наша эпопея в задней комнате «Слотца» с бутылкой «Джека Дэниелса» и дурацкими ухмылками на лицах. Разговор крутился вокруг идиотских отговорок, которые «фараоны» предают бумаге, чтобы оправдать применение оружия.

«А еще один парень утверждал, что ему пришлось пристрелить подозреваемого, потому что у него на майке была надпись, – поведал капитан, положа руку на сердце в прямом смысле. – И надпись была, цитирую, «не по-американски», а этот новобранец, жертва пьяной акушерки, думал, будто видел где-то словечко «джихад». – Кэп умолк, чтобы отхлебнуть виски, и мы поняли, что приближается кульминация. – И рекрут вообразил, что не может позволить этому типу жить, потому что до аэропорта было не больше пяти миль. А оказалось, что надпись из «Властелина» долбаных «колец». Говно какое-то, эльфы, что ли…»

А Ронел подсказала: «Эльф был, да весь вышел»[26].

Как же мы надрывали тогда животики в пьяном угаре! Сейчас эта байка вовсе не кажется мне смешной. Если Кригер и Фортц когда-нибудь меня настигнут, то уж свои отговорки продумают загодя.

Ронел Дикон – блюститель блюстителей. Настоящий больной зуб для ее дедушки, одного из редкостных афроамериканских служащих техасской полиции, да еще и входившего в знаменитую группу, в семьдесят седьмом штурмовавшую башню университета, чтобы захватить «Техасского стрелка». Ронни приняла жезл из рук отца, совершавшего пешие патрули по Рандберг-лейн, где черному человеку в синем требуется немало пороху, чтобы сделать хоть шаг. Ронни воспитали суровой, но честной. В возрасте двенадцати лет она увидела, как папочка делает в гараже жим лежа. К четырнадцати она уже и сама жала сотню фунтов, а к двадцати двум стала новобранцем в Нью-Йоркском полицейском управлении, усердно трудясь над своим процентом арестов и еще усерднее – над учебниками, чтобы к тридцати выйти в детективы. И ухитрилась перевыполнить программу на пару лет.

Как раз моей дружбой с Ронел Кригер и Фортц в первую голову и воспользовались, чтобы заманить меня в машину. Им следовало бы сообразить, что она будет первым человеком, которому я позвоню, когда руки у меня перестанут трястись. На то, что они «фараоны», Ронни насрать – она ненавидит скурвившихся «фараонов» хуже преступников. Так что она теперь тоже в расстрельном списке. Фортц как-то не показался мне добрячком, оставляющим болтающиеся концы. Они непременно ринутся за мной и подстроят Ронел смерть, смахивающую на несчастный случай.

Надо это уладить.

Я звоню Ронел, но меня сразу переключают на автоответчик, так что я оставляю лаконичное послание, пытаясь сделать так, чтобы от слов исходило ощущение безотлагательности, но не отчаяния.

«Ронни. Это Дэн. Надо встретиться. Я в überжопе».

Надеюсь, по моему тону ясно, что дело действительно серьезное. До меня вдруг доходит, что Ронни насчет über ничего не известно, и в таком случае сообщение может смахивать на легкий розыгрыш. Остается уповать, что она догадается по интонации. Но более чем вероятно, что ни фига Ронни не догадается. Выслушает слова и вложит в них обычный смысл. У меня есть ужасное обыкновение вычитывать подтексты, которые больше никто не видит или их попросту нет. В моем сознании все будто высказываются метафорами или транслируют свои намерения микроскопическими движениями, а я пытаюсь докопаться, что же они имеют в виду на самом деле. Вот что бывает, когда тебя воспитывает жестокий родитель: всегда пытаешься высмотреть знаки, предсказать настроение, чтобы убраться подальше до того, как разразится гроза.

Но рано или поздно вдруг сознаешь, что когда люди моргают, они чаще всего просто моргают, а не передают сообщения каким-то шифром, или когда отодвигаются от тебя в кровати, то не потому, что больше тебя не любят, а потому что у тебя острые локти.

Порою тигр, о тигр, светло горящий[27], – просто тигр.

Я это знаю, но годы взбучек сделали для меня этот обычай рефлекторным.

Высматривай знаки. Все что-нибудь да означает.

В каком-то смысле иметь жестокого родителя на руку. Вину практически за любой мой дурной поступок можно перевести на папулю большой жирной стрелкой.

* * *

По какой-то причине мне казалось, что я нахожусь в особняке, где-то далеко на отшибе. Может, в саду. Где-нибудь, где соседи ужаснутся, если обнаружат, что там порностудия.

Прямо не верится! В этом доме всегда было так тихо. Они держались сами по себе, никаких гулянок.

Но как только я оправляюсь достаточно, чтобы принять шок, то осознаю, что мое восприятие пространства, вероятно, было сбито с толку звукоизоляцией порнопавильона. Я в коридоре нью-йоркской высотки, тут уж никаких сомнений. Сужу об этом по уличным шумам, яростно толкущимся в шахте лестницы. Уличное движение и плотные толпы прохожих. Нью-йоркцы выкрикивают в свои мобилы краткие сообщения, туристы восторженно воркуют, впервые узрев золотую башню Дональда или «Эппл стор», – помесь ближневосточных диалектов, какой и в Гуантанамо не сыщешь. Да и запахи знакомые – уличной еды, горячего асфальта и резины миллиона покрышек.

Нью-Йорк. Эти клоуны запроторили меня в Нью-Йорк.

Слева от меня тесная кабинка лифта, который может спустить меня к черному выходу, но я решаю не устраивать себе из него мышеловку. Вопреки тому, в чем нас пытаются убедить кинофильмы, зачастую там нет никаких удобных люков в крыше, да еще не запертых на случай бедствия, требующего героических свершений. Застряв в лифте, ты в нем, как говорят геймеры, капитально попал.

За подростковым жаргоном не угонишься. Я недавно сказал в клубе «амба» юному качку, а он на меня вылупился, будто я в черно-белом изображении.

«Танго и Кэш», малыш. Купил бы ты DVD, что ли.

Так что в лифт я не сажусь именно по этой причине. Но еще и потому, что одержим фантомным воспоминанием, как меня заталкивают в эту шахту под ехидный смешок Фортца, брызжущий мне в ухо слюной, и один лишь вид этих стальных дверей бросает меня в дрожь.

Насрать. Мне надо просто их прикончить.

Нет. За жизнь я наделал массу отчаянных вещей, но ни разу не убил человека, если был другой выход. Хоть один. Какой бы то ни было.

Этой сраке Фортцу следует учиться на собственных ошибках, потому что при следующей встрече я не могу обещать, что буду так же держать себя в руках, особенно когда у меня будет время обмозговать, как со мной несправедливо обошлись.

Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, я направляюсь на лестницу. Три пролета вниз мимо маникюрного спа и мясного рефрижератора – и я на улице. Поворачиваю направо и иду, пригнув голову на случай, если тут есть какое-нибудь видеонаблюдение. Главное сейчас – отойти от этого здания подальше. Когда сердце перестанет так отчаянно колотиться, попытаюсь сориентироваться. Это не так уж трудно. Всего-то надо поинтересоваться у собственного телефона.

Как выясняется, я нахожусь на Манхэттене, на углу Сорок второй и Восьмой авеню, а этот район я недурно знаю с той поры, как работал вышибалой в клубах Большого Яблока. Можно запрыгнуть в мотор до Сохо и забросить этот проклятый конверт, но мне нужно немного воздуха, чтобы избавиться от понемногу накатывающего тремора посттравматического боевого невроза, да и поесть было бы недурно. Уже третий час, а у меня и крошки во рту не было.

Третий час?! Ни черта себе, как такое могло случиться?

Должно быть, в машине Кригер мне что-то впрыснул, чтобы я наверняка не очнулся. Еще один повод прикончить этих типов. Я решаю попросить Зеба тщательно меня осмотреть, если доберусь до дома, дабы убедиться, что в крови у меня нет никакой чуждой химии. Уйма седативных препаратов дают побочные эффекты, если их не выгнать из организма. Даже дни спустя после укола может проклюнуться что угодно – от амнезии до паранойи. Последнее, что мне нужно, – это тыкаться куда попало в уверенности, что меня пытаются убить, но не иметь возможности припомнить, кто именно.

Наверное, я могу даже попросить помощи у «фараона», и этим «фараоном» окажется Дерк Фортц.

Я пешком отмахиваю с дюжину кварталов до «Паркер Меридиен», радуясь плотному людскому камуфляжу на улицах, и занимаю маленький столик в знаменитом ресторане завтраков «Норма».

Дерк Фортц. Что это за идиотское имя? Как будто родители не могли решить, из «Династии» они или из «Звездных войн».

Этот тип достал меня до нутра так, как никто другой прежде. Он хотел не просто меня убить, а пойти куда дальше.

Руки у меня трясутся, и когда приходит официантка, я прячу их под столик. Пардон, не официантка. Менеджер по обслуживанию. Менеджер лет на десять моложе меня, так что вполне может претендовать на роль предмета вожделений, с открытым лицом и глазами, сияющими от здоровой скорости или проворства.

– Меню не требуется, – говорю я. – Я здесь уже бывал. Принесите кофейник и французский тост со всем причитающимся.

Улыбка менеджера настолько широка, что заставляет поверить в ее искренность. Если американцы и умеют что делать хорошо, так это заставить человека поверить, что ему рады.

Мля, я чувствую тут себя завсегдатаем, а ведь не наведывался уже много лет.

– Французский тост, – повторяет она, записывая заказ в блокнот. – Чуток утешительной пищи, а?

– Угу, – подтверждаю я. – Сейчас мне чуток утешения не помешает.

Я тут частенько тешил себя завтраком после трудных ночных вахт у дверей. Таблички «Лучший завтрак в Нью-Йорке» выставляют в своих окнах многие заведения, но «Норма» свою вполне заслужила.

Я читаю имя на бейджике менеджера.

– Ничто так не утешает мужика, как французский тост. Мэри, вы ирландка?

Вопрос Мэри польстил.

– О боже мой! Я вроде как полная ирландка. Мой прадед приехал из графства Уэльс.

Я рад, что появился повод улыбнуться.

– Это замечательно. У меня в графстве Уэльс кузены.

Мэри не без решительности выпячивает грудь.

– Ну, кузен, надеюсь, вы голодны. Потому как этот тост будет достаточно велик, чтобы накормить целую армию.

Мэри мне уже нравится, и если б меня совсем недавно не звезданули током и не похитили, я бы даже мог тут чуток расстараться. Но в кармане у меня лежат облигации на предъявителя, да и Мэри, правду говоря, наверное, просто отрабатывает чаевые, а даже если и нет, я безумно верен Софии, как и двухполюсный ангел, сидящий у меня на плече.

Мэри направляется в кухню, и я кладу руки на стол, позволив им трястись.

«Разберитесь с этим, задницы, – лучезарно ухмыляюсь я им. – Вам предстоит работка».

«Норма» куда шикарнее, чем моя обычная закусочная, но порой ради тоста приходится смириться с толикой роскоши. Даже в без малого три часа дня зал с высокими потолками наполовину заполнен бизнесменами, ослабляющими узлы галстуков и расстегивающими пуговки, и горожан, явившихся сюда ради знаменитых блинчиков. Держу пари, девушка вроде Мэри может тут наскрести чаевыми лишних пару сотен в день.

Может, я предложу ей работу.

Пока я представляю совершенно непомерные восторги моей менеджера по поводу воображаемого приглашения на работу, в реальном мире у Мэри времени более чем достаточно, чтобы захватить кофейник и вернуться к моему столику.

– Эй, кузен, – начинает она и тут же цепенеет, уставившись на мои руки. Нет, не на мои руки, а на нечто у меня между руками. Опустив глаза, я вижу, что выложил один из «глоков» на стол. Вот уж не помню, как сделал это. И с какой радости мне пришло это в голову в ресторане? Я чувствую, как поры на шее выдавливают холодный пот.

Но потрясение Мэри скоропреходяще. Эта девушка работает в Нью-Йорке.

– А, ухватила! Ирландец, правда? Значит, ты «фараон»?

Как мило, когда люди изобретают оправдания за тебя. Вот было бы так почаще.

– Это полицейский пистолет, – честно признаюсь я, убирая «глок» со стола. – Я просто хотел проверить, поставлен ли он на предохранитель. Не хотел подстрелить кого-нибудь из ваших посетителей.

Склонившись поближе, Мэри наливает мне яванского, и по аромату я понимаю, что кофе высшего класса.

– Видите вон тех двух типов в углу, выпячивающих перископы всякий раз, когда моя задница сверкнет поблизости? – шепчет она.

– Ага, вижу, – отвечаю.

Конечно же, теперь, когда она сказала «задница» и «сверкнет», у меня глаза тоже будут как перископы.

– Если хотите, можете пристрелить обоих, офицер, – говорит Мэри, и ощущение ее дыхания у меня в ухе почти изглаживает воспоминание о том же в исполнении Фортца.

Тост ничуть не хуже, чем помнится, да еще и вдвое больше, погребенный под фруктами, сливками и сиропом, да еще и подслащенный деликатным толчком бедер Мэри, которым она меня одаривает по пути мимо. Все равно что бросить косточку утопающему псу. Я благодарен ей за этот жест, но вообще-то он моего положения не улучшает.

Я берусь за тост, и тот настолько хорош, что я поневоле им наслаждаюсь, хотя любая передышка лишь временна.

«Это топливо, – твержу я себе. – До заката предстоит уйма дел. Тебе еще надо наведаться в Сохо».

Отложив столовые приборы, я подумываю, не пренебречь ли этой сделкой. После столкновения с не той ветвью закона я не могу удержаться от мысли о том, чтобы вытащить оружие из тайника на автостанции и уладить эту ситуацию с Майком Мэдденом самостоятельно. Ирландское правительство потратило уйму денег, натаскивая меня на мокрые дела и тихие дела, и было бы жаль дать этим инвестициям пропасть втуне.

Из двух зол выбирай меньшее, верно? Этот вспыльчивый тип из Сохо может оказаться каким-нибудь добродушным мудилой, которому насрать на мой не задавшийся день.

Я снова берусь за тост и наливаю себе еще чашку кофе, чувствуя, как кофеин раскрывает дроссель моего сердца на полную.

Ага. Просто убрать всю банду Майка, почему бы и нет? Только-то и потребуется, что полдня времени и пара патронов.

В зоне боевых действий – быть может. Но речь-то идет о Нью-Джерси! Уйма камер и сознательных граждан.

А если проколешься?

Тогда Майк заблокирует выходы из клуба и подожжет его. Джейсону, Марко и девочкам конец.

А София? Не забывай о Софии.

Ага. Софию можно считать покойницей.

А как насчет просто прикончить Майка? Отрубить змее голову?

Не-а. Келвин поджидает с фланга. Может, и Недди тоже. Там, откуда появился Майк, змей еще предостаточно. А эти типы любят устраивать наглядные уроки.

Я решаю эсэмэснуть Софии без какой-либо практической цели, кроме как почувствовать себя лучше.

И посылаю:?

И все, только вопросительный знак. Раньше это было: «Эй, как оно? Как ты там?» Но теперь мы выработали сокращение, и, пожалуй, это прогресс.

Минуту спустя я получаю в ответ:?

Что означает: Я в порядке. А ты?

Так что я шлю: Потом?

И получаю в ответ большой смайл.

Что хорошо. Это означает, что София приняла свои лекарства или по меньшей мере не впала в один из почти суицидальных пароксизмов и хочет увидеться со мной позже.

Я чувствую легкие угрызения совести, назначая свидание, на которое могу и не явиться или явиться неузнаваемым, – но порой, чтобы снести передряги дня и не скиснуть, одного французского тоста бывает маловато.

И раз уж телефон и так у меня в руках, я проверяю пропущенные звонки и вижу шесть от Майка и три от Зеба.

А пошли они оба!

Моя злобная половина уповает, что Майк возьмет Зеба в заложники, чтобы поторопить меня. Легонькая пыточка пришлась бы этому пареньку очень кстати. Никакой угрозы для жизни, но насколько я знаю Зеба, на цыпочках он ходит редко.

Иконка моего «Твиттера» чирикает, сообщая, что поступил твит от моего психиатра, теперь раздающего мудрость в онлайне, уверяя меня, что это было неизбежно, так что он вполне может выступить в авангарде. Вообще-то я никогда не твитил, но отслеживаю доктора Саймона и Крейга Фергюсона, одного забавного кельтского свистобола.

В твитах есть нечто принудительное, так что я читаю последний из выданных Саймоном:

Помни, моя фобийная ватага: темнее всего перед рассветом, если только не затмение.

Интересно, кого это призвано утешить?

Я прокручиваю экран обратно к лаконичному последнему сообщению Софии, и один лишь вид этого простого эмотикона согревает меня на пару градусов.

София. Выпадет ли нам хоть шанс?

Блям. Эдак скоро я стихи буду писать.

* * *

Мое чувство пространства дребезжит, и я понимаю, что передо мною кто-то стоит. Не глядя, знаю, что это женщина. Подсознание подбрасывает подсказки: духи́, шаги, предшествовавшие этому мгновению, звук дыхания. Женщина, но не Мэри.

Так что я поднимаю глаза и не далее трех футов от себя вижу богатую даму, пялящуюся на меня так, будто узрела собственную служанку в «Тиффани». Этой девице лет сорок минус десять, стертые начисто с помощью спа и спорта. Блестящие светло-русые волосы обрамляют изумительное лицо – малость лошадиное, но по-хорошему, а спортивную фигуру прекрасно облегает красный велюровый спортивный костюм – держу пари, с какой-нибудь провокационной надписью большими буквами на заднице. О ее богатстве мне говорит большущий брюлик на пальце и факт, что стайка официантов маячит в шести футах позади, тревожась, что с ней может что-нибудь стрястись.

Понятия не имею, что сие значит, но времени на это у меня нет.

Вхожу в упреждающее отрицание.

– Леди, – произношу я. – Что бы вы там ни думали…

– Мистер Макэвой? – обрывает она меня. – Дэниел Макэвой?

Вот так сюрприз! Обычно богатая публика меня не узнает, поскольку я как-то не возобновлял членство в элитных клубах с тех самых пор, как рухнул «Энрон».

– А кто спрашивает? – спрашиваю я. Вид такой, будто мы в кинонуар.

Дама без приглашения отодвигает стул и усаживается напротив.

– Дэниел, – сообщает она. – По-моему, я могу оказаться твоей бабушкой.

Должно быть, мы смотрим разные фильмы.

* * *

Мэри наливает мне еще кофе, подкрепляя прежний толчок бедрами глубоким аналитическим обзором своего декольте, потому что как профессионал знает, что, по статистике, даже простое присутствие другой женщины уменьшит чаевые от меня на 5 процентов.

Держи себя в руках, солдат. Девушка наливает кофе, а тебе сорок три года.

Ничего не могу поделать. Я считываю глубинные подтексты в действиях каждого, кто меня окружает. Пожалуй, это потому, что порой кажется, будто все, кто меня окружает, питают дурные намерения по отношению к моей особе. А как однажды сказал мне мозгоправ Саймон: «Быть параноиком – не смертельно, а вот не быть им…»

Гламурная бабуля соскальзывает на стул напротив меня и решительно отключает звук телефона, чтобы нам не помешали. Заказывает у Мэри грейпфрутовый сок, даже не взглянув на мою очаровательную менеджера, а затем пускается в рассказ.

– Я тут хожу в спортзал. Вправду хороший. А еще тренер приходит ко мне на дом. Пабло просто фантастичен. Я сейчас более гибкая, чем была в двадцать.

Я воздерживаюсь от комментариев; как бы ни были эффективны приемы Пабло, это только преамбула.

– Ты тоже хорошо выглядишь, Дэниел. Солидно. Ты женат? У тебя есть дети?

Я однократно трясу головой, покрывая оба вопроса разом.

– У меня тоже, – сообщает она. – Вообще-то. Больше нет.

Три коротких предложения. Все три перегружены смыслами.

– Я искренне сожалею… э… бабуля, но у меня сегодня малость напряженка.

Она дает себе легкую пощечину, подняв облачко пудры, хотя я был готов поклясться, что макияжа на ней минимум.

– О боже мой! Я напрочь забыла о манерах! – Протягивает руку для пожатия под странным боковым углом, будто особа королевских кровей. – Я Эдит Викандер Костелло.

Она произносит «Эдит» на ритм «Beat It» Майкла Джексона.

Я пожимаю руку. Честно говоря, не столько пожимаю, сколько легонько встряхиваю, но чувствую под мягкой сухой кожей силу.

– Костелло? – переспрашиваю я. – Значит, вы вышли за старину Пэдди?

– Жена номер четыре, – сообщает она. – Первая, кто его пережил.

Свершение немалое. Пэдди Костелло всегда казался высеченным из гранита.

– Значит, вы мне не кровная бабушка?

– Нет. Я более поздняя модель. Версия четыре точка ноль.

– А откуда ты знаешь обо мне, Эдит? Да и как ты вообще меня опознала?

– Я искала тебя, Дэниел. Полгода я пускала по твоему следу ирландских детективов. И вдруг ты объявляешься тут, в двух кварталах от моих апартаментов на Сентрал-Парк-Саут.

– А зачем ты меня искала? Неужто старина Пэдди оставил мне толику?

Эдит смущенно складывает свою салфетку.

– Нет. Ты лишен наследства вкупе со своей матерью. Я искала тебя, потому что Эвелин пропала, а она – единственный член семьи, оставшийся у меня.

Эвелин Костелло. Один лишь звук этого имени забрасывает меня обратно в Дублин тысяча девятьсот семидесятых. Младшая сестренка моей матери, девочка, которая вопреки воле собственного отца пересекла Атлантику, чтобы погостить у нас. Девочка, сказавшая моему отцу, что «насадит его сосиску на вертел, если он еще хоть раз случайно забредет не в ту комнату».

Круто. У нас даже не было вертела. И ни у кого из моих знакомых.

Эвелин Костелло. Моя первая героиня. Я не одну неделю экономил каждое пенни, просто чтобы на случай ее нового визита вертел имелся в доме наверняка.

Моя тетушка Эвелин, неизменно водившая меня в плавательный бассейн за исключением случаев, когда не могла этого сделать по каким-то таинственным женским причинам, которых я не понимал тогда напрочь, да и теперь постигаю не в полном объеме.

– Эвелин пропала?!

Эдит начала складывать мою салфетку.

– Да. У нее возникли проблемы с зависимостями, как и у ее матери. После последнего рецидива мы поместили ее к Бетти Форд[28], но ты же знаешь Эвелин – мол, не загоняйте меня в угол, правда? Она выписалась, и мы не видели ее уже больше двух лет. Она пропустила даже похороны родного отца.

Если Эдит ожидает, что мое лицо изобразит «ох ты», то просчиталась. Я вовсе не питаю к «отцам» такого же благоговения, как ситкомы 1960-х. Сто процентов моих образов отца являют надравшиеся озверевшие дьяволы, разгуливающие по земле.

Эдит осознает, что не задела меня за живое.

– Разумеется, у них были разногласия, но Эв любила отца, и Патрик ее любил. Просто трагедия, что она может даже не ведать о его смерти.

Она знает, если только не забилась под какой-нибудь камень, но даже в подобном случае – большинство камней в наши дни подключены к Сети. Когда сердце Пэдди Костелло наконец разорвалось в его груди от сокрушительного взрыва обширного инфаркта, видеонекрологи в эфир пустили все ведущие студии. Великий Пэдди Костелло – последний магнат. Человек, построивший Америку или еще какое дерьмо в том же духе.

Мой дед.

В Ирландии мы знаем об империях всё. В армии я даже видел парочку. Я так смекаю, если человек хочет сколотить порядочное королевство, то должен поддерживать лазерную фокусировку на этой вершине всех стремлений, испепелив все, что может от нее отвлечь. К примеру, своих конкурентов. К примеру, собственную семью.

– Я думала, она могла связаться с тобой, Дэниел. Вы ведь были близки, правда? Она толковала о тебе.

Это правда. Мы были близки, хоть она и навещала нас, наверное, раз с дюжину. Дух Эвелин всегда был на высоте. Когда мне было четырнадцать, а ей – шестнадцать, вернувшись однажды вечером домой со свидания с юнцом, распустившим руки, Эвелин задала мне строгую лекцию о том, как надлежит обращаться с сиськами девушки. Мальчику такого не забыть нипочем. Ни за что и никогда.

– Ага, мы были близки. Эв была для меня как старшая сестра.

Эдит кивает:

– Именно. Она так и говорила. Старшая сестра Дэнни. Она за тобой приглядывала. Вот я и подумала, что, может быть, ты слыхал что-нибудь…

Глаза Эдит Костелло потуплены. У нее в жизни столько огорчений, что она ограждает себя от очередного. Ненавижу быть гонцом, несущим никакие вести, но…

– Нет, Эдит, извини. Я не говорил с Эвелин уже лет двадцать. Она прислала мне пару писем, когда я служил в армии, но это был просто невинный треп. Пару лет назад услыхал, что она в «Бетти Форд», и отправил ей открытку с пожеланием выздоровления. Но не имею ни малейшего понятия, где она.