Читать книгу Царствие благодати - Йорген Брекке - Страница 5

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Заветное кресло стояло на самом верху библиотечной башни. Совсем не дорогое кресло. Ваттен купил его на блошином рынке. Последующее изучение мебельных каталогов показало, что ему досталась самая дешевая модель фирмы Бухус[8]: обивка из искусственной кожи, а само кресло чересчур круглое и пуфикообразное, очевидно, ради завоевания дизайнерских наград, но все равно очень удобное. Ваттен пришел к выводу, что любой человек, если только он не имеет привычки переживать из-за таких пустяков, как мода и стиль, назовет его удачным приобретением.

Спинка кресла копировала технологию кресел Ла-Зед-Бой[9] и полностью откидывалась назад; разумеется, имелась и подставка для ног, выскакивающая на свое место, когда вы, миролюбиво что-то мурлыкая, вытягиваетесь отдохнуть. Еще пять лет назад Ваттен по неизвестной причине презирал удобные кресла, а теперь полюбил. Но важнее всего было помещение, где это кресло стояло. Не много найдется кресел, которые смогут похвастаться, будто находились в таком интерьере: среди библиотечных стеллажей, на которых свалены книги, заметки, старые листовки и рисунки – все эти слова и мысли, правда и ложь, наполнявшие комнату жизнью. Ваттену не раз случалось задремать здесь, наверху, и тогда ему снились очень странные сны. Важно оказалось и то, что кресло помещалось высоко, под самой крышей. Он страдал необычной формой клаустрофобии. Его мучили кошмары, в которых его хоронили заживо. Он видел, как его по ошибке признают мертвым и зарывают в могилу и никто не замечает, что на самом деле он не умер. Эти кошмары начались после одного действительного случая. Однажды он принял слишком много снотворного, и его сердце едва не остановилось. Он почти умер, но только почти. Преждевременные похороны были из тех навязчивых фантазий, которые обманывают все пять органов чувств. Когда Ваттена настигал этот кошмар, он буквально ощущал, как невыносимо трудно становится дышать, как пахнет сырой землей и как узок гроб; он находился в кромешной тьме и слышал тишину, разливающуюся над ним как море. Задыхаясь в гробу, он мечтал о воздухе и траве, оставшихся там, наверху. Эти галлюцинации, как правило, вырывались на свободу, если он оказывался в узком и тесном помещении. И никогда – в библиотечной башне.

Он спокойно сидел с книгой в низком кресле. Книгу он взял, чтобы сделать кое-какие заметки об Эдгаре Аллане По. Для записей у него имелся листок бумаги с небрежными каракулями последних дней. Он часто выписывал любопытные факты из книг, которые читал, или доверял бумаге размышления, над которыми хотел подумать. У этих записей не было никакой иной цели, кроме как помочь привести мысли в порядок. Сделанные заметки он иногда убирал в папку, но случалось, и выбрасывал. Не все мысли стоят того, чтобы их хранить. Он пока не определился, нужно ли положить в папку записи последних дней.

За прошедшее время сложнейшие исследования довольно убедительно показали, что Эдгар По умер от следующих причин: менингит, опухоль головного мозга, сифилис, инсульт, врожденные ошибки метаболизма (нехватка одного или нескольких ферментов), диабет, какая-нибудь редкая болезнь головного мозга, алкоголизм, передозировка лекарств, злоупотребление опиумом, холера, отравление ртутью, отравление свинцом, отравление каким-нибудь другим тяжелым металлом, самоубийство как следствие депрессии, болезнь сердца, происки врагов, обманувших, опоивших и принудивших голосовать на выборах 1849 года за своего кандидата, или бешенство. То есть однозначно определить причину смерти мы не можем.

Уф! Будем полагать, что при жизни он не часто задумывался о том, какой смертью умрет. (Хотя его творчество дает основания подозревать, будто подобные мысли все-таки его мучили.)

Ваттен некоторое время просидел, упершись неподвижным взглядом в свои записи. Вообще-то он собирался написать больше. Он задумал довольно большой текст об удивительном писателе Эдгаре Аллане По. Не без раздражения он размышлял о том, что один из величайших писателей Соединенных Штатов умер в ужасающей нищете. После смерти тело По годами покоилось под простым надгробием, на котором значилось только «№ 80», и лишь спустя десять лет он получил достойный памятник. А сегодня стоимость первого издания его первой книги «Тамерлан и другие стихотворения» оценивается в полмиллиона долларов.

Записки Ваттена о По предназначались для внутреннего употребления, чтобы способствовать, так сказать, лучшему усвоению духовной пищи, но, несмотря на это, он предвкушал основательный и добросовестный труд. А теперь, глядя на свои недавние каракули, он не мог добавить ни одного значимого слова. И все же он решил этот листок сохранить, поэтому сложил его и убрал в карман брюк. Затем он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и сразу уснул.

За припасенными на обед бутербродами Ваттен спустился куда позже обычного. Он ожидал, что в главном здании в этот час уже никого не будет. По субботам библиотека закрывалась в 13:00, и это время уже давно миновало. Поэтому он немного удивился, когда увидел до сих пор горящий на служебном этаже свет. Удивился и, пожалуй, капельку разволновался. Может быть, она все еще здесь?

Сначала он вернулся к себе в кабинет и перечитал написанное об Эдгаре По. Проверил панель управления, висевшую на стене у стола, и удостоверился: датчики сигнализации, как положено, включились после закрытия библиотеки. Затем запустил пятерню в волосы, все еще густые и пышные, хотя ему уже почти сорок. Вьющиеся. Он почти не сомневался, что за глаза многие называют его лохматым.

Встретил он не ту, кого ждал и надеялся увидеть. Гунн Брита Дал почему-то еще не ушла с работы. Она в растерянности стояла посреди общей комнаты. В руке у нее была бутылка вина, не самого дешевого, но и далеко не самого дорогого. Он узнал одну из трех бутылок, преподнесенных ей вчера за обедом в качестве прощальных подарков.

– Привет, Йун, – поздоровалась она, увидев его входящим в комнату. – Упаковываю последнее.

Она посмотрела по сторонам, вздохнула и улыбнулась полуискусственной грустной улыбкой.

– Уходить отсюда куда труднее, чем я думала. Несколько часов сидела и перечитывала старые бумаги, разбирала ящики и рассматривала старые фотографии. Есть что вспомнить.

– Мы тоже будем по тебе скучать, – сказал Ваттен вполне искренне. Он ничего не имел против Гунн Бриты. Ее немного хвастливый феминизм ему не мешал, скорее наоборот. Она была честной. И они – ровесники.

– Может, прикончим эту бутылку, пока я не ушла? Йенс с детьми уехал за город, а мне совсем не хочется субботним вечером сидеть дома одной и напиваться.

– Тогда бутылку можно отложить, – сказал Ваттен сухо.

– Верно. Ты же не пьешь.

– Пью, но редко.

– То есть ты все-таки не трезвенник?

– Я не верующий и не в завязке, если ты это имеешь в виду.

Она засмеялась. Он подумал, что они нечасто стояли вот так и болтали и у нее, оказывается, довольно приятный смех. Возможно, этот смех слегка развязал ему язык.

– Но у меня все-таки есть проблемы с алкоголем.

– Да?

– Наверное, меня можно назвать гиперчувствительным. Одного стакана мне достаточно, чтобы напиться в стельку.

– Неужели?

– Нет, я не придумываю. А сейчас я прочитал, что, возможно, у Эдгара По была та же проблема. – Ваттен обрадовался неожиданному случаю блеснуть недавно приобретенными знаниями.

– То есть гений ужаса пил не так много, как о нем говорят. Просто он быстро пьянел?

Ваттен взглянул на нее с интересом.

– Ты хорошо знакома с его творчеством? – спросил он.

– Я даже была в Музее Эдгара Аллана По в Ричмонде этой весной.

Ваттен был ошарашен. Он смутно припоминал, Гунн Брита действительно брала весной отпуск для поездки в Штаты, но ему и в голову не могло прийти, что она была в Виргинии и тем более заходила в Музей Эдгара По. Его поразило, как мало они, оказывается, разговаривали о чем-то, кроме работы. Он, черт подери, тоже побывал в Штатах этим летом. Первый отпуск с тех пор, как все случилось, и вот не спросил у нее ни одного совета, а следовало бы.

– Тогда ты наверняка знаешь об Эдгаре По не меньше моего. Главным источником мифа о том, будто По страдал алкоголизмом, без сомнения, является один из его заклятых друзей, некий Руфус Грисвольд.

– Руфус Грисвольд?

– Да, я знаю, похоже на псевдоним, имя литературного персонажа или что-нибудь еще в таком духе. Но Руфус Грисвольд, к сожалению для репутации По, действительно существовал. В середине девятнадцатого столетия в эпоху первого расцвета американской литературы он работал редактором и литературным агентом. Журналы, газеты и газетенки росли как грибы и лопались как мыльные пузыри, а бедный писатель только и успевал переезжать из одной редакции в другую. Это было время писательской конкуренции, время фельетонов и листовок вроде бумажного издания современных блогов.

Ваттен помолчал, оценивая последнее сравнение, и решил, что оно притянуто за уши, но продолжил:

– Грисвольд сменил По на посту редактора «Грэхэмс мэгэзин» в Филадельфии в 1843 году. По неизвестной причине Грисвольд терпеть не мог своего предшественника; можно предположить, что По просто был куда более талантливым редактором, чем Грисвольд когда-нибудь мог надеяться стать. По слухам, Грисвольд отказался печатать самое знаменитое стихотворение По «Ворон». Позже его опубликовала газета «Ивнинг миррор».

Ваттен вдруг ощутил, что к лицу прилила кровь. Он читал об Эдгаре По с большим интересом, но только сейчас, получив возможность поговорить о нем, понял, как сильно его захватила эта тема, словно судьба По касалась его лично.

– Но больше всего Грисвольд запятнал свою репутацию, выступив после смерти писателя в роли его литературного агента. Он первый выпустил полное собрание сочинений По, но сопроводил его собственными злобными воспоминаниями в качестве предисловия. Он изобразил несколько нервного от природы писателя сумасшедшим мизантропом, злоупотребляющим алкоголем и успокоительными. Убийственный образ.

– Не очень-то приятный тип этот мистер Грисвольд, правда?

– Определенно да. Но самое печальное в этом деле то, что именно благодаря этой куцей и грубой биографии По, отчасти основанной на поддельных, как выяснилось позже, письмах, возник надолго задержавшийся в биографической литературе искаженный портрет писателя. И многие из ярлыков и характеристик, данных Грисвольдом, висят на По и по сей день. Утверждение, будто По являлся неизлечимым пьяницей, – одно из них.

– А он им все-таки не был?

Пока Ваттен говорил, Гунн Брита достала из сумки маленький штопор и открыла бутылку. Затем она зашла в кабинет, а Ваттен продолжал читать лекцию, немного повысив тон, чтобы она могла его слышать.

– Я ни на чем не хочу настаивать. По-прежнему довольно вероятно, что Эдгар По все-таки страдал тяжелой формой алкоголизма, но ученые теперь в этом не так уверены. Томас Майн Рид, бывший в то время собутыльником По, признает: им случалось крепко напиваться, но также замечает в одном месте, что По никогда не был зависим от алкоголя и редко выпивал по-настоящему много. Сегодня многие утверждают: Эдгар По пьянствовал только в особенно тяжелые периоды своей жизни; есть свидетельства, что случались целые месяцы, когда он вообще не прикладывался к бутылке. Разбираясь в этой дискуссии, я натолкнулся на чью-то гипотезу о гиперчувствительности По к алкоголю.

– То есть в этом вы похожи?

Гунн Брита вернулась с двумя кружками. На одной значилось «Лучшая на свете мама», на другой – «Клуб водных лыжников Фосена». На последней кружке была изображена высокая стройная женщина на водных лыжах, грациозно взлетающая на гребень волны. Ваттен никак не мог взять в толк, как эта кружка попала к Гунн Брите.

– Когда ты узнал, что гиперчувствителен к алкоголю?

– Ну, я постепенно догадался. Большие проблемы начались, когда я поступил в университет. Не мог вечером в пятницу и двух стаканов выпить – сразу язык начинал заплетаться.

– И когда ты последний раз пил?

– Много лет назад. Еще до того, как…

Он внезапно замолчал. Ее взгляд ясно говорил, что она поняла, о чем он собирался сказать.

– Тогда откуда ты знаешь, будто по-прежнему не можешь пить?

– Я и не знаю. – Он снова скептически покосился на две кружки. – Нужно попробовать.

– Тогда попробовать сейчас безопаснее всего. Если эта кружка свалит тебя с ног, я обещаю отвезти тебя домой и уложить в постель. А завтра утром ты все равно свободен.

– Э-э, почему бы и нет?

Ваттен взял кружку, на которой было написано «Лучшая на свете мама», и потянул к себе, не питая никаких иллюзий относительно разумности этого поступка.