Читать книгу В наших сердцах - Юэда Снеж - Страница 5

Тонкая мелодия пробивается сквозь чёрный, плотный туман. Туман клубится, кружится вокруг меня, скачет табуном лошадей. Я даже могу рассмотреть их острые копыта, лохматые гривы, свирепые морды. Они мчат по кругу, замыкая меня в кокон. Но вот звук нарастает, а живой туман начинает редеть, бледнеть и вскоре развеивается совсем, уступая место обычной темноте. Рядом, у правого уха, надрывается телефон. И это не будильник. Это звонит Кира.

В такую рань? Что стряслось?

– Алло, – говорю в трубку, голос спросонок хрипит и кажется недовольным, хотя я пытаюсь сделать его мягче.

– Привет, – слышу бодрый Кирин голосок. – Ты ещё спишь, что ли?

Непроизвольно смотрю на время.

6:48.

– Уже нет, – пытаюсь пошутить я.

– То есть ты не приедешь? – в голосе Киры начинают звучать нотки обиды.

– Э-э… – тяну я, шевелю правой ногой, и она отзывается болью.

Вчера я очень поздно возвращался с подработки. Снег, что таял под весенним солнцем днём и превращался в лужи, уже успел застыть коркой льда, поэтому я поскользнулся и упал. Весьма неудачно упал. Но, благо, до квартиры оставалась сотня метров. Дохромал. А когда стянул ботинок, то понял, что нога начала отекать. Думал, за ночь отёк спадёт, но сейчас лодыжка выглядит ничуть не лучше и болит, если шевельнуть. Про то, чтобы ступать на эту ногу, я даже не мечтаю.

– Я же писал вчера, что ногу подвернул и не смогу приехать, – говорю в трубку и добавляю: – Там же ещё Ник будет, он хороший фотограф.

– Да, он ничего, но ты лучше, – вздыхает Кира. – И получается, что ты уже второй раз меня бросаешь.

Хмурюсь. Слово коробит. При чём тут бросаю? Я же не по собственной прихоти ногу подвернул, чтобы сегодня на фотосессию не ездить. Мне самому обидно, что не получается. Это выездная фотосессия в загородный домик. Туда и Кира, и Иль, и другие косплееры собираются. И несколько фотографов. Мы специально договорились выехать в семь утра, чтобы пораньше начать, чтобы было больше времени. Я сам очень хотел поехать, и мне обидно слышать такие слова.

Да и неделю назад со свадьбой. Тоже ведь не бросал никого. Мы просто перенесли фотосессию на следующую неделю. Мне в кои-то веки улыбнулась удача – подвернулась настоящая работа! Я был бы полным дураком, если бы отказался. Я всё объяснил тогда Кире, и она, вроде, поняла. Так почему сейчас такие слова? Откуда эти обвинения?

– Кира, я ногу подвернул, – говорю тихо, почти шёпотом. – Я никого не бросал. Это случайность.

– Ну да, прости! – тут же извиняется она. – Ладно. Мне пора. Поправляйся.

Кира вешает трубку, а я тяжело вздыхаю.

Я думал, она приедет ко мне. Я правда так думал. Мне было бы ужасно стыдно за квартиру, но я был бы счастлив. Но она даже не заикнулась об этом. Она даже не спросила, как у меня дела, сразу перешла к делу.

Это точно нормально?

Аккуратно переворачиваюсь на бок, стараясь не двигать правой ногой, и прикрываю глаза.

Не нужно ничего ожидать от людей. Очень часто ожидания обманывают, и ты оказываешься в плену у мерзкого чувства разочарования. Вот как сейчас: я чего-то ждал от Киры, она чего-то ждала от меня. Мы оба не оправдали ожиданий друг друга, и оба расстроены. В итоге плохо всем.

Ох… мне уж точно плохо. И возможно, все эти дурацкие мысли именно по этой причине? Потому что болит нога? Я чувствую себя несчастным, мне хочется, чтобы меня пожалели, чтобы позаботились.

М-да… Поспать бы ещё. Может, и от хандры избавлюсь, и ноге получше станет, да и высплюсь наконец.

Выдыхаю и медленно погружаюсь в сон. Я почти ощущаю это погружение. Оно похоже на мягкий, долгий полёт. Вернее, падение.

Падение в клубящуюся тьму.

Снова вокруг меня кружат мглистые кони, развевая своими длинными, невесомыми гривами. Они стелются по воздуху волнами прядей, сплетаются друг с другом, спутываются, образуя красивый узор, который тут же распадается, заплетаясь во что-то новое. Как калейдоскоп, только из теней.

Только в череду узорчатых волн вплетается что-то новое, чужеродное, ломаное и дребезжащее. Оно рушит весь рисунок, рассыпает его и звучит, звенит.

Звонит.

Хлопаю глазами, смотрю на светлое, ясное небо за окном и слышу переливистые трели. Звонят в дверь.

Неужели Кира всё же пришла? Пришла!

Хватаю домашние штаны, аккуратно натягиваю сперва на больную ногу, затем на вторую, сдёргиваю со стула футболку и, надевая её на ходу, прыгаю на одной ноге к двери.

Распахиваю.

И встречаю улыбающегося Иля.

– Привет! – здоровается он, проходя в квартиру. – Я тебя разбудил? Прости. Если что, можешь дальше спать. Я тут сам.

– А-а-э-э… – тяну я, глядя, как Иль ставит на пол пакет из супермаркета и огромную сумку и начинает разуваться.

– Это пакет с едой, а это мои баулы, взял с собой поработать на всякий случай. Не обращай внимание. Где у тебя кухня?

Всё ещё в растерянности машу рукой. Отдельной кухни у меня нет, всё находится в одной комнате. Так что Иль сам замечает и несёт пакет к холодильнику, начинает разгружать продукты.

А я стою, смотрю на него, и в груди разливается что-то тёплое, щемяще радостное. Я не знаю, как выразить это что-то словами, я не умею. Лишь губы растягиваются в улыбке сами собой.

Он пришёл проведать меня, беспокоился. Но как Иль узнал, что я ногу подвернул? Я же вчера только Кире написал об этом. Ну да. Туплю. Она всем и рассказала. В том числе и Илю. Он же ведь тоже на фотосессию собирался.

Так. Стоп. Он собирался. А почему тогда не поехал?

– А-а… – снова тяну я. – Почему ты не поехал со всеми?

– На фотосет? – Иль закрывает холодильник и поворачивается ко мне. – Интересно, как я могу поехать на фотосет, когда знаю, что у моего друга растяжение, он живёт один и помочь ему некому?

Теплота в душе трепыхается и ширится от этих слов. И улыбка у меня тоже шире становится.

– Не, ну серьёзно. Что за дурацкий вопрос: почему не поехал? – возмущается Иль. – Вот ты бы на моём месте поехал?

Отрицательно мотаю головой.

Нет, я бы не поехал. К чёрту все фотосеты, если друг лежит и встать толком не может.

– Ну и вот, – разводит Иль руками. – Там и без меня тесно, найдут кого поснимать. А ты тут совсем один по квартире на одной ноге прыгаешь. У меня в детстве было растяжение, я знаю, что это жопа.

Тут Иль останавливает взгляд на ноге и спрашивает:

– Это же растяжение?

– Ну да, – говорю я и дёргаю плечом: – Вроде.

– Вроде?

Иль поднимает на меня глаза и несколько секунд молча смотрит.

– Ты в травме был? – серьёзно спрашивает он.

– Нет, – мотаю головой. – Да зачем?

Взгляд Иля каменеет. Я буквально чувствую его тяжесть, что ложится на плечи. Затем Иль поднимает глаза к потолку и ругается про себя, но очень эмоционально. Потом шумно выдыхает и снова смотрит на меня.

– Так, – говорит он, ставя руки в боки. – Как понимаю, ты ещё не завтракал?

– Нет, – качаю головой.

– Окей, – Иль обегает взглядом комнату. – Штаны твои уличные где?

– Вот, – машу рукой на диван, где их вчера оставил.

– Ага, – кивает Иль, что-то для себя окончательно решив. – В общем, прыгай к дивану, а я сейчас быстро-завтрак сварганю.

– За-зачем? – ничего не понимая, спрашиваю я, но, тем не менее, к дивану скачу и джинсы беру.

– Затем, что в травму сейчас поедем, а там ещё чёрт знает сколько сидеть придётся. Сейчас же сезон падений. Плюс выходной. Так что ещё после пьянок всякие ушибленные на всю голову и отбитые в травму повалят.

– Да зачем в травму? Не нужно. Это же просто растяжение, – отнекиваюсь я, представляя всю ту кошмарную волокиту, которую придётся проходить.

– А у тебя взгляд-рентген? Ты просветил и всё знаешь, что у тебя там? – ехидно спрашивает Иль, быстро орудуя ножом на кухонном столе. – Выглядит, если честно, не очень хорошо. Будет благо, если ты просто порвал связки. А ведь может и вывих быть. Или перелом.

– Да ну… – качаю головой, но домашние штаны всё же снимаю, а джинсы натягиваю. – Не похоже это на перелом. Болело бы тогда адски, а у меня так только, когда двигаю.

– Ты медик? Ты в этом разбираешься? – вперивает в меня сердитый взгляд Иль, и сам отвечает: – Вот именно что. И я тоже не медик. Так что вариант тут только один – вперёд, в травму. Жуй! Я такси вызываю.

Он вручает мне бутерброд, а сам достаёт мобильный.

Через десять минут мы загружаемся в такси и едем. Больная нога упакована в тёплый носок и здоровущий тапок, который достался ещё от прошлых жильцов. Повязку я так вчера и не сделал. Не нашёл бинта в своей аптечке, а идти за ним я был просто не в состоянии.

Травма встречает нас практически километровой очередью, но мы находим в уголке свободное место и ждём. Иль развлекает меня рассказами о своих падениях и растяжениях. Их было целых два, и в его изложении всё происходило очень смешно и интересно. Вот умеет же человек даже в такой ситуации посмеяться! Поразительно просто.

Мне вот совсем не весело. Особенно, когда смотрю на всех несчастных, которые тут собрались. Иль оказался прав: сейчас сезон падений, и с травмами рук и ног я тут не один.

Очередь течёт медленно, и в кабинет врача мы попадаем спустя только полтора часа. Там меня слушают, осматривают ногу и отправляют на рентген. На рентгене тоже очередь, в которой тоже приходится стоять, но зато после него снова в кабинет врача мы проходим уже минуя всех. Оказывается, что ни перелома, ни вывиха у меня нет, но связки я порвал. Мне делают тугую повязку, выписывают рекомендации, первая из которых покой, и велят прийти через неделю в пятницу, а до тех пор я на больничном.

М-да… Больничный… А я-то думал, что уже в понедельник смогу пойти на учёбу. Неожиданно всё как-то. И если бы не Иль, я бы только завтра догадался в травму сходить. Ну или сегодня к вечеру. Всё-таки я иногда бываю редкостным балбесом.

С этими мыслями вылезаю из такси и, опираясь на Иля, поднимаюсь в квартиру.

– Влад, – говорит Иль, вешая мою куртку на крючок, – если у тебя есть какие-то дела по учёбе или ещё что-то, ты смело занимайся ими, не обращай на меня внимания. А я обед приготовлю. Я ж специально всякой шняги накупил. Сейчас экспериментировать буду.

Он ловко и уже привычно подставляет мне плечо и доводит до компьютерного стола, а сам идёт к холодильнику.

Смотрю на него, и вся теплота, что плещется во мне, наконец, прорывается.

– Спасибо, – говорю я.

Говорю тихо, почти беззвучно, но Иль слышит, на пару секунд замирает, я вижу, как застывает его спина, а затем он разворачивается, смотрит на меня как-то странно и чуть улыбается.

– Не за что, – дёргает он плечом.

– Нет, есть за что, – настаиваю я уже громче. – Без тебя я бы тут так и сидел до завтра. А зная себя, может, ещё и завтра бы сидел.

В глазах Иля появляются смешливые искорки, а губы растягиваются в широкой улыбке.

– Ну что ещё остаётся делать, когда лучший друг такой балбес? – смеётся он и начинает доставать из холодильника продукты.

А я смотрю на него и не могу отвести взгляда. До того он светится, просто сияет солнышком. Я практически вижу его, этот внутренний свет! Он просачивается сквозь поры кожи и окутывает фигуру золотистой, тёплой аурой. Или это солнечные лучи, что вливаются в комнату через окно, играют с моим зрением? Шутят свои смешные шутки? Да, впрочем, какая разница? Иль назвал меня другом. Лучшим другом! И это самое замечательное.

Как? Вот просто как так могло получиться, что я – совершенно непримечательный, угрюмый, необщительный тип – подружился с таким невероятным, открытым, талантливым человеком? Не понимаю. Я не понимаю, как оно произошло. А ведь оно как-то произошло. Само собой. Мы просто начали общаться – и всё. И началось. До сих пор не верится, что это происходит со мной. Это тепло в душе… такого никогда, никогда раньше не было.

Тихо улыбаясь, я включаю компьютер, а затем запускаю «Лайтрум» и загружаю свадебные фотографии. Мне осталось обработать где-то треть и сегодня вполне могу успеть всё. Я очень хочу сделать эту фотосессию, ведь она – моя первая профессиональная работа. Как же я волновался перед съёмками, обшарил весь интернет, смотрел снимки других фотографов, подмечал детали, изучал тонкости. Я разузнал у Кристины их свадебный маршрут и побывал во всех местах, прикидывая, как можно красиво заснять молодожёнов. Я готовился, как на экзамен. Даже ещё серьёзнее.

Но на деле оказалось всё гораздо проще.

Когда я наконец вживую увидел и познакомился сперва со светлой, улыбчивой Кристиной и её шумным, забавным семейством, а потом и с весёлым Олегом и его не менее шумной компанией, то напряжение, которое копилось во мне всю неделю, как-то незаметно растаяло ледышкой на солнышке и утекло ручейком. Я сразу прикипел к этой замечательной паре и старался запечатлеть каждый момент, выхватывал то хитроватую улыбку, то влюблённый взгляд. И когда приехали в ЗАГС, уже помнить не помнил чужие примеры и свои накидки. Я целиком и полностью был в процессе, ловил моменты, живые, настоящие: радостный смех и снежинки на кудрях Олега, румянец смущения и солнечные блики в глазах Кристины. Я в прямом смысле упивался работой и очнулся только тогда, когда молодожёны отправились на машине домой. Меня благодарили, обнимали, я обнимал всех в ответ. Обнимал и не мог поверить, что каким-то чудом прожил весь этот день и не оступился, ничего не залажал, не испортил.

И теперь я это вижу по фотографиям. Они хороши, объективно хороши. Да, где-то нужно подправить баланс белого, где-то высветлить, где-то кадрировать чуть по-другому. Но все эти правки минимальны, потому что исходники хорошие. И опытный фотограф давно бы уже управился с обработкой, а вот я вожусь уже несколько дней. Потому что опыта в обработке пока нет. Вот и сижу с каждой фотографией, двигаю параметры, ищу идеальную композицию для каждой, любуюсь не только результатом, но и самим процессом. Мне нравится смотреть, как исходный снимок изменяется, становится лучше. Чувствую себя при этом немного магом. Может, поэтому и ношусь с каждым снимком? Чтобы подольше продлить магию, оттянуть момент финала?

Я так увлекаюсь процессом, что пропускаю момент, когда квартира наполняется ароматом жареного мяса, и очухиваюсь только тогда, когда Иль аккуратно кладёт руку на спинку моего кресла.

– Невероятно, – почему-то шепчет он. – Ты двигаешь один рычажок, а картинка полностью преображается. И как ты только понимаешь, что нужно подвинуть?

– Ну я просто изучил программу, – пожимаю плечами.

– Я, вроде, тоже её изучал и знаю, какие параметры за что отвечают, но как из исходной фотографии сделать такую, – он указывает на монитор, – так и не понимаю.

– Если хочешь, я могу тебе рассказать кое-что.

У Иля загораются глаза, и он активно кивает.

– А вообще, – продолжаю я, – понимание, что и куда двигать и менять, приходит с опытом.

– О-опыт! – тянет Иль. – Где взять столько времени, чтобы заиметь этот опыт? Ладно, – хлопает он меня по плечу. – Пошли лопать. Это блюдо нужно есть, пока не остыло.

Я встаю, уже привычно опираюсь о плечо Иля и прыгаю к столу. На табуретку присаживаюсь в благоговейном трепете. Такой ароматной красоты на этом столе, наверное, никогда не было. На тарелке лежат маленькие ломтики мяса, покрытые золотистой, какой-то даже бархатной корочкой и кунжутом и посыпаны сверху рубленным зелёным лучком. А рядом, скрученная спиралью, дымится лапша.

Непроизвольно сглатываю. А Иль смеётся и садится напротив.

– Японский рецепт бархатистого мяса. Лопай! Его горячим нужно есть.

И я ем. Жмурюсь от удовольствия и ем, потому что вкус мяса не уступает его виду и аромату. А потом Иль наливает чай и ставит на стол свои любимые, бесподобные кукисы, и я понимаю, что попал в сказку. Потому что такого не бывает. В реальности со мной такого не бывает. Это слишком хорошо и чудесно. И чудо не прекращается, а наоборот становится более ощутимым, и после обеда я с благостной улыбкой сижу с холодным компрессом на ноге и смотрю на Иля. Он расположился рядом на диване, достал из сумки шитьё и теперь, расправив белоснежную ткань и раскрыв коробочки со сверкающими стразами и бусинами, расшивает этими блестящими горошинами платье. Его рука с тонкой иглой порхает подобно крыльям бабочки, бесшумно и невесомо, при этом каждый взмах создаёт новый виток невероятного узора. Этот узор прекрасен, как и руки мастера.

Как сам мастер.

Я неожиданно осознаю, что не просто смотрю на него, я любуюсь. Это странно – любоваться парнем. Но ничего не могу с собой поделать. Такой Иль меня завораживает. Он сейчас весь там, в своём мире, творит свою особенную магию, и блестящие бусины, как по волшебству, ложатся плотно одна к другой. И я не могу отвести взгляд. Он будто бы примагнитился к его фигуре, и теперь я, как зачарованный, смотрю, слежу, ловлю каждое движение руки, мимолётный поворот головы, взмах ресниц, игру солнечных бликов, что рассыпались по мягким волосам. Они наверняка мягкие. Одна прядь падает на глаза, и я борюсь с желанием протянуть руку и убрать её. Проверить, правда ли они такие мягкие, как кажутся.

Это как-то не совсем нормально, это странно. Но… Я фотограф. Художник. Поэтому и смотрю так, как художник. На модель. Да… Да, именно так! Как художник.

Губы Иля трогает лёгкая улыбка, а потом он хмыкает.

– Знаешь, что забавно?

Иль отрывается от шитья и поднимает на меня глаза, такие синие, такие глубокие, что я даже не сразу соображаю отвести взгляд, прекратить так откровенно пялиться. Но Иль, кажется, не замечает этого, продолжает:

– А ведь мне это сегодня снилось.

– Что «это»? – не понимаю я.

– Да вот это! – показывает он на платье. – Снилось, что я шью, а ты сидишь рядом за компом и тоже что-то делаешь, только мы у меня были. И я ещё проснулся и подумал: «Ну что за бред! Почему я и во снах шью? Почему мне приключения не снятся, гонки там всякие?». Может, мне отдохнуть пора, и мозг как бы так ненавязчиво намекает? Типа: «Алло, чувак, смотри – ты уже зашиваешься. Прекращай!».

Улыбаюсь.

– Ну и отдохни. Почему бы нет?

– Да как-то всё не получается, – Иль пятернёй прочёсывает волосы, откидывая их назад, но прядь всё равно упрямо падает на лоб.

Силой воли стискиваю пальцы в кулак, чтобы не дёрнуться, не потянуться убрать.

– Они всё идут и идут, – продолжает Иль. – И я не могу отказать. Причины особой нет. Я ж ведь не сказать, чтобы упахиваюсь и ночами не сплю. Да нет, сплю я ночами и вполне себе высыпаюсь. Я научился время организовывать. Оказывается, что это клёвая штука. Прям высшая магия. Рекомендую!

Иль показывает большой палец, а я смеюсь.

– Ну вот и нет поводов отказать, – разводит он руками. – Да и не хочу я отказывать, если уж честно. Мне ж самому нравится всё это делать. Вроде, всё платья да платья, но в каждом что-то новое, какая-то своя изюминка. Да и заказчицы ко мне аж из других городов приезжают. Вот это вот, например, в Питер поедет.

Округляю глаза.

– В Питер? Вот это да!..

– Я сам в шоке, – признаётся Иль. – Но заказчица была наслышана обо мне, и захотела заказать платье именно у меня. И расстояние для неё роли не сыграло. А скоро выпускные пойдут, а я не только свадебные отшиваю, но и вообще вечерние наряды, так что в апреле-мае наплыв будет. И получается, что расслабляться как бы некогда. Даже вон во снах уже шью, – усмехается он и спрашивает: – А тебе пока фотографии не снятся?

– Не-е… Мне вообще редко, что снится, – качаю головой и зачем-то добавляю: – Сегодня, правда, снилось что-то.

– Что? – с любопытством смотрит Иль.

Первым делом хочется отмазаться и ответить, что снился бред, или что не помню ничего. Но это же Иль. Ему и впрямь интересно. Да и что такого в том, чтобы сон рассказать? Непонятный он, конечно. Но на то он и сон. Когда они понятными вообще бывают?

– Да я толком ничего и не помню, – пожимаю плечами. – Только коней. Но это были не обычные кони, а мглистые, будто бы из тьмы сотканы. Они просто кружились вокруг меня и всё. Красиво, но ничего интересного.

Но Илю почему-то интересно. Он аж весь подбирается, а глаза внимательные и отчего-то хитрые.

– А тебе было страшно? – спрашивает он.

– Страшно? Нет. А чего тут страшного-то?

– Это хорошо, что не страшно, – улыбается Иль. – И вообще забавно, что он тебе снится.

– Кто снится? – не понимаю я.

– Да Кромешник же! – выдаёт Иль. – Это же у него мглистые кони.

Я подвисаю.

Кромешник? Серьёзно? Ну вообще, да – были у него такие кони. Но… э-э…

– А ты оседлать какую-нибудь лошадь не пробовал? – снова спрашивает Иль.

Качаю головой, мучительно вспоминая, какие эмоции во сне вообще испытывал. Никакого страха там точно не было.

– В следующий раз обязательно попробуй оседлать, – говорит Иль, а потом неожиданно добавляет: – Хотя, зачем ждать? Давай прямо сейчас.

– Что «сейчас»? – усмехаюсь я. – Заснуть и вызвать лошадок?

– Нет! – смеётся Иль. – Сон – всё же не наша территория. Фантазия – вот то, что нужно. Попытайся представить, как садишься на одного из тех коней, а дальше отпусти свою фантазию, пусть сама ведёт. Ты когда-нибудь катался на лошади?

– Э-э… сам я не помню, но мама рассказывала, что как-то садился на лошадь, но упал с неё. Я тогда ещё совсем маленьким был. Может, лет пять.

– М-да… не очень удачный опыт, – тушуется Иль. – Но можно же просто пофантазировать.

– Да зачем?

– Затем! Он тебе снится, значит, тебе это нужно.

Не, я понимаю, к чему он клонит. Я помню наш разговор, что был две недели назад, да и потом эта тема всплывала неоднократно. И всякий раз после беседы остаётся странный осадок. Мало того, что ощущаю себя немножечко дураком, даже просто представляя, как я представляю себя Кромешником, так ещё и чувство какое-то накатывает… Не могу его описать. Странное оно. Не то, чтобы неприятное, но испытывать его лишний раз я бы не хотел. А Иль упорно подталкивает меня к этой теме. Вот зачем ему это?

– Да ну тебя, – отмахиваюсь от него. – И вообще мне работать нужно.

Снимаю с ноги уже подтаявший пакет со льдом и одним скоком допрыгиваю до компьютерного кресла.

– Ты можешь убегать сколько угодно, но он упорно стучит в твою дверь, – со смехом говорит Иль.

Оборачиваюсь к нему. Иль лучезарно улыбается и подмигивает. Я корчу в ответ свирепую физиономию, и Иль закатывается со смеху.

– Ну вот же! Вот! Похож, ну! Ещё немного – и ух! – подначивает меня он.

А я ещё раз машу рукой и отворачиваюсь к монитору.

Сердиться не получается совершенно. Да и на что сердиться-то? На шутку? Ну пусть дурацкая шутка – и ладно. Шутка ж. Игра. К тому же, мне и самому было бы интересно попробовать сыграть хоть разок. Интересно – да. Но и страшно. Каково это, когда на тебя все смотрят, оценивают похож или нет, а потом ведь ещё критиковать начнут за то, что сделал что-то не то и не так. А я ведь обязательно что-нибудь не то сделаю. Просто потому что это я, и просто потому что невозможно сделать что-то идеально в первый раз.

Кошусь на Иля. Он снова погрузился в работу и больше не смеётся, а тихо светится.

Интересно, а Иль этого боится? Боится выступать, выходить на сцену? Или ему вовсе неведом страх? Он говорил, что в косплее находит свой кайф, «особый сорт дури», если цитировать. Перекрывает ли этот кайф страх выступлений? Страх критики? Наверное, перекрывает. Иначе бы он не выступал с такой охотой.

Но я – это не Иль. Я – совсем другое дело. Совсем другое… Я и сцена – это что-то из параллельных вселенных. Мне даже в школе никогда ни на каких выступлениях никаких ролей не давали. Да я и не рвался. Всегда предпочитал стоять в тени и смотреть. Какой из меня актёр? Тем более Кромешник! Вот у Иля может получится. Хотя… ему, конечно, образ Ледяного Джека ближе. Весёлый, озорной, игривый – идеальная роль для Иля.

Представляю его в костюме Джека с платиновыми волосами да посохом, улыбаюсь и сам возвращаюсь к работе. Я погружаюсь в неё настолько, что совершенно не замечаю времени. Выныриваю на поверхность только, когда обрабатываю последнюю фотографию, и обнаруживаю, что на улице давно стемнело. Иль, сделав очередной стежок, откладывает шитьё на диван.

– Ой, глазоньки мои, глазоньки, – потягивается он и оборачивается ко мне: – Ты как насчёт перекусить?

– Всегда «за», – тоже потягиваюсь я.

– Суши закажем или что-нибудь сварганить по-быстрому?

– Суши, – решительно киваю я. Хватит Илю уже суетиться и на кухне хлопотать.

Мы быстро выбираем суши, делаем заказ, а потом Иль просится посмотреть фотографии, которые я только что закончил. Поэтому я уступаю ему место, а сам сажусь на диван, любуюсь его работой. И нет, это не платье, это произведение искусства, нечто нереальное. Сверкающий узор не похож на рукотворную работу, а скорее на снежную вязь, что колдует мороз на окнах.

Вот уж точно – Ледяной Джек.

Веду рукой по крупинкам страз и прикрываю уставшие глаза.

Перед внутренним взором какое-то время ещё блестят искорки стекла, а потом они превращаются в иней. Тонкий узор, как живой, стелется хитрой вязью по гладкой, непроницаемой темноте. И темнота от соприкосновения с ювелирным холодом начинает оживать. Тяжёлая, неподъёмная, она бугрится уродливыми пузырями, ломая стройное плетение серебра. Серебро рассыпается на ажурные снежинки, они тонут в плотной темноте, а из места их соприкосновения поднимаются лёгкие струйки чёрного тумана. Они сплетаются меж собой, переплетаются, и вот вместо бесформенной, клубящейся мглы я вижу лошадь. Свирепую, огненноглазую лошадь. Она встаёт на дыбы прямо передо мной, режет воздух острыми копытами, того и гляди обрушится, затопчет, разорвёт.

Замираю с обречённой готовностью к неизбежному, сжимаю кулаки и ощущаю в них верёвку, тонкое лассо. Этот обрывок кручёного серебра почему-то придаёт мне силы, и бритвы тёмных копыт обрушиваются в пустоту, а я же успеваю ускользнуть, уйти вбок. И пока яростная лошадь в недоумении рвёт под собой тьму, пока она ещё не заметила меня, я раскручиваю верёвку и кидаю в неё. Серебро оплетает чёрную, мощную шею. Лошадь ржёт, снова встаёт на дыбы. Теперь главное – удержать. И я сжимаю верёвку ещё сильнее, впиваюсь ногтями себе в кожу, тяну на себя. Но резкий звон пронзает темноту, лошадь вздрагивает, рассыпается на сотню чёрных птиц, и они с хриплым криком растворяются во тьме. А я…

Я обнаруживаю себя на диване.

Что? Я уснул?

Моргаю, привыкая к свету, и вижу Иля у двери с пакетом доставки в руках.

– Блин! – ругается он. – Этот кретин всё-таки тебя разбудил. Я ж просил не звонить в дверь.

Бурча себе под нос, Иль ставит пакет на стол и начинает выгружать пластиковые упаковки, а я, окончательно проснувшись, отрываю себя от дивана и уже привычно прыгаю к столу.

– Да всё нормально, – опускаюсь на табурет. – Нечего сейчас дрыхнуть. К тому же неизвестно, чем бы этот сон закончился.

– А что тебе снилось? – спрашивает Иль, раскрывая упаковки и расставляя всё на столе.

Я кашляю, но рассказываю и вижу, как у Иля разгораются глаза.

– Ну вот, вот же! – прорывает его под конец. – Оно само тебе снится! То есть он.

– Кромешник мне не снился, – кашляю я. – Только лошадь.

– Да-да, – кивает он. – Тебе снилась его лошадь, которую ты оседлал. Почти. В следующий раз до конца оседлай и зеркало найди.

– Зачем зеркало? – искренне не понимаю я.

– Просто так. Найди и всё, – хитро подмигивает Иль.

Не успеваю ничего ответить, потому что на компьютерном столе начинает трезвонить мой телефон. Дёргаюсь за ним, но Иль, конечно, вскакивает первым.

– Какая-то Варвара Дмитриевна, – говорит он, подавая сотовый.

Закатываю глаза. Не хочу с ней разговаривать.

– Это хозяйка квартиры, – вздыхаю я и нажимаю на приём: – Алло?

– Ой, здравствуй, Владушка, – сразу растекается сахаром Варвара Дмитриевна. – А что трубку так долго не брал? Занятой, что ли?

От вариации имени «Владушка» меня физически передёргивает, а от вопросов и тона непроизвольно стискиваются челюсти. Когда она так начинает, то это надолго. Может час на уши приседать. Не хочу!

Сжимаю кулаки. Как там. Как во сне перед стоящей на дыбах лошадью. И мерещится странное. Будто бы кто-то большой и сильный встаёт за спиной, кладёт руки мне на плечи, и это придаёт силы.

– Да, я занят.

Говорю и сам себя не узнаю. Никогда. Никогда я так не разговаривал!

– Вы что-то хотели?

– А-э-э… – резко тушуется Варвара Дмитриевна. – Нет, ничего особенного, но… Как дела узнать звоню.

– Дела хорошо, – чеканю я. – Если это всё, то до свидания.