Читать книгу Ветер из Ига - Юлия Андреева - Страница 11

Из-за того что Дзатаки последнее время был постоянно занят спасенной девочкой, его наследник Хаято был вынужден бродить по замку, не зная, с кем можно проконсультироваться относительно своей пленницы. Действительно ли это одержимая бесами женщина, которую синоби держали в пещере, желая получить от нее не менее одержимое дитя, сошедшая с ума пленница, или… Парень буквально сбился с ног, то просыпаясь посреди ночи от мысли, что чудовище порвало цепи, то вдруг вспоминая, что работающие при зверинце самураи вполне могли забыть попоить одержимую. Да и как ее напоить, когда она не видит и не слышит ничего и никого вокруг себя. Разве что башкой сунуть в бадью с водой. Но только как перед этим убедить ее не разбивать эту самую бадью? Как вложить в ее рот хотя бы крошку хлеба? Кусочек мяса или рыбы?

Первые три дня чудовищная женщина билась в цепях и днем и ночью, рыча и вопя изо всех сил, так что наблюдающий за ней некоторое время по поручению Дзатаки Тёси-сан был вынужден засовывать в уши паклю, а стражники ходили мрачные, моля у кармы только одного, чтобы господин или его сын как можно скорее отдали приказ покончить с проклятой ведьмой.

Подозревая, что они могут ослушаться и под каким-нибудь предлогом разобраться с пленницей, Хаято зачастил в зверинец.

На следующий день, после того как дикая дева была помещена в клетку, самураи, семьи которых располагались в замке над зверинцем, запросили разрешение переселиться в городские дома, где они были готовы снять жилье на собственные деньги, лишь бы только не слышать душераздирающие вопли. Через два дня после ее заселения в клетку в зверинце перебесились все животные, так что двух белых волков пришлось пристрелить, а остальных животных спешно перевозить в помещение бывшей казармы, сделанной в стиле нагая[12].

Через три дня непрекращающегося буйства и ора девка вдруг сникла, прежде громовой голос охрип, да и сама она перестала взывать к злобным духам мести, а, упав на подстилку, забилась в угол, где и валялась, слабо порыкивая на проходящих мимо клетки служителей и то и дело являющегося проведать ее Хаято.

Через пять дней наследник провинции Синано понял, что с девкой что-то не так. По ее телу то и дело проходили заметные судороги, а зрачки то расширялись, так что глаза казались совершенно черными, то сужались, становясь не более глазка самой мелкой речной рыбки. Лесная дева стонала или слабо порыкивала, точно смертельно раненный и теперь умирающий хищник.

Не зная что предпринять, Хаято обратился наконец к Арекусу Грюку, гостившему в это время у Дзатаки. Грюку-сан в последние десять лет отчего-то ходил в друзьях у Дзатаки, а стало быть, юному Хаято было незазорно попросить совета у столь бывалого человека.

Выслушав Хаято с вниманием, Алекс изъявил желание посмотреть на спасенную пленницу и даже пытался поговорить с ней, обращаясь к девушке на разных, не ведомых юноше языках, но потерпел в этом деле фиаско и был вынужден предложить наследнику Дзатаки послать гонца в христианскую женскую общину «Девы Марии скорбящей», где, по его словам, жил, исполняя всякую хозяйственную надобность, некогда служащий в отряде Ода Нобунага старый Иэёси-сан.

Когда-то славный Иэёси-сан считался первым человеком в общении с синоби. Должность советника по переговорам с синоби он получил в наследство от отца, пользующегося уважением в самых известных кланах синоби и отправившего маленького Иэёси, которого все называли не иначе как Ёся-сян, на воспитание в один из кланов синоби. Где он хоть и не освоил Нин-дзюцу, так как воинские искусства синоби считались секретными, но зато получил наиболее полное представление об укладе жизни кланов невидимок.

Если бы Нобунага не покончил с собой, о… тогда Ёся-сан стал бы действительно большим человеком, получив пост не менее министра. С гибелью же сюзерена непутевого Иэёси, не умеющего даже толком держать в руках меча, быстро отстранили от дел, да и прогнали взашей.

Какое-то время он жил в съемном доме в Киото, периодически посещая место, где свел счеты с жизнью Ода, но нельзя же вечно только проживать деньги, ничего не зарабатывая при этом.

Наверное, следовало жениться и обзавестись семьей, но господин Иэёси, или Ёся, даже в юности женщинам не нравился. И, решись он жениться, будучи особой, приближенной к самому Ода-сан, его невестой могла бы стать девушка из самурайского рода. Теперь же, прожив последние деньги, он уже не мог рассчитывать ни на купеческую дочку, ни даже на хорошенькую крестьяночку. Что же до девок эта[13], то от такого счастья храни Будда всякого честного человека.

Вот так и получилось, что Ёся-сан, не имея денег нанять сваху, был вынужден полагаться только на себя самого, то есть рассчитывать на успех ему было сложновато. Мешковатый, не умеющий поддержать разговор, он не производил впечатления желающего найти себе супругу самурая.

Что же до женщин, да, они могли, конечно, нежно поговорить с ним, так что размякший Ёся уже начинал строить смелые планы, но все, как правило, заканчивалось просьбой подправить разбухшие от дождя седзи или пожертвовать несколько монет на храм. Впрочем, Ёся не оставлял попыток найти себе наконец-то какую-нибудь ядреную молодку, выполняя за вдовушек любую работу, наполняя бочки водой или помогая возделывать садик у дома. Бывший самурай Ода Нобунага мог с завидной легкостью подковать коня или починить паланкин, разобраться с секретным китайским ларцом или стянуть нитки расползшегося на солнце шелкового кимоно, да так, что было почти незаметно.

Если бы у Иэёси-сан было чуть больше денег, он мог бы завести себе недорогую содержанку, с которой и дожил бы до глубокой старости, но он не знал, где можно найти такую женщину, продолжая стучаться в дома к вдовушкам и старым девам и выполнять любые их поручения в надежде, что когда-нибудь одна из них смилостивится над работящим и незлобным человеком и возьмет к себе в дом на полное довольствие. Впрочем, несмотря на всю свою буйную деятельность в плане ремонта и иной помощи по хозяйству, в солидные сорок лет у Ёси-сан так и не было женщины.

Когда-то в юности он еще мечтал о семье и детях, о том, как он встретит однажды симпатичную девушку и… Но время шло, а он был один. Потом поиски невесты как-то сами собой прекратились, как исчезает пустое желание или несбывшийся сон. Иэёси-сан успокоился и смирился с реальностью.

Так бы, наверное, тихо и безмятежно и текла жизнь Иэёси-сан, если бы однажды хозяин домика, который долгие годы снимал бедолага, не выгнал его за злостную неуплату.

Так Иэёси-сан оказался без работы, выброшенный в мир, о котором, как выяснилось, он почти ничего не знал. Он не мог наняться к кому-нибудь самураем, так как почти никогда не держал в руках меча, а кому нужны такие самураи? Кроме того, он был ронином покончившего с собой Ода, самураем, потерявшим хозяина – потерявшим честь. И если другие сделавшиеся ронинами самураи из кожи вон лезли, чтобы произвести впечатление на своих будущих хозяев, выказывая чудеса силы, ловкости, способность организовать слуг или в считаные часы пересчитать хранящееся на складах добро, он потратил долгие года невесть на что.

Сунувшись в лавки, где он прежде покупал себе еду и одежду, в надежде найти там какую-нибудь работу, Иэёси-сан был вынужден констатировать, что, оказывается, мягкотелые, привыкшие спать до полудня увальни никому не нужны. А после того как он перестал делать заказы, на него вообще начали смотреть, будто бы он и не человек, а какие-то отбросы. Но именно с этого момента и начались приключения Иэёси-сан.

Намаявшись с поиском работы, Иэёси обнищал до последней степени, запил и хотел уже покончить с собой, бросившись в колодец, как вдруг судьба сжалилась над ним, послав спасение в лице очаровательной особы возраста спелой сливы.

В тот день пьяный Ёся забрел в чьи-то ворота да и уснул на пороге, загородив кривыми волосатыми ногами проход. Так что несколько часов через него просто перешагивали идущие по своим делам люди.

– Вот скотина, нализался! – услышал над собой Иэёси-сан и попытался сесть.

– Извините, – промямлил он и посмотрел на обозвавшую его скотиной женщину. Но увидел только шелковую оранжевую хламиду монахини, волнующе раскачивающуюся прямо перед его лицом.

– Ну, чего уставился, пьяница? – ехидно поинтересовались сверху.

– Думаю, – ответил Ёся, которому было уже все равно, какое сложилось мнение о его поведении у злобной женщины. Со своего места он ясно видел, что на улице проливной дождь, а у него не было с собой ни зонта, ни самой плохонькой накидки, в то время как пока еще он находился если не в самом доме, то под удобным козырьком, расположенным над входом во двор, и здесь было вполне тепло и сухо, а откуда-то даже приятно тянуло рыбным супом. При мысли о еде живот Иэёси-сан призывно заурчал, а рот наполнился слюной.

– Ага. Все вы думаете, думаете, философы… А я полдня бегаю, служителя из синтоистского храма не могу найти, утром еще ветер сорвал на втором этаже амадо, вода в дом так и хлещет, все татами небось промокли. Что ты будешь делать?! А в женской общине никто не умеет молотком махать. – Она посмотрела на Иэёси-сан. – А может, вы, господин, попробовали бы? Я ключницей здесь, так я вам и заплачу. – Говоря это, женщина размашисто перекрестилась и, вытащив из-за пазухи серебряный крестик, приложилась к нему губами. – Пойдемте со мной, господин, а то в обители ведь одни женщины, ну что мы можем. А я еще и покормлю вас, чая налью, а может, и чего покрепче. А?

– Отчего же. – Иэёси-сан встал и направился на второй этаж за ключницей.

Тяжелые ставни амадо действительно оказались сорванными с места, так что Ёси пришлось повозиться с ними, сначала полностью сняв их и поставив на пол, а затем, подправив крепление принесенными женщиной инструментами, водрузил на место.

Но тут он заметил, что за время работы его сандалии промокли, словно он бродил под дождем, пришлось брать тряпку и спешно убирать воду, затем вытаскивать промокшие татами и помогать монахиням переносить их в сухое помещение. За всеми этими работами прошло полдня, так что когда комната была полностью прибрана, Иэёси-сан уже так устал, что мог только добраться до трапезной, где его накормили до отвала. А позже уложили спать в уголке, так как во время борьбы с водой выяснилось, что почти половина внешних ставней в общине находится в состоянии негодности и не сегодня завтра упадут, причиняя неприятности святым сестрам.

В женской общине «Девы Марии скорбящей» было все – просторные кельи монахинь, трапезная и кухня, личные покои настоятельницы матери Терезы, а также зал для моления, исповедальни, комната для медитаций, кладовки и многое, многое другое. И все это требовало догляда, везде, куда ни бросал бывший самурай свой взор, была разруха, везде он был нужен. От столь грандиозных перспектив Иэёси-сан расцвел буквально на глазах, его прежде бледные, повисшие от голодухи щеки покрыл здоровый румянец, в глазах появился блеск. Теперь единственным его желанием стало задержаться в этом раю как можно на более долгое время.

В воскресенье народу в общине было кот наплакал, так как несчастные монахини были посланы своей настоятельницей собирать милостыню для монастыря и ухаживать за больными и нуждающимися в духовном утешении людьми в городе. Но к вечеру должны были вернуться остальные.

Иэёси-сан мучительно искал предлога задержаться здесь как можно дольше, и тот скоро появился. Покосились ворота, следовало заменить прогнившие доски крыльца и, разумеется, разобраться со ставнями.

Первые две недели Ёся отъедался и обживался в чужом для него мире. Спал он в трапезной или кладовке, мыл пол и таскал воду для купания и хозяйственных нужд. Днем работал наравне со всеми, особо прислуживая настоятельнице и приютившей его ключнице – обе были весьма привлекательными женщинами средних лет. В своей обычной жизни эти две начальницы вели себя со своей паствой, как и следовало ожидать, по-хамски, никогда не убирали за собой посуду, обжирались, требуя затем отчета за съеденные деликатесы у ни в чем не повинных послушниц.

Иэёси-сан старался быть всегда под рукой, выполняя любые женские прихоти и радуясь тому, что его не гонят на улицу.

Один раз посреди ночи Иэёси проснулся от ощущения, что рядом с ним в трапезной еще кто-то есть. Это было странно, потому что мать Тереза требовала, чтобы единственный в обители мужчина надзирал за тем, чтобы в ночное время монахини не разворовывали продукты и не пытались готовить для себя что-то особенное.

«Кто бы это мог быть? Неужели грабители?!» – пронеслось в голове Иэёси-сан, он встал и, взяв с полки молоток, с которым работал днем, вышел встречать врага.

Неожиданно шуршание прекратилось, Иэёси-сан застыл, не зная, что предпринять, и не безопаснее ли было бы попросту поднять шум, сзывая сестер и соседей, а не изображать из себя героя. С другой стороны, в трапезную могла пожаловать настоятельница или кто-нибудь по ее поручению, и тогда лишний шум может быть последним его в этом доме деянием.

Иэёси-сан вздохнул, и тут шуршание и вздохи возобновились, причем шли они прямехонько из полутемной кухни. Перед застывшим в дверях господином Иэёси открылась очаровательная картиночка: две совсем юные монахини целовались, нежно лаская пальцами бритые затылки и спины друг друга. Секунду Иэёси-сан глядел на нежные ротики и пухлые губки, как вдруг взгляд его скользнул ниже, наткнувшись на двух других девушек, которые, стоя на коленях, нежно ласкали бедра подружек.

Композиция была настолько неожиданной, что несчастный ронин позабыл обо всем на свете, залюбовался невиданным ранее зрелищем. Красивые полуобнаженные тела поблескивали капельками пота в лунном свете. Одна из коленопреклоненных девушек вдруг быстро поднялась, продолжая целовать талию и живот подруги, ее руки поползли вверх по гибкому упругому телу юной монашки, та оторвалась на секунду от своей любовницы, подняла руки, и тут же подруга избавила ее от давно мешавшей хламиды. Одновременно с ней разделись две другие монахини, явив перед очумевшим от этой сцены Иэёси-сан изумительной красоты юные тела с темненьким аккуратненьким пушком ниже живота и торчащими сосочками.

Раздевшись, монахини снова продолжили свои занятия, лаская друг дружку губами и языками. Иэёси-сан заметил, что верхние монашки явно имели какое-то преимущество перед своими более бесправными сестрами снизу, потому как держали их на изящных поводках, за которые они время от времени дергали, принуждая рабынь к новым движениям. Мистическое освещение делало ситуацию нереальной и волнующей. Вспомнились истории о лисах-оборотнях, заманивающих в свои сети беспомощных перед их чарами самураев.

Иэёси-сан подумал было, что носи он мечи, можно было бы хотя бы защищаться, и тут же отказался от этой мысли.

«Вот бы стать их слугой, рабом, вещью, собакой, всем, чем они только назначат, – подумал Ёся. – Только бы гладить, целовать, трогать… Массировать их тугие тела, умащать душистым маслом, разминать, раздвигать, проникать, пролезать, входить, вползать и переплетать ноги, играть нефритовым стержнем, танцевать постельные танцы под луной и звездами…» Размечтавшись, Иэёси-сан не заметил, как достал налитый кровью член и принялся яростно дрочить, пока напряжение не вырвалось на свободу тяжелыми белыми каплями. В последний момент ему показалось, что старшая из госпож заметила его и усмехнулась этому нежданному поклонению и слабости.

Еле живой Иэёси-сан добрался до трапезной, где должен был эту ночь спать, ожидая, что назавтра, а может быть даже прямо сейчас, его как собаку выкинут на улицу. Но ни на следующий, ни в последующие дни никакого возмездия не последовало. Либо юные монашки почему-то приветствовали присутствие свидетеля, либо они, находясь ночью в кухне без разрешения, и сами боялись разоблачения и расплаты. В общем, сгорая от желания и невозможности, он продолжал жить и работать в женской христианской общине.

Тем не менее на следующий день Иэёси-сан упросил настоятельницу позволить ему ночевать в крохотной каморке, в которую ставили щетки, тазы и прочую необходимую в хозяйстве утварь. Аккуратно расчистив для себя клетушку, Ёся почувствовал себя крабом, обретшим желанную раковину. Правда, до этого он видел голых крабов и устриц только на тарелке и не знал, могут ли они существовать без своего уютного домика. Хотя на тарелке под соусом они по-любому не испытывали счастья. Кроме желания обрести покой и одиночество Ёся еще и опасался вызвать гнев ночных греховодниц и потерять, таким образом, стол и кров, которые давали ему в монастыре.

Идею рассказать о бесстыдствах монахинь он отмел сразу же: кто поверит неведомо откуда взявшемуся в женской обители мужчине, ронину, утратившему своего хозяина много лет назад и так и не нашедшего себе нового? Человеку без семьи и клана?

Однажды вечером, сразу же после ужина, во время которого Иэёси-сан взял себе за правило быстро проглатывать пищу в трапезной, отвешивать низкий поклон, после чего немедленно удалялся либо к себе, либо продолжать занятие, от которого отвлек его колокол, зовущий монашек на трапезу. Уходя из трапезной, он услышал, как одна монахиня рассказывала другой о наказании, которому подвергла ее зловредная настоятельница. Оказалось, что в монастыре давно уже практикуется обривание голов за любое неповиновение. Этот вопрос волновал Иэёси-сан с той злополучной ночи, когда он увидел в кухне развратных монахинь. Молоденькие бритые монашки. Вначале он решил, что девушки только что поступили в монастырь и по этому случаю были обриты наголо. Но потом он с удивлением для себя припомнил, что подобное обривание характерно для буддийского монастыря, а никак не христианского.

Теперь все неожиданным образом разъяснилось. Довольный, что ему так быстро удалось пролить свет на этот вопрос, Иэёси-сан отправился в кладовку, где должен был подправить две рассыпавшиеся корзины. По уму, было бы неплохо, конечно, купить новые, но мать Тереза экономила на мелочах. Поэтому корзины было приказано стянуть дополнительной веревкой.

Иэёси-сан сразу же спустился в кладовку и, сев на корточки, принялся за работу. Неожиданно за его спиной раздались легкие шаги, и в просвете двери возникла хрупкая фигурка сестры Катерины. Девушка мило улыбнулась Иэёси-сан и, присев рядом, начала рассматривать его работу.

Иэёси-сан волновало присутствие молодого, красивого тела Катерины, украдкой он обернулся к нежданной гостье и чуть не ткнулся носом в ложбинку между спелых грудей. Испугавшись, ронин было отпрянул, бормоча извинения, но монашка без дальнейших экивоков впилась ароматными губами в Ёсин рот, обхватив руками его голову. Когда ее губы оторвались от его губ, Иэёси-сан глотнул ртом воздух, и тут же чаровница вольготно устроилась у него на коленях.

Непривычные ощущения захватили Иэёси-сан целиком, не привыкший к таким знакам внимания, его член напрягся и запросился на волю. Увидев Ёсино состояние, Катерина возбудилась еще сильнее и уже не отдавала ему инициативы, чуть ли не силой раздев не сопротивляющегося мужика. Иэёси-сан быстро кончил, и девушка села на его еще не успевший опасть и тут же вновь набухший член и запрыгала на нем, как наездница на жеребце.

Они меняли позу за позой, пробуя новые комбинации и стараясь придумать свои собственные. Ошалев от новых впечатлений, запахов, прерывистого дыхания и неизведанных ранее наслаждений, Ёся всаживал свой член, куда только предоставлялась возможность.

В ту ночь они занимались любовью как безумные, Ёсин боец словно взбесился, тараня податливые врата, и отыгрывался за все прошлые годы. Так что, в конце концов, в очередной раз достигнув облаков и дождя, монашка запросила пощады.

А на следующий день у Иэёси-сан началась совсем другая жизнь. О том, что розовенький язычок его нежданной любовницы умел не только доставлять несказанное удовольствие, а напрямую предназначался для бабьей болтовни, Ёся понял, когда монахини, не обращавшие прежде на него никакого внимания, вдруг начали кокетничать и откровенно заигрывать с ним. А уже через неделю он выяснил, что ушедших от мирской жизни по истинному монашескому призванию в монастыре кот наплакал, по большей части туда попадали девушки, которых родители отчаялись выдать замуж, а также вдовы и брошенные мужьями тетки. Вот тут-то и пригодились его нерастраченные за столько лет воздержания силы и любовный пыл.

Каждую ночь Иэёси-сан был с женщиной или с двумя, его новые жены чтили тайну, не разглашая греховные похождения перед начальством днем и всячески ублажая его ночью. Для посторонних же Иэёси-сан оставался скромным и тихим человечком, из милости строгой настоятельницы взятый для различных работ в общину. А когда для окончательного прикрытия его деятельности был пущен слух, что Иэёси-сан – евнух, любящий исключительно мужчин и крепких телом вакато, он и вовсе получил полную свободу и уже мог без устали отдаваться полюбившемуся занятию.

Теперь женщины стали для Иэёси-сан целым миром, вовлекающим одинокого и всегда готового к любви мужчину в свои горячие объятия. Высокие и маленькие, худые и пышненькие, зрелые и совсем юные, все они мечтали о любви и отдавались ей без остатка.

Но самое главное, что удалось понять Иэёси-сан, все эти женщины могли быть милыми, нежными, и потрясающе сексуально раскрепощенными, но они не терпели дураков и болтунов. Поэтому, когда случайно обнаружившие место пребывания Иэёси-сан служившие некогда с ним в ополчении Ода Нобунага и ходившие под желтыми нобори {4} с тремя черными монетами на нем самураи начали смеяться над ним, мол, нашел женское царство, раб среди баб, он только разводил руками и улыбался.

– Да, раб среди баб! Настоящий раб среди баб! Раб среди баб!