Читать книгу Карпатский сонник - Юлия Горноскуль - Страница 15

Ляне всегда было жутковато подходить к «паучьей многоэтажке», образованной из стеклянных ящиков, где обитали эти странные существа, похожие на пестрые ядовитые цветы. Они беззвучно передвигались наощупь или сидели неподвижно, в мертвом оцепенении, глухие и немые («Глухие? Они слышат лучше нас! Ты просто не представляешь, как пауки любят звучание скрипки!» – высказал ей как-то Морсус). Оживление охватывало их, лишь когда он доставал лоток, кишащий какой-то крылатой дрянью, и принимался их кормить. Тогда пауки показывали свой характер: прятались в нору или, воинственно лязгая хелицерами40, вставали в боевую стойку, а после молниеносным прыжком бросались на добычу. Затаив дыхание, Морсус следил, как они моментально наносят смертельный укус бьющемуся таракану, как разрывают хитиновые покровы изогнутыми клыками, как исполняют «danse macabre»41 с жертвой в лапках, как плетут скатерть из паутины, чтобы завернуть в нее останки. Haplopelma Vonwirthi, Lasiodora Parahybana, Acantoscurria Geniculata, Brachypelma Auratum и еще двадцать три различных вида составляли его коллекцию – предмет люциферианской гордости и такой же страсти. Для посторонних наблюдателей они отличались лишь разноцветными коленками, для Морсуса же каждый птицеед был индивидуумом с рядом правил, установленных раз и навсегда в маленьком стеклянном мирке. Кто-то проводил дни в засаде, кто-то заплетал паутиной весь террариум, кто-то неутомимо возводил баррикады из субстрата. Но всех их объединяло одно – с острия напоенных ядом хелицер и до последнего стрекательного волоска они были хищниками, способными по малейшей вибрации настичь свою жертву.

Ляна пришла в тот момент, когда Морсус по локоть залез в террариум и протягивал сверчка хроматопельме. Оба они были расстроены: паук – своей немощью, а владелец – грустным осознанием того, что прежде опасный зверь стремительно стареет и больше не противится вторжению в свое царство.

– Старикан мой совсем расклеился, забросил охоту. Приходится кормить буквально с ложки… – сетовал он.

Паук деликатно взял лапками свой обед и занялся приготовлениям к трапезе, что, по наблюдениям Ляны, составляло весьма сложный церемониал.

– А мы ждем пополнения! – гордо объявил Морсус, переходя к следующему ящику. Она невольно метнула взгляд на живот домнишоары Ликуцы, но та даже не отреагировала, вперив зрачки в монитор ноутбука.

– Да нет, вот же!

Ляна заглянула в террариум. Там, на обрубке дерева, устланного шелками паутины, восседала Агарта42 – любимица Морсуса, первая обитательница «многоэтажки» и несомненная красавица – птицеед Avicularia Versicolor. В своей ярко-бирюзовой шубке с металлическим отливом Агарта выглядела настолько великолепно, что даже вызывала у Ляны восхищение и желание ее потрогать. В минуты благодушия Морсус иногда обещал подарить ей чучело паука, сделанного из экзувия43 Агарты. Эти посулы были ложью от начала до конца, поскольку его коллекция тогда лишилась бы ценного экземпляра. К тому же Морсус вел счет годам своих подопечных в линьках и ревностно хранил их шкурки.

В верхнем углу среди облаков паутины мутно белел кокон. Ляну не впечатлило это радостное событие, но она сделала заинтересованный вид.

– А где самец? Агарта сожрала его?

– Кровожадная женщина! Нет, я разнял их. Вон он сидит в своей хатке.

– Зачем ты вмешался в природный процесс? – спросила Ляна, выходя вслед за Морсусом на кухню. Он с силой рванул заедающие оконные створки. Их треск надрывно отозвался в колодце двора, пересеченного бельевыми веревками. Ляне нравились эти квартиры в старых домах Львова, где окна выходили в узкие дворики с крошащимися стенами и сохнущим бельем, которое сейчас впитывало в себя осенние заморозки. На улице Княгини Ольги, где она снимала квартиру, такого не водилось.

Морсус закурил свой «Парламент».

– Я держу их для размножения, а не ради научного интереса.

– Думаешь, Агарта действительно убила бы его?

– Скорее всего, да. У самца мало шансов спастись, он же намного меньше.

– Значит, у пауков царит матриархат?

– Если хочешь, называй это так, – усмехнулся Морсус. – В любом случае, у них доминирует самка. Это логично, ведь она дает потомство, она – великая мать, а самец – осеменитель, не более. Примечательно даже то, как они спариваются. У животных и птиц самец всегда занимает доминирующую позицию, покрывая самку сзади. Конечно, к паучихам так не подберешься, у них и половое строение другое, подойти можно лишь спереди. Дай Бог удачно зажать ей клыки, быстро спариться и убежать, пока цел!

Когда Морсус скатывался до таких подробностей, Ляне казалось, что в прошлой жизни он точно был пауком, и очередное половое сношение оказалось для него смертельным. Тем более себя он горделиво ассоциировал с высокотоксичным норником Haplopelma Lividum, исходя из собственной интровертности и мертвенно-синих партаков, покрывавших руки.

– Но зачем они убивают самцов? – спросила она, думая о чем-то своем. Морсус прищурился, затягиваясь дешевым дымом, – он с лету понял, что она томится от очередной неудовлетворенной прихоти.

– Думаю, потому что после копуляций это уже отработанный материал. Но к чему спрашивать, ты ведь знаешь об этом побольше меня.

– Я, слава Богу, не развожу пауков, и мои доходы не зависят от членистоногих.

– А ты сама как арахнида. Это твой поведенческий паттерн, как теперь пишут в книгах по психологии. Скажешь, я не прав?

Отвратительно. Она бы встала и ушла, если бы это был кто-то другой, но только не Морсус, потому что перед этим разговором было десять лет дружбы, и кто лучше него сумел бы в одном слове отразить ее хищную натуру, кто мог буквально с одного взгляда по торжествующему выражению ее лица определить, что начался новый Jaktenstid44?

– Вот как ты обо мне думаешь. Как о том птицееде, которого ты сейчас кормил. Он как раз был рыжеват.

Но Морсус уже витийствовал, размахивая тлеющей сигаретой.

– …и вот он идет за ней по ее следу, он танцует и дрожит, изнемогает от страсти, подносит ей дары, добивается того момента, когда сможет слиться с ней в секундном экстазе, и я не говорю об оргазме, черт возьми, он делает это не из-за удовольствия, а потому что так велит природа, так ею заложено! А она набрасывается на него, вонзает хелицеры в его тело, пускает яд – вы, бабы, это умеете, – сжирает его изнутри, а затем вышвыривает останки из своих владений.

Ляна сосредоточенно накручивала прядь волос на палец.

– И ты делаешь так же. Обольщаешь, заставляешь боготворить тебя, домогаться, а потом, после копуляций – да, именно копуляций – ты уничтожаешь мужчину, пьешь его кровь и выбрасываешь из своей жизни. Вот и сама ответь, почему он тебе больше не нужен?

– Потому что дело сделано.

– Стало быть, я прав.

– Прав, – сказала Ляна с горьким ожесточением, – еще как! Может, действительно, теперь я целиком осознаю, что мой сексуальный позыв содержит разрушительный компонент… что мною движет лишь желание соблазнить и уничтожить, раскрошить чужое «Я» на какое-то время в вожделении и похоти.

– Но ведь этого хочешь не ты, а твое эго! Оно разрушает и твоих мужчин, и тебя саму. Ты просто предаешь свое тело. Я понимаю физиологическое желание и любовную жажду. Но разврат с целью удовлетворить эго? Полный абсурд.

– Это все – я, и мне так хочется, – жестко возразила она. – Почему ты считаешь это предательством? Мое тело наслаждается сексом, а ум – сексуальной властью. Любая женщина хочет властвовать над мужчиной, хочет вторгнуться в его разум навечно, даже если ей не нужна эта вечность. Но вторжение невозможно без разрушения.

– Я всегда считал, что сексуальная связь созидательна по своей природе. Ведь в ее основе лежит инстинкт размножения. А ты несешь с собой деструктив. Какой-то чертов черный вагинизм… Не хотел бы я связаться с такой ведьмой, как ты.

– Не переживай, далеко не каждая еще согласится переступить порог твоей квартиры и выслушивать бесконечные научные лекции.

– Да-да.

– Секс ничем не отличается от любой другой сферы нашей жизни. Каждый действует согласно своим принципам и преследует свои цели. Особенно женщины.