Читать книгу Клеарх и Гераклея - Юлия Латынина - Страница 3

Архелай, отец Клеарха и один из лучших людей города, навещал свое поле рядом с пещерой Эвия, и в роще на обратном пути ему попался кабан со шкурой цвета запекшейся крови. Кабан брел по воздуху, не касаясь земли: этот вид дурных духов водится в наших местах, по пространству принадлежащих Азии, а по устройству – Европе.

Архелай пришел в ужас и заболел.

Когда надежды на излечение почти иссякли, старик, очистившись, сам отправился в храм с жертвой Эвию. Выехали в рыночные часы, а на место приехали уже в сумерки. Архелая сопровождали двое старых друзей, раб Гета и стройный, красивый юноша, наряженный по афинской моде в короткий спартанский плащ. То был некто Стилокл, сын Архелаева гостеприимца в Афинах и друг Клеарха. Со Стилоклом был эфиоп – варвар и раб, – впрочем, эти понятия по природе своей тождественны. Архелай расспрашивал афинянина, куда тот направляется и с какой целью, и тот ответил:

– Я собираюсь повидать некоторые счастливые народы, которые подобно скифам и агафирсам живут, имея общими детей и имущество согласно Платону, и насладиться зрелищем народа, который всегда пребывает в спокойствии, видя, что самые могущественные люди не богаче его.

Архелай, человек простой и благонамеренный, подивился ответу, ибо ему в молодости случалось воевать со скифами и грабить их, и он не знал, что скифы в последнее время стали жить согласно Платону.

Он стал расспрашивать Стилокла о сыне своем, Клеархе, и тот отвечал:

– По моему мнению, сын твой – один из замечательнейших людей Эллады и один из лучших учеников Платона.

Архелай заметно нахмурился. По правде говоря, он слюбился с матерью Клеарха на весенних Дионисиях, через три месяца взял ее за себя, а через шесть – родился мальчик. Но два года назад женщина умерла, и Архелай выискал себе другую жену, Клелию. Эта жена родила ему второго сына, Сатира, и всячески изводила старика просьбами, чтобы он не признавал Клеарха ни своим сыном, ни Дионисовым. Она-то и спровадила юношу в Афины. Делала она это не из природной злобы, а просто потому, что тогда в Гераклее еще было не в обычае завещать имущество кому угодно, но все, кроме малого надела, получал старший сын.

Капище Эвия довольно обширно и вмещает десяток пирующих. Работники с барашком пришли вперед, совершили возлияния, расположили на жертвеннике дары. Старик собирался принести в жертву двух барашков, но, поразмыслив, решил удовольствоваться одним: все-таки меньшая проруха хозяйству.

Спутники ушли ночевать в домик арендатора, клянясь, что ни за что не останутся в пещере, а старика уложили на приготовленном ложе. С ним, впрочем, остался Стилокл. Афинянин, брезгуя чудесами, завернулся в плащ, устроился поудобней и тут же заснул.

Ночью пещера затряслась, из глубины ее раздался грохот:

– Вот так подарки, вот так подарки!

Одного барашка Эвию, стало быть, показалось мало.

Старик закричал и в ужасе бросился вон. Работники вернулись в пещеру лишь утром. Афинянин мирно спал, а части жертвы были сброшены с алтаря. Афинянина растолкали и принялись расспрашивать. Тот отвечал, что спал всю ночь и ничего не видел, а что касается разоренного барашка, то, несомненно, в пещеру забежала ласка. «Эх, – подумал Архелай, – вот действительно люди из Афин. О скифах и гиперборейцах знают, а то, что у них под носом, разучились видеть».

Работники говорили между собой, что старик, поскупившись вторым барашком, рассердил бога и жить ему теперь недолго, ибо богатство, не употребленное для раздачи богам и бедным, обыкновенно приносит несчастье.

Настала вторая ночь. Афинянин опять улегся и засопел, а старик лежал без сна, и мысли его метались взад и вперед. Наконец явился Эвий; ночь они провели в беседе, а когда запели петухи, Эвий потускнел и исчез.

Наутро, перенесенный в домик арендатора, старик объявил в присутствии друзей свою волю и заснул; вся болезнь его была от вздорных наветов женщины. К вечеру он пробудился, совершенно успокоенный. Работники были еще в полях. Он встал, осмотрел у дома грядки с репой и пряными травами, инвентарь. Заглянул в колодец во дворе, заметил, что веревка при ведре подгнила, и положил выбранить арендатора, когда тот вернется, потому что в злой час веревка непременно оборвется и ведро утонет.

Потом пошел он проведать бычков и по пути заметил молодого гостя своего, Стилокла, который сидел под большим платаном, беседуя со своим черным рабом, что удивило Архелая, ибо он считал этого раба немым. Он стал слушать и слушал довольно долго. А потом вышел к собеседникам и сказал:

– Ага! Вижу я, какой премудрости учат нынче в Афинах: учинять святотатство и при жизни изображать из себя бога!

С этими словами старик подхватил изрядную жердь и бросился на оторопевших юношей, ибо по речам и повадкам эфиопа признал в нем своего сына и понял, что за шутку сыграли с честным человеком ученики Платона.

– Напротив, отец, – дерзко возразил крашеный раб, – я-то чту Эвия, и оракул сулил мне удачу в этом святилище; ты же вряд ли почитаешь богов, скупясь на жертву, и если Эвий слышит нас, он не попустит, чтобы слова оракула пошли прахом!

От этаких речей старик в изумлении попятился, поднял жердь, и – о чудо! – вместо сына на него щерился кабан со шкурой цвета запекшейся крови.

Архелай с криком пустился прочь, но, пробежав десяток шагов, всплеснул руками и повалился глазами вниз. Афинянин бросился к нему; старик лежал, как кучка мякины.

– Что это с ним? – вскричал афинянин с тоской.

– Разве ты не видел? – спросил Клеарх.

– Что?

– Как только я сказал, что боги не попустят, чтобы слова оракула пошли прахом, за плечом его вырос Эвий с полым лицом и вытряхнул из своего плаща целую свору кабанов. Право, я никогда не верил, что такие вещи бывают, а теперь вот убедился собственными глазами.

Клеарх говорил совершенно серьезно, пристально глядя на друга. Стилокл стоял белый, как камфара, и волосы его взмокли от пота. Мысли его кружились, как вспугнутые дрозды. Он не знал, что и думать: помнится, никакого бога он не видел, но кто он такой, чтоб видеть богов? Ведь Клеарх видит мир настолько лучше его!

– Беги в поле! Позовешь работников и расскажешь все, как было: как ты сидел под деревом и как мимо тебя пробежал Архелай с вот этою жердью в руке, а за ним гнался по воздуху кабан, а тебе казалось, что ты заснул и видишь сон.

⁂

Стилокл покинул Гераклею с первым кораблем, как бы торопясь вернуться в Афины. Находясь всецело под влиянием Клеарха, он не только рассказывал все, что тот велел, но и вполне верил собственному рассказу. Отчего-то, однако, был бледен и задумчив.

В третью ночь плавания разыгралась буря; афинянин стал плакать и жаловаться Клеарху, что задуманная ими шутка обернулась преступлением и нарушением закона и стала причиной бури. Клеарх засмеялся и спросил:

– Друг мой! Не ты ли сам рассуждал на наших пирах, что законы подобны узам. наложенным на общество, временно лишенное верховного разума? И если явится идеальный властитель, то связывать его законами – это все равно что связывать здорового человека веревками: и разум от этого слабеет, и тело гибнет?

Стилокл молчал. Лил косой дождь, и молнии раскалывали облака, а волны, подобные горам, то поднимали корабль к небу, то опускали на самое дно; и по одному этому некоторые суждения Стилокла на пирах представлялись теперь не очень верными, словно истина зависит от времени и места ее высказывания.

– Друг мой! – сказал наконец афинянин. – Я знаю, что по возвращении в Гераклею ты будешь играть роль выдающуюся, роль защитника или погубителя отечества. Честолюбие твое безгранично, но все-таки честолюбие – порок, более близкий добродетели, нежели алчность или жадность. Поклянись же мне, что в Гераклее ты устроишь государство наилучшее, в соответствии со всеобщей истиной, а не с частными удовольствиями.

Клеарх улыбнулся в темноте и ответил:

– Клянусь, Стилокл, что я устрою государство наилучшее при существующих обстоятельствах.

⁂

Подобно тому, как колесничему, добивающемуся победы на играх бешеной скачкой, надлежит тщательно и самолично проверить сбрую и снаряжение колесницы, – подобно тому и рассказчику, прежде чем погрузиться в пучину событий, необходимо заняться описанием.

Поэтому – да не усмотрят в последующих строках лишь стремление расхвалить родной город, словно сводне смазливую девицу, – говорю вам, что без этого рассказ невозможен.

Город Гераклея расположен между Вифинией и Фригией, на Ахерусийском полуострове, в устье реки Ахерон, и трехрядный корабль доплывает от Византии до Гераклеи за один долгий день. Места тут благодатнейшие: мирты, орехи, померанцы плодоносят необыкновенно, горы и море исполнены дивной красоты, земля тучна, а в горах с широко разбежавшимися, пологими склонами есть серебро и железо.

Город был основан выходцами из Мегар, однако задолго до этого Геракл, отправившись за поясом Ипполиты, победил царя бебриков Мигдона и отдал здешние земли Лику, царю мариандинов.

Мегарцы, выводя колонию, потребовали эти земли обратно, фригийцы ответили отказом; Лисимен, предок Клеарха, Пандионид повторил подвиг Геракла, разбил мариандинов и обратил их в наказание за неблагодарность навеки в рабов наподобие илотов и пенестов.

(Впрочем, Неоклиды, которые переселились в Гераклею позднее и возводили свой род к Полидевку, говорили, что царь бебриков звался не Мигдоном, а Амиком и убил его Полидевк, а не Геракл.)

Пандиониды – старейший род Гераклеи, приплыли из Мегар по пути аргонавтов, мимо Симплегад, а не мимо Халкидики. Это путь, по которому никогда не проплыть торговцам с товарами, по нему плавают лишь воины и дары.

В это время в Гераклее был как бы золотой век: каждый обрабатывал свой участок, довольствуясь необходимым, простой народ питал уважение к знати, а знатные люди были чужды алчности и полагали, что достойней раздать золото друзьям, приобретая их защиту и поддержку, нежели дрожать над ним и закапывать его в землю; железные рудники в горах, земля и мариандины, бессильные владеть собой из-за отсутствия разума, были в общей собственности.

В Мегарах же чернь стала требовать передела земли и прощения долгов: знакомая пагуба, словно созданная для того, чтобы разъедать изнутри лучшие и процветающие государства. Чернь бродила по домам, требуя подаяния и, если не находила его достаточным, расправлялась с обитателями: однажды народ снес знатных младенцев со всего города на ток и пустил туда быков. А потом, как это часто бывает везде, где зависть делает невыносимым блеск богатых, к власти пришел тиран Феаген, и множество людей бежали из Мегар в Гераклею.

Как раз в то время, когда Кир овладел Мидией, ойкист Гнесиох опять вывел в Гераклею колонию, но, как я уже сказал, «сто семейств» были там раньше. Начались войны с фригийцами. Из полученной земли каждому колонисту выделили навечно по шесть плефров и участок для застройки в городе. Помимо народного собрания, в котором принимали участие все способные к военной службе и владеющие землей, был учрежден совет трехсот, он же избирал десятерых эсимнетов из лучших граждан.

Никто не смел облагать налогом свободного гражданина или платить должностному лицу, словно поденщику, и должности сами собой принадлежали лучшим.

Знать соревновалась не в подачках народу, а в сооружении храмов. Подати взимали с фригийцев, пошлины – с торговцев. Сумма пошлин все росла, а после неудачи ионийского восстания в дорийскую Гераклею хлынули ионяне, испорченные тиранами, персами и торговлей. Так-то получилось, что лучшие люди бежали от горшечников и колбасников в Понт, а на самом деле проложили горшечникам дорогу, – вскоре одни стали тайком продавать землю, а другие обирать своих граждан.

Тогда город вывел несколько колоний с тем, чтобы удалить безземельных из города и наделить их землей, ибо, бесспорно, лучший способ отвратиться от посяганий на чужую собственность – это иметь свою.

Последнюю колонию, Херсонес, вывели лет за тридцать до описываемых событий, по предложению Клеонима, деда Клеарха.

Клеоним был избран эсимнетом, когда афинянин Ламах разорял гераклейскую хору, и сумел удержать Ламаха от поддержки городских болтунов, а гераклеотов – от необдуманной расправы с афинянами. Через год он, однако, сложил с себя должность, говоря, что эсимнетия – это, в сущности, выборная тирания и нужна лишь во время войны или смуты.

Во время описываемых событий во главе лучших людей и во главе города стоял муж по имени Архестрат, человек безупречной честности и придерживавшийся умеренности во всем, как в частной, так и в общественной жизни. Он неоднократно говорил, что бедные имеют право на жизнь и имущество, а богатые имеют право не быть разоренными в результате обогащения бедняков. Полагая неразумным, чтобы людям, расстроившим леностью и небрежением собственное достояние, было вверено достояние общественное, он препятствовал необузданной демократии, однако облегчил бремя долгов, а также учредил суд по образцу афинского. Полис выдавал за участие в нем по два обола.

Вскоре после этого поссорились два молодых человека, знатных юноши, Эветион и Аристодем: Аристодем собл. азнил любимца Эветиона, а последний в отместку – его жену. Народ, подстрекаемый друзьями Аристодема, выставил Эветиона на городской площади с колодкой на шее, и от этого произошел раскол среди аристократии. Воспользовавшись им, Архестрат вместо деления по трем филам со знатью во главе убедил людей разделиться на шестьдесят сотен, так что имущие были рассеяны по сотням среди народа; ввел правило платить налог не с земли, а с имущества и вдвое увеличил совет трехсот за счет недавно разбогатевших. Последним обстоятельством не только знать, но и многие из народа были недовольны и воспротивились, когда некто рыбник Фаней стал добиваться архитеории. И действительно, когда знатный человек за свой счет строит корабли или снаряжает посольства для города, тут ведь речь идет не о тратах золота, а о том, чтоб удача, сопутствовавшая предкам и ставшая золотом, сопутствовала кораблю.

Авторитет Архестрата был неоспорим, пока неудачная война с тиранами Боспора не дала желанного повода Метону, главе демократов, обвинить совет шестисот и Архестрата лично в изменен растрате общественных денег.

Город, казалось, стоял на пороге гражданской распри, и все чаще и чаще раздавались требования передела земли и прощения долгов, словно Метону было неведомо, что первая мера приведет к запустению обширных пашен, а вторая окончательно подорвет всякое доверие в денежных делах.

⁂

Как то часто бывает в городах, где вражда разделяет людей как бы на два государства – бедных и богатых, – рознь на этом не останавливается, и внутри каждой партии тоже возникают различия. Отец Клеарха зачастую противился Архестрату, считая, что там, где простому народу отдают власть, народ отбирает и имущество, и тогда, стоит привыкнуть к жизни за чужой счет, дело легко доходит до тирании, едва лишь найдется вожак.

Клеарх, однако, стал на сторону Архестрата, и осмотрительность его снискала ему любовь лучших людей, а щедрость – любовь народа. В самом деле, молодой Пандионид богатство свое употреблял не на бесполезную роскошь, но, казалось, заботился о пропитании народа, раздавая хлеб, облегчая, сколько возможно, бремя долгов и заступаясь за бедняков, и невинный всегда мог рассчитывать на его справедливость, а виновный – на его милосердие.

Выказывая осмотрительность, он полагал, что законы следует менять с осторожностью, ибо слишком часто, когда начинают ломать существующие порядки во имя блага, тут же начинают ломать их во имя зла.

Желая отвергнуть подозрения в нечестии, он обновил старинное общество оргеонов Эвия. Множество имущих и неимущих, а также неполноправных метанастов участвовали теперь в общих трапезах, как бы сплачиваясь вокруг почитаемого героя и самого Клеарха.

В это время Клеарх был неравнодушен к одному мальчику-рабу, но хозяин наотрез отказался отступиться от него. Мальчик как-то ночью сбежал к Клеарху, обливаясь слезами и показывая ужасные шрамы, и просил похитить его у хозяина или оспорить в суде. Клеарх, однако, то ли поняв, что мальчик подослан врагами, то ли вследствие добродетели, ставшей из привычки второй натурой, дал мальчику денег и прогнал его, сказав: «У меня теперь слишком ревнивая любовница».

Честолюбие бешеное, ненасытное, страсть по имени плеонексия, многоликая и неизменная, распространившаяся меж греками той поры, сжигала его. Людей неполноправных побуждала она рыскать по морям, промышляя торговлей и не зная предела в искусстве наживать деньги ради денег, одержимых честолюбием звала и заискивать перед народом и помыкать им: ибо, в самом деле, народ не терпит людей выдающихся среди себя, но только выше или ниже.

Следует, однако, признать, что честолюбие, хотя и порок, все же ближе к добродетели, чем алчность, ведь стремление к славе меняет лицо. мира; а искусство наживать деньги ради денег возбуждает лишь зависть толпы или правителей и желание завладеть неправедно нажитым добром.

Клеарх отправил послов в Дельфы, к Аполлону. Оракул был весьма двусмыслен и дал демагогам новую пищу для насмешек. Локсий сказал:

⁂

Говорят, что народ подобен женщине. Честная женщина не любит, когда ей сразу предлагают то, к чему она стремится, но хочет подарков и ласковых взглядов прежде слов. Нельзя навязывать ей свою любовь: надо дождаться, чтоб она сама о ней мечтала, тогда и станешь желанным. Также народ прежде полюбил Клеарха за его щедрость, а потом увлекся его словами.

Вскоре Клеарх и его сторонники стали добиваться вывода колонии в близлежащую долину во Фригии: и почва тут была тучная, и гавань удобная, и горную дорогу в глубину Азии было легко одолеть во время мира и легко запереть во время войны.

Для Метона это было, однако, как если бы он сложил весной в кучу обрезки лозы и собрался поджечь, чтобы согреться, а некто воспрепятствовал ему и предложил посадить обрезки в землю, ибо они способны еще укорениться и принести добрый плод.

Метон злился и повторял гражданам совет Афинодора: наказывать тиранов уже за те зловредные помыслы, которые они бы осуществили, если бы были в состоянии; ибо часто, если не накажешь подозрительного, потом уже не сможешь наказать тирана. «Разве неясно, – восклицал он, – что человек этот раздает деньги народу, чтобы купить его любовь, и рвется к тирании!»

Клеарх на это везде говорил: «Я, однако, раздаю народу собственное имущество, а Метон хочет раздать чужое. И если первое называется щедростью, то второе издавна называется грабежом!»

Архестрат, встревоженный столь явным честолюбием и видя, что Клеарх окружил себя людьми, более преданными ему, чем закону, попытался воспрепятствовать выводу колонии в совете шестисот, но увидел, что юноша свой молодой возраст, запрещавший ему доступ к общественной должности, обратил из недостатка в преимущество. Дело в том, что по настоянию Архестрата в совете шестисот заседали как старые роды, искони владевшие землей, так и люди, недавно обогатившиеся через приобретательство. Так как Клеарх не выступал публично, а скорее беседовал с глазу на глаз, то с людьми новыми он рассуждал, что бедность не должна быть ни препятствием для человека трудолюбивого, ни источником выгод для бездельника. А людям родовитым на упреки в расточительности отвечал: «Мои предки основали город, что же мне подражать новым богачам, которые зарятся на имущество знати, а свое не спешат раздавать? Они нажили свое добро обманом и мошенничеством, что ж хорошего в их власти?»

Тогда-то неожиданно для всех Архестрат вынес вопрос о войне на обсуждение всех граждан.

Семнадцатого таргелия созвали народное собрание, и первым говорил Метон, размахивая по обыкновению руками и громко вопя.

Метон. Народ, доколе будешь ты обманываться и вместо свободы дома завоевывать для богачей земли за морями? Не так давно затеяли они войну с тиранами Боспора, и что же? Люди бедные заложили земли и дома, чтоб купить оружие, и одни лишились жизни под Херсонесом, другие – отеческого имущества, скупленного задешево в Гераклее.

Неужели вы допустите, чтобы деньги, собранные для войны, опять были утаены олигархами и послужили обогащению богатых и обнищанию бедных?

Если бы голосовали тотчас после речи Метона, то, наверное, не нашлось бы ни одного желающего записываться в колонисты. Многие плакали и кричали. Клеарху долго не давали говорить. Наконец он вышел перед народом, укрыл пристойно руки полами плаща и сказал так:

– Клянусь Зевсом, Метон, тебе трудно угодить! То ты порицаешь меня за щедрость, то упрекаешь в стяжательстве, словом, сам не знаешь, как опорочить соперника.

Нечисто тут дело! Можешь ли ты поклясться, что возражаешь против этой войны, думая лишь о благе народа? Или же ты просто подкуплен варваром Ариобар-заном, который опасается за свои владения и везде поощряет демагогов, полагая, что их власть приносит персам наибольшую выгоду?

Или же тебя всего больше страшит согласие, возникающее между гражданами во время войны?

Метон. Клянусь, я думаю лишь о поборах с народа!

Клеарх. Хорошо же! Тогда поручите эту войну мне, я сам заплачу наемникам, так что расходы понесу я, а выгода достанется всему городу!

Предложение это было столь неожиданно для всех, что народ, какой-нибудь час назад требовавший не допустить войны, тут же принял решение о выводе колонии.

В городе только и было разговоров о предсказании Аполлона и храме фригийского бога, где молодого полководца ждет победный венок. Помимо наемников множество гераклеотов записывалось в войско, будучи обязано Клеарху в хорошем и в дурном. Но тут неожиданно пришло известие, что вифинский царек заключил союз с сатрапом Фригии Ариобарзаном, а сын его, ровесник Клеарха, девятнадцатилетний Митрадат, выпросил у отца начальство над войском.

Два фригийских городка, подвластных Гераклее, Хела и Кандира, подкупленные персом, изменили городу.

По предложению Метона граждане предложили продать жителей Хелы и Кандиры, а имущество их распределить между гражданами.

У Клеарха в это время был кружок преданных товарищей; с ними Клеарх говорил совсем по-другому, чем с народом; не от какого-то двоедушия, но просто потому, чтоб они видели, что ночные его речи не похожи на дневные, и чувствовали себя особо приобщенными, как участники элевсинских таинств.

Об этих-то людях Метон кричал везде, что глупо создавать в городе войско, более преданное своему повелителю, нежели закону, и что Клеарх хочет того же, что боспорский тиран Левкон: над гражданами он будет тираном, а над завоеванными варварами – царем, а то вернется с войском и захватит город.

Иные Метона слушали, а иные кричали, что он подкуплен Митрадатом.

Мнение гераклеотов переменилось; образумившись и не доверяя обоим вожакам, они, как это в обычае при демократии, обоим и поручили начальство над войском: один день стратегом был Метон, другой день – Клеарх.

Накануне отбытия Клеарх пришел в дом к Архестрату, тот как раз приступил к скромной вечерней трапезе. Клеарх сел на табурет, отодвинул какую-то миску, взглянул номофилаку в глаза и сказал:

– И чего ты добился? Метон будет через день отменять мои распоряжения, я буду отменять его распоряжения, а в поражении опять обвинят тебя.

Архестрат молчал, понурив голову.

– Архестрат! Я прошу не за себя, а за Гераклею! Не доплывет до цели корабль, лишенный кормчего. Не победит врага войско, лишенное единоначалия!

Архестрат молчал. Клеарх посидел и ушел.

После его ухода сестра Архестрата, Агариста, женщина умная и ведшая его хозяйство, с горечью сказала:

– Что же это! Ведь юноша прав: единоначалие – вещь, наилучшая для управления войском.

– Да, он прав! Только, клянусь Зевсом, он не видит разницы между наилучшим управлением войском во время войны и наилучшим управлением народом во время мира.

– Неужели нет никакого законного способа остановить его?

– Ни его, ни Метона, ни кого другого – в этом-то все и дело.

Номофилак стукнул кулаком по столу и закричал:

– Если бы я хотел, я бы стал тираном десять лет назад! Но я не хочу пятнать себя преступлениями, потому что все в мире рано или поздно получает возмездие, мерой за меру! А теперь я вынужден совершать гнусности, чтобы пресечь похоть других!

Женщина спросила:

– Но стоило ли назначать вторым стратегом Метона, о котором ходят слухи, что он подкуплен персами?

Архестрат, который сам велел распространять эти слухи, ответил с горечью:

– Я надеюсь, что Метон и его друзья погибнут, чтобы смыть с себя кровью такое обвинение.

⁂

С самого начала поход сопровождали дурные знамения. После переправы через Сангарий раздали людям бобы: уже потом кто-то спохватился, что это пища мертвых. У Клеарха при жертвоприношении вдруг сломался нож, однако он не растерялся и, выхватив меч, рассек жертву.

Видя, что Митрадат избегает решительного боя. Клеарх приказал вырубать деревья и опустошать поля, чтобы принудить перса к сражению. Из-за этих трудов проходили в день не более двенадцати стадий.

В верховьях реки было святилище фригийского Диониса, Сабазия, внука Сангария, туда-то и вел Клеарх войска. Везде говорили об особенном сне и повторяли пророчество оракула о фригийском боге и победном венке; на самом деле, думается мне, Клеарх никакого сна не видел, но старался укрепить дух легковерной толпы, а сведения о местности собрал от лазутчиков заранее.

В седьмой день месяца боэдромиона пришли к святилищу; войско Митрадата, отступив, было в двадцати стадиях; священная роща и участок были вырублены, а храм разграблен и предан огню по приказу Митрадата. Кощунство потрясло греков. Клеарх созвал войско и сказал:

– Боги лишили персов разума! Таков уж закон войны, что каждый стремится нанести врагу всевозможный ущерб и не щадит ни людей, ни скот, ни посевы; персы, однако, глупы, продовольствие они привозят с собой, забывая кормиться грабежом, а богов норовят оскорбить!

Мыслимое ли дело, – сказал Клеарх, – нам бояться какого-то фригийца? Разве вы не помните, как шесть тысяч греческих наемников подошли к Гераклее, требуя продовольствия и кораблей; получили, однако, отказ, и город не сомневался, на чьей стороне будет победа! А меж тем наемники, которых мы даже на рынок не пустили, и царя победили, и прошли непобежденными через все его царство! Город наш был сильнее наемников, которые были сильнее царя, так неужто нам не справиться с сыном фригийского наместника?

Посмотрите, как они сражаются: в бои идут в штанах и в шапках, и поэтому их легко одолеть; что до знаменитой их конницы, так конница эта, пожалуй, хороша разве для преследования бегущих, и все, кто распускает слухи о коннице, видно, заранее намереваются бежать!

От этих речей войско чрезвычайно ободрилось.

На следующий день Клеарх оделся местным крестьянином, напялил на голову остроконечный колпак, взял два больших круга козьего сыра и отправился продавать их в персидский лагерь.

Он уже высмотрел все, что ему было нужно, когда услышал над головой по-персидски:

– Эй ты, лазутчик!

⁂

И если вы хотите узнать, что случилось дальше, читайте следующую книгу.