Читать книгу Там, где меняют законы (сборник) - Юлия Латынина - Страница 4

В былые времена Ахтарск и Чернореченск ничем не отличались друг от друга: оба были ударными комсомольскими стройками, возводимыми с помощью заключенных; в обоих центральная улица называлась улицей Ленина и по обе ее стороны тянулись одинаковые панельные девятиэтажки, с торцами, украшенными кирпичной мозаикой на темы труда и мира. Дома эти были предметом зависти обитателей балков и вечным источником мучений для тех, кто в них жил.

Даже литературная их судьба была одинаково завидной.

Чернореченск воспел в своем двухтомном романе маститый прозаик Панфеев. Ахтарску пламенный певец революции Владимир Маяковский посвятил стихотворение про город-сад. Правда, сада в городе так и не построили: вместо сада комбинат окружали невзрачные пятиэтажки и гигантские лужи, в одной из которых, по местному преданию, затонул «БелАЗ».

Разве что воздух в Ахтарске был заведомо хуже чернореченского и состоял из равных частей формальдегида, диоксида азота, серного газа и окиси углерода. А количество мышьяка в атмосфере сводило с ума стоматологов: предписанные дозы мышьяка, положенные в зуб, не убивали нерва из-за привычки горожан к данному химическому элементу.

Денис посещал Ахтарск первый и последний раз в возрасте пятнадцати лет, будучи призван на областную математическую олимпиаду, и посещение это укрепило его в уверенности, что все города Союза выглядят одинаково. Сейчас он с изумлением заметил великую разницу. Чернореченск, казалось, так и застыл в сонной неподвижности с семидесятых годов. Город только разрушался – сыпались наличники с рассохшихся окон, ползли вширь трещины на мостовой, памятник Шахтеру на окраине потемнел под дождями, и на фоне этого всеобщего запустения ярко и бесстыдно выделялись черепичные крыши господской слободы за рекой да ресторан «Сирена».

Не то Ахтарск.

Рыночная экономика пошла городу явно на пользу: вдоль улиц тянулись пестрые вывески, здание школы, в которой семнадцать лет назад проходила областная олимпиада, сверкало свежей краской, и на месте снесенных балков опять-таки кипела стройка. Только строили не коттеджи для директоров, а три здоровенных тринадцатиэтажных хоромины улучшенной планировки, таких высоких, что верхние этажи, казалось, уходили за висящий над городом смог.

На траверзе Юргичей, в пяти километрах от Ахтарска, Черягу подрезал такой же темно-зеленый внедорожник, – за спущенным стелком мелькнул холодный властный профиль человека в жемчужно-сером костюме, на Дениса плеснуло волной громкой классической музыки. Водитель в «Мерсе» был один – но вслед за ним со свистом пролетели две черных «Бехи», которым для полного антуража не хватало только пулемета на крыше.

Денис вспомнил, что у Вячеслава Извольского, директора Ахтарского металлургического, такой же «Мерс», и невольно покачал головой: тяжелая тачка делала почти что полтораста километров по дороге, ремонтировавшейся в последний раз вскоре после завоевания Ермаком Сибири. Да и то Ермак до здешних мест не дошел.

Денис невольно вспомнил то, что слышал о Вячеславе Аркадьевиче Извольском.

Извольский был человек еще молодой, – ему едва стукнуло тридцать четыре года. Он взлетел на заводской небосклон стремительно, и как всегда при столь стремительном взлете, дело не обошлось без кидалова.

Предыдуший директор, начинавший еще чуть не во времена Маяковского, правил комбинатом, как своей вотчиной, с семидесятого года. Он знал всех в Москве и в области, выбивал в Госплане гигантские кредиты на переоборудование завода, парился в бане с первым секретарем обкома, кормил рабочих мясом с собственных подсобных хозяйств, и только в одном Крыму выстроил два пансионата: «Металлург» и «Кузнец». С началом перестройки этот зубр социализма растерялся и захлопал глазами. Все детские садики, которые он так любовно строил и содержал, вцепились мертвой хваткой в баланс комбината и потянули его на дно. Подсобные хозяйства оказались убыточными, крымские пансионаты конфисковали, первый секретарь обкома слетел за сочувствие ГКЧП и на его место водворился новоназначенный демократ с непонятным титулом «губернатор». Подоспела приватизация, и зубр не знал, что делать.

Тогда-то к нему подкатился молодой Славик Извольский. Извольский трудился на комбинате с шестнадцати лет, заработал комсомольской работой путевку в Плехановку, и в 1990 году с триумфом вернулся в Сибирь начальником цеха и секретарем партячейки. Слава Извольский объяснил, что надо было делать, и вышло так: надо было учредить фирму, которая торговала бы ахтарским металлом. Завод продавал бы фирме металл за полцены, фирма продавала бы его за рубеж за полную стоимость, а на разницу в ценах фирма скупала бы у рабочих акции приватизированного предприятия.

Сказано – сделано. Учредили фирму и во главе ее поставили, разумеется, умницу Извольского. Генеральный директор завода, воспитанный в строгих социалистических правилах и нет-нет да поминавший 37-й год, забрал себе в фирме двадцать пять процентов, а остальные отдал Извольскому. Никакого греха директор в этом не видел, так как был в городе царь и бог, – а если очередной ГКЧП победит и начнет разбираться, кто там как скупает российские предприятия, то вот он, Извольский, козел отпущения.

Дела у фирмы, названной «АМК-инвест», шли хорошо: денег у нее было много, а у рабочих денег было, наоборот, мало, так как тех бабок, которые фирма платила заводу за металл с полугодовой задержкой, на зарплату не хватало. А так как денег на зарплату не хватало, рабочие с охотой продавали фирме акции, и получали за них те самые деньги, которые должны были получить в качестве зарплаты.

Так продолжалось года полтора, до очередного акционерного собрания, на котором на должность директора было выдвинуто две кандидатуры: старый директор и господин Слава Извольский. Вторая кандидатура была, разумеется, чистой формальностью, потому что как это так: не переизбрать директора, который вот уже двадцать лет всем в городе командует? Это все равно что не переизбрать товарища Ким Чен Ира.

И вот приходит день собрания, и все рабочие в зале радостно голосуют за старого и любимого вождя – а директором избирают Славу Извольского.

Потому что восемьдесят акций АМК принадлежит фирме «АМК-инвест», а семьдесят пять процентов «АМК-инвеста» принадлежит Славе Извольскому, и «АМК-инвест» голосует за то, чтобы директором комбината был Вячеслав Извольский.

Директор разинул было рот – но Извольский сунул ему в разинутый рот миллион баксов и намекнул, что миллион баксов в кармане вещь более приятная, чем пуля от «макарки». Директор, поразмыслив, с такой позицией согласился и даже остался на заводе в роли свадебного генерала – председателя Совета директоров.

За несколько лет, проведенных у руля третьего по величине российского металлургического комбината, тридцатилетний Извольский прославился по области своими выходками. Он импортировал красавицу-жену из Петербурга и развелся с ней через шесть месяцев. Он швырялся телефонами в секретарш, и чтобы ему было сподручней это делать, потребовал удлинить телефонный провод. Во время аварии на пятой домне, когда сошел с рельс и опрокинулся чугуноковш, груженый тремястами пятьюдесятью тоннами жидкого чугуна, он работал вместе с пожарниками, изгваздав изысканный костюм от Версаче и изрядно обгорев. Великорусским матерным Вячеслав Извольский овладел в таком совершенстве, что, будучи как-то спрошен об экономической политики правительства, он умудрился эту политику охрактеризовать совершенно исчерпывающе и с захватывающими анатомическими подробностями, но в областной телепрограмме всю данную Извольским характеристику пришлось заменить сопранным писком.

Последним достижением Вячеслава Извольского стало личное участие в ралли «Париж-Дакар». Извольский со своим штурманом уже благополучно добрался до Хартума, где его и настигло известие о том, что Европейский банк реконструкции и развития и американский Эксимбанк отказываются выделить его заводу уже почти просватанный кредит для сооружения второго по величине в Европе прокатного стана.

Извольский плюнул на ралли, купил в ближайшем duty free хороший костюм и спешно вылетел в Лондон. Ботинки он купить забыл и потому явился на встречу в ЕБРР в прекрасном кашемировом костюме за тысячу долларов и потрепанных, как у панка, кроссовках. На банкиров это произвело незабываемое впечатление, и переговоры о кредите возобновились к выгоде Извольского.

К этому времени Вячеслав Извольский заработал себе массу прозвищ. Наиболее распространенными были Великий Герцог, Железный Славик и Сляб.

* * *

К старому пятиэтажному зданию заводоуправления был приделан сверкающий стеклянный козырек, и оттого здание неуловимо напоминало бабу в кокошнике и в джинсах. Площадка возле заводоуправления была заставлена «Жигулями» и «Волгами», столь резко контрастировавшими с пустыми улицами Чернореченска. Перед самым стеклянным входом красно-белые столбики очерчивали стоянку для избранных: на стоянке рядком торчали служебные «Ауди» комбината, и там же стояли две «Бехи» с темно-зеленим «Мерсом», столь нагло подрезавшим Дениса у Юргичей.

Денис медленно катился вдоль рядов автомобилей, ища место для парковки. Внезапно он затормозил: у самого входа в заводоуправления стояла беленькая «Тойота королла», и садился в эту «Тойоту» ни кто иной, как добрый друг детства Иннокентий Стариков. Попугай Кеша. Первый зам Чернореченсксоцбанка.

Черяга замер. Белая «Тойота королла» неслышно завелась и скользнула от троттуара быстро и плавно, как акула скользит в сонной воде.

Ну что тут, в самом деле, такого необычного? Почему бы заместителю председателя главного чернореченского банка не навестить директора крупнейшего предприятия в соседнем городе?

Особенно если учесть, что банк держит счета угольщиков, и забастовка ему по этой причине не особенно нравится. А меткомбинат страдает от блокады железнодорожных путей, и забастовка ему опять-таки не по душе.

Пока Денис пялил глаза вослед другу детства, освободившееся после «Тойоты» место тут же занял чей-то «Москвич». «Ну прямо как на Старой площади!» – выругался про себя Денис.

В конце концов он пристроил машину напротив засаженного настурциями газона и прошел под козырек. У стеклянной двери скучала охранница с автоматом, проводившая удостоверение Черяги равнодушными глазами. На втором этаже секьюрити была не в пример прилежней: за аркой металлоискателя дежурили два омоновца, объяснившие Черяге, что ему нужен пропуск, а для пропуска необходимо позвонить секретарше Извольского.

Черяга пожал плечами и потянулся к телефону, который стоял тут же на тумбочке близ металлоискателя, но омоновец убрал телефон и объяснил:

– Это служебный. Идите звоните снизу.

Внизу, как помнил Черяга, стояли телефоны-автоматы, и жетонов для автоматов у Черяги не было.

Денис цапнул телефон и возмутился:

– Я сотрудник прокуратуры!

– А я сотрудник милиции, – гордо парировал омоновец.

И неизвестно, чем бы кончилась их перепалка, если бы в этот момент роскошная, светлого дерева дверь в дальнем конце коридора не отворилась, и в ней не показался тот самый человек в светлом костюме, который обогнал Черягу у Юргичей.

– Вячеслав Аркадьевич! – закричал Черяга.

Человек подошел к арке металлоискателя. За ним, как плотвички за щукой, побежали двое помошников с листочками в руках.

– Что такое? – спросил Извольский.

Ему было едва за тридцать, но из-за привычки к власти и к хорошей пище он выглядел куда старше: круглое и белое, как яичная скорлупа, лицо венчало заплывшие жиром плечи, и весь облик Извольского удивительно отвечал неофициально заработанной им кличке: Сляб.

– Вот, рвется к вам, – почтительно объяснил охранник, подавая Извольскому красную книжечку. Извольский прочел удостоверение, кивнул и отрывисто сказал:

– Проходите.

Кабинет Извольского был пуст и огромен: дубовый стол, заваленный бумагами, изгибался наподобие подковы, и с одной стороны к нему был приставлен столик поменьше, для посетителей.

Извольский, впрочем, к столу не пошел, а расположился в одном из мягких кожаных кресел, окружавших низенький кофейный столик в углу, бросив на ходу заскочившей в кабинет секретарше:

– Вера, сообрази нам чего-нибудь.

Черяга опустился в другое кресло.

– Вы по поводу забастовки? – спросил Извольский.

Черяга понял, что директор завода слышал о комиссии из Генеральной прокуратуры, и решил не уточнять, что сам он в комиссию не входит.

– Да, – сказал Черяга.

– С местной прокуратурой общались?

– Нет, – ничуть не покривив душой, сказал Денис.

– Я слыхал, что ваше начальство нашим прокурором Овсянниковым не довольно. Его действиями по забастовке.

– А вы?

Извольский осклабился, и его полное лицо удивительно напомнило Черяге кенгурятник джипа.

– Я – недоволен, – сказал Извольский, как отрубил. – Видите ли, Денис Федорович, убытки моего завода от этой забастовки составляют уже пятнадцать миллионов долларов. А когда я заявил прокурору Овсянникову, что собираюсь подать на шахтеров в суд, он в ответ пообещал разобраться с моим заводом. На предмет приватизации.

– В общем-то моего коллегу можно понять, – сказал Черяга, – обстановка на грани взрыва, а ваш иск…

– А вы знаете, – перебил москвича Извольский – что Овсянников – свояк гендиректора «Чернореченскугля»? А его сын возглавляет фирму, которая получила от предыдушей администрации квоты на вывоз угля из России?

– Какие квоты?

– Квоты для оплаты региональной программы сотрудничества с фирмой «Лира». Фирма нам поставила оборудование на двести миллионов долларов. Для молокозаводов и прочих народохозяйственных объектов. Под гарантию федерального правительства. Чтобы оплатить оборудование, администрация вывозила через частные фирмы причитающийся ей в качестве налогов уголь. Вывезли на четыреста миллионов долларов, и все они за рубежом пропали. Оборудование поставлено. Лежит под кустом и гниет, и использовать его решительно невозможно, потому что оборудование это было сделано только что не в прошлом веке. Итого имеем: четыреста миллионов на чьих-то счетах, списанные станки, проданные России по сумасшедшей цене, и долг России за эти станки в количестве двухсот миллионов долларов. Долг, который будем выплачивать все мы – вы, я, и мой завод. Вы думаете, эту штуку без ведома прокурора Овсянникова провернули? Или, если уж на то пошло, без ведома губернатора?

– А у вас документы по этому поводу есть? – спросил Черяга.

– Документы, – есть, – ответил Извольский. – Документы есть совершенно официальные. Есть договора с «Лирой», есть постановления губенатора о квотах, жалобы «Лиры» на неоплату продукции, и проверки по этому поводу были. Не раз. Последняя проверка областного КРУ аж две недели назад закончилась. Ничего, знаете ли, не нашли.

– Понятно. И поэтому, не имея возможности действовать законными методами, вы прибегли к незаконным?

– Что вы имеете в виду?

– Расстрел пикета.

– С чего вы взяли, что я имею к этому отношение?

– Это не я так считаю, а чернореченский мэр. Он мне заявил, что на него напали ваши подручные бандиты.

– Бред собачий, – сказал Извольский, – никто на него не нападал. Наверняка рекламу себе устроил. Если на него нападали, почему его не убили?

– На него напали, – сказал Черяга, – хотели его убить или напугать, я не знаю, но на него вчера напали. И охранника его покалечили.

Извольский пожал полными плечами.

– А вы знаете, что в этого мэра стреляли еще два месяца назад, когда ни о каких пикетах не было речи? Тоже я? Вы хоть знаете, что такое чернореченский мэр? У него раньше была сеть магазинов, «Арика», так когда он к власти пришел, все эти магазины льготный кредит от городской администрации получили. Курочкин держал четверть торговли в городе, а теперь держит четыре четверти. Знаете, сколько народу его из-за этого хочет загасить? Кстати, с этим кредитом областная прокуратура тоже пробовала разбираться. И тоже, представьте себе, ничего не нашла.

– Спасибо за информацию насчет мэра, – согласился Денис, отметивший про себя, как быстро Извольский, поначалу утверждавший, что покушения на мэра вовсе не было, сменил линию защиты, – но проблема в том, что киллеры рассуждали с ним как раз о забастовке.

– И что? Это, извините, называется алиби. Кто убил мэра? «А вон те, которые против забастовки».

– И опять же-таки. Мэра еще не убили. И он сам полагает, что дело в забастовке.

– Он полагает? – расхохотался директор. – Это он вам, извиняюсь, очки втирал. Простите, запамятовал, как вас зовут?

– Денис.

– Так вот, Денис, у меня с господином Курочкиным отношения исторически не сложились. Мы не сошлись характерами на почве одного внесенного господами Курочкиным и Лухановым – это местный профсоюзный босс – законопроекта, каковой законопроект преполагал обложить металлургические предприятия области пятипроцентным налогом с выручки на нужды шахтеров.

– Они что – депутаты областного собрания?

– И они депутаты, и я депутат, и мне кучу денег пришлось потратить на то, чтобы этот закон зарубили.

– А шахтеры как же?

– Вы знаете, Денис, я плачу налоги. Я плачу тридцать пять процентов от прибыли. Четыре процента выручки. Двадцать процентов НДС. У меня нет лишних денег, которые я мог бы взять и отдать шахтерам. А у правительства нет других денег, кроме тех, которые оно взяло у меня и всех остальных.

Пухлые щеки Извольского порозовели. Крупные пальцы сжались в кулак. Директор по прозвищу Сляб явно сел на своего любимого конька. Голос его креп и ширился, и даже испуганные телефоны в кабинете замолчали, слушая любимого начальника.

– Если я правильно помню, – насмешливо продолжал Извольский, – то предприятие – это такая штука, которая зарабатывает деньги. А здешние шахты – неприбыльны. Толстый пласт – три метра – прибылен, добыча открытым способом – прибыльна, коксующийся уголь – прибылен. А в Чернореченске уголь энергетический, пласт восемьдесят сантиметров, а добыча в шахте, в которую только спускаться надо три часа. Понимаете – кончилось время угля. Наступило время газа. Потому что газ – это такая штука, что взял, проткнул дырку в земле, вставил трубу – по трубе свистит. А уголь зубами грызть надо.

– Так что же – пусть люди подыхают?

– А вы знаете, лет этак пять тысяч назад люди делали орудия из кремня. А не из металла. Вы вот представьте себе какое-нибудь доисторическое племя, и вылезает один бородатый в шкурах против другого бородатого в шкурах, и говорит: «Вот Вася делает теперь орудия из бронзы, а я – из камня. И у меня работы по этому поводу нет. Пусть Вася возьмет половину своего заработка и отдает мне, в качестве компенсации». Если бы наши предки так рассуждали, где бы мы были сейчас? А все в том же каменном веке. Так почему мы ведем себя глупее дикарей? Почему мы спонсируем каменные орудия за счет железных? Сейчас, здесь, в области – дешевле обогревать дома газом, а не углем! А мы этот уголь еще куда-то везти хотим!

Что такое субсидии угольщикам? Это деньги, которые украли у тех, кто работает хорошо, и отдали тем, кто работает плохо. Сидит каждый угольный директор и думает: чем хуже я буду работать, тем больше мне дадут денег.

Кому это выгодно? Тому, кто распределяет деньги. И по какой-то причине половина этих денег по дороге пропадает. В результате я загибаюсь от налогов, шахтеры загибаются от бедности, а чиновники жиреют. Только попросишь сократить субсидии, сразу вой: вы бедных шахтеров ограбили! Вы их работы собираетесь лишить!

А у меня второй год лежит проект нового прокатного стана. И если бы десятую часть того, что я в налогах заплатил, мне бы оставили – я бы этот стан выстроил. И работало бы на нем три тысячи человек. Пожалуйста, все шахтеры, которым восемь месяцев не платят – приходите ко мне и работайте на новом стане. И получайте тысячу баксов в зубы. Нет, так не пойдет. Мы у тебя деньги на прокатный стан заберем, девять десятых сами сожрем, а десятую часть отдадим шахтерам. А потом шахтеры от голода устроят забастовку, твой завод не получит кокса, батареи накроются, и завод можно будет закрыть. Ни стана, ни завода, ни шахтеров. Вот логика! Вот полет мысли! Вот экономическая прозорливость!

Пронзительный писк телефона прервал поток директорского красноречия. Извольский схватил трубку.

– А? Да?

И, немного погодя:

– Нет, не могу! Занят! Пусть ждет в предбаннике!

Шваркнул трубку на стол и вдруг неожиданно вынул из стола красную пластиковую папку.

– Держите!

– Что это?

– Документы по программе «Лира».

Денис заинтересованно листал страницы. Папка была пухлой и толстой, и документы в ней, как с первого взгляда заметил Денис, были отборные, как зимняя клубника в дорогом супермаркете. Такие документы могли бы сделать карьеру любого следователя, – ежели ему будет приказано изобличить угольных воров.

– Да потом посмотрите, – нетерпеливо сказал Извольский. – А по поводу этого закона в помощь шахтерам, который предлагали мэр и Луханов. От этого закона мой завод бы подох, а шахтерам, будьте уверены, ни копейки бы ни перепало. Что в областной бюджет попало, то пропало. А отличительной чертой законопроекта было поступление денег даже не в бюджет, а во внебюджетный фонд, руководил которым, вы будете смеяться, все тот же господин Луханов. Защитник интересов рабочего класса. Кстати, сейчас вопрос о фонде снова всплыл.

Денис перелистнул очередной контракт, сколотый степлером, и с удивлением обнаружил, что не все в папке занимали документы. Внизу под бумагами лежал прозрачный пластиковый пакет, а в этом пакете лежали увесистые пачки долларов. Их было ровно десять штук, видимо, по десять тысяч каждая, и семь из них лежало внизу, а три выпирали сверху. Денис открыл рот и уставился на Извольского.

– Берите-берите, – сказал директор, – это все ваше.

Денис пожал плечами и выложил пластиковый пакет с долларами на стол Извольскому.

Извольский сглотнул и вдруг неожиданно сказал:

– Черяга. Денис. Мне откуда-то ваша фамилия знакома.

– У меня брата позавчера убили, – ответил Денис, – когда стреляли по пикету. Вадима.

Каменное лицо Извольского ничуть не изменилось.

– Приношу соболезнования, – сказал он, – только я этого не делал. Там, говорят, какие-то отморозки подъезжали на «Бехе»…

– «Бехе» или «Мерсе» с ахтарскими номерами, – подтвердил Денис, – почему бы вам не отдать приказ их отыскать?

– Отдать приказ? Я руковожу заводом, а не УВД.

– В самом деле? Но судя по рассказам о том, как гаишники перекрывают для вас трассу, вы руководите в городе очень многим. В том числе и УВД.

– Отдай папку, – сказал Извольский.

– Что?

– Папку с «Лирой» отдай, твою…! Я не затем за эти документы платил, чтобы копия лежала на столе чернореченских бандитов!

Кровь бросилась Черяге в лицо.

И неизвестно, что бы он ответил директору, если бы в этот момент дверь кабинета не распахнулась, и на пороге не показалось новое действующее лицо: крепкий парень лет тридцати с кошачьей походкой борца и крутыми, как круг пошехонского сыра, плечами.

– Ну че ты меня в предбаннике маринуешь? – сказал парень, – я тебе кто, мэр?

Извольский отчаянно взглянул на следователя и густо покраснел. Смотреть на краснеющего Извольского было так же удивительно, как смотреть на краснеющего гепарда.

– Всего хорошего, – сказал Черяга, вставая, – вы, Вячеслав Аркадьевич, кажется, сказали, что с урками не водитесь. Сей субъект, очевидно, является плодом моего собственного воображения. Имею честь оставить вас наедине с моей галлюцинацией.

И прежде, чем Извольский успел опомниться, вышел из кабинета, сжимая в руках красную папку.

* * *

Едва за следователем захлопнулась дверь, Извольский в бешенстве обернулся к новому посетителю и заорал:

– Я сказал – подождать в приемной? Если я говорю – ждать в приемной, ты будешь ждать в приемной! И мэр будет ждать в приемной! И представитель президента будет ждать в приемной – понял?

Водянистый взгляд новоприбывшего смерил директора с ног до головы.

– Понял, – сказал он, – а только вчера ко мне Кунак приходил. Предъяву делал.

– Какой такой Кунак?

– От Негатива. Зачем, спрашивает, Чижа завалили?

– Какого Чижа? – с досадой сказал Извольский.

– Вчера двоих загасили, забыл? Один шахтер, а другой Чиж – бригадир Кунака. Он пикетчикам рубон вез.

– А я тут при чем? Я тебя что, людей Негатива убивать просил?

– Да не кипишуй! Кто же знал, что он под хлеборезку сунется… В общем, недовольны ребята. На разбор зовут.

– Это твои проблемы.

– Что значит – мои? Мне, что ли, эта забастовка мешает?

– Слушай, Премьер! Ты мне обещал, что пикетчиков к завтрашнему утру не будет? Обещал? – спросил Извольский. – Где твои обещания – в заднице?

– Ну значит так, – усмехнулся Премьер, поднимаясь, – будет разбор, я скажу, что все в норме, перед Негативем извинюсь, а с Чижом косяк на тебе.

– Что значит – на мне? Его кто убил? Я?

– Заказывал – ты. Я тебя защищать не буду. Ты меня за лоха держишь. Сначала подписал на пикетчиков, а теперь – в кусты?

Лицо Извольского побледнело от ярости.

– Я ни в какие кусты не лезу, ясно? Ты мне обещал снять пикеты – ты их снимешь. А если ты меня сдашь своим коллегам по цеху, то мне Могутуев знаешь как давно предлагает холку тебе намять?

Могутуев был начальник городского УВД.

– И как же я пикеты сниму? – спросил Премьер.

– Это твои проблемы. Я тебя не спрашиваю, как мне сталь прокатывать?

Премьер пожал плечами и вышел из кабинета.

* * *

Спустя пять минут после ухода Премьера на столе Извольского замигала лампочка селектора, и тонкий голосок секретарши сказал:

– Вячеслав Аркадьевич! К вам Мисин!

Мисин был владельцем магазина компьютерной техники и школьным приятелем Извольского. Деньги на обзаведение он получил от карманного заводского банка.

– Я занят! – сказал Извольский, но в эту минуту дверь кабинета распахнулась, и Мисин показался на пороге. Был он растрепан и изумлен, и глаза его за черепаховыми очками готовы, казалось, были наполниться слезами.

– Ну что такое? – с досадой спросил гендиректор.

– Слава! Ко мне пришли ребята Премьера, сказали, что я им должен!

– Извини, Сашок, – сказал Извольский, – ты со своими долгами разбирайся сам.

– Да не в том смысле должен! Сказали, что мне надо им платить! Все на нашей улице платят – и мне положено!

Извольский мгновение помолчал.

– Слушай, а при чем тут я?

– Но я же… я же никогда не платил! Ты – моя крыша!

Лицо Извольского ничего не выражало.

– Ты что-то перепутал, – сказал он, – я директор завода, а не охранного предприятия.

Мисин несколько секунд молчал. Глаза его растерянно мигали.

– Значит, это правда? – спросил наконец Мисин.

– Что?

– Что ты нанял Премьера разогнать шахтеров? А за услугу отплатил нами… всеми нами…

Рука Извольского легла на перемигивающийся огоньками селектор.

– Ты сам уйдешь? – спросил директор, – или мне охранников позвать?

Мисин поднял глаза на школьного приятеля. Извольскому было нелегко выдержать этот взгляд. Но от выдержал.

– Зря ты это делаешь, Слава, – тихо сказал Мисин, – зря ты связываешься с братвой. Они тебя до костей сожрут. Они тебе еще Никишина не забыли.

Повернулся и вышел из кабинета.

* * *

Шикарный кабинет директора комбината находился в торце недлинного просторного коридора. Справа и слева шли кабинеты замов. У самого конца коридора табличка возвещала: «П.Е.Чаганин – председатель совета директоров».

Это был кабинет бывшего генерального директора комбината, ныне оставленного на заводе приживальщиком.

Черяга подумал и вошел внутрь.

В приемной Чаганина сидела такая же хорошенькая секретарша и мурлыкал такой же мощный компьютер. Разница была только в том, что в приемной Извольского стояла очередь, как за колбасой, а в приемной Чаганина не было ни одного человека. Секретарша, казалось, была настолько удивлена появлением Черяги, что выпустила из рук мышку, и из компьютера тут же донесся чей-то громогласный вопль.

– Ну вот, – с упреком сказала секретарша, глядя на нежданного посетителя, – опять меня убили.

– А можно поговорить с Петром Евграфовичем? – спросил Черяга, не представляясь.

– А его здесь нет. Он на Воронина.

– На Воронина – это другой офис?

– Да нет, дома он.

Черяга украдкой взглянул на часы: была половина двенадцатого.

– И сегодня он не появится?

– Да вряд ли, – пожала плечами секретарша, – или передать чего?

– Не надо. Я позже зайду, – промолвил Черяга и вышел из пустого предбанника, чем-то неловимо напоминавшего склеп.

Спустя двадцать минут темно-зеленый «Мерс» остановился у автобусной остановки на улице Воронина. Улица, на беду Черяги, оказалась длинной и застроенной сплошь девятиэтажками, и Черяга даже пожалел, что, не желая привлекать к себе внимание, не спросил адреса бывшего генерального.

На остановке двое мальцов в драных штанах пили из горлышка кока-колу, да толкся пожилой пенсионер с сеткой.

– Эй, ребята, – Черяга высунул голову из «Мерса», – а где здесь Чаганин живет?

Молодое поколение ничего про Чаганина не знало, а пенсионер тут же откликнулся:

– А прямо и в подворотню, сынок, сразу за магазином «Молоко». Он со мной в соседнем доме.

Черяга галантно предложил подвезти пенсионера, и тот опасливо взгромоздился в его автомобиль. В сетке жалобно звякнула бутылка кефира.

– Как жизнь, дел? – полюбопытстовал Черяга, – пенсию не задерживают?

– Да так, – сказал пенсионер, – которая российская, ту задерживают, а надбавку заводскую платят.

– А велика ли надбавка?

– Пятьсот рублей.

– А вы с завода?

– Да тут все с завода, милый.

– А что, Петр Евграфыч хороший директор был? – полюбопытствовал Черяга.

– О! Это не директор был, а золото! По всем цехам пройдет, у кого что и как расспросит! Вот, помню, в семьдесят четвертом году…

И старик пустился в рассказ о том, как в семьдесят четвертом году директор лично вручил его цеху переходящее красное знамя и как при этом билось сердце рабочих, исполненных чувства своего высокого предназначения.

– А новый – Извольский? – спросил Черяга, – вы его еще застали?

– А что новый! – с визгливой обидой сказал старик, – молодой еще. Глупый. Наглый. Тридцать четыре года мужику, а завод уже ему принадлежит. Почему ему, а не мне?

Черяга помолчал.

– А добавку к пенсии кто начал платить – Петр Евграфыч или Извольский? – спросил он.

– Да что добавка! На миллион украл, а на грош делится, – с обидой ответил старик.

Бывший директор Ахтарского металлургического комбината Петр Евграфович Чаганин жил на четвертом этаже обыкновенной заводской девятиэтажки, в подъезде с выкрученной лампочкой и за дверью, обитой видавшим виды дерматином.

Черяга долго и безуспешно давил на кнопку звонка. Если бы не телевизор, который громко орал за дверью, он бы решил, что в квартире никого нет. Наконец Денис, отчаявшись, забарабанил в дверь. Телевизор щелкнул и умолк, за дверью послышалось шарканье шлепанцев, и женский голос спросил:

– Вам кого?

Денис поднес к дверному глазку раскрытое удостоверение.

– Я бы хотел поговорить с Петром Евграфовичем.

Дверь распахнулась на ширину цепочки, из-за цепочки вылезла старческая рука, и зацапала удостоверение.

Через минуту цепочка была снята.

– Проходите, проходите, – сказала полная седая женщина в пестром бесформенном платье, обвязанном фартуком.

Тут же Денис был введен в уютную гостиную, обставленную в типичном стиле 70-х годов: польская хельга во всю стену, в хельге – горки хрусталя и посуды, покойные кресла и журнальный столик, на котором стояли конфеты, чай и коньяк.

В креслах сидели двое: высокий сухой старик в тренировочном костюме и шлепанцах, и другой, в чопорном черном костюме – явный гость.

– Присаживайтесь, Денис Федорович, – проговорил старик в шлепанцах, будем знакомы, я Петр Евграфович, а вот это Миша Селиверстов, зашел на чаек, между прочим – бывший первый секретарь горкома, прошу любить и жаловать. Так какими же судьбами московскую прокуратуру занесло в наш изъеденный смогом край?

– Забастовка, – объяснил Черяга, – разбираемся, куда деньги угольщиков делись.

– Ну, это вы у угольщиков и спрашивайте, – рассмеялся Чаганин.

– Вы слышали, что вчера обстреляли пикет, а потом чуть не убили чернореченского мэра?

– Там еще, кажется, профсоюз обстреляли?

– Мэр уверен, что это было сделано по приказу Извольского.

– А, вот откуда ноги растут! А что Слава?

– Утверждает, что чернореченский мэр воспользовался случаем, чтобы свести с ним счеты, а стреляли в мэра из-за его жадности.

Глаза Чаганина вдруг молодо взблеснули, и Черяга понял, что этого человека еще рано записывать в пассив.

– Так зачем же вы пожаловали ко мне, молодой человек?

– Спросить, кто говорит правду – мэр или Извольский.

– Да тут и спрашивать нечего, – заявил бывший секретарь горкома, – Сляб сам бандит! Он знаете, кого поставил мэром Ахтарска? Своего зама и поставил, фальсифицировал выборы и мне угрожал, чтобы я снял кандидатуру…

– Да будет! – досадливо отмахнулся бывший генеральный, – ты шесть процентов собрал, кому ты нужен был – угрожать?

И замолчал.

– Петр Евграфович, – осторожно сказал Черяга, – если Извольский стрелял в пикет, то он же ведь не сам это делал? Значит, у него должны быть прочные связи в этих кругах? Вот когда вас убрали с поста генерального – вам угрожали?

– Да ему… – вскинулся было опять бывший секретарь горкома.

– Помолчи!

В комнате наступила тишина. Было слышно, как за стенкой, на кухне играет радио и скворчит поспевающая к ужину картошка. Чаганин мелкими стариковскими глоточками пил чай.

– Нет, мне не угрожали, – сказал Чаганин, – то есть звонки и все прочее было, но, по правде говоря, я сам парочку таких звонков организовал – Извольскому. Слава человек чистый, без криминала. Никто за ним никогда не стоял и с бандитами он связываться не хотел. И зачем ему, скажите на милость, бандиты, если все гаишники в городе ездят на машинах, подаренных комбинатом и прокуратуру за счет АМК отремонтировали?

Чаганин помолчал и снова отхлебнул чаю.

– Вы про историю с Никишиным слыхали? – спросил он.

– Это которого братки губернатором хотели сделать?

– Ну да. Ведь это Слава его вылил в канализацию. Очень качественно и навсегда. Согласитесь, после этого ему с братками как-то не с руки было дружить, а?

Черяга промолчал.

– Есть у нас один человек по кличке Премьер, – сказал бывший директор, – негласный хозяин группы фирм «Доверие». Комбинату он несколько раз помогал, когда надо было выбивать долги за тридевять земель. Еще при мне помогал. Когда меня с комбината попросили, Премьер мне предлагал помощь. Мол, давай возьмем Сляба, посадим на цепь и будет держать до тех пор, пока он не подпишет бумажку о том, что половину этой своей фирмочки он продал. Только вот такой интересный момент – продать эту долю Извольский должен был не мне, а Премьеру.

– То есть Премьер хотел воспользоваться раздором на комбинате, чтобы заполучить его для себя? – уточнил Черяга.

– Ну, для себя или для братвы, я не разбирался, – сказал бывший генеральный, – а только Премьер уже тогда был человек серьезный и отомстить я Славе мог по полной программе. Но вы знаете, я старый человек, и я, наверное, воспитан в дурных социалистических принципах и прочей отжившей дряни – но мне как-то жутко показалось, что пятый по величине в мире металлургический комбинат будет работать на общак. В общем, я отказался.

– А Извольский? Он об этом знает?

– Я ему об этом рассказал.

– И какие у него были после этого отношения с Премьером?

– Нормальные. Премьер ему поклялся, что ничего такого не было, и что это я придумал для того, чтобы разжалобить Славу. Мол, мне от его жалости лишняя копейка перепадет.

– И Извольский ему поверил?

– Поверил не поверил, а деньги на милицию стал давать. Он, Премьер, и потом на Славу работал, но дальше приемной Слава его не пускал. Так, заместо собачки держал: туфли там принести или долг просроченный выбить. И если бы Премьер захотел что-нибудь учудить, – то вот он городской прокурор и прочие выкормыши, которые у завода клянчут подачки, и пришлось бы Премьеру лицезреть небо в квадратик.

– А почему вы в прошедшем времени говорите?

– А потому что вхожу я три дня назад в кабинет Славы, и сидит там Премьер и ноги на столе держит. И я спрашиваю: «В чем дело?», и Слава мне рассказывает длинную историю о том, как на Октябрьской железной дороге местное начальство арестовало вагон с оцинкованным рулоном за неуплату долга дороге, и как Премьер будет с этим разбираться.

– И?

– Он меня совсем уже за дурака держит, – с обидой сказал бывший генеральный, – было это дело с Октябрьской дорогой и разобрались с ним за неделю до этого. По телефону и вполне культурно, Славик даже матюгнулся не больше пяти раз.

– И о чем же говорили Извольский с Премьером, если не о дороге и не о стали?

Старый гендиректор развел руками.

– Делайте выводы сами, – сказал он.

– Премьеру – лет тридцать, волосы цвета соломы, походка борца и кожа плохо загорает?

Гендиректор кивнул.

– Я не специалист в металлургии. Это правда, что если вам не привезут кокс, то завод можно будет закрыть?

– Да. Коксовая батарея – это непрерывное производство. Если кокс не вынуть вовремя из печи, получится «козел». После этого всю печку можно выбрасывать.

– Хорошо. А разве Извольский не может обратиться к губернатору? Разве без завода бюджет области выживет?

– У нас шахтерская область. У губернатора избиратели шахтеры и он не допустит, чтобы с их головы упал хоть волос.

– Если Извольский поручил Премьеру разогнать пикетчиков, то Премьер с этого что-нибудь получит? Например, власть его на заводе возрастет?

Бывший гендиректор задумался.

– Вряд ли, – наконец сказал он. – Ну, подстрелили парочку шахтеров, – это что, по нынешним временам большая услуга? Слава никогда ни с кем властью не делился и начинать не намерен.

– Петя, – подал голос сбоку бывший первый секретарь обкома, – если человек так интересуется Премьером, может, ты позвонишь Володьке?

Черяга вопросительно взглянул на бывшего генерального.

– Володя Калягин, бывший зам начальника городского угрозыска, – пояснил Чаганин, – не вся, знаете ли, ментовка была должна исключительно Извольскому. – Если хотите, позвоню.

Черяга, разумеется, хотел, и через пять минут было условлено: они встречаются в пол-третьего, на центральной площади у памятника Маяковскому; Черяга, взглянув на часы, обнаружил, что ему пора уходить. Тем более, что о географии Ахтарска он имел весьма смутное представление.

Чаганин вышел проводить его в прихожую. У него были неверные старческие шажки, и Черяга вдруг заметил, что руки старого гендиректора слегка дрожат.

– А кстати, – внезапно спросил Чаганин, – у вас нет брата?

Черяга замер.

– Я видел молодого человека, похожего на вас, в приемной Извольского. У меня, знаете ли, хороший глаз – на заводе десять тысяч рабочих и я почти всех помнил в лицо.

Черяга вытащил из бумажника фотографию Вадима.

– Он?

– Да. Только он был в черной куртке и волосы не такие длинные. Я, признаться, принял его за одну из шестерок Премьера. Он ваш брат?

– Его застрелили позавчера, – ответил Черяга. – Мы не виделись десять лет.

Петр Евграфович задумчиво сощурился.

– Ах вот оно что… – пробормотал он.

– А какое у Вадима было дело к Извольскому?

– Вот уж, поверьте, не знаю. Я захожу в приемную – сидит бритая бошка в кожаной куртке. Просто запомнилось. Может, он и не был у Извольского. Может, он охранял кого-то, кто к Извольскому явился. Хотя… так по виду он не бычок был. Глаза у него были поумнее, чем у простого колотушки.

* * *

Жизнь на центральной улице Ахтарска била ключом. Памятник на площади был окружен плотными рядами лотков, и веселые толстые бабы торговали с лотков мороженым, пончиками и корейской капустой.

Чуть поодаль начинался базар. Стены рынка были увешаны дешевыми бельгийскими коврами, и от этого рынок напоминал средневековый замок, прихорошившийся к приезду императора. Перед рынком на десятки метров тянулись столы и диваны, аккуратно задернутые целлофаном. Целлофан блестел на солнце, и гортанные худые азербайджанцы прохаживались вокруг диванов и зазывали покупателей, и веселые трамваи, дзынькающие вдоль площади были с ног до головы расписаны рекламой «Стиморола» и группы фирм «Доверие».

Двадцатиметровый Маяковский, певец города-сада, стоял посередине площади, и воздетая его рука указывала путь торговкам и хачикам. Выглядел Владимир Владимирович несколько удивленно.

Денис включил радио.

Российские акции в очередной раз подешевели на пятнадцать процентов. В газете «Лос-анджелес таймс» была напечатана статья, объясняющая выгоды девальвации российского рубля. Вчера неизвестными хулиганами был избит мэр города Чернореченска Геннадий Курочкин. Мэр города известен своими симпатиями к шахтерским забастовкам и категорическим отказом применять силу против пикетчиков, требующих у правительства честной выплаты заработанных им денег. В конце недели ожидается прибытие в город Чернореченск вице-премьера Ивана Володарчука.

Кто-то постучал по приспущенному стеклу «Мерса». Черяга оглянулся и увидел человека лет сорока, с жилистыми волосатыми запястьями, выпирающими из летней рубашки, и бледным, слегка испитым лицом. Для бывшего мента Калягин выглядел очень неплохо: свободные брюки-слаксы, короткая стрижка и кожаная куртка явно не турецкого извода. Из кармашка куртки торчало ушко мобильного телефона.

– Ты Черяга? – спросил человек.

Денис кивнул.

– Я Калягин.

Бывший мент легко запрыгнул во внедорожник.

– Ишь ты! – не удержался он от добродушного вздоха, проводя заскорузлым пальцем по безукоризненно ограненному металлу, – почти как у Извольского!

– Почти? – удивился Черяга, – почему почти? У него тоже «Мерс».

– У него не «Мерс», а «Брабус», – наставительно заметил Калягин.

– Что?

– Фирма такая немецкая. Берет «Мерсы»-внедорожники, раздевает их, форсирует двигатель, ставит салон со всякими наворотами, работает только по индивидуальному заказу. Ты если присмотришься к его тачке, то увидишь: у нее сзади звезда, а вместо «Мерседес» написано «Брабус».

– И сколько же такая тачка стоит?

– Поллимона. Не меньше. В зависимости от наворотов.

– И какие же у Извольского навороты?

Калягин оскалил белые зубы.

– Ты его тачку видел? Приглядись. У всех «брабусов» низкая подвеска. Предполагается, что если человек машину за поллимона покупает, то по оврагам он ездить не будет. А у Сляба «Брабус» как на ходулях. Я видел, как он на нем через трамвайные пути сигал. Опять же – анатомические кресла, кондиционер какой-то особый, спутниковая система ориентирования…

– А разве она не запрещена в России? – удивился Черяга и тут же сам понял, что сморозил глупость.

– Ладно, черт с ним, с «Брабусом», – махнул рукой Калягин, – ты же меня не о тачке Извольского позвал спрашивать?

– Кто такой Премьер? Спортсмен? Вор?

– Спортсмен. Но воров уважает. У нас тут раньше Кича был, цеховиков тряс еще при советской власти. Как начался весь этот бардак, народились спортсмены, пошли разборы, Кичу какие-то отморозки застрелили. А Премьер стал на место Кичи. Он тут порядок наводил.

– И как?

– Круто. Подъезжает отморозок к кафе, по нему из автомата, половина в отморозка, а другая – в девочку в соседнем киоске. Мину в подъезде к батарее привязал, знаешь, прямо как в анекдоте: «Вот вам сто штук, вы должны убрать человека, который проживает в доме номер пять в подъезде…» «Спасибо, подъезд можно не называть». Батарея в клочья, человека посекло как в мясорубке, и еще двоим попало.

– А как он на заводе оказался?

– В девяносто третьем бардак был на комбинате – не приведи господи. Сейчас Сляб сидит и ворует, так он централизованно ворует и с умом. А четыре года назад тащил каждый начальник цеха. Петр Евграфыч – золотой души человек, а со всеми ними справиться он не мог. А как ты понимаешь, если каждый начальник цеха обносит завод через маленькую фирмочку, то эту фирмочку бандиты непременно захавают.

– И как же Извольский все это ликвидировал?

– Да не без нашей помощи, – угрюмо промолвил Калягин.

– Что-то ты этим не горд.

– А чего горд? Я тогда замначальника угро был. Вызывает меня к себе Сляб и говорит: поставь Премьера раком. Я как нельзя рад: в тот же вечер налетели на их хату, всех на пол положили, оружия изъяли, что твой Монблан. Проходит две недели – Сляб с Премьером помирились, а вечером меня цап двое и привозят к Премьеру в офис фирмы «Доверие». Тот самый, где мы только что интерьер описывали. «Ну что, – говорит Премьер, – довякался? Ща мы тебе яйца пообрываем». Яиц не пообрывали, а ночь в подвале продержали и хлебало начистили. Наутро выпустили, я бегом в угро, зубы на ходу выплевываю, а в угро приказ: за превышение полномочий слить в опера.

Калягин хмыкнул:

– Ну, по правде говоря, надавали мы им по шеям вполне зубодробительно – так ведь бандиты же! Плюнул я и ушел в охранный бизнес.

– И как бизнес?

– Да ничего. Не всем же городом Премьер владеет. У Сляба негласная такая политика – разделяй и властвуй. Видел на трамвае надпись – «Федерация дзюдо города Ахтарска»? Это мы будем.

Черяга видел на трамваях только рекламу группы фирм «Доверие». Наверное, это у местных крутых была такая мода – украшать надписями трамваи. Дворяне со шпагами украшали гербами собственные кареты, а братки и социально близкие им элементы – общественные трамваи. Областная, так сказать, мода.

– А Негатив что за человек? Чернореченский? – спросил Черяга.

– О, этот будет штука посильнее «Фауста» Гёте. Не чета Премьеру. Мамонт. А Премьер – так, щеночек.

– А отчего такая разница?

Калягин развел руками.

– Марксизм в школе проходил? Про базис и надстройку?

– Ну, проходил.

– Ну вот. Производство у нас базис, а бандиты, в качестве правящего класса, у нас надстройка. Ахтарский металлургический у нас гигант. Семнадцать тысяч тонн в день. Двести миллионов чистой прибыли в год. И так как деньги эти, понятное дело, запрятаны так, что налогов с них не платится, то употребляет их Извольский на всякие другие более полезные мероприятия.

– Покупку компромата… – сквозь зубы усмехнулся Черяга.

– Ну, компромат это семечки, от него баланс не похудеет. Я так понимаю, что основные статьи, – это финансирование губернаторских выборов. Или дополнительные гарантии рабочим.

– Или финансирование милиции…

– Вот тут ты зришь в корень. Оно посмотри как получается? Милиция у нас подчиняется центру? Центру. И деньги на ее содержание должен давать федеральный центр. И вот сидит князь Извольский и думает: на хрена это я буду платить центру налоги, чтобы он на мои деньги платил милиции, которая о меня же будет лязгать зубами? Лучше я буду давать милиции деньги напрямую. От оно так и происходит. Денег Извольский в бюджет не платит, а платит во внебюджетный фонд содействия ахтарской ментовке. Ты там был?

– Нет.

– Зайди. Замечательное зрелище! Полы паркетные, потолки подвесные, «обезьянник», правда, весь заблеван, но это уж таково свойство «обезьянника», что быть ему заблеваным от сотворения мира и до страшного суда.

– Так возвращаясь к базису и надстройке, – терпеливо сказал Черяга.

– А! У Извольского деньги есть. Он их зарабатывает. Он все в этом городе оплачивает: начиная от мэра и кончая последним сержантиком из ментовки. Он всему хозяин. По всему по этому Премьер – это так, незначительная часть городского ланшафта. Так, страховочный тросик. Если у Извольского кто-то в Калининграде уведет прокат и не расплатится, местная ментовка по этому поводу будет вполне бесполезна. А Премьер по своим каналам наведет порядок.

– А в Чернореченске денег нет?

– В Чернореченске денег, которые заработали, нет. В Чернореченске есть только деньги, которые украли. Или выпросили. Или вынули из кармана рабочих. По той простой причине, что если работать с умом, то меткомбинат приносит прибыль. А угольная шахта в городе Чернореченске приносит только убытки, хоть ты пупок наизнанку выверни. И что из этого следует?

– Что у вас бандиты слуги, а в Чернореченске – хозяева.

– Именно так. Бандит на чем растет и множится? На тех деньгах, которые сперли. На незаконных деньгах. Помнишь, что я тебе сказал про маленькие фирмочки по экспорту? Когда у нас каждый начальник цеха продавал металл, у нас были сто фирмочек, и все эти фирмочки платили Премьеру. Потом стадия феодальной раздробленности кончилась, началась эпоха абсолютизма, и абсолютный монарх Извольский стал Премьеру не по зубам. А королевство чернореченское по-прежнему пребывает в состоянии феодальной раздробленности. Кто такой директор «Чернореченскугля» Никишин? Никто. Потому что у него ворует каждый начальник шахтоуправления, а то и каждый бригадир. А там, где воруют все, но по-мелкому, у стаи воров обязательно образуется вожак.

– А мне сказали, что Негатив сдал позиции. Банк отдал, с мэром поссорился.

Калягин почесал голову.

– Навряд ли. Я так соображаю, что Негатив понял, что для здоровья полезней стушеваться. Это, кстати, легко выяснить.

– Как?

– У них с предыдущим мэром заморочка была. Называлась – фонд содействия малому бизнесу. И отдельный был городской налог, который надо было в этот фонд платить, не то полпроцента, не то процент с выручки. И что характерно – везде налоги собирает налоговая инспекция, и никто их особенно горячо платить не торопится. А этот налог собирали мальчики Негатива. Прям так и ходили, с налоговиками под ручку. Добровольная группа содействия сбору налогов. Кто не спрятался, я не виноват!

– А дальше?

– А дальше налог шел в вышеозначенный фонд. А вышеозначенный фонд раздавал кредиты различным организациям. Характерной чертой кредитов было то, что ни один из них не было возвращен. Что не мешало фонду раздавать деньги дальше, в том числе и тем самым фирмам, которые уже пару-тройку раз кредит не вернули. Догадайся с трех раз, кому принадлежали фирмы?

– Негативу?

– Правильно! Чувствуешь могучую поступь прогресса и социальной эволюции? У вас там, в Москве, все по старинке, приходит «крыша», требует бабки. Так сказать, стадия собирательства и охоты. А у нас в области народ уже перешел к более высокоорганизованному подходу. На «крышу» с горя и ОМОН можно натравить. А какой ОМОН ты натравишь на налоговую инспекцию, собирающуся утвержденный и во всех отношениях законный налог?

– И этот налог – он сейчас действует?

Калягин развел руками.

– Извини, не следил. Вернешься в Чернореченск, расспросишь. И сам понимаешь – если налог еще действует, то все рассказы насчет того, что Негатива пригасили – лапша на уши.

В кармашке Калягина коротко провякал телефон, и бывший мент, извинившись, взял трубку. Выслушал сказанное, коротко дакнул, потом взглянул на часы.

– Все, – сказал Калягин, – пора закругляться. Волка ноги кормят.

– Тебя не подвезти?

– Вон мои сидят, – ткнул пальцем куда-то вбок Калягин.

В зеркальце заднего вида Черяга углядел черную «Беху» с затенененными стеклами.

Калягин вышел из «Мерса», и тут же дверца БМВ предупредительно распахнулась, и рядом с ней словно из воздуха нарисовались два крепких мальчика.

Бывший мент обошел капот внедорожника и внезапно наклонился к Черягау.

– Последний вопрос на засыпку, – сказал Калягин, – ты как думаешь, если Извольский отдаст нашей ментовке серьезный приказ, – не просто указивку или там пожелание, а настоящий, зубодробительный – она его послушается или нет?

– Конечно, послушается.

– А вот и нет.

– Но ее же Извольский содержит, а не центр.

– Ага. Славик ей деньги дает. По его милости славный сын сопредельного тувинского народа Александр Могутуев сидит в шикарном кабинете и ездит на «Мазде». И Могутуев всегда готов услужить директору в пределах города. Но вот снимает и назначает начальников по-прежнему нищий центр. Или, в некоторых случаях, нищая область. И поэтому, если Слава Извольский захочет от ментовки одно, а наш свет-губернатор захочет другое, то я, как бывший мент, тебе ручаюсь, – ментовка послушается не богатого директора, а нищего губернатора. Чао! Номер мой знаешь – если что надо, звони прямо на трубку.

Спустя мгновение «БМВ-семерка» сорвалась с места.

Черяга еще некоторое время сидел в машине, разглядывая каменного Маяковского посереди базара. Потом завел двигатель и медленно-медленно тронулся в путь за важным трамваем, украшенным надписью: «Федерация дзюдо города Ахтарска».

* * *

В Чернореченск Денис вернулся к пяти вечера. Город был тих и пустынен, и пожелтевшие липы тревожно шелестели вдоль улиц в ожидании дождя. На крыльце городского УВД докуривал сигарету замначальника – Петраков. От Петракова по-прежнему пахло водкой, но не смертельно.

– Привет, – сказал Денис, вылезая из машины.

– А, спаситель мэра от верной смерти! Как жизнь?

– Да какое от смерти, надавали бы ему по шее и все. Закурить найдется?

Петраков протянул ему пачку «Явы».

Некоторое время они курили молча, вдыхая свежеющий перед грозой воздух, а потом Черяга спросил:

– «Беху»-то не нашли, из которой пикет обругали?

– Нет.

– Слушай, быть такого не может. Я сегодня ездил в Ахтарск, так там на каждый километр по гаишнику в засаде. Чует мое сердце, что такая сердитая «Беха» без превышения скорости идти не могла, а потому недреманное око гаишника либо остановило ее, либо засекло.

– А черт его знает. Может, и засекли. Может, сейчас этот гаишник сидит на своей информации и думает, как бы ее поденежнее обернуть.

– Так вы ее хоть искали?

Петраков сплюнул.

– И без нее дел хватает. Вон, за шахтерами глаз да глаз. Недавно к ним бомж какой-то забрел, есть просил и власть ругал, а тут корреспондент, как на грех, этого бомжа снимать начал: мол, вот как плохо шахтеры зовут. А бомж, что характерно, хоть и голодный, но пьяный, и вши между пальцев ползают. Шахтеры как подхватились: «Провокация! Провокация!» В том смысле, что им этого бомжа нарочно подкинули, чтобы потом снять и показать – что за отребье шахтеры.

– И что с бомжом было?

– Да чуть насмерть не забили, хорошо, мы его оттащить успели. А то потом бы тоже провокация была: «Агенты спецслужб в наших рядах забили бомжа».

Тут где-то в глубине зазвонил телефон, и вскоре донесся звонкий голос дежурного:

– Вас, Иван Петрович! Головатый!

Петраков с Черягой вошли внутрь. Петраков немного поговорил по телефону в дежурке, бросил трубку и раздраженно сказал:

– Только этих мне еще не хватало!

– А что такое?

– Да банк! У них двести метров телефонного кабеля помылили, так мало того, что сами бегают как муравьи, еще и нас на уши поставили: проверить все точки, где цветные металлы берут.

– Проверили?

– Проверить-то проверили, но пока ничего не нашли. Тоже мне, нашли беду!

– А у них ничего, кроме кабеля, не поперли? – спросил Черяга.

– Совесть у них поперли вместе с кабелем.

– Я слышал, что у них с этим кабелем сигнализация отключилась. Может, они думают, что кабель украли для отвода глаз, а на самом деле хотели отключить сигнализацию?

– Если у них чего и украли, об этом они не говорили, – сказал Петраков.

В коридоре УВД пахло плохим табаком и свежим дезинфектантом, и по давно не беленому потолку ползла трещина.

– На дело брата можно посмотреть? – спросил Черяга.

– А?

– Ну, когда он ларек наехал, вы же дело завели.

– Тришкин! – закричал Петраков во весь голос. Из кабинета в конце коридора высунулась вихрастая голова.

– Ась, Петрович? – сказала голова.

– Тришкин, возьми человека и покажи ему дело Чижа. И вообще чего попросит, то и покажи. Он у нас теперь спаситель мэра. И это – сходи в киоск, пузырек возьми.

– Пьешь ты много, – сказал Черяга.

– Не т-твое дело, – ответил Петраков.

– А начальник твой не пьет.

– Начальник у меня сволочь с толстой шкурой, – отозвался мент, – потому и не пьет.

– А ты?

– А я сволочь с т-тонкой шкурой, – пробормотал Петраков.

Бутылку из близлежащего киоска доставил не Тришкин, а сам хозяин киоска, причем в четырех экземплярах. Разумеется, забесплатно.

* * *

Дело Черяги Вадима Федоровича, 1977 года рождения, открывалось заявлением, написанным мелким женским почерком на вырванном из тетрадки листке.

В заявлении рассказывалось, что трое молодых людей, неизвестных автору, вломились к ней в палатку и, учинив там разгром, требовали денег. Сумма получалась для провинциальной торговки нехилая – двадцать тонн баксов. Когда же денег не было получено, у заявительницы Кирохиной пропала маленькая дочка, а троица громил позвонила ей еще раз и предупредила, что если через два дня вся сумма целиком не будет выплачена, то и дочку она получит по частям.

Заявительница Кирохина всплакнула и поехала в областной центр искать управу на крокодилов; управа нашлась в лице РУБОПа. РУБОП выдал ей деньги, на котором ультрафиолетом было начертано: «вымогатели», и, когда добрый молодец Вадим Черяга явился в магазинчик за деньгами, РУБОП положил его на пол с причитающейся случаю бранью, автоматами и пинками по почкам. После чего Вадим Черяга по кличке Чиж немедленно раскололся на предмет местонахождения девочки и остальных двух злоумышенников; злоумышенников повязали, девочку, целую и невредимую, вернули рыдающей от счастья родительнице. Все трое оглоедов оказались охранниками «Чернореченсксоцбанка».

Засим взятые с поличным оглоеды начали давать показания. Вадим Черяга показал, что двадцать тысяч – это кредит, который заявительница должна «Чернореченсксоцбанку», и что эти деньги велел им собрать начальник отдела безопасности г-н Головатый, и что когда он сказали Головатому, что бабок нема, тот отозвался: «Нема, так с вас взыщем».

РУБОП нанес визит господину Головатому, начальнику службы безопасности банка, и председателю правления Лагину. Лагин и Головатый в один голос сказали, что никакого такого кредита не выдавали и никаких таких слов тем более не произносили. Господин Головатый тут же предъявил рубоповцамприказ об увольнении трех сотрудников: Черяги Вадима, Черяковского Николая и Ряшкина Антона, и мечтательно сказал: «Ах, если бы эта сволочь попалась мне в руки…» Областной газете, которая со слов рубоповцев облаяла «Чернореченсксоцбанк», этакими методами добивающийся погашения ссуд, пригрозили иском, и газета взяла свои слова обратно и разразилась полутораполосной статьей во славу «Чернореченсксоцбанка».

Черяковский Николай и Ряшкин Антон заявили, что ничего такого о ссуде не слыхали, и что все их действия были чистой воды самодеятельностью; Вадим Черяга взял свои показания обратно.

Всем троим светила зона за бандитизм и вымогательство, но тут с делом начали происходить вовсе уж загадочные вещи. Дело передали из области в городской УВД; злоумышленники две недели сидели без допросов в городском СИЗО, а потом начали показывать нечто уж совсем научно-фантастическое: насчет, мол, того, что никакого вымогательства не было, а была любовная связь между г-ном Черягой и заявительницей, каковая заявительница после очередной ссоры и устроила любовнику подлянку в виде засады РУБОПа. Деньги-де у нее никто не вымогал, а она сама вызвалась дать их Вадиму в качестве ссуды. Что же девочки, – то девочку, видите ли, друзья Вадима отвезли отдохнуть на дачу. Заботливые такие друзья попались.

Вадима с дружками выпустили через месяц после задержания. Безо всякой статьи.

Денис переписал адреса обоих вадимовых подельников, вернул дело дежурному и покинул здание УВД.

* * *

Спустя час Денис остановил машину у Балаковского рынка.

Рынок в этом месте существовал еще со времен войны, и Денис помнил, как в детстве он с ребятами, раскрыв глаза, любовался залежами азербайджанских персиков и влажно-сверкающего чернослива. Уголь тогда еще не стал из черного золота черной дырой бюджета, шахтеры жили хорошо, а оборонщики еще лучше, и городской рынок был – полная чаша. Высшим шиком среди мальчишек считалось тогда свистнуть с лотка персик или гранат и сбежать под гортанные крики черноволосых продавцов.

Теперь разросшийся вдаль и вширь рынок выглядел как сад, пораженный паршой. Большинство киосков были закрыты. Под длинными деревянными козырьками маялись редкие «челноки» с китайскими кроссовками и продавцы видеокассет.

Возле входа на рынок сидела одинокая тетка с гладиолусами, и тут же располагался строительный вагончик, на котором ярко-красными буквами было написано: «Перекуси!»

Денис поднялся в вагончик.

Внутри вагончика было чисто и пустынно. За стойкой стояла толстая женщина лет сорока. Позади нее громоздилась батарея сомнительных бутылок, и над прилавком, уставленным булочками и салатами, висела клетка с огромным жовто-блакитным попугаем. Увидев посетителя, попугай встрепенулся и сказал:

– Прривет! Ррасполагайтесь. Есть боррщ, есть вторрое.

– И что же у тебя на второе? – спросил Денис.

– Сар-рдельки с гар-рниром, – сообщил попугай.

– Обалдеть, – сказал Денис, глядя на попугая, – ну давайте борщ и сардельку.

– Потррясающий боррщ! – сказал попугай.

– Борща нет, – сообщила девушка за стойкой, внося поправку в меню от попугая.

– Ну давайте второе, – сказал Денис.

– Не забудьте пр-ро десер-рт! – гордо сказал попугай.

– А почему борща нет? Съели?

– Да и не готовили, – с грустью сказала девушка.

– А что так?

– А кто есть-то будет? Шахтеры на рельсах сидят, зубы на полке держат. Вот как придут из Москвы деньги, сварим борщ.

– А у вас разве шахтеры обедают? – спросил Денис.

– Нет, челноки. А на что ларечник будет есть, если шахтер у него ничего не купил? А шахтеры сейчас все на Калиновской покупают. В счет долга по заработной плате.

– Это где в два раза дороже продают?

– Да кабы только дороже! – сказала девушка. – Им муку завезла, так мало того, что мука по четыре рубля, а на рынке по два – так еще и с жучками вся.

– А где мне Кирохину найти? – спросил Денис.

– А на что вам?

Денис, вместо ответа, взмахнул служебными корочками, предусмотрительно их не раскрывая. Ему как-то не очень хотелось, чтобы владелица вагончика увидела в удостоверении фамилию «Черяга».

– Да уехала она, четыре месяца как уехала. Вон ее ларек стоял, второй справа…

Девушка задумалась, а потом добавила:

– А может, и не уехала. Может, убили. Тут банковские эти ребятки ходили и хвастали, что вот мол Кирохина пропала и с вами то же будет. Только я все-таки думаю, что она уехала. Если б убили – труп бы оставили. Для образования общественности. Как ворону.

– Какую ворону? – не понял Черяга.

– Ну знаете, раньше если вороны клевали урожай, – крестьянин парочку убивал и обязательно в назидание другим оставлял.

– А что с ней все-таки произошло? – спросил Черяга.

– Да что? Проторговалась! Купила в Греции шуб, а тут бац – людям зарплаты не платят. Ну, они и перестали покупать. А шубы-то – не чулки, не во всякую погоду оденешь. Как зарплату выплатили, люди побежали на рынок, а на дворе уже апрель. Никому шубы не нужны. А тем временем кредит в банк надо возвращать. Она побежала по рынку, кто, мол, может денег в долг одолжить? А кто ж одолжит – весь рынок на мели сидит?

– Значит, она брала все-таки деньги у банка в кредит? Двадцать тысяч долларов? – уточнил Черяга.

– Какое двадцать! Десять тысяч, на месяц и по тридцать процентов! Весь рынок так берет.

– Не дорого?

– Зато «крыше» платить не надо. Это у нас все знают. Если сам торгуешь, придут ребята Негатива и задницу оторвут, а если деньги берешь в «Чернореченсксоцбанке», то эти тридцать процентов все налоги включают, и черные и белые: ни бандит к тебе не подойдет, ни санинспектор.

– Так чего же она жаловаться сунулась?

– Так она и не сунулась бы, если бы эти оглоеды девочку не увезли! Девочку вернули, она тут еще денька три продрожала и свалила в неизвестном направлении.

– А почему же банк не взял ответственность за себя? Так мол и так, ребята превысили полномочия, но дама задолжала нам двадцать тонн, вот и документ соответствующий.

– А кто их знает. Может, кто-то там ребят решил подсидеть. А я так думаю, что им очень эти кредитные договоры светить не хотелось. Пошли бы вопросики, отчего человек под такие обалденные проценты денежку брал.

Черяга доел сардельку, оказавшуюся вполне съедобной, и выпил большой стакан нежно-сиреневого компота.

– А скажите, – спросил он, – у вас при прежнем мэре был налог в фонд малого предпринимательства. Он сохранился?

– Конечно. Это кто же налог-то уже введенный отменит?

– Спасибо за информацию, – сказал Черяга.

– Пр-росим заходить. Будем р-рады, – прокричал ему в спину попугай.