Читать книгу Под красной крышей - Юлия Лавряшина - Страница 22

Угольки разлеглись в мангале. Серый дымок платком вьется к небу.

– Витька, последний день мы школьники.

– Наконец-то.

Максим улыбается. Шуршат лениво шампуры. Мясо золотится и чернеет. Аромат разлетается по округе, забиваясь в замки гаражей. Рядом на возвышении проползает электричка, скребется, как кот, по рельсам.

Макс уже успел загореть. Наверное, потому что ходит без футболки. Жара кричит соловьями и стекает потом по желтому небу. Он поправляет бандану и чешет лоб.

Последний день… Смотрю на облака, похожие на оставленные совой перья. Скоро я буду смотреть на это же небо уже студентом. Все будет другим: другая компания, появятся экзамены и зачеты вместо контрольных, учителя сменяется преподами, мы будем батрачить на автоматы и есть очень мало и редко…

Я сижу на матрасе, который мы нашли у помойки, и раскладываю фотографии с новенького полароида. Подарок бати на последний звонок.

Я то и дело подбегаю к Максиму, толкаю его в бок и показываю снимки. Он хмыкает и комментирует. И я смеюсь еще громче. В конце концов, смех продлит мою глупую жизнь.

Подношу руку к небу. Сквозь пальцы сочится солнечный свет.

– Ты в мед пойдешь?

Максим кивает:

– А ты еще не надумал?

– Нет…

После этого прошла неделя. А потом еще одна. И еще…

И вот я в метро. Здесь, как всегда, дует холодом. Я впрыгиваю в поезд. Тут куча народу. Встаю ближе к двери напротив и берусь за поручень. Надеваю наушники. Вокруг столько разных людей, взгляд прыгает с одного лица на другое. У меня есть странная потребность с детства смотреть на кого-то. Помню, в лагере даже просил у своего соседа разрешения смотреть на него во время обеда. Тот смеялся, но против не был. Только краснел часто.

Действительно, смущает. Я понимаю. Но никак не могу заставить себя закрыть глаза и просто отвязаться уже от людей. Они все такие разные. Я чувствую в такие моменты, что снова на море у мамы, брожу по берегу и ищу самые интересные камни.

Справа напротив сидит парень с венком на голове. Странный венок. С рыжими цветами, похожими на капли. Он что-то читает, но глаза его слипаются, и вот он уже упорно мотает головой, но все-таки засыпает.

Поезд останавливается. И за его спиной огнем вспыхивает мозаичная вставка на колонне. Я машинально тянусь за полароидом. И в голове пульсирует: «Черт, он же дома».

Мы едем до конечной станции. Почти никого уже нет. Я сажусь рядом и всматриваюсь в его бледное скуластое лицо и горбатый нос. Если бы он был скульптурой, я бы, конечно, отнес его к себе домой.

Я отхожу и снимаю его на телефон. Выпрыгиваю из поезда, когда открываются двери. Чувствую себя преступником. Но мне впервые так приятно.

Когда моя стена превратилась в рой фотографий, я понял, что хочу и дальше воровать чьи-то взгляды, лица, привычки. Я часами мог сидеть на кровати и смотреть на снимки. Максим называл меня чокнутым, боясь, что я так перестану выходить из комнаты.

Но он был не прав. В какой-то момент мне переставало хватать этих фотографий, и я брал фотоаппарат и шел на улицу. Искать. Порой казалось, что я убиваю этих людей. Будто вырываю их душу и сплевываю потом на бумагу. Я начинал задыхаться, и меня успокаивала музыка.

Отец перестал ждать, что я поступлю куда-то, и принялся искать фотографов, которые взяли бы меня в ассистенты.

Я ничего не хотел. Как прежде. Я постоянно спал, смотрел на стену и кутался в одеяло. Отец вытаскивал меня на вечерние прогулки, кормил и звал смотреть фильмы. Я вглядывался в его лицо. Почему-то я не решался сфотографировать его. Думаю, мне не хотелось прощаться с ним. Не хотелось однажды пресытиться его снимком.

После того как я попытался повеситься, но рухнул с порванной веревкой, отец отправил меня лечиться. Я понимал, что так надо, но все равно не разговаривал с ним, когда он навещал меня.

Однажды я встретил Лану. Она кружилась по коридору, репетируя вальс. Я сидел, заряжал телефон и краем глаза смотрел на нее.

У нее была бритая голова, большие карие глаза и тонкие губы. Словом, она мне не понравилась.

Но мне надо было на кого-то смотреть. А в коридоре было пусто. Она вдруг остановилась. Взгляд у нее был такой, будто я поджег ее родителей у нее на глазах. Я вздрогнул и отвернулся.

– На себя бы посмотрел.

Я взял телефон и взглянул на себя. И что не так?

– А что так? – словно прочитав мои мысли, ответила она. – Посмотри, какой ты скучный.

Так и повелось. Она заглядывала ко мне в палату и придумывала все новые оскорбления. Бродила за мной по пятам и всегда смеялась, словно шуршала пакетом.

Это до того бесило меня, что однажды вечером я разбил зеркало и порезал себе лицо. Она сказала, что я стал чуть интереснее.

– Не бойся. Больно – это хорошо. Если бы ты ничего не чувствовал, было бы хуже.

Лана любила играть на пианино в комнате отдыха. Я всегда стоял в дверном проеме и слушал. У нее получалась целая история, из-за которой хотелось сбежать куда-нибудь в горы и поселиться в маленьком домике.

Когда она простудилась, я вдруг понял, как тяжело мне без музыки. Я ворочался и не мог себя занять. И я решил, что мог бы вспомнить свои навыки с музыкалки.

Клавиши были гладкими, как камни. Я проводил по ним, и вокруг меня плескалось море.

После этого Лана почему-то перестала меня донимать.