Читать книгу Ангел в темноте - Юлия Лешко - Страница 3

В нашей большой гримерке утром (а это настоящее раннее утро, «вторые петухи» – еще нет семи часов) всегда несколько нервно. Нет, разумеется, никто не психует, не швыряется друг в друга расческами или косметикой, и даже не повышает голоса. Во-первых, на это еще элементарно нет сил: сказывается хронический, тотальный недосып телевизионщиков вообще, ведущих утренних программ в частности, а во-вторых… Работаем вместе не первый день и уже научились не просто за дверями гримерки, а непосредственно за вертушкой телецентра оставлять свое временное или постоянное недовольство жизнью. И все-таки… Да, нервно.

Приходим на работу раньше положенного – все, не сговариваясь, чтобы исподволь подготовиться к утреннему эфиру. У меня он прямой, дублей не будет, поэтому нужно сделать все возможное, чтобы люди верили: мое утро по-настоящему доброе, и я от всей души хочу, чтобы оно стало таким у всех, кто на меня смотрит.

В зеркале, которое занимает противоположную стену, вижу Лену, молодую коллегу из АТН. Она ведет восьмичасовой новостной блок, отбивающий первый час моей работы в эфире. Лена задумчиво смотрит в окно, где с высоты одиннадцатого этажа видно только ясное небо и редкие облака, ждет, когда ею займется гример-парикмахер. Сегодня это Валя, опытный и надежный мастер: готовит грим, достает какие-то баночки и кисточки. Впрочем, хорошенькой и телегеничной Леночке еще не нужен ни особо опытный, ни надежный специалист по красоте. Чего не скажу, положа руку на сердце, о себе. Я старше Леночки на… Господи, примерно вдвое, что ли? Так, сегодня я об этом думать не буду. И завтра, впрочем, тоже. Вот не буду об этом думать, и все! С таких подсчетов начинается реальная старость. Вместо того чтобы считать разницу в возрасте и делать прикидки, гожусь я кому-либо в матери или нет, надо включать природное чувство юмора и профессиональный оптимизм.

Решено!

… Ну, да, да, я – чисто теоретически – гожусь Леночке в матери! Если бы моя первая любовь в восьмом классе не была бы безответной, если бы эта самая моя первая любовь, шалопай Андрюшка Бахрушин был отъявленный сердцеед или вообще негодяй, а я была бы просто безответственной девицей, а еще лучше, если бы родилась не в Советском Союзе, а на юге Индии, где замуж выходят в четырнадцать. Да, в общем тогда я могла бы стать матерью в пятнадцать лет и сейчас бы уже гордилась такой умницей и красавицей дочерью, как Леночка.

Я все-таки «подумала об этом» сегодня и сейчас, вопреки железному правилу незабвенной Скарлетт О'Хара. Налицо кризис среднего возраста.

Тушу смешок, украдкой смотрю на свою постоянную гримершу Наташу и вижу по ее спокойной, как у Будды, но не очень мотивированной улыбке, что она тоже еще не вошла в колею. «Жаворонков» среди нас нет, большинство присутствующих – «совы», причем «совы» трудовые. Я, к примеру, вчера домой вернулась около часу ночи: вела юбилейный корпоратив на одной крутой строительной фирме. Гонорары, в принципе, на дороге не валяются, а для представителей моей профессии, не умеющих производить ничего, кроме хорошего впечатления, художественный конферанс на юбилее – отличный способ подработать. В общем, наулыбалась и наумилялась на полгода вперед, представляя гостей, раздавая и принимая комплименты, дирижируя тостами, объявляя концертные номера приглашенных звезд и стихийные самодеятельные выступления сотрудников. Да… А Наталья учится заочно: когда ей, одинокой матери, контрольные писать, кроме как ночью?

Мы не просто связаны по работе, мы дружим с Наташей много лет. Я вообще все знаю о ее жизни, также, как она о моей. И моя «неувядающая» телевизионная красота – это, кстати, во многом ее личная заслуга. Примерно процентов на пятьдесят. Тут замаскировать, здесь подчеркнуть, обвести, нарастить… Глядишь – и глаза светлее, и улыбка нежнее, и цвет лица наводит на мысль о здоровом образе жизни. Еще тридцать процентов трудового вклада в мою внешность записываю на счет операторов: ребята стараются от души, ибо нас, женщин «за тридцать», надо снимать аккуратно, вдумчиво, порой изобретательно. Одним словом, с чувством… или сочувствием… Ой, что-то я и вправду сегодня никак не соберу себя по фрагментам!

Справедливости ради надо добавить, что еще двадцать процентов я ставлю в заслугу исключительно маме и папе. Моей красивой маме всегда говорили: «Катя, как Риточка на тебя похожа… Но ты все равно лучше». Мама действительно и внешне лучше меня, и вообще. А папа в молодости был как две капли воды похож на французского актера Жана Маре. Это сейчас уже не очень похож, да и Жана Маре теперь знают только киноведы. Воспоминания о родителях заставляют меня снова украдкой улыбнуться. Наташа замечает мою «необязательную» улыбку и тоже немного расслабляется, чего уж там…

Новый день вступает в права, скоро мы начнем шевелиться уже не по инерции, а вполне осмысленно и даже с некоторой грацией, нащупаем общий ритм и станем не самой тусклой частью этого постоянно меняющего картинку яркого калейдоскопа – телевидения.

Наташа распустила мне волосы по плечам и серьезно, почти грозно всматривается в мое отражение в зеркале. Потом начинает экспериментировать с прической. Со стороны может показаться, что она от нечего делать шалит: то сделает два девчачьих хвостика-белочки, то перекинет волосы вперед, как в страшненьком японском фильме «Звонок»… Говорит:

– Может, Кармен сегодня закрутим, а? Все наверх, гладко, колечки на виски? Ты как, в настроении?

Я смеюсь в ответ:

– Шутишь? Я сегодня не Кармен, я сегодня старуха Изергиль. Что-то меня невротическая бессонница замучила вконец. Устаю от перепадов: сначала перевозбуждение – потом бессонница. Засыпаю под утро. Кофе не помогает. Ну и глянь, результат на лице: «И я была девушкой юной, лет сто или двести назад…»

Наташа отмахивается:

– Ну вот, только самокритики нам с утра не хватало. Найдется, кому про тебя слово доброе сказать, я тебя уверяю… Сто раз тебе говорила и буду говорить: «Ты прекрасна, спору нет! Ты на свете всех милее…» А сейчас я еще сделаю, что «и румяней, и белее!»

Она убирает мои волосы под плотную повязку: с прической еще не определилась. И теперь решает, что делать с лицом. Ну, а выражение этого лица остается за мной…

Обожаю, когда она своей умелой рукой придает мне черты, «знакомые миллионам телезрителей». Мне иногда просто интересно: какой же я стану на этот раз? Я, конечно, никогда не говорила Наташе, что теледива в зеркале – это плод ее художественного воображения, талантливо воплощенный при помощи кистей и красок. И не скажу. Но я так думаю. Гляну порой на себя и прямо слышу голос экскурсовода «за кадром»: «Маргарита Дубровская. Портрет работы Натальи Петровой. Сангина, тушь». Или акварель – как когда…

Нет, ни румяней я быть не хочу, ни белее: от природы бледная. Вслух говорю:

– Нет, давай, может, тон смуглее положим, что ли? Бледная я какая-то…

Наташа кивает и выжимает на спонжик немного тональника цвета загара…

И тут дверь слегка приоткрывается, а окно у нас, по случаю неумолимо поднимающейся на улице жары, уже открыто. Поэтому в комнате тут же образуется небольшой сквознячок, и жалюзи на окнах начинают легонько хлопать и при этом звонко дребезжать. Передо мной на столике лежат странички сценария, и они вот-вот улетят в образовавшийся воздушный коридор. Улетят расписанные редакторами мои приветствия и паузы, улыбки, шутки и импровизации. Но я успеваю придавить их расческой.

Валя, уже наколдовавшая что-то на Леночкиной головке, не прерывая работы, кричит в сторону двери:

– Заходите или закройте дверь! Дует!

Дверь на мгновение закрывается, но теперь явственно слышится красивый, богато модулированный голос, произносящий какие-то приветствия, смеющийся и воркующий. Неповторимый голос. Всем известный голос. Низкий, властный, мягкий, берущий в плен. Это Алиса.

Алиса входит в гримерку, небрежно бросает шикарную сумку «Прада» на банкетку, а в воздухе тут же возникает и отменяет все остальные запахи волшебный аромат «Императрицы». Название ее любимого парфюма известно не всем, но роскошный, праздничный, какой-то торжествующий «букет» – это Алисина визитка. В Алису можно влюбиться только за этот теплый шлейф, летящий за нею вслед.

Да, наша «первая леди» телеэкрана элегантна, энергична, стремительна. Рядом с ней хочется стать лучше… самой себя, хотя бы. И поэтому так же энергично и стремительно навстречу ей встает из кресла доселе тихо читавшая Рубину гримерша Ирина Станиславовна.

Алиса привычно играет королеву, а то, как ведут себя окружающие, красавицу не заботит. Корона, как говорится, с нее никогда не упадет. Ни-ког-да.

Алиса подходит к своему привычному месту, садится в крутящееся кресло, поворачивается к присутствующим, говорит, улыбается… Все одновременно:

– Девочки, всем привет! Здравствуй, милая, – это уже непосредственно мне: – Ты уже слышала? Тебя выдвинули на «Золотую Телевышку»!

На появление, приветствие и выдачу «в эфир» сенсационной информации у нее ушло ровно тридцать секунд. Привычка: на телике время ценится не на вес золота, а куда дороже. Чувство времени у нас в крови! Еще полторы секунды Алиса смотрит в огромное зеркало – этого достаточно, чтобы понять, что большие голубые глаза сверкают, светлые волосы вьются, очаровательный носик вздернут, мимических морщин не видно.

И все это время я молчу, таращусь в зеркало прямо перед собой, не в силах отвести глаз от отражения ворвавшегося тайфуна с нежным женским именем. Если честно, я просто застигнута врасплох. И взволнована, и обрадована, конечно. Наконец, нахожу в себе силы и поворачиваюсь к Алисе:

– Правда? – не довольно глупо, а просто глупо спрашиваю я. Уж, наверное, правда, если Алиса говорит об этом при всех.

Алиса тоже поворачивается ко мне со своей дивной улыбкой и кивает. Мое замешательство очевидно. Черт, ну почему эту благую весть мне принесла именно она? Наши отношения друг к другу, к сожалению, весьма далеки от внешних проявлений симпатии и дружелюбия. Для этого есть миллион причин, и, если честно, ни одна из них не может быть объективно признана веской. Вот ведь парадокс! Но Алиса меня не любит. Я ее тоже.

Как будто подслушав наш с Наташей недавний разговор, Алиса кокетливо, ни к кому не обращаясь, произносит:

– Я прекрасна, спору нет!

Ирина Станиславовна, занявшая место за плечом Алисы, несколько раз нажимает педаль под креслом – поднимает ее повыше. Задумчиво трогает светлые пряди Алисиных волос острым концом металлической расчески… Пока она обдумывает прическу, суперзвезда поворачивает ко мне свое улыбающееся лицо:

– А что это ты замерла, милая? Так рада? Или, правда, первый раз слышишь? Ну не может быть, неужели я первая успела?

Алиса серебристо смеется, похоже, она получает от ситуации максимум удовольствия. Да, да, кое-кто уж мог бы мне сообщить это известие раньше. Однако вот… Алиса – первая всегда, первая во всем!

Ладно, не прыгать же мне до потолка от радости – Господи, наконец-то заметили, отметили, выдвинули! Лучше было бы сделать вид, что краем уха уже слышала об этом, намекали, мол, друзья и знакомые. Поэтому я, с загадочной улыбкой, спокойно и вежливо произношу:

– Спасибо за приятную новость, Алиса. Я действительно очень рада. И не знала ничего.

Алиса милостиво (ну как у нее это получается?) кивает: другого она и не ждала. Но вот удержаться от колкости никак не может – иначе, видимо, утро не состоится:

– Да не за что. Ты действительно заслужила… Я что-то забыла: сколько ты уже на телике трубишь – лет семнадцать?

Ага, а вот теперь: «Помяни, Господи, Давида царя и всю кротость его…»

– Пятнадцать.

Да, работаю я тут пятнадцать лет, а всего мне… Да, и не пятнадцать, и не восемнадцать, как хотелось бы. Что же это сегодня за утро такое тематическое?!

Алиса даже ручкой всплеснула, чем явно помешала Ирине Станиславовне в ее парикмахерских трудах:

– Ой, ну это вообще чудесно! Юбилей!.. Вот в честь юбилея и получишь. Бог даст…

Между двумя последними фразами – коротенькая пауза. Хорошо заметная только очень тренированному уху, моему то есть.

Мне удается непринужденно улыбнуться еще раз. Довольно лучезарно.

Пока беседуют «звезды», гримерши молчат. Но Наташа уже пару раз больно дернула меня за волосы. Это предупреждение, чтобы я не сорвалась на какую-нибудь дерзость. Не бойся, Наташка, не сорвусь. Плавали, знаем…

…Мы с Наташей дружим много лет, я крестная ее Павлика, и уж для нее-то не секрет, что искренности в Алисиных поздравлениях никакой. Ну не любит меня красавица Алиса, что тут поделаешь?

Сегодня я молодец: не поддалась на провокацию и не дала Алисе повод цапнуть меня побольнее – с годами все же приходит какой-то опыт! А раньше ей не раз удавалось довести меня до слез двумя-тремя «любезностями». Я, конечно, проливала их наедине с собой или в жилетку Наташке, но менее горькими от этого они не становились…

Почему наши отношения с примой сложились так странно? Хочется льстить себя надеждой, что блестящая, обаятельная, зрителями всех возрастов и, особенно, непосредственным начальством любимая Алиса видит во мне серьезную соперницу.

Объективно говоря, так оно и есть. Мы абсолютно не похожи внешне, но общего между нами так много, что это не может не бросаться в глаза. Только я моложе Алисы – вот и все.

Скажете: ну, неужели так вульгарно?

О, не судите строго и опрометчиво. Чтобы понять, почему так властно время именно над нами, «входящими в каждый дом» с экрана телевизора, нужно самому хоть раз попасть в объектив телекамеры. И обнаружить, что этот зоркий объектив максимально приближает и делает очевидным все, что вы считали незаметным, не бросающимся в глаза. Возраст, например. Лишний грим «по телевизору» выглядит разоблачительно и жалко, и ни талантом, ни личным обаянием не компенсировать нанесенный временем ущерб.

Да, возрастной ценз имеет место быть. И победительная молодость на телеэкране куда предпочтительнее очаровательной зрелости. Я, разумеется, о женщинах говорю, в первую очередь. К мужчинам иное отношение, да и критерии другие.

…Ах, нет, еще, еще вдохнуть этот разреженный, наэлектризованный воздух, оказаться под искусственным слепящим светом софитов, очутиться в этой ирреальной атмосфере. Улыбнуться всему миру сразу, понять каким-то… надцатым чувством, что тебе улыбнулись в ответ все или почти все, к кому ты обратила свой взгляд, устремленный в пространство. Почувствовать кожей, что это такое – эфир. Нет, недаром он называется этим пьянящим, наркотическим словом. Мы не можем без этого жить. Нам будет больно без него…

Я могу думать о чем угодно или не думать вовсе – там, в Зазеркалье, все идет своим чередом. И обе мы волшебно преображаемся: под умелыми руками из художественного хаоса возникают прически, накладывается (или проявляется сам собой?) макияж, начинают сиять глаза, глубже становится дыхание… И, наконец, мы обе исключительные красавицы: я – сероглазая брюнетка, смугло-румяная «фам фаталь», Алиса – ослепительная блондинка с голубыми глазами, «девушка моей мечты» всех времен и народов.

Мне приносят чашечку кофе, я даже ухитряюсь закурить сигарету.

И к Алисе подходит мальчик-ассистент, целует руку, что-то интимно наговаривает на ухо, подает какие-то бумаги, которые она жестом отсылает прочь.

Скоро эфир.

Кто-то включает телевизор, это – не Наш канал. На экране реклама: стайка молодых людей, юношей и девушек, привлекает внимание прохожих групповым прыжком в работающий фонтан. Ребята ныряют в водичку рыбкой, презрев возможную опасность сломать себе шеи, и через мгновение выпрыгивают наружу, подобно дрессированным дельфинам, преображенные, прозрачные как стекло, текучие и искрящиеся. Звучит музыкальная фраза, такая же прозрачная и освежающая. Очень красиво. И мне сразу хочется пить. Все поглядывают на экран, и некоторое время наблюдают за «ныряльщиками», а потом принимают прежнее положение.

А мой пульс уже отсчитывает минуты перед эфиром…

Да, банальная разница в возрасте и угроза «преемственности поколений» – это, пожалуй, самая приятная версия Алисиной антипатии. Но не исключено, что я просто вызываю у нее отрицательные эмоции самим фактом своего существования. Демонстрировать их открыто она не может себе позволить: это – на ее-то высокой позиции – просто непрофессионально. Да я вообще готова поспорить с кем угодно на миллион в любой валюте, что она никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не хамит. Мне было бы даже интересно посмотреть, как прекрасная Алиса орет на кого-то или, к примеру, непечатно ругается… Нереально. И неважно, что у нее творится внутри: гнев, досада, разочарование, обида! Внешних проявлений не будет. Как настоящую леди, ее ничего не может ни напугать, ни удивить, ни вывести из себя. Такого класса мне никогда не достичь. Впрочем, у меня и темперамент другой, и дипломатичности явно не хватает. Воспитание, конечно, попроще.

Ладно, что есть, то есть. Другой я уже не стану. Алиса, к сожалению, тоже…

Пора в студию. Я благодарю Наташу (словами – за прическу, рукой – за поддержку) и направляюсь к двери, когда Алиса, игнорируя заботливые руки Ирины Станиславовны, наносящей последний штрих, поворачивает ко мне свою красивую головку:

– Знаешь, кто еще заявлен в твоей номинации? Глеб Кораблев и Татьяна Корниенко.

Я замираю. Наступает минутная пауза, только говорит работающий телевизор. Кто-то из гримерш тихонько свистит. Я бы тоже присвистнула, да не умею. Потому что слова тут не особенно уместны: ах, и Глеб Кораблев тоже…

Все ясно. Она ведь могла бы сразу мне это сказать, но удовольствие нужно растянуть до максимума! Против лома нет приема, а Кораблев – это даже не лом, а градобойная машина. В смысле популярности и профессионализма. Таня Корниенко, ведущая ток-шоу для подростков, – славная девчонка, но никак не соперница, нет… А Глеб абсолютно объективно лишает нас обеих шансов на победу, по определению, так сказать.

Нужно что-то произнести. «Фраза на уход», как говорят в театре. И вот она найдена:

– Да ладно. Главное не победа!

Алиса одобряет кивком мои натужные «веселье и находчивость»:

– Конечно! – и улыбается. Дело в том, что у нее в активе две высшие профессиональные награды.

Мне хочется усилить произведенное обманчивое впечатление:

– Да, кстати, забыла спросить: а тебя в этом году номинировали?

– Ну что ты, не три же года подряд, – откровенно снисходительно произносит грандесса. – Я веду церемонию награждения.

В переводе это обозначает: «Я вне конкуренции». И это правда, черт возьми…