Читать книгу Звезды в моих руках - Юлия Лим - Страница 5

Выбрать подарок для человека, которого я лично не знаю, большая проблема. Приходится шерстить популярные интернет-магазины и надеяться, что заказ придет вовремя. Для подстраховки я покупаю браслет на красной нити с фигуркой дракона, тисненной позолотой. Снаружи фигура объемная, а внутри плоская, чтобы приятно лежала на коже. Продавец китайских сувениров говорит, что этот браслет принесет владельцу не только удачу, но и защиту. К нему мне дают красивую красную коробочку с блестками. Дома я упаковываю подарок. Надеюсь, Кристина не выкинет его. Будет обидно за дракона удачи.

Утро субботы начинается с возвращения отца. Они с мамой о чем-то громко спорят. Я просыпаюсь от их криков и прячу голову под подушку. Мне сегодня в школу, а они не дают выспаться. Вздыхаю, потому что голоса не смолкают, выбираюсь из кровати и ползу в ванную. Лучше умыться сейчас, пока есть время.

– Ты меня ни во что не ставишь, Лида! – возмущается папа. Он говорит так громко и яростно, что я слышу его даже с включенной водой. – Кто я для тебя? Просто какой-то левый мужик?

– Ты меня уже достал, Саша. Я сыта по горло твоими придирками. Мы оба пашем, как кони, почему ты вечно меня подозреваешь во всяком дерьме?

Если мама говорит «дерьмо», значит, ссора будет длиться как минимум час. Родители всегда устраивают разборки на кухне. Путь к холодильнику перекрыт, я не сунусь к нему, даже если желудок проест в себе дырку. Лучше слушать вопли через стену, чем стать третьей лишней. Родители ссорятся редко, но метко. Каждый раз, когда я оказываюсь у них под рукой, они начинают попрекать друг друга моими неудачами. Говорят о моей внешности, об отсутствующих друзьях и всем том, что задевает и терзает душу. В такие моменты я не узнаю родителей. Это не они, это какие-то чужие люди, которых в нашей семье быть не должно.

Я забираюсь в кровать и сгибаю ноги в коленях. Подключаю наушники к смартфону и выбираю музыку в плейлисте. Конфликты рано или поздно утихают, главное уметь ждать. Так я и сижу, пока не раздается звонок в дверь. Интересно, кто может прийти в такую рань, да еще и в субботу? Слезаю с кровати, натягиваю спортивные штаны и приоткрываю дверь.

Родители стоят рядом, лица напряженные. У мамы вместо губ тонкая линия, кулаки сжаты. У папы хмурые брови, отсутствующий взгляд. На пороге стоит бабушка, папина мама. Раз в год она приносит гостинцы: варенье, соленья, все то, что она делает в избытке, а потом не знает, куда деть.

– Ну, чего застыли с такими мордами? – говорит бабушка, впихивая папе в руки сумки. – Иди разгрузи, мне с Лидой поговорить надо, – она присаживается на скамейку в прихожей и снимает туфли с тонкими шнурками-завязками. Они, скорее, для декора, потому что сбоку на обуви короткая молния. Бабушка поднимает взгляд на маму, замечает меня в дверном проеме: – Чего не здороваешься? Ну-ка вылезай оттуда, – и машет мне рукой.

Я выхожу, обнимаю ее. Вдыхаю запах шали и трав, смешанных с мазями и кремами.

– Пойдемте в чью-нибудь комнату, Саше этого слышать не надо, – бабушка поднимается, опираясь на мое плечо, и ковыляет ко мне.

Мы с мамой идем следом, переглядываясь. Бабушка усаживается на стул и поворачивается к нам. Он на колесиках и легко может перемещаться по всей комнате.

– Ну, Лида, рассказывай. Что за дела у вас тут происходят, и почему Саша опять у меня ночует?

Мамино лицо становится непроницаемым. Будто ей плевать на папу. Иногда она так смотрит и на меня, но только тогда, когда я сильно провинюсь. Я беру маму за руку и потягиваю к кровати, но она не двигается. Спина прямая, подбородок чуть вздернут.

– Наша семейная жизнь вас не касается, Антонина Ульяновна, – говорит мама.

– Всё меня касается, не выдумывай, – отмахивается бабушка. – Мне, знаешь ли, на старости лет хочется пожить одной, а не стирать белье взрослого сына. Я уже стара для такого.

Я сажусь на кровать. Уйти незаметно не выйдет, а в кухне папа, и с ним наедине я пока оставаться не хочу. Придется ждать, пока разговор закончится.

– Некоторые почему-то считают, что могут выгонять мужей из дома, – продолжает бабушка. – Ты мне, Лидка, особо никогда не нравилась, я тебе сразу об этом сказала, еще до свадьбы. Но теперь твое незрелое поведение портит мою размеренную жизнь. Так что давай разбирайся со своими проблемами, к мозгоправу там сходи, и чтобы больше Саша у меня на ночевку не оставался. Поняла?

Челюсть мамы подается вперед. Она сдерживается изо всех сил, хотя ее кулаки трясутся. Я впервые вижу маму такой, и ничего не могу с этим поделать.

– А ты тоже хороша, – бабушка поворачивается ко мне. Колесики скрипят по полу. – Отца дома несколько дней нет, а ты даже ему не звонишь и в гости ко мне не приходишь. Тоже мне, дочь! Безответственная дрянь.

– Антонина Ульяновна, если вы продолжите оскорблять нас, я выгоню из дома и вас, и вашего драгоценного сыночка!

– Да как ты смеешь! – бабушка встает с кресла и трясет кулаком перед лицом мамы. Она ниже мамы на две головы, поэтому ее гнев выглядит смешным и карикатурным. – Ты хоть один пример приведи, что Сашка мой себя как-то не так ведет.

– Он бьет Алю, – говорит мама. В ее глазах читается торжество победы. Мне становится неприятно. Опять мной пользуются, как козырем, в ссоре. Противно и грязно.

– И что? Бьет, значит любит! Не слышала о таком?

– Нормальные люди своих детей не бьют. На меня-то он руку поднять боится.

Бабушка с прищуром всматривается в мамино лицо. Пауза затягивается, мне становится жарко от накала страстей. Вдруг она поворачивается ко мне и говорит:

– Я, конечно, держала это в себе, сколько могла, но, пожалуй, лучшего момента не найти…

– Антонина Ульяновна, я вас предупреждаю!

– Твоя мать тебя нагуляла и не признается в этом. А Саша мой, бедный агнец, вынужден терпеть ее, корову, и тебя, чужое семя. Тьфу на вас, – бабушка сплевывает на пол и в комнате повисает тишина.

Кровь приливает к лицу, слезы брызжут из глаз. Эмоции перекрывают разум. Дышать тяжело. Я закрываю лицо руками и реву, а мама подбегает ко мне и, поглаживая, шепчет:

– Не слушай старуху, она выжила из ума!

– Впредь будешь думать перед тем, как зубы на меня скалить, – бросает бабушка напоследок, и выходит из комнаты.

* * *

– Она не в себе. Болтает всякое, чтобы меня позлить. Ты ни в чем не виновата, доченька, – говорит мама. – У Антонины Ульяновны на меня зуб. Ты же слышала, как она сама в этом призналась.

Я киваю, растирая слезы. Папы не было два дня, нужно выйти и посмотреть ему в глаза. Так обычно говорят про страхи, да? Нужно взглянуть им в лицо, чтобы победить?

– Он ведь не откажется от меня просто потому, что думает, что я не его ребенок? – спрашиваю я неуверенно.

– Если он и вправду так думает, значит, я больше не буду жить с ним в одной квартире, – резко отвечает мама. – Ненавижу тех, кто не доверяет без повода.

У меня урчит живот. Прикусываю губу, виновато гляжу на маму. В ее взгляде словно что-то проясняется. Она всплескивает руками.

– Совсем забыла тебя покормить. В задницу эти ссоры. Давай поднимайся и пошли. Плевать, что они там думают, главное, чтобы ты поела.

За столом я не могу заставить себя поднять взгляд на папу. Почему-то кажется, что это моя вина, что это я его предала. Родилась не от того мужчины. И почему я так завелась из-за слов бабушки?

Вымученно поглощаю слипшиеся макароны. Они плохо разогрелись, потому что мама, занятая разговорами с папой и бабушкой, поставила таймер в микроволновке на минуту меньше. Бабушка хватает меня за руку. Ее кожа неприятно шершавая.

– Кушай быстрее, взрослым надо поговорить наедине, – говорит она, проталкивая мне в карман записку.

– Не торопите Алю. Пусть ест столько, сколько нужно, – вмешивается мама.

Папа ничего не говорит. Он даже не смотрит в мою сторону. Я доедаю макароны, ставлю тарелку в раковину и покидаю кухню. В комнате разворачиваю записку с витиеватым красивым почерком. «Не веришь мне, тогда спроси Петра Васильевича».

Сердце ёкает. Я сглатываю ком воздуха, и он болезненным шаром прокатывается по пищеводу, словно выдавливая позвоночник. Откуда бабушка знает про Петра Васильевича?! Сообщение ведь удалено…

Всматриваюсь в буквы на бумажке в клетку. Они разбегаются, размываются, хаотично танцуют перед глазами. В комнату кто-то заходит.

– Что там бабушка написала? Покажи, – говорит папа.

Я сминаю комок бумаги и стискиваю его в кулаке. Нельзя, чтобы папа узнал. Лучше уж смерть от побоев. Папа подходит и хватает меня за руку, скручивает кожу на запястье. Я ахаю, но держу кулак. Не отпущу ни за что.

– Дай, говорю, – сквозь стиснутые зубы требует папа, – не заставляй меня снова тебя бить.

– За что, пап? – слезы наполняют глаза, стекают по краснеющим щекам. – Что я тебе сделала?

Он не отвечает, продолжая выкручивать руку. Еще немного, и мое запястье под его натиском сломается. Я разжимаю кулак и другой рукой перехватываю бумагу. Закидываю ее в рот, сжимаю губы. Сейчас бумажка размякнет и прочесть текст будет невозможно.

Папа смотрит на меня тяжелым взглядом. Секунды тянутся как веревка, норовящая вот-вот порваться. Папа тяжело и долго выдыхает, будто решил полностью очистить легкие.

– Я и не замечал, какая ты у меня храбрая. До отупения, – говорит он и бьет меня по лицу.

Папа уходит, захлопывая дверь. След от его ладони алеет на моем лице, а на запястье расцветает отпечаток его крупных пальцев. Когда жизнь успела так поменяться? Я закидываю подарок для Кристины в рюкзак, наскоро собираюсь в школу и ухожу. Слезы высохли. Я сплевываю бабушкину записку в мусорный бак во дворе.