Читать книгу Тавлион - Юлия Погорельцева - Страница 6

Инфернальный рассвет – в моём городе

                                                  дождь и ноябрь,

Струи бьются по стёклам, вникая в его пастораль.

Догорает листва и сплетает события фабул,

И ныряет с разбега в графит и суровую сталь.

Каждый день уникален, он истинно свят и безумен,

По натёртым мозолям протяжно суровая нить —

Он вбирает в себя день вчерашний, и «мэнов»,

                                                                и «вумен»,

И распятых солдат, тех, желавших отчаянно жить.

В этом городе осень, он соткан дождём и туманом,

Он изранен блокадой и выпитый был бы до дна,

Только замерший вой над крестом и заросшим

                                                                  курганом,

Будут вечно кричать, что наступит когда-то весна.

Город сильный – город строгий,

город выжженной земли,

Здесь всегда молились Богу,

как умели и могли.

Здесь за пиршеством фасадов,

за феерией дворцов,

Виден бой и канонада,

и слеза святых отцов.

У каждого города голос особый,

И запах. И даже, наверное, вкус,

Есть город старинный,

с блистательной пробой,

А рядом совсем молодой – карапуз.

Есть город седой, утомлённый годами,

он видел в монокль зарю Колчака,

Есть город-купец, и прилавки рядами

здесь снедью встречают радушно пока.

Есть город рабочий – строитель и спутник,

он крепкий, из стали, бетона, стекла.

Есть город, как храм, где измученный путник

залечивал раны – святой Валаам.

И каждый велик, и любая станица

для нас величава, дороже столиц,

Где дома родного скрипит половица

и веет теплом от родительских лиц.

В этом городе снег,

В этом городе вьюг и дождей,

Площадей под покровом

Пушистого белого пуха,

Удивительных снов,

Удивительно смелых людей,

Закаленных годами

Особого сильного духа.

Он врастает в сердца,

В сухожилья изгибом оград,

Проникает под темя

Глазами солдат и ребёнка.

Босоногое время

Нас тянет куда-то назад,

Где куличик и дом,

И ещё не скрипят шестерёнки.

В этом городе снег,

В этом городе вьюг и дождей,

Колченогих дворов,

Наполняющих светом колодцы,

Пышнотелых дворцов

И влекущих к победе вождей —

В этом городе снег,

В этом городе нашего солнца.

Под перелив церковной звонницы

И гомон уток у пруда

Берёзы ствол по ветру клонится,

И загорается звезда…

И золотой-багровой росписью

Украшен вольно старый сад.

И зелень трав коснулась проседью.

Царица – осень в звездопад…

Не ты – не я – не эта ночь у края

Нас укрывает вязкой синевой.

Здесь у дверей сиреневого рая

Моя душа томится над Невой.

Гранитный камень,

                             его голос тихий

Уносит скрип кареты и телег,

Корнет зелёный, возбуждённый, лихо,

Ведёт кокетку, явно на ночлег.

Прохожий редкий шустро, по мощёнке,

Почти бежит, наверное, домой.

Ещё не стихли звуки новой конки.

Неподалёку спит городовой.

Под звон бокалов, хруст тугих корсетов,

Порханье кружев, бархата, шелков.

И аромат. Особенный,

И где-то в кустах сирени кроется любовь…

Томление страсти. Эта ночь у края

Нас укрывает вязкой тишиной…

Я на мосту. Мне спину подставляет

Дворцовый мост. И манит за собой,

На стык времён, где перекрёстки судеб

И вечный поиск счастья.

А вокруг несут мечты на золочёном блюде

Под бурный крик:

«Виват, мой Петербург!».

Петербург обнимают мосты:

Век былой – век текущий,

По гранитным просторам скользит

                                      за Невой экипаж…

У Лебяжьей канавки кусты и зелёные кущи,

И взирает с укором – с небес опустившийся страж…

Летний сад наполняет весна или раннее лето,

Кружевные жабо и муар невесомых зонтов…

А с другой стороны у Невы – затерявшийся где-то

Юный странник, которого ангел обрёк на любовь…

Колокольчик звенит, приглашая проехать прохожих,

Шум колёс и клаксоны авто,

                                      и шумит магистраль…

Петербург обнимают мосты – небо ангелов сонмы,

Век былой под зонтом исчезает в туманную даль…

На небе

В обрывках багряного сполоха

Спускаются звуки,

как струны небесные,

И в сизых объятиях пышного облака

Свирели и ангелы дивно-прелестные…

Шелками ли – льном их плащи с тавлионами,

И золотом лоры, трабеи пурпурные[1],

Закат расстилают и кружатся сонмами,

Сплетая лучи кружевами ажурными…

Сгущаются сумерки розовым вереском,

Стекающим мерными алыми бликами,

И гаснут в волне перед линией берега

В тумане вечернем, простые и тихие…

Прохожу по улице старинной

Вдоль укрытых временем домов,

Где сшивает линией Перинной[2]

Свет неона с крыльями орлов,

Тихий шелест чьих-то кринолинов,

Скрип кареты и торговый люд —

Я бреду по улице Перинной

В свой простой, невычурный уют.

Я теку, как первые капели,

Распускаюсь зеленью листа,

И в моём безудержном апреле

Есть своя простая красота…

Чистота… И в пыли придорожной,

Неумытых блёклых витражах —

Я твоя, неистово, до дрожи,

Не в святых, но светлых миражах.

Этот город демонов и рая,

Омывает души и сердца —

Ты всегда на линии у края,

Прямо в свете Божьего лица.

Мотал на кулаки плетенья жил,