Читать книгу Можно - Юлия Прим - Страница 3

Скоро рассвет

– Марк Мейер -

Сижу, задумчиво пялюсь в стену. Привычная реальность словно ломается надвое. Происходящее вокруг не поддается логическому объяснению. Мне давно тесно в заявленных рамках: пресмыкаться перед одним отцом, пытаться быть другом другому. Хочется оборвать все концы и начать что-то свое. Не соответствовать ожиданиям. Замутить свою, персональную историю. Вопрос: как это безболезненно сделать и к чему приложить свои руки? Что я умею лучше всего?

Замечаю боковым движение. Мила стоит на пороге полная нерешительности. Привычно переминается с ноги на ногу. Мерзлячка стащила из ящика броские яркие носки и самую длинную футболку. На плечах моя одежда висит мешком, зато бедра прикрыты. Только торчат острые колени. Она как была мелкой, так и осталось. Где там и что прибавилось за эти годы? Не разобрать. Сейчас светлые волосы потемнели от воды. На груди пролегли влажные отпечатки.

– У тебя нет фена, – замечает обиженно. Скручивает хвост на макушке невообразимым узлом. Накидывает сверху яркую резинку.

– Мне как-то без надобности, – проговариваю отрешённо цепляясь взглядом за край футболки, что ползет вверх с каждым поднятием рук. Разрешенный максимум до видимости трусов соблюдён всего-то на парочку сантиметров. Зато пару новых килограмм на филейной мне удается приметить.

– Новую футболку дать? – кривлю губы, замечая сколько воды уже впитано в материал с длинных волос. Расползающиеся мокрые пятна явно не улучшают её настроения. Сам терпеть не могу, когда одежда липнет к телу. Предпочитаю то, что немного пошире. Да и снимать оверсайз с тела в разы удобнее.

– Фен купи, – советует недовольно. Придирчиво осматривает спальное место. – Судя по ширине кровати, он тебе тут явно необходим.

– Учту.

Она проходит мимо, отодвигает край одеяла и сразу забирается под него. Прячется. В очередной домик, что строила десятками в детстве. Из подушек, одеял, стульев. Розовая комната почти всегда была перевёрнута верх дном. Зато Мила сидела в очередном доме с фонариком в руках и читала. Всегда и всё читала… Сейчас же, по сравнению с той, что является в воспоминаниях перед моими глазами, эта версия всё же слегка подросла.

– Оставь свет в коридоре, – просит тихо откуда-то из своего кокона.

– Иначе ты споешь мне колыбельную? – усмехаюсь, дополняя с чувством реального умиления, – А было бы весело и даже неплохо.

– Марк, рассвет уже скоро. Я сама потом выключу, – канючит, явно не желая дальше вступать в дискуссии. Настолько устала? Или виной тому алкоголь?

– Какие ещё фобии мне сегодня грозят? – на всякий закидываю удочку. Проще узнать на берегу, чем огребать после. – Может сразу озвучишь?

– Я боюсь насекомых, но быстрая проверка показала, что их здесь нет, – слова несутся настолько быстро, что считываются скороговоркой. Она так и не вылезает из своего убежища. Забилась в угол, как и один из представителей тех, кого сейчас мне описывает.

Голос звучит глухо, а мне остаётся лишь наблюдать шевелящийся комок на своей постели, и с трудом сдерживать на губах улыбку. Ну глупая же! Вместо того чтобы переодеться в сухое, будет привычно дуть на руки и греть их трением. Её длинные тонкие пальцы вечно мёрзнут. Про нижние конечности и говорить не стоит. Постоянно подгибает под себя. Спит, засунув коленки под широкую кофту пижамы. Комочком. Как котенок, что слишком рано отделили от мамы. Как сказал бы знакомый психолог: Может в этом и таится искомая причина? Давайте рассмотрим…

Вторая официальная жена Мейера и, по совместительству моя мачеха, реально рано сплавила её с рук в руки. Более благонадежных и правильных воспитателей, как высказался бы отец. У Милы Мейер были няни, наемные учителя. Она посещала школу, чтобы сдавать экзамены. И гуляла в основном исключительно рядом с домом. Одна. Откуда здесь взяться друзьям? Майя Мейер, в девичестве Волошина, на одном из светских приемов покорила отца своим голосом. (Я всё же утверждаю, что помимо этого она приложила и другие умения к тому, чтобы вскоре забеременеть и родить, но… Семейная сказка, которую рассказывают детям должна звучать наивно и красиво. Да и голос, что передался дочери позволяет отчасти в это поверить.)

Вскоре, джазовая певичка стала хозяйкой в доме, где было слишком много прислуги И её осенило: (не сразу, но всё же), к чему тратить свою молодость и красоту на то, чтобы ухаживать и растить двоих малолетних детей, когда для этого есть хорошо обученные люди? Гувернантка при мне появилась с уходом матери. Спустя пару лет добавилась ещё одна, что неустанно следила за Милой, но и с меня так же глаз не спускала. Благо моя свобода не была столь ограниченна. Да и в тринадцать меня никто не сплавлял за хорошим дипломом на другой конец света. Мейер смирился, что звёзд с неба мне не хватать, но на Милу всегда возлагал куда большие надежды.

Гашу свет в комнате. Полоса отголоска из коридора чертит пространство. Иду по ней к изголовью кровати, как по ковровой дорожке. Забираюсь под одеяло. Как есть. В аналогичной футболке, что и на ней и в широких спортивных штанах, что натянул после душа. Не в трусах же блистать перед гостьей? Единственное, яркие носки не надел. Я в отличие от мелкой считай и не мёрзну.

– Иди, буду греть, – подначиваю, закидывая руку вперёд и точно ковш экскаватора притягиваю её ближе. – Вот же дурында! – замечаю серьёзно. – Предлагал переодеться.

– Марк, прекрати, – для видимости брыкается. Потом сама придвигается и вцепляется в плечо своими ледяными ладошками.

Крепко обхватываю хрупкое тело. Утыкаюсь носом в её затылок. Поджимает ноги так, что ступни между моих проводит. Прячет. И греет свои вечно замёрзшие.

– Спать,– выдыхаю полусонно. Тяжёлые веки смыкаются сразу же, как вокруг неё защелкиваются руки. Дыхание становится ровнее. Заметно тише. Усталость накатывает по полной. И все эмоции этого дня, да и предыдущие тоже словно придавливают к матрасу. Утяжеляют так, что при желании и не подняться.

– Марк… , – шепчет тихо.

– Мм… ? – уточняю единственным на что способен в полу сознательном.

– Ничего. Спи. Спокойной ночи.

– Угу, – киваю упираясь подбородком во влажные волосы.

Моя футболка тоже промокнет от соприкосновения с ними. Но на это уже нет зла. И сил для пресечения тоже. Веки соединяются всё плотнее. Ощущаются более тяжёлыми. Да и картинки под ними уже прорисовываются. Солнечные, вопреки тьме, что разделяет надвое полоска света из коридора. И беззаботные. В противовес всей херне, что творится вокруг. Грудь выжигает теплом её тела. Под это ощущение приходит полное забвение. Да только, оно, как обычно, длится недолго.

МОЖНО…?

– Марк Мейер -

Я слишком часто просыпаюсь по ночам. Мучают кошмары. С детства. Назойливые мысли. Вообще повсеместно. Но, ещё никогда моё пробуждение не было таким. Неожиданным.

Когда тупишь спросонья, а тело, на инстинктах, опережает мозг и убеждает последний в своей вменяемости. Это знатно!

Моргаю. Пытаюсь урвать в полумраке клочья разрозненной картины. Рассвет подзадерживается, а лампа в коридоре имеет датчик. Полоски света достаточно, чтобы понять где и с кем я нахожусь. Чёрт. И Милка не спит. Или проснулась, оттого, что я резко дёрнулся? Возможно. Её спина прижата к моей груди. Бедра на уровне паха. Как положил её на руку, так и держу, да только… Её голова запрокинута в мою сторону. Различаю черты её лица. Закусанные губы. Задумчивый взгляд, устремлённый на меня. Резко моргает. Просто смотрит. Молчит. И почти не дышит. А моё сердце отчаянно стучит в её ребра.

Как говорится: позняк метаться! И вроде бы пониманию, но…

Под правой ладонью женская грудь, что приятно ложится в ладошку. Стараюсь утихомирить дыхание. Плавно перебираю пальцами. Кожу щекочет стоящий сосок. Разум и тело реально ещё не коннектят. Рука не слушается команды «отставить». В голове не срабатывает сирена. Вообще ничего не стопорит. Плавно исследую второй рукой её тело. Очерчиваю. Запоминаю подушечками.

Клонит голову на бок. На моё плечо. Прикрывает глаза. Губы сама ко мне тянет. Различаю в полутьме как они дрожат. Дыхание краткое. Горячее. Частое. Сглатываю, ощущая выдыхаемый ею ментол на своих. Лёгкий запах от пасты.

Слегка наклоняюсь над ней. Колышу мелкие пряди своим резким дыханием.

Зависаю рядом с губами. Буквально в полуоткрытые её спрашиваю:

– Можно?

– Да, – выдыхает шепотом сквозь пересохшие. Тут же сглатывает. Облизывает. Обдает мои кипятком дыхания.

– Сумасшедшая… , – не договариваю желаемое. Нетерпеливо всасываю в себя её нижнюю. Беспрепятственно открывает рот. Нет надобности давить языком. Позволяет насладиться мятным вкусом. Медленно исследовать неизведанное.

Никогда не задавался ранее: как целуется «мелкая» Мейер?

Есть девчонки, что вспыхивают как бензин от искры, вылетающей из-под кремня. Такие разгораются в миг, а после феерично взрываются как тротил или же просто моментально сгорают. А есть Мила Мейер. Со своей показной робостью, скромностью. И присказкой, подходящей к ней идеально: «в тихом омуте»… Она распаляется дольше. Ощущается слаще всего, что ранее пробовал. Неопытнее. И, одновременно, качественнее. Она как солярка, в которую кинешь спичку, она и не вспыхнет. Но, если разжёг… Пламя возможно потушить только наглухо наброшенным одеялом. Перекрыть подачу воздуха. А я, в противовес, делюсь с ней всем, что имею. Теперь уже она жадно исследует весь мой рот. Кусает. Посасывает губы.

Единогласно сгораем в этот момент. В топку все мысли и запреты. Лишь её вкус на губах. Летим искрами в разные стороны. Исходим до пепла.

– Да… ? – один вопрос, на который хватает сил в перехвате дыхания.

– Можно, – вторит мне тихо, но с утвердительной интонацией.

Продолжаю целовать. Словно дорвался до сладкого. И хочется большего. Ещё кусочек. Бомбит от желания набрать для себя прозапас: впитать неразбавленные эмоции; растягивать удовольствие; наслаждаться ей, а не только процессом. Давно не хотелось подобного. Чтобы без спешки. Пропустить сквозь себя. Глубоко. И вернуть. В сотни раз больше. Сильнее.

Тело не дружит с разумом. Инстинкты застилают глаза. Губы двигаются без остановки. По её коже. По шее. По спине. По губам. В какой момент широкие трусики оказываются зажатыми в кулаке и стянутыми к коленям? Когда-то давно. Сотню поцелуев назад. И на это уже когда-то брошено "можно".

Одной рукой сжимаю грудь. Второй ладонью скольжу по упругим бедрам. Её губы в плену. В моё горло раз за разом прилетает вибрация. От простых движений, у этой девчонки, ощутимо перехватывает дыхание. Слегка отстраняюсь, слыша тихий жалобный стон.

Милка просит. Вернуться. С удивлением наблюдаю за тем, как она часто дышит. Невольно считаю. И улыбаюсь. Ловлю отголоски её дыхания губами. Впитываю нескрываемое желание, что реально клинит мне голову. Хочу. Её. Бездумно. Ответно. Такую… Которая вообще на себя не похожа. Ту, что тает в моих руках и плавит мозг своей податливостью. Ту, что ощущается неимоверно ласковой. Горячей. Ту, что слишком восхитительная на вкус. И слишком притягательно пахнет.

Член стоит с момента открытия глаз. Раньше. Судя по тому, что я проснулся не первым. Натягивает материал и упирается в её промежность. Она так и лежит на моей правой руке. Перевожу ладонь с упругой груди на её шею. Считываю подушечками сердцебиение. Оно кричит мне многоголосное "да". Долбит и долбит под пальцы. И я не спрашиваю разрешения повторно. Если сейчас врубит тормоза: просто сдохну. Рядом с ней. А хотелось бы всё же внутри. Если она остановит: что-то переклинит процессы, идущие в организме. Что-то сломается. Какая-то цепочка порвётся.

Зажимаю подбородок в несколько пальцев. Чтобы никуда ни делась. Ни отвернулась. Чтобы ощущать дыхание и стоны от каждого толчка. Чтобы в самую глубь проникать. Трахать не только тело. В голове у неё осесть. Лучшим. Стягиваю левой спортивные штаны, вместе с боксерами. Направляю головку. И целую. Горячую и дрожащую под моими руками. Целую. Самоотверженно. Будто никогда и никого не хотел сильнее.

Её глаза в этот момент закрыты или зажмурены. Замечаю урывками. Когда открываю свои. Принимаю за ожидание. И нетерпение. Она замерла и словно вся напрягается. Не позволяю передумать в последний момент. Добиваю физически и морально. С удовольствием размазываю смазку по внутренней поверхности бёдер. Целую губы и щеки. Расслабляю. Кусаю. Сбиваю её с мысли. И проникаю в одно усилие. Глубоким рывком. Ловлю клочья тяжёлого воздуха в своем горле. Отдаю взамен свой. С упоением дышу чаще. Поверхностно. В кайф. Не отпускаю ни её подбородка; ни её губ; ни бёдер, которые с усилием к себе прижимаю.

Вдалбливаюсь в тугое кольцо напряжённых мышц. Вхожу глубоко. Когда резко и быстро. Когда плавно и медленно. Она словно обнимает меня изнутри. Так горячо и нереально плотно прежде не ощущалось ни с кем. Тону в этих ощущениях. Поднимаю градус ещё выше. Пытаюсь пробить небо. Напрямую к заездам. Наращиваю ритм. Выкладываюсь в полную силу. Милка едва не кричит мне в рот. Стонет безудержно, заставляя двигаться ещё реже, быстрее. Рука на её животе скользит от холодного пота. Перемещается вниз…

Нет таких, кто остался бы равнодушной к моим пальцам. В своё время Миес Мейер, для воспитания, выбрал для меня своеобразное наказание: за любую провинность я был обречён от получаса и более заниматься на фортепьяно. Он считал, что это полезнее, чем пороть ребенка или бестолково выставлять в угол. В итоге, к шести годам я уверенно играл диатонические гаммы. Меня хвалили за длинные и быстрые пальцы. Последний десяток лет я почти не прикасался к фортепиано. Наказания для меня изменились. Да и настраивать я стал иные инструменты. Женские тела. И под моими пальцами уже не клавиши. Зато любая неутолимо кончает.

Не позволяю ей увести голову в бок. Хочу глотать эти стоны. Ещё. Больше. А губы разъедает от соли. Милка целует и плачет. Как и всегда. Хрен поймёшь, что за причина. Слизываю капли со щек. И целую. Смешивая мяту с солью и горечью. Вздрагивает. Уже в который раз удерживаю рядом с собой. Прижимаю к себе. Крепко. И сильно. Продолжаю двигаться в ней. Дышим рот в рот. Как насос, перегоняя туда-сюда сжатый воздух друг другу. Пальцы неустанно работают. Милка всё активнее пытается из-под них вырваться. Извивается. Улыбаюсь, сквозь поцелуи. Продолжаю.

Этот стон, что я ждал, вырывается глубоко из грудины. Выкручивает ей позвоночник, отдаляя от меня спину. Ловлю губами все его отголоски и вдалбливаюсь с финишным ускорением в горячее тело. Задираю освободившимися вверх футболку. Три. Два. Один. С победным рыком кончаю на спину. Милка дышит. Тяжело и редко. Падает головой на подушку. Аккуратно вытаскиваю из-под неё руку.

Наклоняюсь дугой и целую во влажную шею. Одеяло давно в стороне. Стягиваю с себя майку и вытираю ей член и женскую спину. Подтягиваю вверх широкие трусики.

Молчит, привычно поджимает под себя ноги. Уставилась в стену и на меня больше не смотрит. Не поворачивается. Замерла и опять, будто не дышит. Кнопка… Язык так не поворачивается её сейчас обозвать. Это прозвище принадлежит другой. Сестре. А тут… Опускаю все обращения.

– Устала? – подкатываю с другой стороны, целуя её в бедро. Тонкая полоска света падает ровно на пятки. Ледяные в прикосновении. Да и ноги все в ощутимых мурашках. Её заметно знобит. Попытаюсь накрыть мерзлячку, замечая отпечаток пальцев на светлых трусах. От былой эйфории не остаётся и шлейфа. Припечатывает осознанием, выстужающим все всколыхнувшие чувства.

– Просто скажи, что сегодня тебе было нельзя, – цежу низким голосом, чётко проговаривая каждое слово.

– Можно, – спустя паузу, отзывает тихим эхом.

– Идиотка, – качаю головой, пытаясь выкинуть из неё накрывающую мысль. – Дура, бл*дь, – захожусь уже более яростно. – Кого хрена ты не сказала? Еб*нашка! Тебе же больно было!

– Нет, – глухо врёт, а сама уже ревёт во всю и слёзы глотает. Носом шмыгает. Соль по щекам урывками мажет. Думает, что не вижу?

– Да лучше бы ты реально с Берсом трахнулась, чем так! – добиваю в сердцах и резко встаю, собираясь на воздух. На перекур.

– Рэд Бредбери утверждал, что спать с тем кого любишь – настоящее чудо. А мне твой Бероев…, – тараторит себе под нос, как оправдываясь.

– Долюбился давно твой Бредбери и помер! Я с этим, знаешь ли не спешу! – выпаливаю зло выискивая на барной стойке пропавшие сигареты. Руки не слушаются. Глаза не хотят видеть ту, что, под мой крик, присаживается на кровати и уже не стесняясь вытирает бегущие слёзы.

– То есть тебя сейчас волнует только то, что ты первый? – выкрикивает громче, чем я. Упираюсь руками в мрамор. Дышу звучно. Смотрю на неё исподлобья. Сидит в полосе света. Губы опухли, а ещё и с обиды надуты. – Мрак, ты как был законченным эгоистом, так им и остался, – тут уже без эмоций. Вяло и скупо. Словно кнопку внутри какую выключила. Кнопка. Бл*дь. А пять минут назад не было внутри так х*ево. – Не переживай. Первый – это не последний, – кроет бесстрастно. – Я перекрою воспоминания о тебе кем-то другим. Уже завтра. Можешь смело заключать сделку с собственной совестью! От тебя, Мрак, уже ничего не зависит!

Сжимаю пальцы в кулаки. Рядом странным образом находится пачка и зажигалка. Сгребаю, бросая Милке ответку:

– Сосать заодно научись! Пригодится, если любовь свою из головы не выбросишь! Я люблю, когда минет делают хорошо и профессионально!

Стягиваю со стойки ещё и мобильный и иду на балкон. За советом, от того, кто разбирается и не в таких ситуациях. Захлопываю за собой, чтобы не слушала. И оседаю на пол, у стенки. Царапая рельефным кирпичом оголенную спину.

ТЕРПЕТЬ ЕЁ НЕ МОГУ

– Марк Мейер -

Стою на балконе в одних штанах. На улице влажно, зябко. Сигарета вибрирует в руке. Телефон тоже. Гудки. Долгие и нудные. Дверь за спиной плотно прикрыта. Предрассветные сумерки. Не полная мгла, но и не светло. Словно рассвет вообще не предвидится. Пустой двор. Фонари уже выключены. Тишина. Вокруг. Только сердце, как ужаленное, с перебойным колотит в уши.

– Привет, – откашливаюсь с короткой затяжки. – Я за советом. Найди минуту.

– Марк, шесть утра, – голос в динамике бодрый, насмешливый. Он мало спит. В этом мы с ним сильно похожи.

– Пап, я часто прошу? – пусть нервно, порывом, зато чисто и искренне.

– Выкладывай.

Холодно и решительно. Этот тон похож на машину. На бездушного робота, что способен обработать за секунды тысячи знаков любой информации.

Проанализировать и устранить проблему. По крайней мере, раньше всегда было именно так… Но сейчас ситуация хуже. Время не повернуть вспять. Милку не вышвырнуть из квартиры, да и из жизни.

– Я у неё первый… прикинь, – нервный смешок вылетает резче, чем получается сдерживать остальные. Обрывок фразы. Мотаю головой, вторя накрывшему водовороту из мыслей: – Понятия не имею, что теперь делать. Не было у меня девочек. Как огня сторонился. Знаешь. Все бывшие… Короче, с хорошим пробегом.

– У тебя четыре часа ночи, – хмыкает монотонно, не наблюдая проблемы там, где идёт под откос моя жизнь. Рушится ко всем чертям, а он спокоен и, рассуждает и философствует. – Свали раньше, чем она поймет какой ты засранец.

– Думаешь Милка до этого не была в курсе?

Тишина. Затяжка за затяжкой. В паузу. С остервенением. Не успеваю выдохнуть. Снова совершаю поверхностный вдох.

– Ма-а-рк… – его смех давит на уши сильнее любого окрика или нравоучения. Однако, каждая дальнейшая фраза, в его исполнении, выходит размеренной. Всеволод смакует слова и получает от этого извращённое удовольствие. – Я знаю только одну Милу, которая хоть как-то косвенно с тобой связана. Мальчик мой, ты, что решил отомстить за меня старику? Одним махом лишил его всего, что имеет: и примерной дочери, и любимого сына? Я даже боюсь спрашивать о том, как ты вообще до подобного докатился? Вот же паршивец. Теперь Мейер не просто от тебя отречётся! Он приведёт меня в сущий восторг тем, что наконец-то решится перекроить выданную тебе фамилию!

– Сев, прекрати, – прошу, получая от этого разговора совершенно не то, на что прежде надеялся. Оправдываться за свои грехи сложнее, чем бездумно и в пропасть. А я реально с ней прыгнул. Туда, где нет мыслей. И проблем тоже нет. В какой-то сюрреалистичный пространственный вакуум… В который стремился всю свою сознательную. И только теперь понял, как там нереально круто. Но сейчас вокруг вновь разверзается Ад. И куча мыслей, болезненно осаждающих голову.

– Мне надо понять, что сейчас делать, – повторяю, вспоминая её стоны мне в рот. Дура, бл*дь. Я ведь, считай без прелюдии. Никакой нежности. Голый секс. Жёстче, чем надо. Тем более для первого раза… Привычно терпела. Дура. – Больше и близко к ней не подойду! – зарекаюсь в сердцах, туша пальцем о периллу окурок.

– Марк, знал бы ты, сколько я слышал подобных фраз на своём веку, – издевается своим фирменным спокойным, размеренным. – А сколько раз сам зарекался? Тщетно, сын. Если суждено – с пути не свернёшь. На свой шкуре проверил.

– Да я её терпеть не могу, – губы кривит от одной только мысли. Нахера вообще… ? С Милкой!? Бл*дь…! Повелся на жар от тела; приятный запах, запутавшийся в её волосах; басы сердца, что отстукивало сильную сольную партию; да на её положительный, после моего "можно…?".

Твою ж мать! Да если бы она сама не хотела… Книжек дурацких своих начиталась! Любовь ей подавай! В чистом виде! По классике! Только, бл*дь, отчего-то вы*бал я её далеко не в миссионерской!

– Значит терпеть не можешь? – передразнивает Всеволод, коверкая смысл фразы в своей привычно бездушной манере. – Не особо вяжется с причиной твоего ночного звонка. Прилетай, сын, – заявляет ещё более бодро и уже с неоспоримой улыбкой. – С глазу на глаз обсудим. Да и дочка Мейера без тебя отойдёт.

– Что я… Должен сделать? – слова не вяжутся в нужные смысловые цепочки. Перед глазами вспыхивают смазанные отпечатки пальцев на её трусах; сперма, что стёр со спины одним махом.

– Твои дальнейшие зависят от того, насколько хорошо ты её трахал, – подытоживает смиренно. Чем ввергает в очередную агонию, что воцаряется перед глазами.

– Качественно, бл*дь! – выпаливаю, не задумываясь о громкости голоса. – Твою мать…,– растягиваю дольше и тише, пялясь вниз на периметр двора. Свет, какой-никакой, а присутствует. Моя яркая куртка. Внизу. Ярким пятном. Такую ни с чем и не спутаешь. Светлые волосы поверх, в пышном хвосте. Джинсы и кеды.

– Что ещё? – нетерпеливо осведомляется отец.

– Она уходит, – усмехаюсь, боясь окрикнуть. Как в детстве, когда рассказывали про лунатиков, что ходят во сне. Кнопка сейчас ведёт себя так же. Сбитый шаг. Словно пьяная. Будто вертолеты перед глазами и знатно пошатывает.

– Оставь… , – голос в трубке пытается вернуться к размеренности и спокойствию. – Ты, итак, подлец. А если ещё заставил её поверить…

– Да, ты не понимаешь, – перебиваю рьяно. – Она до сих боится темноты. На улице ещё не рассвело. Нифига не знает района. Телефон выключен.

– Тогда догоняй и приводи в чувства, – подвигает влететь в комнату и нацепить на себя первое попавшееся в руки, сопровождая мои действия чётким приказом: – Беру билет на вечер. До связи.

Первый пролёт исчезает под ногами раньше, чем за спиной с грохотом захлопывается входная дверь. Второй даётся ещё быстрее. На улицу вылетаю, ощущая как мотор теснит ребра. Дробит грудную клетку и качает в сотни раз быстрее обыденного.

Она сидит на лавочке, у калитки с магнитным замком. Колени прижаты к груди. Охвачены руками. Голова вниз. Широкая куртка, словно палатка. Спряталась в очередном домике. От темноты, что никак не растает с рассветом. От всего незнакомого, что окружает вокруг. От меня. Пусть и знает в сотни раз лучше, чем всё остальное.

Красивый голос выводит медленно хитовую битлов. Только, в её интерпретации песня звучит ещё более минорно и грустно. Стою в десяти метрах, засунув руки в карманы. Принудительно глушу собственное дыхание. Слушаю и наблюдаю.

– Yesterday, all my troubles seemed so far away (Вчера все мои беды казались такими далекими)

Now it looks as though they're here to stay

(Теперь, похоже, они здесь надолго)

Oh, I believe in yesterday

(О, я верю во вчерашний день)

Suddenly… (Внезапно…)

– Мейер, – осекаю не громко, – Пошли в квартиру. Поговорим.

– I'm not half the man I used to be (Я и вполовину не тот человек, каким был раньше), – продолжает петь нервно смеясь и качая головой из стороны в сторону. – There's a shadow hanging over me (Надо мной нависла тень)

Oh, yesterday came suddenly…

(О, вчерашний день наступил внезапно…)

– Тогда я вызываю такси, и мы едем домой! – рявкаю громче, чем собирался.

Её правая "выезжает" вперёд. Большой палец от кулака поднимается выше. Битлы идут на долгий монотонный припев, при этом светлая голова всё так же опущена вниз. Всем своим видом, она даёт мне понять, что не желает быть рядом, и удостаивать частицы внимания тоже.

Сажусь. На ту же лавочку. На расстоянии. Ожидаю такси. А сестрица звучно вытягивает бесящие фразы:

– Yesterday love was such an easy game to play (Вчера в любовь было так легко играть)

Now I need a place to hide away (Теперь мне нужно место, где я мог бы спрятаться)

Oh, I believe in yesterday…

(О, я верю во вчерашний день…)

– Дура ты Милка! – ставлю жирную точку взамен её многоточия. – Нет твоей любви и в помине. Деньги есть. Власть. Возможности. Сила. Принуждение. А любви нет. Придуманная сказка для взрослых. Оправдание своих нелепых поступков.

– Ты подонок, Мейер, – бросает негромко, но с ощутимым надрывом. Красивый голос звучит как скрипучий металл. Режет слух. Ставит на репит эту противную, короткую фразу.

– Больше, чем ты думаешь, – парирую отстранено. Перед глазами всё ещё прыгают те картинки, в которых не думалось вообще ни о чём. Там было просто. Хотелось только её. Ту, что теперь по-дурацки сидит рядом. Хотелось глубже. Больше. – Уедешь?

– Да, – выдыхает уверенно.

– Вот и славно. А я вечером свалю. Билет уже куплен.

***

Пересекаем порог дома детства. Кнопка в защитной позе, обняв себя руками за локти. Майка. Джинсы. Моя куртка, повязанная на поясе. Огибает меня и первая взбирается по лестнице к своей спальне. Дом пуст. На первом горит приветственный свет. На втором темнота. Миес не выносит отголосков света под дверью. Считает, что необходимо спать при полностью выключенном. Минимальная подсветка есть лишь на лестнице. Раньше и не задумывался над этим. Считал нормой. А сейчас, поведение Милки ставит привычное под вопрос. Она же с детства боялась темноты, а все лишь отмахивались: перерастёт.

Поднимаюсь в след за ней. Моя дверь соседняя. Далее гостевая. После большая хозяйская. Только я до своей так и не дохожу.

Тихо стучу костяшками о полотно.

– Уходи, – слышится глухо, мгновенно. Не решаюсь надавить ручку двери. Она окрывается внутрь, а Кнопка, судя по всему, сидит на полу, облокотившись спиной на дверь.

Что тут скажешь? Я не хотел? Хотел. Её. А в процессе захотел ещё больше. Это осознание хуже любого ругательства, что она может произнести. Это тащит на дно на бешеной скорости. Так что уже и черти видны. Рукоплещут моему появлению.

Стопорю себя на желании со всей дури врезать в деревянное полотно. Разнести гул удара по дому глухим эхо.

Ворс ковра стирает шаги. Дверь моей спальни так же защелкивается бесшумно. Падаю на постель, не раздеваясь. Именно здесь, на контрасте с чистыми простынями, благоухающими альпийскими лугами, ощущается посторонний аромат, которым пропитано моё тело. Странный. Дразнящий. Запах девчонки, что спряталась от меня за стенкой. Что она делает там сейчас? Ждёт рассвет, что никак не приходит?

Плачет? Чёртова ночь. Впереди не менее приятный день. А дальше самолёт, в котором возможно хоть чуть смогу выдохнуть.