Читать книгу Женщина в клетке, или Так продолжаться не может - Юлия Шилова - Страница 7

Мне казалось, что я простояла с приставленным к виску пистолетом целую вечность. Сначала я резко перестала хоть что-то понимать, застыла и как-то отстраненно на все глядела. Потом я немного пришла в себя, ощутила реальность и боялась сделать хотя бы малейшее движение головой. Мне было страшно оттого, что я могу дернуться и пистолет может непроизвольно выстрелить. Мой взгляд упал на разбитый портрет моей бабушки, и я с трудом сдержала слезы. Мне вдруг показалось, что она меня видит, что она обязательно меня защитит и поможет. Она не допустит, чтобы убили ее единственную внучку в ее же квартире, где когда-то происходили различные ритуалы, горели свечи и сбывались людские желания.

За считаные секунды в моей голове пролетели мысли о том, что я все же познала любовь. А ведь совсем недавно я смотрела на своего последнего мужчину, к которому не испытывала особых чувств, и думала о том, что это мой последний шанс выйти замуж, потому что лучше мне все равно ничего не найти. И судьба подарила мне этот шанс. Я встретила своего принца – француза, который обнаружил Золушку и разглядел в ней принцессу. Ведь именно Жан показал мне, что настоящая любовь есть, что это не сказка, что есть на этом свете мужчина, о котором я все время мечтала. Черт побери, когда я меньше всего в него верила, я поняла, что он есть.

По моим щекам вновь потекли слезы, и я увидела перед собой Тунис. Я набираю в грудь побольше воздуха и подставляю лицо свежему морскому ветру. Я слушаю, как шумит море, и держу за руку Жана. Я улыбаюсь потому, что я счастлива, и чувствую тепло, которое исходит от стоящего рядом со мной человека. Я счастлива от того, что Я ЖЕНЩИНА. Пусть я не красивее большинства из нас, но я знаю и горжусь тем, что у меня есть внутренний магнетизм, и я хорошо знаю границы своего женского очарования. Легкие пальцы Жана касаются моей талии, и я испытываю приливы сладострастия. Я никогда не любила Тунис, потому что я его не поняла с первого раза. Точнее, я его просто не знала. Я полюбила его тогда, когда поняла, что такое талассотерапия, после которой твоему организму хочется петь, кричать от радости и ты чувствуешь в себе невероятные силы. А еще я в нем встретила Жана. Я наслаждалась тем, что моя рука находилась в другой, более сильной руке. Я волновалась, потому что видела глаза человека, в которых читалось восхищение от того, что я есть и я рядом. Иногда мне казалось, что наша с Жаном идиллия мне просто пригрезилась, но тем не менее все это было на самом деле. Все это было. Жан писал мне стихи и носил на руках по берегу моря…

– Где Жан? – задыхаясь, произнесла я и, закрыв глаза, потеряла сознание.

…С огромным трудом разлепив веки, я попыталась понять, что происходит, и сморщилась от сильной головной боли. Первым, кого я увидела, был Влад. Он бил меня по щекам и совал в нос нашатырь.

– Ну, очухалась?

– Что со мной было?

– Не знаю. Мне даже показалось, что ты ласты отбросила, но ведь я в тебя не стрелял. Я тут же перетащил тебя на диван и стал искать аптечку. Не думал, что ты такая слабая. Пистолета, что ли испугалась?

– Голова болит.

– Еще бы. Так шарахнулась!

– А где Жан? – всхлипнула я и посмотрела на Влада умоляющим взглядом.

– Да не бойся ты за своего француза. Жив он, здоров. Что с ним сделается?

– Он в гостинице?

– Почти, – уклонился Влад от ответа.

– Что значит почти?

– Он в надежном месте.

– С ним по-плохому нельзя. Он ни в чем не виноват. Он тоже не имеет к этим драгоценностям никакого отношения. Он приехал ко мне посмотреть Казань.

– Насмотрится он еще на Казань, если будет хорошо себя вести и делать то, что ему говорят.

– А что он должен делать?

– Он знает.

– Как это знает? Что он вообще должен знать?

– Я же сказал, что он знает. Это тебя не касается. Ты лучше побеспокойся о своей собственной шкуре.

Слегка приподняв голову, я почувствовала головокружение и, не став испытывать судьбу, вновь положила тяжелую голову на подушку.

– Да вы тут с ума все посходили, что ли?! Человек приехал ко мне, и, значит, я несу за него ответственность. И это не просто человек. Это мой любимый, близкий и дорогой человек.

– И давно ты по иностранцам шерстишь? – усмехнулся сидящий на стуле Влад.

Но я никак не отреагировала на его оскорбление и сказала сквозь нарастающий шум в ушах:

– Влад, уходи. Я тебе ничего не должна. У меня ничего нет. Я не виновата в том, что твой дед бросил тебя вместе с матерью на произвол судьбы. Я не имею к этому отношения. Уходи. Зачем тебе нужно убийство? Если бы я знала о существовании каких-либо драгоценностей, то я бы обязательно их тебе отдала. Мне не нужно чужое. Но, увы, я вынуждена тебя разочаровать. У меня их нет. Я живу на те деньги, которые получаю в своей фирме. Я тебя не знаю и никогда не вспомню о том, что ты сюда приходил. Уйди, пожалуйста, из моей квартиры и из моей жизни. Я тебе ничего не должна, и у меня ничего нет. И будь человеком, верни мне Жана. Он приехал в Казань в первый раз, и мне хочется, чтобы об этом городе у него остались самые хорошие и светлые впечатления.

– Мне наплевать, какие у него будут впечатления, – тут же перебил меня Влад. – Мне на это глубоко наплевать.

Не успела я ему возразить, как услышала громкий стук, и тут же подняла голову.

– Что это?

– Все нормально. Просто мои ребята ищут сокровища.

– Их здесь нет.

– Откуда тебе знать?!

– Да я уверена!

– Ты же утверждаешь, что тебе о них вообще ничего не известно. Допустим, я тебе верю. Я сказал только, допустим. Возможно, твоя полоумная бабка соорудила себе тайник и переложила все драгоценности туда. Куда-то она же должна была их положить!

Приподнявшись, я смогла сесть и принялась с ужасом наблюдать за тем, как люди Влада обыскивают мою квартиру. Они двигали мебель, выкидывали все из шкафов, заглядывали везде, куда только можно заглянуть, и даже стучали по стенам.

– Тут ничего нет, – глухо произнесла я и перевела взгляд на Влада.

– Да ты успокойся. Не переживай ты так сильно. Сейчас мы проверим, есть тут что или нет.

Не прошло и минуты, как к Владу подошел один из мужчин, отдышался и демонстративно постучал по паркету.

– Влад, внешний обыск ничего не дал. В принципе этого и следовало ожидать. Не дура же она – сокровища в шкафу держать. Нужно снимать паркет, смотреть стены. У нее в ванной и на кухне пластиковый потолок. Его бы тоже не мешало снять. Одним словом, нужно ломать все, что ломается, и отдирать все, что отдирается.

– Да вы что! – тут же развела я руками. – А кто мне потом ремонт будет делать?! Это же больших денег стоит!

Влад усмехнулся и посмотрел на меня насмешливо.

– Дорогая, ты должна думать не о ремонте, а молить бога о том, чтобы нашлись эти драгоценности. Потому что, если в квартире не найдется тайника, я буду спрашивать их с тебя. А если я очень сильно разозлюсь и ты по-прежнему будешь водить меня за нос, то тебе уже никакой ремонт не потребуется. На том свете ремонт не нужен.

Последние слова Влада произвели на меня очень сильное впечатление, и я опустила глаза.

– Собирайся.

– Куда?

– Поживешь пока в другом месте.

– Я никуда не пойду из своей квартиры, – замотала я головой.

– Я два раза повторять не буду, – в голосе Влада появилась реальная угроза. – Мои ребята не могут эту квартиру за одну ночь проверить. Бабка твоя слишком хитрая была, и уж если она тайник замуровала, то, наверно, его так просто не отыщешь. Возьми все самое необходимое. Уже поздно. Закроешь квартиру и поживешь пока в другом месте. А с завтрашнего дня мои ребята приступят к поискам.

– Как же так, – окончательно растерялась я. – Они начнут стучать, все ломать. Соседи могут заинтересоваться, что же здесь происходит. Когда они поймут, что в квартире чужие люди, сразу вызовут милицию. Может, лучше не надо?

– Никто никакую милицию не вызовет, – тут же рассеял мои сомнения Влад. – Ребята наденут строительные комбинезоны и сойдут за рабочих. В случае чего, отговорка будет одна. Ты заказала бригаду и делаешь капитальный ремонт. Да не смотри ты на меня так!

– Я не смотрю, – отвела я глаза в сторону.

– Милицией хочет меня напугать! Да не боюсь я милиции! Понятно?! Не боюсь. Не в том возрасте. Это в детстве, когда я плохо себя вел, мать постоянно говорила мне о том, что сейчас придет дядя милиционер и меня заберет. И мне тогда реально было страшно. А сейчас мне уже не страшно, а смешно. Меня ни чертом лысым, ни милицией, ни даже твоей бабкой-колдуньей не напугаешь! Собирайся, я сказал!

Я вздрогнула и направилась к шкафу.

– А надолго я уезжаю? – осторожно спросила я и тяжело задышала.

– Не знаю, как получится. Я же сказал, чтобы ты взяла самое необходимое.

Немного помолчав, Влад закурил сигарету и усмехнулся.

– Может быть, на всю жизнь.

– Это не смешно. Что значит на всю жизнь? У меня на работе отпуск всего на неделю.

– На черта тебе вообще работать. С такими-то драгоценностями. – Влад замолчал и внимательно посмотрел на меня.

– Я не понимаю, о чем ты.

Взяв пакет, я окинула взглядом целую гору своих вещей, вываленных из шкафов, и попыталась найти самое необходимое. Хотя я и сама не понимала, что именно необходимое мне нужно. На вещи капали мои слезы, и я понимала, что уже не могу себя сдерживать и мне хочется упасть на пол, дать волю своим эмоциям, разрыдаться и даже забиться в истерике.

– Ты что так долго копаешься?! – послышалось за моей спиной. – Ты хочешь к своему французу или нет?!

– Что? – Я резко повернулась и ощутила, как кровь хлынула в мою голову.

– Давай быстрее. Там тебя твой француз ждет, – издевательски произнес Влад и усмехнулся. – Если, конечно, он еще не умер от разрыва сердца. Когда мои ребята его из квартиры выводили, он чуть было в штаны не наложил. Смотрел, как баран, тупым взглядом и повторял одну-единственную фразу: «Где Тома?» Как будто Тома придет и его спасет. Ну мы его немного по черепушке погладили, чтобы он про Тому забыл и нитками шевелил как можно быстрее, а то у нас время поджимало.

– Ты что говоришь? Жан здесь совсем ни при чем! Разве можно так с иностранцами обращаться? Ты только представь, какое у него впечатление будет и какой осадок останется о стране и о нашем городе в частности, после того как он к себе домой вернется! Он же это всем рассказывать будет.

Влад прищурил глаза и посмотрел на меня хитрым взглядом:

– А с чего ты решила, что он к себе домой вернется?

– Как это? – Я ощутила, как сильно у меня прокололо левую сторону.

– Так это.

– Ты что говоришь?! Ты думаешь, что ты говоришь?! – Я бросила пакет с вещами на пол и прикрыла свой рот ладонью. Затем убрала ладонь и заморгала глазами: – С ним так нельзя. Он гражданин другой страны. У него там семья. Жена, ребенок и куча родственников. Эта семья непростая, а чего-то значит. Они это так не оставят.

– Жена, ребенок, говоришь…

– Ну да.

– А что же ты тогда с женатыми иностранцами таскаешься?!

– А я его люблю! – произнесла я вызовом.

– Вот и люби его на здоровье.

– Вот и люблю!

– Люби, кто тебе мешает.

– Ты!

– Ну уж, дорогуша. Извини. Как бы ты ни хотела, но я должен тебе помешать. Бабку свою благодари. Она моему деду всю жизнь кровь пила и мне все испортила. Не была бы она у тебя такой алчной и жадной до чужих драгоценностей, то и у тебя не было бы никаких конфликтов и крайне неприятных ситуаций. Валялась бы сейчас со своим иностранцем в одной кровати и делала бы ему приятное, ублажала, из кожи вон лезла, чтобы доставить ему удовольствие.

После последних слов Влада я немного смутилась и сказала усталым голосом:

– Это уже мое личное дело, чем мне с ним заниматься.

– А я и не спорю. Я просто задаюсь вопросом: почему наши бабы такие шлюхи? Тебе что, местных мужиков не хватает? Неужели надо тащить мужиков черт-те откуда?! Поэтому и мнение о вас всех такое, таскаетесь с семейными иностранцами, а потом хотите, чтобы мы вас уважали. Он тебе хоть за секс платит?

– Что?! – не поверила я своим ушам.

– Я говорю, он тебе хоть бабок нормально отваливает? Не за так же ты себя продаешь. Дери с него побольше. Пусть знает наших.

Увидев мои обезумевшие глаза, Влад расплылся в довольной улыбке и произнес голосом, в котором читалась ярко выраженная насмешка:

– Или ты ему на халяву даешь?! За просто так. По любви, так сказать? Халява сейчас как называется, любовью, что ли?! А в принципе, что тебе деньги-то с него брать, тебе вон сколько мой дед оставил.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не дать этому мерзкому типу хорошую пощечину, и вовремя подумала о возможных последствиях. Но все же я не смогла удержаться и процедила сквозь зубы:

– А может, нашим мужикам стоит задуматься, почему нас к иностранным потянуло?! Может, дело не в нас, а в них самих. Ведь смотришь на вас и думаешь: перевелись мужики. Ох, перевелись! Если раньше я хотела встретить мужчину с какими-нибудь достоинствами, то в последнее время у меня критерий был всего один – чтобы он психически здоровым был и хоть немного вменяемым.

– Что, тебе на психов везло?

– А в последнее время мне только они одни и попадались. Как ни познакомишься, так дурно становится. Понимаешь, как же все запущено и сколько же среди вас с ярко выраженными отклонениями!

Сев прямо на гору высыпанных вещей, я бросила на Влада прямой, пронзительный взгляд и отчаянно заговорила:

– Иностранцы хоть ухаживать могут, а от вас никогда ничего не дождешься! Вот Жан встретил меня Золушкой и сделал – королевой, а вы даже если и встретите королеву, то обязательно сделаете ее Золушкой! У нас на работе одна женщина умерла. Милая такая, приятная женщина. Всегда улыбалась и никому никогда плохого не делала. На работе ее высоко ценили, уважали и любили за то, что у нее душа была чистая, за то, что она всем всегда готова была помочь и даже чужую боль понять и помочь ее выдержать. Ее Татьяной звали. И вдруг она умерла. А знаешь, почему она умерла? Потому что устала. Она умерла в тридцать пять лет, потому что очень устала жить. Тридцать пять лет… В тридцать пять лет жизнь только начинается, а у нее она уже закончилась. Разве это возраст для смерти женщины?! Я никогда не была с ней близка, а когда познакомилась и подружилась, то ужаснулась тому, как она жила. Она вышла замуж, когда ей было семнадцать лет, и ни одного мужчины, кроме своего мужа, не видела. Все долгие годы своего замужества она вставала в шесть утра, стояла у плиты и готовила еду для своего чересчур привередливого мужа. Если борщ был слегка пересолен, то он мог запросто вылить его в унитаз. Он заставлял ее печь печенье и пироги. Ты только представь: как можно в наше время печь печенье? Его же в магазине пруд пруди, но он не ел магазинное. Он ел только домашнюю выпечку, сделанную ее руками. Он любил есть только все свежее. Сваренный борщ нельзя было поставить в холодильник и затем разогреть, потому что если бы Татьяна так сделала, то Петр бы просто к нему не притронулся. Можно было готовить еду только на один раз, потому что второй раз то же самое он бы уже не ел. Она вынуждена была стоять с мясорубкой и крутить мясо, потому что готовый фарш он не ел, да и готовые котлеты тоже. Нельзя было покупать ни пельмени, ни манты, ни вареники. Нужно было лепить все самой, и чтобы каждый день было все разное и не похожее друг на друга. Она не знала, что значит отдохнуть дома, и слишком много работала. Она работала и дома и на работе. Когда она что-то не успевала днем, она делала это ночью. Вставала ночью и пекла это печенье. А еще она работала и в огороде и на даче. В ее глазах была такая ужасная усталость, что в них было больно заглядывать. Она растила дочь, жила во благо мужа и слишком много работала… Она не знала, что такое курорты и выходные. Она стояла с лопатой, сажала картошку, полола грядки, консервировала банки и украдкой посматривала на мужа, попивающего пивко и сидящего с удочкой на пруду, который сидел, выпятив вперед свое пузо, растущее как на дрожжах. Когда она уставала, кидала тяпку и пыталась хоть немного посидеть, он начинал на нее кричать, что все хозяйки как хозяйки, целыми днями стоят раком в огороде, а у него не хозяйка, а черт-те что, и он женился не на той, на какой нужно. Тогда она тут же брала тяпку и продолжала полоть дальше. И она думала, что она делает правильно. Она даже и представить себе не могла, что можно жить по-другому. У нее не было ни своей жизни, ни своего мнения, потому что если она что-то хотела сделать, то тут же говорила: «Надо спросить у Пети». У нее не было ни подруг, ни друзей, потому что Петя запрещал ей с кем-либо общаться, ведь у нее же есть он, а он – это целый мир и семья, дальше которой просто нельзя шагать. Когда она ему говорила, что устала и хочет выспаться, он смеялся и отвечал, что она обязательно отдохнет и выспится, но только уже на том свете. При этом на ее глазах он обнимал соседок по даче, тискал, прижимал к себе и откровенно гулял. А она не могла ничего возразить, потому что она думала, что так надо. Он же мужчина, она думала, что по-другому просто не может быть. Иногда у нее болел живот, но она не обращала на это внимания. Некогда было. Нужно было работать. Она жаловалась Петру, когда боли становились все сильнее и сильнее, но он лишь махал рукой и называл ее лгуньей, которая просто не хочет работать. Он забеспокоился о ней лишь тогда, когда она потеряла сознание, прямо с тяпкой на огороде. В больнице сказали, что у нее уже рак последней степени и что уже ничего нельзя сделать. Она умерла через месяц после того, как узнала свой страшный диагноз. Она лежала в комнате, где горел ночник, и слушала, как ее муж говорил со своими женщинами по телефону. И она ни в чем его не укоряла. Она думала, что это нормально, что так надо и что по-другому просто не может быть. А за несколько дней до смерти она стонала от болей, а Петя лежал рядом и смотрел телевизор. Для того, чтобы не слышать, как она стонет, он включил его на полную громкость и не обращал на нее никакого внимания. Когда она попросила сделать его потише, он что было силы на нее накричал и даже поднял руку, но не ударил. Он орал, что она думает только о себе и не думает о том, как он останется один на один вместе со своими грядками и хозяйством. При этом он назвал ее эгоисткой, которая ищет легких путей и избегает различных трудностей. Она ничего ему не возразила, она просто положила на голову подушку для того, чтобы не слышать, как громко работает телевизор. Ей нужны были дорогие обезболивающие лекарства, на которые у них не было денег, и она самоотверженно сносила все свои нечеловеческие боли, моля бога только об одном, чтобы это закончилось как можно быстрее. Конечно, она подумала о том, что для того, чтобы хоть немного облегчить ей страдания, муж мог бы продать свою машину или гараж, но она побоялась ему это сказать, потому что думала о том, что сейчас мужу деньги нужны больше, чем ей. Благо, что ей приносили деньги с работы люди, которые ее очень любили и уважали. Все спрашивали Таню о том, почему ее муж палец о палец не ударил, чтобы хоть как-то облегчить ее состояние, но она говорила, что не хочет ничем обременять Петю, что это нормально и что по-другому просто не может быть. А однажды она подозвала мужа к себе, попросила прощения за свой эгоизм, улыбнулась и умерла. В тридцать пять лет. Она улыбнулась потому, что она знала, что теперь наконец-то сбудется ее мечта. Она сможет выспаться и отдохнуть. Я была на ее похоронах и видела, как все кидали на гроб по кусочку земли. Я стояла, плакала и думала о том, как страшна ее жизнь. ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ, КОТОРАЯ ЖИЛА ЖИЗНЬЮ МУЖЧИНЫ. Был человек – и не стало человека. И этот человек никогда не знал, что же такое безудержная радость, цветы, стреляющее шампанское, громкий смех, море, какая-нибудь поездка, вечернее гуляние и даже любовь. Она не знала, что такое любовь, потому что она знала только, что такое самопожертвование. После похорон Петя сразу сказал фразу: «Свято место пусто не бывает», подтянул свой живот и, посмотрев на неиспользованную пачку муки, отправился искать новую хозяйку. И нашел. И не просто нашел. Он еще выбирал, потому что претенденток на роль хозяйки было больше чем предостаточно и никого из этих женщин не испугала чудовищная и искалеченная судьба Татьяны. Слишком много у нас одиноких женщин, а тут надо же, мужик освободился. И каждая из этих женщин думала о том, что с ней все будет совсем не так. С ней будет все совсем по-другому. А что Петру – загонял и похоронил одну. Надо будет, загоняет и похоронит вторую и третью. Ведь все они или просто не смогут с ним жить, или, чтобы не возвращаться к проклятому одиночеству, потеряют себя и станут точно такой же безропотной Татьяной.

Я замолчала и посмотрела на Влада полными слез глазами.

– И к чему ты мне это говоришь?

– К тому, что таких Петь очень много. Даже больше, чем предостаточно.

– Ты хочешь сказать, что среди иностранцев дерьма не бывает. Да ты выйди замуж за американского фермера из какого-нибудь штата, он тебя в этих грядках сразу похоронит и вместо могилы чучело для отпугивания ворон поставит.

– Я не хочу говорить про американских фермеров, я говорю про российских мужчин.

– Влад, пора дискуссию прекращать. Надо на стрелку ехать, – сказал один из мужчин и заглянул в комнату.

Влад кивнул головой и пристально посмотрел на меня.

– Ты готова?

– Я не знаю, что мне с собой брать, куда и на сколько я еду, – раздраженно ответила я, швырнула пакет в противоположную сторону. – Вы ворвались в мою квартиру, перевернули в ней все кверху дном, надругались над портретом бабушки, спрятали от меня моего любимого человека!

– Успокойся, как только найдутся драгоценности, ты сразу вернешься в свою квартиру вместе со своим любимым французом и делай тут с ним, что хочешь. Только не стоит катать истерики. Поедешь, временно побудешь в другом месте. У тебя будет хорошая возможность поразмышлять. Кто знает, может, в твою голову придет какая-нибудь гениальная идея. Ты хорошенько подумаешь и, возможно, вспомнишь, где могут быть драгоценности, которые твоя бабка стащила у моего деда.

Влад помог мне подняться и вывел меня из квартиры. Все остальное происходило словно во сне. Закрыв входную дверь, я отдала ключи парню со сломанным носом, на ватных ногах спустилась по лестнице и села в чужую машину. Один из мужчин сел рядом со мной и завязал мне глаза черной повязкой.

– Извини, но так надо. – Я услышала голос сидящего напротив меня Влада и подумала о том, что если мне закрыли глаза, значит, они не хотят, чтобы я запомнила дорогу, куда меня повезут. Получается, у меня еще есть шанс выжить. Мне казалось, что мы ехали слишком долго и чересчур утомительно. Когда машина остановилась, мне помогли из нее выйти и повели за руку в неизвестном направлении. Именно в этот момент мне стало по-настоящему страшно. Мне вдруг показалось, что меня ведут убивать.

– Можно развязать повязку? – спросила я дрожащим голосом и вцепилась в руку мужчины.

– Нет.

– Почему?

– Не положено.

– А Влад где? – не знаю почему, но мне казалось, что Влад является хоть каким-то гарантом сохранности моей жизни.

– Уехал.

– Куда?

– По делам.

– А как же я?

– Иди и не задавай лишних вопросов.

– И все же я задам лишний вопрос. Вы ведете меня для того, чтобы убить?

– Я же сказал тебе не задавать лишних вопросов.

Услышав, что открылась какая-то дверь, я слегка успокоилась и поняла, что меня завели в дом. Когда открылась еще одна дверь и меня втолкнули в комнату, я затаила дыхание и встала как вкопанная. Мужчина снял с меня повязку и со словами:

– Желаю приятно провести время, – вышел и закрыл за собой дверь.

На стуле, в углу комнаты, сидел избитый Жан и смотрел на меня потерянным взглядом.

– Господи, Жан! Любимый!

Я бросилась к нему на шею, но он как-то отчужденно оттолкнул меня от себя и не произнес ни единого слова.