Читать книгу СМАЛЬТА - Юлия Вершинина - Страница 2

1

Ночь.

Часы тикают.

Вода в фонтанчике бьётся.

Полумрак стеллажей, баночек, картин: склад специй.

Не столько бизнес – так, скорее маленькое дело по сердцу и карману – мы создали совсем недавно. Я любила этот уголок, заботилась – проверяла вентиляцию, окна, чистоту и герметичность полок. И всегда уходила последней. На верхнем порожке замирала, оборачиваясь: несколько минут ароматного беззвучья, перед тем как нырнуть в проспекты и огни магистралей.

Шаг.

Шаг.

Каблучки.

Ключи.

Звон замков.

Берёзовые ветви шуршат о вывеску – ветер и зябкость улицы.

– Валерия!

Оборачиваюсь – от черного пикапа идёт наш постоянный покупатель.

Улыбаюсь:

– Добрый вечер. Мы закрылись уже. Но если вдруг вам что-то очень нужно…

– Нет-нет! – торопливо, словно испугано перебивает – Я ждал вас.

– Меня? Зачем?

– Я привез вам ужин.

– Мне?

– Вам.

– Какой? Зачем?

Не очень и помню, как оказываюсь в машине.

Тепло, уютно, тихо.

Туфли можно скинуть и ноги вытянуть. И даже на сиденье их втянуть. Кошусь: не нагло ли?

Пытаюсь вспомнить имя. Он, кажется, представлялся когда-то.

Не помню. Не помню совсем. Он к нам приходит каждую неделю, берёт тмин и кардамон, улыбается мне и уходит.

Ну, ладно… пусть пока так.

Шины упруго катятся по пустым в это время московским дорогам: набережная, памятник Петру, "Красный Октябрь".

Странная ситуация. Но молчание не тяготит, скорее, любопытство:

– И куда мы едем?

– Пока не знаю.

– Это как?

– Я везу вас домой.

– Вы же не знаете где я живу!

– Надеюсь, неблизко. Хотелось бы подольше побыть с вами.

Я ошарашенно молчу.

Потом озвучиваю адрес, наблюдаю включившийся поворотник и постепенно нарастающую скорость.

– … если хотите подольше со мной побыть, почему скорость прибавили?

– Появилась цель.

– Какая?

– Географическая – улыбается – Вас всё же нужно до дома довезти. Думаю, вы устали, завтра снова на работу рано. Это я хочу с вами подольше… вы же, скорее всего, предпочтете общество кровати, чем старичка.

Поворачиваюсь на сиденье, пытаясь рассмотреть в деталях своего внезапного попутчика. Свет фонарей полосами бежит по лицу: немолод, да. Собран, губы строго сжаты, лицо разглаженное и спокойное. Дородный, величественный, движения выверенные до мелочей – ни единого лишнего или суетного.

В машине аромат свежести, зелени… и… не успеваю понять чего ещё.

– Почти приехали. Валерия, на заднем сиденье пакет. Там картофельное пюре, мясо и овощная икра. Вы не подумайте… икра хорошая, сам готовил.

– Зачем? – сама не могу понять о чем вопрос, то ли зачем ужин, то ли…

– Ну, вы устали. Сейчас придёте домой: или без ужина ляжете, или будете готовить и потратите драгоценное время сна, или съедите что-то в сухомятку. Это всё неправильно. Поэтому я привёз вам ужин.

Он плавно тормозит у моего подъезда, выходит… чтобы открыть мне дверь и подать руку.

– Валерия, я заеду за вами завтра после работы. Доброй ночи. Могу я спросить номер вашего мобильного?

Смотрю, как мигая красными тормозными сигналами автомобиль выезжает со двора. Имя я так и не вспомнила, и его номер осел в моём телефоне как "тмин и кардамон" – ну, надо же было его как-то записать.

*****

С того вечера чёрный Dodge часто маячил у дверей нашего склада.

Мы катались по набережным, МКАДу, спальным районам окраин и разговаривали. Вернее, я слушала: про историю застройки, про Дом-Сказку, про принцип распределения посольских зданий, про системы охраны заводов и историю монтажа памятников. Его голос был плавным, мягким, тихим… и не единожды я засыпала прямо во время "экскурсий".

Осторожность и теплота.

Уют салона, пальцы на руле.

Улыбка скупая, чуть сжав губы.

Его речь была похожа на резец скульптора: чёткие, точные, немногочисленные слова очерчивали предмет.

Расслаблено-хорошо.

Мы не говорили ни о чем, что не касалось бы искусства, архитектуры или музыки.

А однажды… кофе на крыше машины, где-то в полях:

– Валерия, я женат.

– Хорошо – я передёрнула плечами, не понимая сути разговора. Хотя, честно признаться, я не понимала сути и наших отношений.

– Вы не против?

– Чего?

– Романа с женатым мужчиной, сильно старше вас.

… и снова чётко и ёмко, в шести словах.

Я не понимала, что ответить. Для меня вопрос так не стоял.

Для меня вообще никак он не стоял! И не лежал… и не…

Вдруг понимаю, что не хотела бы терять этот ежевечерний шорох шин, ночной воздух Москва-реки и тихое остроумие.

– Валерия..?

– Да?

– Вы единственный луч солнца в моей жизни. Жена моя в психиатрической клинике, сын в армии. Занимаюсь поставками автомобильных климатических установок.

Сидит неподвижно, только пальцы живут во всем его теле: салфетку складывает ровно, ногтем проводит по сгибу и складывает ещё раз. Выворачивает наизнанку. Снова складывает… в результате цветок.

– Поедемте в Москву – первая спрыгиваю в багажник, потом на землю, не дожидаясь, пока он подаст руку.

*****

… руки липкие.

Ладони одна к другой – между ними тонкие красные сгустки, слизью тянутся от кожи к коже.

Хватаю губами холодное, до чего дотягиваюсь: стаканчик, воду, поручни, стены.

Сжимаю со всей силы голову: если раздавлю, точно проснусь.

Нужно срочно было что-то делать, иначе меня проглотят эти стены – старый ремонт, масляная краска.

Морг.

Говорят, многих смущает этот запах, слухи и страхи мёртвых – мне было безразлично.

А вот эта потрескавшаяся масляная краска приводила в бешенство! Этот нежно-розовый цвет, рвано стыкующийся с кафельной плиткой. Я сдерживала себя из последних сил, чтобы не наорать на стену и не броситься её избивать с кулаками – он не может лежать, быть здесь, когда трескается и облетает старая краска со стен.

Мы с Кириллом выросли вместе – спортсмен, единственный сын, красавец. Взгляд, адреналин и азарт, азарт, азарт!!!

Лет в пятнадцать он угнал машину своего отца и посадил меня за руль – мы катались по полям, кромке озёр, безлюдным сельским колеям.

Вкус жизни, вкус трассы, биение ветра о стёкла – до дрожи в коленках.

– Кирилл, – спросила как-то – А почему я?

Он ухмыльнулся, выехал не трассу, завязал себе глаза, ударил по газам… и помчался "вслепую" по трассе, виляя в поворотах.

Не кричала я только потому, что горло перехватило. Минут через десять машина дёрнулась и замерла, с ухмыляющихся глаз слетела повязка:

– Вот поэтому ты.

– И многих ты так… ка-катал…? – горло саднило, пересохло от страха.

– Не-а… все выскакивали до того, как..!

– Кир, это безумие!!

– Нет – ухмылка от уха до уха, холодные пальцы на моей шее – Смотри!

На глаза легла его повязка… приглушив свет, но не убрав видимость. Контуры дороги темнели среди полей, и ехать было вполне можно. Но как это смотрелось со стороны!

– На, хлебни – Кир протягивал мне фляжку.

– Что там?

– Сок. Яблочный!

– М… да?

– Да, клянусь тебе!

Осторожно беру фляжку, делаю глоток – по горлу огненная жидкость.

– Кирилл!!

– Что? Яблочный сок. Налил, положил на солнце дня три назад. Скис? Как думаешь, водителю можно? – и тянется руками к фляжке, которая всё еще у меня.

– Нет! Нельзя!

Он подмигивает, словно и не собирался брать у меня фляжку и снова трогает зажигание:

– Лерка, пристегнись!

Сумасшествие сумасшествием, но он всегда был трезв за рулём и пристёгнут.

И вот… столько лет, и вдруг ссора.

Глупая, совершенно беспочвенная ссора – но мы были такие уставшие и не способные слышать друг друга! Разлетелись, словно от взрыва: Кир маханул на водительское сиденье, со злостью хлопнув дверцей до звона стекла, а я долго что-то кричала, убегая с его улицы.

… и совсем скоро, когда я, ещё всхлипывая и вытирая покрасневшие глаза, лезла за звонящим в сумочке мобильным:

– Ланцова Валерия Викторовна? Вам необходимо прибыть на опознание.

Он разбился. Сразу и насмерть.

Кирилл, который, казалось, был и будет всегда – сейчас лежал собранный по косточкам, словно мозаика. А вокруг него были эти потрескавшиеся окрашенные стены.

*****

Забирал меня из морга "тмин и кардамон" – у меня так и не получилось вспомнить его имя. Мне неудобно было спрашивать прямо, а после смерти Кирилла потерялся вообще всякий смысл – словно с его смертью завершилось что-то и во мне.

Оба офицерские дети, рано узнавшие самостоятельность, одиночество и безжалостность. Два ребёнка, сбегавшие от семейных разборок, насилия, крика, побоев – мы подкармливали друг друга тайком и делились всем. Когда лютовали у него – мы сбегали к моим родителям; когда мои – нас мог приютить на ночь его папа.

Мы не были влюблены – да и не могли бы влюбиться – мы были словно частью друг друга. Абсолютным, естественным и гармоничным продолжением: без тени смущения я тестировала при нём духи и косметику, он же интересовался у меня особенностями женского белья.

Первый алкоголь, первые влюблённости и разбитый коленки, первое настоящее горе смерти его матери… и вот нет его самого.

На меня словно упала бетонная плита.

Бездумность и механичность. Неловкие движения.

Я не могла больше соприкасаться с миром – он оказался непрочным, и мне страшно было вступать в любой контакт с реальностью. А смотреть на радостных и счастливых людей было совершенно невыносимо – днём я спала, а ночью… а ночью я стала подрабатывать уборщицей в гипермаркетах.

Снова делила продукты: как в детстве, с Киром.

Когда родители уезжали и нам как-то нужно было жить самим, мы делили продукты на количество дней, клали дневной рацион в банку, и подписывали её. Доставали только одну в день – и делили на шесть. По два завтрака-обеда-ужина: ему и мне.

Мы всегда боялись съесть много всего сразу, не дождавшись из командировки родителей, и потом голодать. Поэтому – всё заранее делили.

Попросить у соседей помощи – в случае чего – нам не приходило даже в голову. Для всех мы были просто детьми – рано повзрослевшими, да, чего уж тут – но совершенно обычными. Все офицерские городки жили так.

Жили и мы.

… теперь же я снова нашла банки, раскладывала по ним свою – крохотную теперь – зарплату и покупала продукты на день.

Мир жил прежней жизнью – и только я словно не жила.

*****

Как просто быть одному в мегаполисе!

Достаточно просто растянуть губы в улыбке, приветствуя соседа – и всё нормально.

Шум машин, светофоры, огни.

И удушающая боль.

И просто-напросто не брать трубку, когда звонит "тмин и кардамон", и на вопросы друзей отвечать: "Всё ок! Сменила работу, устаю. Да, конечно встретимся как-нибудь! Обязательно! Спасибо!". "Да-да, конечно… спасибо! Непременно как-нибудь!". "Да ну что ты… просто не могу… ты пойми…"

… и захлопывать за собой, закрывать на шпингалет, лбом вжиматься в стену и сползать вниз.

Я никогда раньше как-то не думала, что мир может в одночасье померкнуть. Просто перестать существовать. Остановиться.

Для меня всегда чередой шли времена – за зимой наступала весна, за чёрной полосой всегда приходила белая, за самыми тяжкими разочарованиями я снова обретала смыслы. Сейчас же… словно полярная ночь накрыла меня своим куполом и всё остановилось.

Неправда, что время лечит.

Время помогает выбрать приемлемую линию поведения, чтобы окружающие не цеплялись с вопросами. Помогает набраться опыта функционирования в замкнутом болевом пространстве.

Часы. Дни. Недели. Месяцы.

Первозданность вспарывающей боли не проходила.

Не притуплялась ни на минуточку.

Кратковременное забытьё в первых солнечных лучах, полудрема пару часов. Желание и мечты поскорее как-то промыкать день, чтобы побыстрее ночью отработать, чтобы побыстрее забыться полусном, чтобы побыстрее протянуть ещё день, и как-то перетерпеть ещё рабочую ночь, и, зажмурившись, прокантоваться ещё под одеялом пару часов – вместо сна.

И снова рвано дышать, запихивая в себя время, еду… а своё тело – в какую-то одежду.

*****

… острая ледяная боль.

– Совсем рехнулась?!

Выплываю, фокусирую взгляд – передо мной Катрин. На плечах белый халат, складка на переносице.

Оказалось, я потеряла на работе сознание и лишь утром, при открытии магазина, меня нашли и вызвали скорую. По воле случая на вызов и приехала Катрин – я её хорошо знала, мы дружили, пересекались многократно в общих компаниях и даже жили в одном доме.

Вены ломило от капельницы, желудок и голову ломило от голода.

Я ощущала себя причастной к смерти Кирилла – если бы мы так не поругались, кто знает? Он великолепно водил машину, как он мог попасть в аварию? Да ещё такую – со смертельным исходом? В каком же он состоянии был, что…

Слёзы льются по лицу, ощущаю как кровать проминается под весом – Катрина села на край. Она приходит регулярно, меняет капельницы, бинтует разодранные в кровь руки и не разговаривает со мной. Молчит и сейчас: взяла мои ладони свои – дышит, греет дыханием. Я всё время холодная и всё время плачу. Даже накачанная лекарствами – смотрю в стену, а по щекам слёзы. Холодные, они заливаются в уши, и по кромке серёжек – раздражение от соли.

Поднимаю взгляд – ресницы словно тонну воды держат на себе, дрожат – Катрин встревожена. В её глазах боль за меня, а мне… а мне она так надоела, что осторожно скольжу из её пальцев и прячу руки под одеялом. Пусть уйдёт. Пусть поскорей уходит – хочу забыться. Хочу упасть мыслями в синеву полей и стрёкот кузнечиков в полуденном поле. И пикироваться с Киром. И слушать его залихватские байки о зимнем дрифте – хотя до зимы еще полгода.

Вдруг ощущаю тяжесть – Катрин навалилась на меня поперёк, держит своим телом:

– Лер… ты когда друга своего похоронила? Скоро год. Ты так сама умрёшь. Погоревала – хватит!

Мотаю головой, пытаюсь отползти – да что она понимает! Эта пигалица крашенная!

– Лер… жить давай? Чувствовать давай?

– Я не могу чувствовать.

– Можешь.

– Если только боль – ухмыляюсь, потому что кроме пульсирующего, красного от игл, сгиба локтя, от меня словно ничего не осталось.

– Боль? Хорошо…

Жесткие пальцы скользят мне по бёдрам под одеяло.

– Катрина, ты что делаешь?! – испуг получается неожиданно ярким. Мимоходом сознание цепляет, что это первая эмоция с… за…

… её пальцы скользят ниже, ниже, задирают мою больничную рубашку под одеялом, раздвигают ноги.

– Катрина!!!

– Тихо!

Её вторая рука ложится на мой рот, властно гася все звуки. Окидываю взглядом палату – кто-то из соседок спит, отвернувшись к стене.

Катрина навалилась на меня всем телом, и истощенная я совершенно не могу реагировать внешне: только мысли мечутся, от непонимания что происходит, зачем, как?!

… пара движений вглубь меня, боль пронзает – не такая уж и острая, но мучительно ноющая к низу живота. Мокро, липко. Страшно. Мерзко от бессилия.

Взгляд мой фокусируется на тревожном лице Катрины, та медленно вытягивает руку, пачкая больничное бельё, касается горячими пальцами моей щеки:

– Ненавидь меня. Да, я только что лишила тебя невинности на больничной кровати. Силой. Слышишь меня?! – встряхивает за плечи – Ненавидь! Хоть что-то чувствуй!