Читать книгу Маленькие истории Большой жизни - Юлия Владиславовна Киви - Страница 3

Андреич, или вернее Семён Андреевич Белобородов, был обычным мужиком пятидесяти с небольшим лет, одиноким, больным и никому не нужным. Он сидел за рулём своего Летучего голландца, как он в шутку называл автобус с маршрутом номер 17. На автобус, как и на самого водителя, всё время сыпались неприятности: то аварии, то поломки, то жалобы пассажиров, но Андреич не сдавался. Он любил свою работу и держался за неё как мог, потому что это единственное, что у него осталось. Инстинктивно, а может и вполне осознанно, он понимал, что, если бы не автобус, то он давно бы уже окончательно спился и пропал, а так ещё худо-бедно держался на плаву.

День подходил к концу, остался последний круг – и домой. Они стояли на конечной. Билетёрша Варька убежала поболтать с коллегами в павильончик, специально оборудованный для отдыха водителей. Андреич не пошёл. Было пасмурно, накрапывал дождь, и ему вдруг захотелось просто побыть одному. Вспомнилась отчего-то та его другая жизнь, которая то ли была, то ли нет, точно он и сказать уже не мог.

А был он когда-то большим человеком, начальником, была у него и семья, и дети, и планы на будущее, перспективы. Потом ничего от этого не осталось, то есть совсем. Жена ушла, с детьми он не общался, трест развалился. Сначала он испытывал некое подобие радости: свобода, деньги, девки, гулянки, ну а потом деньги закончились, и закончилась эйфория. В голом остатке у него была огромная квартира, в которой он занимал только маленький угол, и счета за квартиру, которые исправно приходили каждый месяц и были, по сути, ещё огромнее, чем сама жилплощадь. Андреич пытался квартиру продать, но продавать дёшево не хотел, слишком много было в неё вложено, а за дорого её никто не покупал.

Он устроился водителем в автопарк и стал жить как все, от зарплаты до зарплаты, тихо и непримечательно.

Жену свою Светланку Андреич поначалу очень любил. Она была как солнышко, ласковая, улыбчивая, радовалась любому пустяку! Но чем больше жена радовалась, тем больше хмурился муж: «Ну что за дура досталась! У всех жёны как жёны, серьёзные, о будущем думают, и на хозяйстве успевают и мужьям помогают карьеру делать, а эта… живёт одним днём, только порхает да радуется!» Не стерпел он как-то, да и приложил кулак, поучил уму-разуму. Да только всё не впрок. Погоревала супружница денёк, да и опять за своё, мужа привечает да улыбается. Вот тут-то Андреичу и снесло крышу окончательно! «Ненавижу, – думал он, – ну как она так может, разве такое можно простить!»

Что прощать такое нельзя, Андреич знал не понаслышке. Отец, сколько он себя помнил, бил мать. Да бил так, что мать синяки закрашивать не успевала, но всё сносила, терпела. Днём ходила, понурив взор, а по ночам сядет в уголок и плачет, чтоб никто не слышал. Но маленький Сёма слышал. Сначала он ненавидел отца, с кулаками на него бросался, мать защищал! А потом… потом он вдруг стал ненавидеть мать: «Ну как она может это терпеть!» Теперь уже он по ночам зарывался в подушку и горько плакал. Иногда мать находила его зарёванного, обнимала, а Семён отталкивал её и пуще прежнего ненавидел.

Окончив школу, он уехал учиться в другой город и поклялся себе тогда, что в его семье такого никогда не будет! «И не было бы, если бы жена нормальная досталась», – рассуждал тогда Андреич. Но, не смотря на свою возрастающую свирепость, он продолжал любить жену и жалеть. Побьёт, а потом жалеет, её ненавидит и себя корит. Сядут они так, обнимутся, поплачут, и живут какое-то время спокойно. И жена снова весела да радостна становится, и по новой.

Однако Светлана, несмотря на свою мягкость, характер имела! Так родилось у них двое деток, хотя Андреич был против! «На ноги сначала встать надо!» – говорил он. Со второй беременностью даже отправил жену на аборт. Жена спорить не стала, уехала, вернулась грустная и больше они про ребёнка не говорили. А через четыре месяца он вдруг заметил: «Вроде как живот растёт!» А жена только улыбается: «Думай, муж, куда вторую кроватку ставить будем».

Беспросветная серость и монотонность дождя окутали город… Картина за окном полностью соответствовала душевному состоянию Андреича, может быть, поэтому он вдруг почувствовал какую-то незримую связь с миром, гармонию. Даже воспоминания, от которых он обычно отмахивался, сегодня вызывали какую-то особую тихую радость. От них будто исходило тепло.

Жена, дети, дом, смех… Как же давно уже он не слышал простой человеческий смех…

Худо ли бедно ли они жили с женой, да только как-то жили – не тужили, детей растили. И на работе-то всё у Андреича складывалось, замечали его да продвигали. Так дослужился он с обычного мастера до большого начальника, солидным стал, сменил дорожную сумку на кожаный портфель. Да видать, не то слишком быстро в директора выбился, не то характер слабоват оказался. Только поддался Андреич праздной жизни, не устоял. И чередом пошли: важные встречи, кабаки, бани с девицами… Жена всё видела, всё понимала, но молчала. Как обычно, тихая, да ласковая, грустная только стала… А в один прекрасный день, после очередного его пьяного дебоша, собрала детей и ушла. Ушла раз и навсегда. Он поначалу искал с ней встреч, запугивал, угрожал, но всё было попусту. Тогда он решил: «Ну и чёрт с тобой! Ни копейки не дам и детей сама поднимай!» И пустился во все тяжкие, вычеркнув и Светлану, и детей из своей жизни, как будто их и не было вовсе. Иной раз совесть брала верх, и ёкало сердце, но он быстро глушил её любым возможным способом, а со временем так и вовсе стал считать себя обиженным и брошенным всеми.

Как же тяжело давались эти воспоминания Андреичу. И даже не жалость и не чувство потери, а что-то другое терзало, изводило его, мучило, выворачивало наизнанку, но он никак не мог понять, что именно. Он вдруг вспомнил, как ходил с детьми на озеро, как они плавали вместе на лодке, как закидывали удочки, как провожал дочку в первый класс… семейные вылазки на природу, визг и хохот счастливых детей.

И вдруг воспоминания резко закончились, как будто кинолента жизни оборвалась.

И тут к Андреичу пришло осознание происходящего. Оно было стремительно, как стрела, выпущенная невидимой рукой. Мгновенно он понял всё. Понял то, что на самом деле знал всегда, но боялся признаться себе в этом. Он отказался от своей жизни, он не прожил её, отказался прожить! Отказался принять боль потери, признать, что был дураком и променял настоящее на мишуру. Отказался быть мужиком, отказался остаться отцом своим детям, воспитывать их, видеть, как они растут. Он отказался от своей жизни со всеми её потерями и болью и выбрал приторно-сладкий суррогат.

Чудовищная боль пронзила его в районе груди, тело стало вдруг не послушным, начало заваливаться и наливаться тяжестью. Андреич не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть.

Время как будто замедлилось или вовсе остановилось, оно словно давало ему ещё один шанс, сделать что-то очень важное для него, для Семёна Белобородова.

Андреич вдруг успокоился внутренне и как будто отрешился и от боли, и от тела.

«Господи, всё принимаю от тебя, благодарю за всё. Благодарю, что дал понять, осознать и снова стать человеком».

В этот момент двери автобуса открылись, и над всей округой раздался пронзительный Варюхин крик: «Андреич, нееееетттт!!!» Стали сбегаться люди, кто-то вызывал скорую, кто-то помог вытащить его из автобуса, освободить шею, грудь.

Андреич провалился в забытьё. Из взрослого мужика он вдруг снова превратился в маленького Сеньку. Вот он несётся с пацанами по крышам и, как все, прыгает вниз и снова эта боль, сковавшая всё тело и перехватившая дыхание. Вот он лежит на земле, скрюченный и не может вздохнуть. К нему подбегает друг Сашка, со слезами обнимает его и шепчет Варюхиным голосом: «Ты только не умирай, слышишь, милый мой, родненький, ты только держись!..»

Андреич непослушной рукой нащупал Варькины волосы. «Какие шелковистые, – подумал он, – и пахнут свежескошенной травой. Как он раньше не замечал…»

«Только теперь и начинаю жить, Варюха», – еле слышно, но твёрдо произнёс Андреич.