Читать книгу Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук - Юн Эльстер - Страница 21

Эта книга построена вокруг принципа действия, основанного на модели убеждения-желания (belief-desire model). Чтобы понять, как действуют и взаимодействуют люди, мы должны сначала понять, как работает их разум. В основном это вопрос интроспекции и фолк-психологии, очищенной и откорректированной более систематическими исследованиями психологов и все чаще экономистов-бихевиористов. Модель играет важнейшую роль не только в объяснении поведения, но и в разграничении одобрения, вины или наказания. Вина обычно предполагает mens rea (лат. «виновная воля»), то есть намерения и убеждения. Объективное вменение (strict liability), то есть вина, признаваемая на основании одних только реальных последствий действия, встречается редко. На практике мы часто признаем людей виновными лишь на основании намерений, даже если никакие последствия не наступили. «Ведьмы, – заявлял Джон Донн, – иногда думают, что убивают, когда не убивают, и следовательно, так же виновны, как если бы убили». «Что касается ведьм, – писал Гоббс, – я полагаю, что их колдовство не есть реальная сила, и тем не менее я думаю, что их справедливо наказывают за их ложную уверенность, будто они способны причинять подобное зло, – уверенность, соединенную с намерением причинить это зло, будь они на то способны».

Хотя без модели убеждение-желание не обойтись, она очень хрупка. Методы, которыми мы пользуемся, приписывая людям разные ментальные состояния, не всегда дают стабильные результаты. Если необходимо измерить высоту здания, неважно, откуда начинать измерение – с крыши или от земли. При вычислении убеждений и желаний результат, напротив, может зависеть от не относящихся внешне к делу факторов. Рассмотрим, например, утверждение, что люди стремятся к максимизации предполагаемой выгоды (глава XI). Чтобы прояснить его, нам придется допустить, что у людей есть четкое и стабильное представление о ценности каждого возможного последствия поступка, а также о вероятности его наступления. Часто такое предположение оправданно, но иногда это не так.

Вначале разберем убеждения агента. Для выявления субъективных оценок вероятности, примеряемых индивидом к событию, как правило, применяется следующая стандартная процедура. Беря для начала число р, мы спрашиваем индивида, что он предпочтет – лотерею, в которой выиграет определенную сумму денег с вероятностью р, или лотерею, в которой получит денежный приз при наступлении некоего события[55]. Если он выберет первое, мы предложим ему новый выбор – с более низкой вероятностью выигрыша; если он предпочтет второе, мы повысим вероятность. Действуя в таком ключе, мы в конце концов достигнем вероятности р*, при которой подопытному будет все равно, выиграет он деньги в лотерею с вероятностью р* или если произойдет определенное событие. В принципе, р* должно быть независимым от изначального р, то есть найденная вероятность должна быть независимой от процедуры ее выявления. На практике это не так: более высокая р влечет более высокую р*. Результаты показывают (по крайней мере в известных пределах), что объекта поиска, стабильного ментального состояния, которое выявила бы данная процедура[56].

Другие процедуры еще менее надежны. Ученые часто предполагают в агентах наличие субъективных оценок вероятности; исходя из того, что если те мало знают о ситуации, они склонны оценивать как одинаковую вероятность достижения любого положения вещей. В обосновании этой процедуры лежит принцип недостаточного основания (principle of insuf cient reason): если у вас нет твердых оснований считать некоторое положение вещей более вероятным, чем другое, логика заставляет вас приписывать им одинаковую вероятность. Но абстрактное состояние дел может концептуализироваться и описываться разными способами. Предположим, вы преследуете вора и попадаете на развилку трех дорог, две из которых идут вверх и одна – вниз. Поскольку у вас нет оснований полагать, что вор предпочел одну дорогу другой, вероятность того, что он пошел вниз, должна, согласно этому принципу, быть один к трем. Но поскольку у вас также нет причины думать, что он пошел вверх, а не вниз, то та же самая вероятность должна быть один к двум. В этом случае принцип недостаточного основания слишком неопределен, чтобы как-то помочь в вычислении или определении вероятности.

Перейдем к рассмотрению проблемы предпочтений. В экспериментах испытуемых спрашивали, купят ли они товар (компьютерные аксессуары, вино и тому подобное) по цене, которая соответствует двум последним цифрам номера их полиса социального страхования. Затем их просили установить максимальную сумму, которую они готовы заплатить за этот товар. Выяснилось, что номер полиса существенным образом повлиял на их платежеспособность. К примеру, те, у кого номера полиса были в верхнем квинтиле, согласились заплатить в среднем 56 долларов за беспроводную компьютерную клавиатуру, тогда как те, чьи номера были в нижнем квинтиле, готовы были заплатить только 16. Хотя предполагалось, что процедура должна помочь уловить или выявить предварительные предпочтения, результаты показали, что выявлять нечего, объект исследования отсутствует. Цифры определялись привязкой к номерам полиса социального страхования, а не с какими-то реальными предпочтениями.

Существуют также свидетельства того, что баланс разных человеческих ценностей крайне нестабилен и может в равной степени быть обусловлен как процедурными особенностями, так и лежащей за ним психической реальностью. Такого рода баланс можно выявить через выбор (choice) или подбор соответствия (matching) в экспериментах. Участникам эксперимента могут предложить выбрать между спасением множества жизней при высокой цене за каждую спасенную жизнь (А) или спасением меньшего числа жизней при более низкой цене (Б). В противоположность этому испытуемых могут попросить назвать цену, при которой им будет все равно, выбрать спасение множества жизней по этой цене (опция В) или опцию Б. Предположим, что некий участник устанавливает значение ниже цены А. Поскольку этот человек одинаково относится к В и Б и, как предполагается, предпочитает вариант В варианту А (потому что В позволяет спасти то же самое число жизней по более низкой цене), он должен предпочесть и выбрать вариант Б, а не вариант А. Подавляющее большинство участников действительно выбрали цену для В ниже, чем для А, однако две трети заявили, что выберут А, а не Б. Более высокая ценность спасения жизни явственнее выделяется при выборе, а не при поиске баланса, хотя логически эти процедуры должны быть эквивалентными.

Есть и другие причины, почему мы не должны принимать утверждения об установках и других ментальных состояниях за чистую монету. Особую проблему в этом отношении составляют религиозные убеждения. В Англии начала XVII столетия такие деятели Церкви, как епископ Эндрюс, могли утверждать, что чума послана богом, чтобы покарать грешников, и в то же время бежать из Лондона в сельскую местность. Вера в то, что в силу их божественного происхождения французские короли могли своим прикосновением исцелять от золотухи, явно ослабела к концу XVIII столетия, когда традиционная формула «Король касается тебя, Господь тебя исцеляет» была заменена на условное наклонение – «Король тебя касается, да исцелит тебя Господь». Рвение, с которым королевский двор искал документальные свидетельства успешных исцелений, также указывает на недостаток веры.

В качестве современного примера можно указать, что поведение исламских террористов-самоубийц может быть отчасти объяснено их верой в загробную жизнь, к которой они получат привилегированный доступ благодаря своему мученичеству. Можно задаться вопросом: такая же это вера, как и наша вера в то, что солнце завтра снова взойдет, то есть используется ли она с равной уверенностью как предпосылка к действию? Это не вопрос уверенности и вероятности, а вопрос веры и ее отсутствия. Я могу обладать твердой уверенностью (и даже буду готов на этом основании держать пари) в вероятности, основанной на многочисленных событиях в прошлом. Но вера в загробную жизнь, разделяемая многими людьми, вероятно, совсем иного рода. Скорее это некая призрачная квазивера, разделяемая в силу ее потребительской ценности, а не как предпосылка к действию. Если бы все, кто декларирует веру в загробную жизнь, придерживались ее в полной мере, как достоверной возможности, то нам встречалось бы больше мучеников, чем мы наблюдаем сегодня. Хотя некоторые верующие относятся именно к такому типу и террористы-самоубийцы могут преимущественно рекрутироваться из их числа, я подозреваю, что для многих религия служит не побуждением к действию, а утешением, когда решение уже принято[57].

Подобным образом люди склонны испытывать квазиэмоции, отличающиеся от настоящих тем, что не выражаются ни в каких действиях. Некоторые негодующие по поводу нищеты в странах третьего мира и никогда не берущиеся за бумажник, могут наслаждаться своим негодованием как потребительским товаром, потому что это позволяет им хорошо о себе думать. Точно так же очевидное наслаждение, с которым некоторые скорбели о смерти принцессы Дианы, не имело ничего общего с чувством настоящей скорби. Думаю, что подходящим определением этому была бы сентиментальность (немецкое Schwärmerei еще ближе подходит к сути). Оскар Уайльд определял сентиментального человека как «желающего наслаждаться роскошью испытывать эмоции, ничем за это не заплатив». Принимает такая расплата форму пожертвования в Оксфордский комитет помощи голодающим или форму страдания – их отсутствие позволит сделать вывод о том, что мы имеем дело с ненастоящей эмоцией[58].

Сюда же относится проблема силы самовнушения. Как только мы узнаём, что Х – это предположительно Y, мы начинаем утверждать и верить, что это действительно Y. Величайшие эксперты по Вермееру поверили очевидным (как сейчас представляется) подделкам ван Меегерена. Пруст упоминает «способность, дающую возможность раскрыть содержание симфонического фрагмента после ознакомления с программкой и обнаружить внешнее сходство в ребенке, когда вы знаете, из какой он семьи». Один любитель джаза из Европы полностью изменил свое мнение о Джеке Тигардене, когда узнал, что тот не был черным. Если мы расположены к какому-то автору, мы можем приписывать глубокий смысл тому, что непредвзятому наблюдателю может показаться не более чем банальностью. Мы проецируем на мир наши ожидания, а потом заявляем, что мир подтверждает и оправдывает наши чаяния.

Смысл этих замечаний в том, что нам не следует рассматривать убеждения, желания, предпочтения, эмоции и тому подобные вещи как стабильные и устойчивые сущности наравне с яблоками и планетами. В последующих главах будет много примеров ускользающей, неустойчивой и зависимой от контекста природы ментальных состояний. Учитывая все сказанное, читатели смогут найти подтверждения псевдоточности или вымышленной строгости, от которой я предостерегаю. Чтобы пойти дальше констатаций, не имеющих определенных выводов (например, «Агенты придают большее значение благосостоянию в настоящем, чем в будущем»), нам придется сказать что-нибудь о том, насколько большее значение они придают настоящему. Сделав это, мы неминуемо придем к заключениям, проводящим более четкие различия, чем те, что мы наблюдаем в поведении агентов. Фокус (скорее искусство, чем наука) в том, чтобы знать, когда упрощение проясняет вопрос, а когда затемняет.

В этой книге я нередко ссылаюсь на бессознательную работу мозга. Редукция диссонанса (глава I), принятие желаемого за действительное (глава IV) и трансмутация мотивов (глава IV), например, связаны с работой бессознательных механизмов. Мы можем не до конца понимать, как они действуют, но их существование невозможно отрицать. Многие выступали в пользу существования бессознательных психических состояний. Самообман, в отличие от принятия желаемого за действительное, предполагает, что есть бессознательные установки. Фрейд считал, у всех нас есть бессознательные желания, в которых мы не можем признаться. Кроме того, могут быть бессознательные эмоции и предрассудки.

В той мере, в которой бессознательные психические состояния обладают каузальной силой, их можно идентифицировать по их воздействию. Если, например, высказывание «Эта женщина слишком щедра на уверенья» отрицают с непропорциональной силой, мы можем заключить, что именно в него верит указанный индивид, пусть и бессознательно[59]. О Зигмунде Фрейде рассказывают историю (источник которой я не смог найти), что его пригласили познакомиться со знаменитым деятелем международного еврейского движения, доктором Х. Во время разговора доктор Х спросил: «Скажите, доктор Фрейд, кто, по-вашему, сегодня самый важный представитель еврейской нации в мире?» Фрейд вежливо ответил: «Я думаю, что это, должно быть, вы». А когда доктор Х ответил: «Нет, нет», Фрейд спросил: «А разве одного нет было недостаточно?» Двойное отрицание может быть равносильно утверждению.

Бессознательные предрассудки можно идентифицировать по их внешним проявлениям. В экспериментах участников просили быстро поделить (постучав себе по левому или по правому колену) все имена, приведенные в списке, на те, что считаются именами чернокожих (такие как Малик или Лашонда), и те, что чаще всего рассматриваются как имена белых (такие как Тиффани или Питер). Затем их попросили быстро классифицировать каждое из слов списка как приятное по значению (например, любовь и младенец) и неприятное (например, война или рвота). После этого они классифицировали наугад составленный список, включавший все имена чернокожих, белых, приятные и неприятные слова. Сначала испытуемых просили постучать по левому колену, когда они услышат любое имя чернокожего или неприятное слово, и по правому колену, если услышат приятное слово. Затем инструкции изменились. Их просили стучать по левому колену в случае имен белых людей и неприятных слов, и по правому колену – в случае имен чернокожих и приятных слов. Для выполнения второй задачи понадобилось в два раза больше времени, хотя объективно это были задачи одинаковой сложности.

Бессознательные эмоции часто могут быть идентифицированы наблюдателями, которые делают вывод об их существовании из характерных физиологических или поведенческих реакций. Многие из нас слышали и с раздражением произносили фразу «Я не раздражен». Зависть может проявляться в резкости тона и в презрительном взгляде, которые очевидны наблюдателю, но не самому субъекту. В «Красном и черном» мадам Реналь раскрывает свои чувства к Жюльену Сорелю, только когда у нее возникает подозрение, что у него роман с ее горничной; одна эмоция (ревность), таким образом, вскрывает наличие другой (любви).

Самообман (см. главу VII) в этом отношении более проблематичен. Предположим, у меня сложилось позже вытесненное представление, что у моей жены роман с моим лучшим другом. Хоть и неосознанно, но убеждение, что они любовники, может по-прежнему руководить моими действиями, например, заставляя избегать той части города, в которой живет мой друг и в которой я могу столкнуться с женой, посетившей его. Это может показаться правдоподобной историей, но насколько я знаю, нет доказательств того, что бессознательные установки имеют каузальное действие. Многие аргументы в пользу существования самообмана основываются на (1) столкновении человека с убедительными доказательствами того, во что он или она не желают верить, и (2) на факте, что агент проявляет себя и действует на основании иных, более позитивных побуждений. Чтобы добыть прямые улики сохранения в бессознательном негативных установок, необходимо показать (3), что оно способно руководить действиями, как в вышеприведенном гипотетическом примере. Повторюсь, я не знаю ни одного доказательства этого эффекта.

Мне представляется, что такого явления не существует. Приятный самообман – вообразить, будто мои бессознательные убеждения стоят на службе сознательных и ограждают меня от доказательств, которые могли бы подорвать эти сознательные убеждения, но это не более чем безосновательная история в духе «просто так». Рассуждая в этом же ключе, можно было бы вообразить, что бессознательное способно порождать непрямые стратегии (один шаг назад, два шага вперед), например, заставляя ребенка причинять себя боль, чтобы привлечь внимание родителей. Такие предположения делают бессознательное слишком похожим на сознательную психическую деятельность, приписывая ему представления о будущем (глава VI) и о действиях и намерениях других людей (глава XIX). Не осознаваемые нами психические состояния могут вызывать спонтанные реакции, такие как два «нет» вместо одного, но мне неизвестны свидетельства того, что они могут вызывать инструментально рациональное поведение.