Читать книгу Там, где растет синий - Юна Летц - Страница 4

Фарул Допс, мужчина с толстым и умным лицом, выпуклый, но прямой, вышел на веранду и, убедившись в том, что есть уши, в которые можно говорить, приступил к процессу. Спросил первым делом:

– И как вам мадругада?

– Угулю-лю, – загудели новички.

– Почти понятно, – улыбнулся мужчина. – Первое время берите у экстравертов сачки кручёные и ловите на изобретение, но даже если попадётся просто мысль – это хорошая зацепка, продолжайте замахиваться… Вот так.

Лектор свёл брови, изображая мыслительный процесс.

– Поняли, как замахиваться? – переспросил лектор.

– Поняли, – протянули обучающиеся.

– А вот ничего вы и не поняли, это я до этого морщился просто, а вот теперь как замахнусь!

И присутствующие смогли наблюдать, как у него на лбу прямо вот сразу же выписался из морщинок символ приблизительный немного, но очень знакомый, с пятью углами в разные стороны…

– Как это вы? Что это? – выкрикнул кто-то из аудитории (природной), не сдержался.

– Это звезда во лбу, какова шутка, а?!

И он запыхтел – так сдержанно, но очень забавно засмеялся, радуясь удавшемуся розыгрышу.

Наконец вводно-игривая часть была закончена, и Допс постарался перейти к существу (тут имеется в виду существо дела, потому что зачем бы лектору переходить к какому-то непонятному живому существу, если он ещё лекцию читать не закончил). Вот так он переходил:

– Меня зовут Фарул Допс, и я доктор по эмоциям. Я расскажу вам, кто такие броны, какая у нас функция, она же – предназначение. А что такое кольдер или где находится саговое дерево – это вы сами поймёте… Когда изобретёте их!

Сказал – и опять пропыхтел, как смеялся. Студенты моментального института (название наводило на воспоминание о знаменитой системе моментов Допса) разместили тела в пространстве более фривольно – кто-то разлёгся, кто-то в «кота», но все почти как-то в едином порыве сконцентрировались и подняли головы, приблизили как бы, предвкушая информационный экстаз. Доктор Фарул ещё раз блаженно оценил взглядом приготовления эти, погоду, лекторий из окружающей среды оценил и продолжил говорить:

– Как всё началось тут? По-видимому, так вот: людей становилось больше, и Фе на всех не хватало, тогда и народились броны. Они стали вынимать собой Фе из скрытых участков, таких скрытых, что не каждым существом вынешь. В общем, вот так они выдёргивали её из ареалов и потом перерабатывали в изобретение или труд. Конечно, не все сразу поняли, чем занимаются. Сначала они кусали себя и падали, они думали, что это мантра очередная или вирус гиперлеи (завышенного вдохновения), но постепенно до них стала добираться разгадка – через поры или какие-то они себе истиностимулирующие гимнастики подобрали… В общем, стоило им разгадать, и тут же вычленилась Паредем, новая форма жизни. В честь неё и назвали поселение.

Спросишь у бронов про историю, они скажут, что у них прошлого нет, но старая курандейра (она же ведьма-академик) иногда приходит из соседнего пространства и рассказывает бронам, что некоторые на большой земле их увидели и придумали им историю такую: мол, издревле все люди были людьми, но кто-то из них был другим, все люди любили фафель, и только один народ фафель не любил и был изгоем. От него и произошли броны. Только знать бы, что такое фафель, а то уж очень непонятная версия, скромнее намного истории балконного города-прищепки или биографии крохобора.

Впрочем, есть и другая версия, тоже извне. Сказано, что давным-давно, в самом начале мира, среди людей стали появляться существа, которые могли ходить везде, и это было им не страшно, они могли ходить через любые границы. И не было там стенок никаких, и не было там греческого огня, они творили историю как хотели, и они расшатали энергетический этот остов так, что он и рухнул вовсе. И Фе распалась на взвешенные частицы, которые не так-то просто из поля вытащить, но броны стали учиться, чувствуя свою вину за разрушения, начали учиться и доучились до того, что теперь служат передатчиками этой энергии: переносят её из высшей материи, перевоплощают в знание и передают.

…Допс остановился, заткнув этот радужный фонтан легенд, осмотрел аудиторию кивками, как будто высчитывая количество открытых ртов, и вскоре продолжил, уже поспокойнее, если только к нему могло быть применимо такое:

– Мы не меняем Фе на глобусы, ржач, но меняем на коды, рок-группы, на лав и на запшепки для домов (ещё книги и одежда сюда). Еду нам не нужно покупать, а плошки для корневина мы сами делаем из опавшего хлебного ореха: разрубил – и вот же сразу посуда готова, можешь отобедать. Помимо плошек ещё мы делаем бокалы из зеркальной смолы серебряного дерева. Броны не едят ничего, только пьют разные виды сока, это живительный haoma, он же корневин, им пропитаны наши дома, лодки и организмы. Благодаря этому соку, входящему во всеобщий круговорот усердия, мы можем не истреблять животных, не думать о смерти от голода: любой брон в любой момент может насытиться, не причиняя никому вреда. И это стало нашей большой победой над стереотипом прямой пищевой цепочки, по которому живой организм больше тютеля должен непременно где-то разрушать, чтобы «продлевать свою длительность».

Получив первые успехи в выявлении стереотипов, мы решили, что и дальше будем выявлять, зачем нам лишний мусор в Паре-дем?! И вот мы по мелочи сначала выявляли, а потом как-то скрепили умы и обнаружили неожиданно этот громоздкий такой принцип глобального копирования. Не буду рассказывать, как усердно мы его переосмысливали. Но теперь вот что у нас: броны не пытаются навязать свою структуру всему, с чем сталкиваются. Мы очень стараемся быть чистыми передатчиками, хотя всё же подпадаем косвенно под глобальное стечение обстоятельств, но это уже, скорее, истории из Каталога Казусов (так называется наша священная книга, там записаны все ошибки бронов с того момента, как мы заселили Паредем). Мы совмещаем материю, которая силами людей не может быть совмещена, мы работаем как ультразвук, который помогает сцеплять несцепляемые материалы. И в итоге копирования не происходит.

В мире людей бронов ещё не разгадали до конца, некоторые видят нас, но большая часть людей уверена, что мы, как они, люди, только очень странные, дурачки, чудики или ленивые… Тут я ещё раз более живописно объясню, в чём наше отличие от людей. Есть существа трогающие и проникающие. Люди – трогающие, они научились управлять энергией предметов и завоевали материальный мир, некоторые из них постарались его законсервировать, другие пытаются его изменить, но всё у них происходит на уровне предметов исключительно, даже если мы говорим о самом сильном их предмете, дающем право быть создателем, самый сильный предмет – это кэш. Впрочем, любовь для них – тоже предмет, и там же в ряду предметов млечности, поцелуй, кладезь (предмет исследования или предмет разговора). Проникающие существа – броны, они в основном с чистой энергией работают, но и с предметами тоже: начинают изнутри, сначала проникают в предмет, потом в его историю, потом в его значение, потом в его смысл и в его эмоцию (у предметов полно эмоций!). Таким способом они умеют проникать в самое начало всего, начало это названо Паредем, как мы знаем.

Трогающие люди редко умеют совмещаться друг с другом настолько, чтобы встречаться потом в других слоях, внечеловеческих, а броны умеют «любить вечно», но это вы потом сами поймете, что я имею в виду… А теперь, друзья, осматривайте, мните, проникайтесь, сидите у воды, охваченные летом. Кажется, что тут так солнца много – жар, но это помощник вам. Умственный климат, благодаря которому каждый брон живёт, грубо говоря «в состоянии основания религии», у нас тут трепетностью какой-то такой природной разбавлен, солнцем живым, и это вот хорошо очень для предотвращения гнилостных иллюзий… Вот как-то так, на этом, пожалуй, и остановлюсь. Если кто чего не понял, подходите – я могу не только как лектор, но и как вьюрок жевать и переотрыгивать.

Лектор пропыхтел коротко, скорее, в форме рефрена, нежели подразумевая смех, переместил очки с одного места носа на другое и присел у воображаемой кафедры на случай, если будут какие-то вопросы, но слушатели уже перевоплотились в говорителей и обсуждали что-то бурно и, по всей видимости, усердно, приводя в аргументы не только слова, но и положения тел: боски да коски (живые символы). Доктор по эмоциям улыбнулся, растроганный этой первичной интеллектуальной оргией, встал, оправил одежду (халат будто или подлинный фрак) и пошёл по блестящим камням в сторону чащи, попыхивая губами, как будто он был некоторого рода паровоз. Сэвен поспешил его сопроводить.

– Вы не против? – спросил Сэвен, занимая крайнюю позицию по диагонали, как будто они в шахматы собрались играть.

– А я о вас слышал… Вы стратег, да?

– Предположительно.

– Это нечастые гости у нас – стратеги. У вас ко мне какие вопросы?

– Хочу разобраться, что тут со временем, вы ничего не сказали об этом.

– Это сложно объяснить без примеров, примеры тут «свои» должны быть, чужие не годятся совсем, поэтому я новичкам об этом не рассказываю с бухты. Потом уже, когда начувствуются…

– Но я могу понять.

– Вы можете, это точно.

Доктор переместил очки к подбородку, освободив глаза, и, только подробно протерев каждое стёклышко, вернул оптический велосипед на место.

– Знаете, я педантичный немного на деле, но при этом совершенно не умею содержать в порядке свою голову, вечно туда что-то новое заваливается, и опять всё с полок вниз… Вы с этим как справляетесь?

– А я к этому стремлюсь, напротив. Поверьте, это невыносимо – жить в целиком организованном мире.

– Сложно такое представить мне, совсем не представлю, как ни стараюсь теперь…

Он стал сдвигать брови, и чуть было дело опять до звезды не дошло, но Сэвен поспешил приостановить этот звёздный лоб.

– Не стоит эта тема такого. Лучше ответьте мне…

– Вы спрашивали?

– Про время.

Фарул Допс расправил лицо, освободившись от непредставляемости, и снова вернулся к своей пыхтящей манере объяснения:

– Вы спросили, что у нас тут со временем, и я отвечаю: а времени-то у нас как такового и нет в привычном его виде. Мы думаем, что для физических тел это неплохая система координат, но для бронов, которые макушкой ноосферу шевелят, она слишком статичная. Время ограничивает брона своей неподвижностью, вынуждает его давить на естественные процессы мысли, а это не хорошо вовсе, это тяп-ляп, то есть подмена натуральных ориентиров, клетка… Поэтому мы используем систему моментов – она живая. Мы понимаем, когда происходит момент, потому что момент – это яркая точка, даже не точка, а что-то такое… Шарик, что ли, как молния шаровая – форма накопления жизни.

…Допс патетично осел вбок, споткнувшись о какую-то выпуклость коряжного типа, осел немного, но быстро расправился.

– Вот видите, иногда я бываю так поражен своим же открытием, даже под ноги забываю смотреть, – пропыхтел он. – Что там у нас?

– Вы говорили про время.

– Ах да… Так вот, у некоторых бронов сто моментов, у некоторых сто по сто, но это неважно так уж, потому что каждый брон составляет своё время. Спросить можно у кого-нибудь: «Вам сколько теперь?» Ответят, допустим: «Четыреста моментов!» И тогда уже можно дарить юбиляру подарки… Моменты считают, чтобы понимать, на сколько брон нажил, не только из-за юбилеев, конечно, но и из-за них тоже, ведь, если у кого юбилей, он может пригласить друзей в путешествие по своей истории, поставить спектакль или вечеринку какую изобрести, это всё очень весело. У нас есть брон, он опытный организатор исходов, и вот у него недавно две тысячи моментов накопилось, так что он сделал? Пригласил нас всех в парк тамариксовых кустарников и устроил нам такой праздник (люди говорят «корпоратив») – сборы манны небесной. Получилось неплохо.

– Представляю.

– В общем, мы тут убедились уже, что моменты – это хорошая система, потому что это время, высчитанное с учетом концентрации жизни в организме, а значит, самое точное.

– То есть если у меня восторг, если озарение – это момент? – уточнил Сэвен.

– Момент – это когда ты переживаешь это озарение в действительности, иначе у нас бы каждый день был как момент.

– Хм…

– Моменты – это узловые события, те, что развивают твою мысль… Это очень неправильно теперь объяснять. Ты всё поймёшь, поднабрав первый десяток. А там как по накатанной.

Сложилась пауза, и гуляющие обрели возможность рассмотреть сеточки вместо воздуха, ажурные узоры, в которые переходило солнце, проникая в лес своими мягкими игривыми спектрами.

– Ну и красота, – прошептал Сэвен.

– Это да, – согласился Допс. – В Паредем очень много света, у нас есть растительный свет, животный свет, есть свет как изнанка темноты, к тому же мы всегда держим его при себе как талисман, для этого у нас есть фонари, ночью без них довольно трудно перемещать своё тело, оставляя его неповреждённым; это хамернапы придумали, они большие поклонники свет собрать во что-то и с этим носиться.

Фарул Допс чувствительно улыбнулся и вложил свою руку в пыльно-узорную геометрию, перенеся на кожу временную солнечную татуировку.

– Доктор, простите, что мешаю вашему отдыху, но у меня ещё есть к вам вопрос относительно меня самого, – поспешил заговорить Сэвен, боясь, что его собеседник вот-вот впадёт в какое-то новое, придуманное им немедля состояние, несопоставимое с общением. – Вот что мне неясно совсем, так это то, как я могу переносить Фе? Я писать не умею, не пою, не интересуюсь наукой и в целом мало одарён…

– Тут я вынужден немного повторить сказанное. Паредем – это психофизическое образование, работающее на определённой частоте, сходной с частотой общего (оно же природа плюс Фе), что позволяет нам получать мысли из первоисточников. На большой земле люди также могли бы разговаривать с дендрами, сиянием, водой, ведой, если бы смогли настроиться на их частоту. Броны же почти постоянно настроены на неё и, кажется, могут принимать собой «трансляции всеобщего». Но при этом там много помех тоже (всеобщее обороняется), и потому мы вынуждены вести такой образ жизни, чтобы научиться слушать сквозь…

– А я-то вам зачем?

– Какой нетерпеливый, я подступаюсь к этому… Стратеги могут брать Фе не только из мира, грубо говоря, природы, но и из мира людей, что нам недоступно. Ты можешь перерабатывать одну Фе в другую.

– Зачем это нужно?

– Сейчас особое время, помех стало слишком много, и мы не можем понять первослом, очень много шумов и странностей, мы не знаем, откуда они взялись и что они такое… Поэтому мы просим тебя помочь настроиться на обе частоты: Паредем и человеческую, и вытащить для нас эту причину.

– Но как это сделать? У меня же никакой практики…

– Это ничего. Скоро ты посетишь комнату смысла, через которую будет происходить твоё общение с человеческим миром. Там ты будешь добывать и вырабатывать акту ал, который поможет нам понять, как люди влияют на возникновение этих помех. Может быть, здесь затронута материя, скорее всего, человечество также играет роль в этой ситуации, поэтому мы и пригласили тебя как пограничного участника, и мы надеемся на твою помощь.

– Я пока мало что понял.

– Ещё бы, столько абстрактных слов, думается мне, ты от них не в восторге.

– Это правда, на большой земле я больше конкретику любил.

– А здесь с ней тяжко бывает, как говорится: не раскроешь – не найдёшь.

Допс вынул руку из световой ложбинки, и тут же все татуировки исчезли. Он повернулся к Сэвену и похлопал его по шее, как будто настраивал какой-то прибор или мимо плеча промахнулся.

– Не бойся, тебе должно понравиться тут. Главное – слушай Паредем. Она позвала тебя, значит, что-то покажет, она захотела перетащить тебя в броносферу, и это непросто всем – перешагивать оттуда сюда. Учись ей доверять. Только думай всегда, чтобы не стать чудиком. Чудики – это низшее воплощение брона, они не умеют переводить идеи в материальную плоскость, они – затычка для идеи, а ой-ой возомнили о себе! Чудика ты сразу отличишь: энергия обычного брона – зрелая, высокого качества, а в чудиках она ломается, болеет. Но они как будто не понимают этого: хватают настырно низшие идеи и вываливают их на человечество в необработанном виде, выдавая за истину… Чудиков можно отличить от других бронов: у них обычно два рта, один основной, а другой поверхностный, как нашлёпка, и они говорят обоими, так что в конце концов всё окончательно перепутывается. Но не думаю, что бы ты стал чудиком, это я так только предупредил, мало ли… И вот ещё что, мой совет: двигайся не только вперёд, но и вглубь, при этом оставаясь снаружи, потому что, как только ты попадёшь целиком внутрь чего-то, ты перестанешь смотреть на себя со стороны, а этого тебе нельзя делать в таком состоянии, ты же ещё совсем человеческий.

…Фарул Допс закончил наставление и торжественно отхлебнул из лиственной фляжки, которая висела у него на плече.

– Выдержанный корневин, приятная штучка.

– Это как будто виски?

– Нет, это как будто у тебя в одном глотке информация о многих поколениях. У нас некоторые деревья никогда не были сцежены, мы просим у них разрешения взять немного сока – это и есть вот такой особый корневин. Не могу дать попробовать (это интимное знание), но пью за твои перемены, а именно: Сэвен, теперь ты праздничный живорожденный неофит!

И он опять пригубил немного, а потом как будто исследовал вкус (или действительно знание получал?!), с закрытыми глазами стоял, как девочка после поцелуя. Сэвен решил не мешать его неге.

– Спасибо, доктор, за лекцию, это было поучительно очень, а теперь с вашего позволения я пойду у воды поброжу.

– До свидания, Сэвен, – сказал Допс, не открывая глаз.