Читать книгу 69 этюдов о русских писателях - Юрий Безелянский - Страница 7

Если от Серебряного века переходить к советской литературе, то тут целое поле загубленных талантов. И с кого прикажите начинать? Уничтоженные Исаак Бабель, Борис Пильняк, Артем Веселый, Сергей Третьяков, Павел Васильев, Борис Корнилов, поэты-обэриуты Хармс, Введенский и Олейников, критик и писатель Александр Воронский и многие другие.

И что удивительно, что многие убиенные не были ни фрондерами, ни оппозиционерами, а искренно любили революцию и советскую власть, как, к примеру, Пильняк. Он не доверял интеллигенции, а верил в народ, вылезший из изб, деревень, лесов от полей диких и аржаных, черная кость, мужик. «Чай – вон, кофий – вон! Брага. Попы избранные. Верь во что хошь, хоть в чурбан». Неосторожно Пильняк написал «Повесть непогашенной Луны» о подозрительной гибели командарма Фрунзе и тут же попал под огонь критики. 28 октября 1937 года, когда Пильняк отмечал день рождения сына, за ним приехал человек весь в белом, несмотря на осень и вечерний час. Он был сама любезность. «Николай Иванович, – сказал он, – срочно просит вас к себе. У него к вам какой-то вопрос. Через час вы уже будете дома».

Николай Иванович – это кровавый нарком Ежов. Ни через час, ни через день, ни через год Борис Пильняк не вернулся. Он был арестован и расстрелян. Его жена Кира Андроникашвили, актриса, была отправлена в женский лагерь под Акмолииском.

Анна Ахматова посвятила Пильняку стихотворение, в котором были такие строки:

Яркий, самобытный поэт Павел Васильев. 7 февраля 1937 года пошел в парикмахерскую побриться и не вернулся. Через 20 лет, хлопоча о посмертной реабилитации мужа, жена Васильева узнала, что его расстреляли 16 июля 37-го.

Всего лишь 31 год прожил другой поэт, Борис Корнилов – его поставили к стенке (или стреляли в затылок?) 21 ноября 1938 года. А он-то старался, воспевая «планету рабочих и крестьян»:

Помните, была такая замечательная песня на музыку Шостаковича?..

Жестоко поступили с женой Бориса Корнилова Ольгой Берггольц – травля, тюрьма. Чтобы описывать все эти ужасы, нужна не короткая статья, а тома. Кое-что издано, а многое ждет своей очереди. Их издадут, если, конечно, не придет в Россию новый Сталин.

Целая тема: Булгаков и Сталин. Михаила Афанасьевича не репрессировали, но его последовательно уничтожали, отнимая у него право на слово и печать.

28 марта 1930 года Булгаков пишет письмо Правительству СССР: «…Всякий сатирик в СССР посягает на советский строй. Мыслим ли я в СССР?.. я обращаюсь к гуманности советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу…»

Но какое могло быть великодушие у жестокой власти?! 30 мая 1931 года Михаил Булгаков пишет письмо уже лично Сталину: «…на широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, но все равно не похож на пуделя. Со мной и поступали как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал… перед тем, как писать вам, я взвесил все. Мне нужно видеть свет и, увидев его, вернуться. Ключ в этом…»

Михаил Булгаков света не увидел. Сталин играл с ним, как играет кошка с мышкой: слегка придушит, потом отпустит и снова придушит. «Мы вам немного поможем», – сказал вождь, и Булгакова взяли либреттистом в Большой театр (у него было такое отчаянье, что он был готов инсценировать словарь Брокгауза и Эфрона)… В такой же обстановке гонений и травли жили и творили Андрей Платонов и Михаил Зощенко. Платонов ходил и в «подкулачниках» и «буржуазных наймитах». «Едкая царская водка платоновского стиля», по выражению Юрия Нагибина, была противна до тошноты советскому режиму, а сам Платонов был в положении своего героя, «усомнившегося Макара»:

« – Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен? – спросил Макар и затих от ужаса».

В адрес Михаила Зощенко Сталин бросил зловещие слова: «Не обществу надо перестраиваться по Зощенко, а ему надо перестраиваться, а не перестроится, пускай убирается к чертям». То есть никакой дипломатии – открытый текст. После известного постановления 1946 года Зощенко перестали печатать. За несколько месяцев до смерти, 11 февраля 1958 года, Зощенко писал Корнею Чуковскому:

«С грустью подумал, что какая, в сущности, у меня была дрянная жизнь, ежели даже предстоящая малая пенсия кажется мне радостным событием».

Пенсия! Не все до нее дожили. К уже перечисленным добавим молодого поэта Сергея Поделкова. Его взяли 7 октября 1935 года, за то, что он якобы играл в шахматы во время выступления Сталина. И дали срок, как выразился следователь, «туда, где штопают белым медведям чулки». Поэта Ивана Приблудного расстреляли 13 августа 1937 года. А он-то радостно писал:

Приблудный прожил всего 32 года. Артем Веселый (Николай Кочкуров) немного больше – 38. Большевик, матрос, писатель. Писал то, что видел в жизни. В «полурассказе» «Босая правда» писал от имени тех, кто дрался за Советскую власть в революцию и в годы гражданской войны:

«Голоса наши когда-то гремели на кровавых полях, а нонче они робко звучат в стенах канцелярий. Много погибло наших дорогих товарищей, но о них и помину нет местной властью. Нас, защитников и завоевателей, восхваляют и призывают только по большим праздникам да и когда в нос колет – во время проведения какой-нибудь кампании, а потом опять отсовывают в темный угол. Закомиссарились прохвосты, опьянели властью. Ежели таковые и впредь останутся у руля, то наша республика еще сто лет будет лечить раны и не залечит».

Это было написано в 1928 году, и эта правда колола глаза. Артема Веселого критиковали, а он продолжал гнуть свою линию и написал роман «Россия, кровью умытая» – «В России революция, вся Россия на ножах… Расеюшка огнем взялась да кровью подплыла…»

Не унимается, гад! – подумали, наверное, чекисты, и 28 октября 1937 года писателя арестовали. 8 апреля 1938-го расстреляли. Ну, а реабилитировали в 1956 году.

Так же рано погиб Иван Катаев – 35 лет, Михаил Кольцов – 41, Сергей Третьяков – 47, Иван Касаткин – 58 лет.

А как не вспомнить замечательного грузинского поэта Тициана Табидзе, закончившего филфак МГУ.

Тициан был экспансивным, вспыльчивым и восторженным до слез.

эти строки Табидзе, переведенные Борисом Пастернаком, поэт написал в 1927 году, а спустя десять лет его звезда закатилась за Мцхету. Вот стихотворение Юнны Мориц «Памяти Тициана Табидзе»:

Тициан Табидзе погиб в 42 года. Реабилитирован посмертно. И еще строки поэта, как реквием:

Убивали грузинских поэтов. Русских. Еврейских… И не только в 37-м. 12 августа 1952 года на Западе отмечают как «ночь убитых поэтов». После процесса по обвинению в космополитизме в подвалах Лубянки были расстреляны Перец Маркиш, Давид Бергельсон, Ицик Фефер, Лев Квитко. 1 февраля 1949 года Перец Маркиш получил орден Ленина, а спустя 3 года другую «награду»: пулю в затылок… Все убитые поэты никогда не критиковали власть, напротив, ее любили и пели «осанну» в ее честь. На первом съезде советских писателей в августе (все тот же август!) 1934 года Ицик Фефер говорил с трибуны: «Бодрость и оптимизм – вот характерные черты еврейской советской поэзии… Изломанных, разбитых, угнетенных и придавленных людей, которые стояли в центре дооктябрьской еврейской литературы, в советской литературе больше нет. Эти горбатые люди исчезли из нашей жизни и больше не вернутся… Советский Союз навсегда похоронил проклятый «еврейский вопрос»…»

Еще один еврейский поэт Давид Гофштейн восторженно встретил Октябрьскую революцию. В своем творчестве разрабатывал традиции Пушкина и Тютчева. Но и это его не защитило и не спасло. Гофштейн был расстрелян чуть раньше Фефера и других, 12 июля 1952 года.

Однако многие поэты и прозаики выжили, пройдя весь ад тюрем и лагерей… Например, Николай Заболоцкий. Его арестовали 19 марта 1938 года и выслали на Дальний Восток, где он работал землекопом. В стихотворении «Воспоминания» (1952) Заболоцкий писал:

Никаких обид, стенаний и проклятий. Но все равно от этого «окровавленного месяца» несет ужасом.

Олег Волков. Замечательный писатель. Одна из его книг называется «Погружение во тьму».

В феврале 1928 года Волков был арестован на улице и привезен на Лубянку. Ему неприкрыто-цинично предложили выбор: секретное сотрудничество или тюрьма. Стать осведомителем он наотрез отказался. Тогда ему было предъявлено обвинение в контрреволюционной агитации, обещано «сгноить» в лагере. Началась почти 28-летняя гулаговская эпопея «социально опасного элемента» – «соэ», виновного лишь в дворянском происхождении, а также в неверии в возможность процветания России при диктатуре большевиков. Разумеется, в лагере Волкову было лихо, но он старался не утратить человеческого достоинства. Шагая в колонне зеков, конвоируемых на заснеженную лесную делянку, он шептал, вспоминая, строки Овидия и Горация. Его освободили в 1955-м и полностью реабилитировали «за отсутствием состава преступления».

Трижды подвергался арестам Варлам Шаламов. Первый раз его арестовали 19 февраля 1929 года и заключили в Бутырскую тюрьму за распространение «Письма к съезду» Ленина. Три года отсидел в неволе. В январе 1937-го повторный арест и ссылка на Колыму. А в 1943-м еще добавили 10 лет за антисоветскую агитацию, да еще какую – назвал эмигранта Бунина русским классиком. Сегодня это кажется абсурдом, но этот абсурд был реальностью для многих людей в советские времена. В Москву Шаламов возвратился лишь в 1956 году после реабилитации. Его «Колымские рассказы», которые он писал с 1954 по 1973 годы, потрясают. Один из рассказов – «Надгробное слово» – начинается так: «Все умерли…» И – «месяц окровавленный плывет».

Любопытна судьба литератора князя Дмитрия Святополка-Мирского, потомка Рюриковичей. Он вырвался из объятий гражданской войны и в 1922 году осел в Лондоне. Написал исследование по истории русской литературы 1881 – 1925 годов, которое, кстати, Владимир Набоков считал одним из лучших по истории отечественной литературы. В 1932 году князь вернулся в СССР и начал играть активную роль при большевиках. Ни один из пышных приемов, которые Сталин устраивал в Кремле для «прогрессивных деятелей зарубежной культуры», не обходился без князя Святополка-Мирского. Но после того, как он неосторожно покритиковал роман Фадеева «Последний из Удэге», на него набросились так называемые пролетарские писатели и заклевали князя. А когда умер его защитник Максим Горький, то князю и совсем стало худо. Он попадает в лагерь и в 1939 году умирает в Магадане, в столице Колымского края. Романа с советской властью у князя не получилось. Как не получилось и у Владимира Маяковского.

Владимир Маяковский был не первый самоубийца среди литераторов. В 1913 году в Париже покончил с собой молодой поэт Серебряного века Виктор Гофман. В том же Париже свел счеты с жизнью в 1935 году Борис Поплавский. «Как холодно, молчит душа пустая…» В 1926 году в Москве покончил с собой Андрей Соболь (никак не мог примирить двух «правд» и двух революций). В преддверии ареста в июле 1937 года поставил точку грузинский поэт Паоло Яшвили, блестящий светский человек, образованный, занимательный собеседник, европеец, красавец, – таким его воспринимал Борис Пастернак. В отчаянии Яшвили взял карабин и дробью из двух стволов разнес себе череп… Из окна в тюремном дворе выбросился и разбился Борис Савинков (хотя есть другая версия: выбросили чекисты).

Самое знаковое самоубийство совершил 54-летний Александр Фадеев, литературный генерал, любимец вождя. Он ушел из жизни 13 мая 1956 года, написав предсмертное письмо в ЦК КПСС. «Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено… Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа…» В письме Фадеев делает горькое признание: талантливых мастеров, чьими произведениями гордится страна, низвели до положения мальчишек. Уничтожали, идеологически пугали… «Литература отдана во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных». Поэтому «нет никакого уже стимула в душе, чтобы творить…»

Фадеев закончил письмо, достал наган и…

Корней Чуковский записывал в дневнике по следам гибели Фадеева: «Мне очень жаль милого А.А. – в нем – под всеми наслоениями – чувствовался русский самородок, большой человек, но боже, что это были за наслоения! Вся брехня сталинской эпохи, все ее идиотские зверства, весь ее страшный бюрократизм, вся ее растленность и казенность находили в нем свое послушное орудие. Он – по существу добрый, человечный, любящий литературу «до слез умиления», должен был вести весь литературный корабль самым гибельным и позорным путем – и пытался совместить человечность с гепеушничеством. Отсюда зигзаги его поведения, отсюда его замученная СОВЕСТЬ в последние годы. Он был не создан для неудачничества, он так привык к роли вождя, решителя писательских судеб – что положение отставного литературного маршала для него было лютым мучением…»

А что изменилось после смерти Сталина и Фадеева? Стало ли писателям легче, освободились ли они от идеологического прессинга?.. В феврале 1972 года покончил с жизнью самобытный русский поэт Алексей Прасолов. Ему шел 42-й год.

Еще одна преждевременная потеря – Геннадий Шпаликов. Автор знаменитых киносценариев «Мне двадцать лет» и «Я шагаю по Москве». Ему было 37 лет.

Поэтесса-фронтовичка Юлия Друнина свела счеты с жизнью, не выдержав испытания перестроечных лет. А 27-летний талантливый поэт из Екатеринбурга Борис Рыжий ушел совсем недавно, в начале XXI века.

У нового поколения свои проблемы, заморочки, тараканы, беды. У них свой «Поезд в огне», как некогда пел Борис Гребенщиков о том, как «Полковник Васин приехал на фронт»: